Незаконченный портрет

— Она влюблена, просто еще не поняла этого, — сказал Иван, глядя вслед убегающей сестре, — а может и поняла, просто не хочет этого признавать. Яо слегка сжал его руку. — Почему? — китаец переместил свою ладонь ему на запястье. — Когда ты на войне, любовь приносит больше боли, чем счастья, — ответил Иван. Его взгляд упал на огонь костра. — Война наступает неожиданно, как и любовь. И никто не в силах остановить их. Когда приходит война, мы хотим, чтобы она поскорее закончилась, — сказал Иван, после небольшой паузы. Ван Яо внезапно отдернул свою руку, встал и ушел, — но что касается любви… Неожиданная пустота рядом с Иваном заставила его следовать за Яо, пока они не достигли конца лагеря. Когда силуэт черного леса возник перед глазами китайца, он внезапно развернулся. Иван не успел остановиться и едва не взрезался в него. Под звездным сияньем, сменившим свет костра, Иван впервые за вечер смог прочитать выражение лица Яо. Перед ним стоял не беспомощный юноша, над которым Иван потешался в тополином лесу, и не тот человек, которого он нес на руках, через снежное поле. И даже не «хороший друг», каким Яо был для него, до того, как они обменялись сердцами. Какая-то особая черта сделала его другим человеком. Год спустя, когда Иван выжил во время Сталинградской битвы, не потеряв ни единой конечности, он понял, что у людей, которые смогли выбраться из лап смерти, всегда менялось выражение лица. Но на данный момент, все, что он мог сделать – это положить обе руки на плечи Яо и сказать: — Да не будь ты таким! ― Я думал, ты пойдешь поговорить с Наташей, ― сказал Ван Яо спокойным тоном, ― будучи мужчиной, я знаю, как себя контролировать. Но девушки – это другое. Чувство глубокого разочарования нависло над сердцем Ивана; он понял, что мысли Яо не были только о нем одном. ― Позволь Наташеньке расти самостоятельно. Как старший брат, я присматривал за ней раньше, но сейчас идет война… и она тоже служит в армии. Впереди ее будут ждать куда более жестокие вещи. Тонкая морщинка между бровей Яо напоминала след от сабли. Вместе с его торжественным голосом, морщинка расширилась и вытянулась, словно по его нежной коже проехались танковой гусеницей. ― Ваня… перед тем, как Наташа приехала сюда, у нас была другая медсестра. Я помню очень хорошо… 19 октября никто из нас не был ранен, вместо нас умерла юная девушка... Когда мы копали ей могилу, я не мог избавиться от этих мыслей… ― пара темных как ночь глаз посмотрели прямо в глаза Ивана, будто желая поглотить его целиком, — Когда я постарею, что, если люди спросят меня, почему я выжил, а те девушки, которых я должен был защитить, погибли? Что я отвечу им? После этих слов, Ивану захотелось сжать Яо в своих объятиях. Но он не посмел, несмотря на их близость. Он тоже думал о всех девчонках, которые должны были быть счастливыми. О его сестре, которая боролась со своими эмоциями, о невