Эту песню не задушишь...

Камера Алькарин некоторое время лежал, пережидая боль. Потом перекатился на спину, лег так, чтобы видеть дверь. В голове молотом била боль, она же отзывалась во всем теле. Он даже думать почти не мог, но и спать, пока друг там, казалось невозможным. Но все-таки через какое-то время он сам не заметил, как впал в полусон, полузабытье, тело само решило, как именно будет уходить от постоянной боли. Лампы постепенно выгорали и гасли, орки давно не добавляли масла, в камере стояла полутьма и в конце концов только одна лампа тускло чадила, отбрасывая неверные тени на стены. За дверьми было тихо, никто не хотел сюда идти. Но время шло и, наконец, мертвую тишину этих стен разорвали тяжелые шаги. И шорох волокущегося тела. Орки затащили в камеру меченого, бросили ничком, изодранной и покрытой ожогами спиной вверх, тот упал лицом вниз и не шевелился. А орки повернулись к голосистому. - Ты теперь. Алькарин сперва не шевельнулся, потом чуть отполз от Эленорэ, чтобы того не задели. Встать он все равно не мог, даже если бы хотел. Орки глянули на его ноги, что-то вспомнили и взялись со всех сторон. Они даже поднимали его чуть-чуть, хотя на лестницах ноги все равно задевали за ступени. Алькарин От такой "бережной" транспортировки Алькарина начала бить дрожь еще до того, как он оказался в пыточной. Он снова молчал, даже когда ноги волочились по ступенькам, но на висках выступила испарина. Майя снова работал за столом, а посреди мастерской орки заканчивали устанавливать большую клетку. Эльфа протащили к ней и остановились, держа узника так же, почти на весу. Майя оторвался от своих дел, подошел в нолдо, глянул ему в глаза. Сейчас, когда пленника приподняли, он стал почти вровень с майя. - Скажи, что предпочитаешь именно ты - лед или пламень? - Ты действительно думаешь, что я стану выбирать? - спросил Алькарин. Смотрел он в глаза и взгляд не отводил. - Мог бы. Разве стратег не предпочтет выбрать поле боя, даже в трудных для него условиях? Но ты отказался, так что я выбрал сам. Он обернулся к оркам, что-то приказал, на этот раз словами, а не жестами. Эльфа затащил внутрь клетки, принялись закреплять руки так, чтобы эльф на них практически висел, лишь чуть касаясь ногами пола между прутьями. - А это неважно, - тихо сказал Алькарин. - И ты... действительно глупец, если думаешь, что поле битвы именно в этом… - Смотря что ты имеешь в виду, - усмехнулся майя. Вокруг клетки начали расставлять низкие, длинные жаровни, однако, того, что должно гореть в них не было. Алькарин опустил голову и туда не смотрел. Отвечать больше тоже не стал, странное было место и время для споров. Когда все было на местах, орки поспешили убраться подальше. Майя подошел к одной из горящих жаровен, зачерпнул оттуда огня, вернулся к клетке и огненная струйка расползлась вокруг клетки по подготовленным для нее сосудам, взметнулись по пояс огненные язычки цвета крови. От этого огня жара было больше, чем света. Майя оглядел композицию с эльфом по центру, удовлетворенно улыбнулся и вернулся к столу. Первыми на жар отозвались ожоги на животе и на ногах. Алькарин скрипнул зубами, стиснул их, дышал медленно и глубоко, хоть воздух тоже обжигал. И ведь все вроде было без подвоха. Просто жар со всех сторон, пересохшие губы и красный, даже какой-то тускловатый, свет. Майя спокойно занимался своими делами, вообще не обращая внимания на пленника. Жар был не настолько силен, чтобы трескалась кожа, но и не настолько слаб, чтобы воздухом можно было дышать, не обжигаясь. Алькарин сосредоточился на том, чтобы дышать - медленно, пусть обжигая губы, но не легкие. Пот выступал на коже и почти мгновенно высыхал, начинала мучить жажда и раны разболелись так, словно их вскрыли. Но выносливости ему было не занимать, все прочие остались во льдах навсегда. Но майя, похоже и не рассчитывал на скорый результат, а отдых не вредил даже высшим существам. Время от времени, редко, приходили орки, опасливо косясь на пламя, бухались на колени, что-то докладывали. Один раз зашел знакомый эльфу майя, на эльфа даже не взглянул, о чем-то переговорил с Жестоким и удалился. Этот на колени не вставал и чувствовал себя, похоже, довольно вольготно. Время шло медленно. Алькарин поднял голову, пытаясь разобрать слова, но не смог даже различить отдельных. В ушах шумела кровь, губы, казалось, потрескаются от малейшего движения. Он уже не контролировал дыхание, дышал коротко и неглубко. Еще через какое-то время Алькарин понял, что сейчас потеряет сознание. Тут майя поднял голову, за эльфом он все же приглядывал. Подошел к клетке, внимательно всмотрелся в узника, кивнул сам себе. Снова взял под контроль тело эльфа, никаких спасительных уходов в бессознанку. А потом пламя взметнулось выше, скрывая и майя, и его мастерскую, оставляя лишь красно-багровые отсветы на прутьях клетки. Жарче не стало, но пламя словно загудело, рождая низкий рокочущий звук, прерываемый потрескиванием, так как трещит смолистое дерево, разбрасывая искры. Алькарин вздрогнул, инстинктивно дернулся - на миг ему показалось, что он сгорит заживо. Рокот нарастал и вот уже стало понятно, что это гул голосов, они что-то кричали, невнятно пока. В воздухе повис запах гари и горящего смолистого дерева. Языки пламени плясали, изменяясь, рисуя какие-то картины, но не заканчивали, тут же сменяясь новыми. Эльф поднял голову, разлепил пересохшие губы: - Решил меня развлекать видениями? Не очень-то получается... Ответа ему не было и время все так же сгорало в красном пламени. Медленно, очень медленно гул становился отчетливее, они что-то говорили, эти голоса, и это был язык пришедших с запада, слова не различались, но это был определенно он. Он кричали, но не от боли, скорее это был крик торжества, они ликовали и спорили, снова спорили и воодушевленно что-то провозглашали. - Я простил, - прошептал Алькарин, не заботясь особо, чтобы его услышали. - Давно... Но все-таки что-то болезненно содрогнулось в душе, как будто отозвалась давно залеченная рана. И, словно отвечая на его слова, гул стал громче, и среди прочих возгласов возвысился один, повторенный множеством голосов, в едином порыве, без сомнения и с ликованием: “Айя, Феанаро!”. Он звучал все громче, забивая собой все прочие звуки, оставляя лишь запах жженой смолы. “Айя, Феанаро!” Все громче и громче, казалось даже клетка содрогается. Алькарин вздрогнул, он-то слышал эти крики и раньше, когда ввязался в тот кошмарный бой. Сейчас картинки накладывались одна на другую, перекрывались. Он снова резко выдохнул. Попытался думать о чем-нибудь другом, но мысли сбивались, во рту тоже был привкус угольной крошки и пепла. Все прочие звуки стерлись, лишь раз за разом ликующее “Айя, Феанаро!” И среди голосов один иногда четче других, но снова уходя в тень: “Айя, Феанаро!”, но жестче, настойчивей. И голос этот нолдо мог узнать, его в последнее время он слышал больше всего. Жар и громогласные крики, все, что осталось в этом мире, запертом в раскаленной клетке. Через несколько часов этого кошмара Алькарин резко вскинулся, словно его ударили. Явно хотел что-то сказать, но оборвал сам себя. Судорожно вхлипнул, загоняя слова в горло, и разрыдался, слезы прожгли соленые дорожки по щекам. Огонь исчез, как и не было, оставляя в воздухе лишь запах гари и жар. Сами собой расцепились оковы, удерживающие эльфа. Алькарин упал, сейчас он не смог бы стоять, даже если бы ноги были целы. Скорчился на полу, уже не обращая внимания на боль. Майя стоял у клетки и молча ждал, пока эльф прорыдается. Это можно было себе позволить. Такие слезы не приносят облегчения, лишь слабость и опустошение. Это было недолго, Алькарин вздрагивать и всхлипывать перестал, замер, не шевелясь. Он еще достаточно воспринимал реальность, чтобы помнить, где находится. Тогда майя приказал вытаскивать эльфа из клетки. Его снова уложили на стол. Алькарин посмотрел на него, взгляд оставался упрямым, хоть и видно было, что эльф измотан. Потом закрыл глаза. Под веки словно песка насыпали, их жгло от недавних слез. Майя решил продолжить играть на нервах, но теперь уже в буквальном смысле. Так что сегодня он взялся за торс, выше пояса, там лакомым кусочком манило солнечное сплетение и много других чувствительных мест, которые, даже не калеча сильно, можно обжигать болью сильно и долго. Нолдо был из выносливых, его все еще нужно было измотать, прежде чем переходить к кардинальным методам. Для начала он начал даже почти без крови. Теперь, он был близко к лицу эльфа, мог спокойно наблюдать, да и нолдо будет давить его присутствие, а чтобы мало не казалось, майя сплел еще одно простенькое заклятие, оно окружило их темнотой, липким сумраком облепило все вокруг и вот уже остались только эльф и палач, даже стола не стало видно. И тогда майя принялся за работу. От первой ослепительной вспышки боли Алькарин дернулся, широко раскрыл глаза. Потом снова опустил ресницы - тьма давила, как и лицо того, кто склонился над ним. На этот раз он не чувствовал в себе той силы, что позволяла терпеть молча, без криков. Пытался, но получалось не очень хорошо, от его усилий в груди и горле только снова вставал комок слез. Лучше уж кричать, чем рыдать. Сегодня эльф его порадовал музыкой своих криков. Мелодия получше многих других. И от этих криков майя становился еще более жестоким, по металлу игл и клещей посылая свою ненависть и желание причинить боль. В какой-то момент Алькарин осознал, что так долго не протянет. Снова наваливалось отупение, мир сужался только до одного чувства - боли, даже страху места уже не оставалось. И он рванулся, поймав то чувство отчаянной ярости, когда лучше умереть в безнадежном бою, чем вечно отступать или держать осаду. То самое, с которым он поднял своих всадников в последнюю атаку. Губы словно ощутили холод серебрянного горна, в который он тогда проиграл несколько звонких нот... Алькарин запрокинул голову и вместо крика боли не то пропел, не то выкрикнул несколько слов. Сколько успел. Эленорэ был прав, это он умел, хоть никогда раньше не использовал песни, как оружие. Но сейчас получилось само... Слепящий свет, рассекающий тьму, как клинок липкую паутину, сжигающий все ледяным очищающим огнем. И на миг ему показалось, что вместо тьмы и каменной твердыни над ней, он видит звезды... Заклятие было слабеньким и не рассчитано на эльфийские порывы, от светлых слов оно слетело в один миг, клочками тьмы разлетаясь по закоулочкам. Но за тьмой оказались не звезды, а пропитанная отзвуками муки мастерская темного майя. Рука у Жестокого сорвалась, чуть не перерезав какую-то артерию. Он ударил в ответ, коротким, хлестким заклятием, не желая состязаться в песнопении, добавил к нему обычный удар в челюсь, чтобы упрямый эльф заткнулся. И воткнул ему сквозь обе щеки первую попавшуюся под руки длинную иглу. Алькарин захрипел, мотнул головой, чтобы об поверхность стола выдавить ее обратно. Рот наполнился кровью, но язык почти не задело, а на боль ему было сейчас наплевать. Мотать головой мешал железный обруч, удерживающий голову, так что игла пододвинулась и рванула щеку, но и все. Алькарин будто не заметил, продолжал рваться, как будто только сейчас обнаружил, что его удерживают цепи. Майя отспутил на шаг, пережидая, пока у эльфа пройдет приступ бешенства. Цепи скрипели, стонали, но держались, не на одном нолдо он оттачивал рецепт их изготовления. В какой-то момент Алькарин затих, но в глазах вместо прежней усталой обреченности сейчас читалась ярость, они даже сияли ярче. Ну вот, опять все почти заново… Впрочем, не с нуля. Иглу майя вытаскивать не стал, орать она не мешает, молчать тем более. - В конце-концов, даже твои силы закончатся, поберег бы… - усмехнулся майя. Ответа он не ждал, разумеется. Дал знак оркам, чтобы потуже затянули крепления, добавили новых. Не хватало еще, чтобы из-за дерганий эльфа он причинил ему больше повреждений, чем нужно. А потом снова взялся за свои жуткие инструменты. Надолго Алькарина не хватило, силы кончались слишком быстро. Но из состояния той безысходности он себя выдернул, хотя бы частично. Молчать больше не пытался, все равно бы не вышло, но хоть слез больше не чувствовал. И вот теперь, когда эльф уже перестал смотреть зверем, майя ужесточил свою пытку. Пусть не останется для него ничего, кроме боли, пусть он даже перестанет осознавать реальность, в этот раз это неважно. Он не давил и не спрашивал, для этого еще будет время и оно все ближе. Только пусть чуть позже, когда очнется в камере, одна лишь мысль, что его снова поведут на допрос вызывает ужас, исподволь подтачивая волю и силы к сопротивлению.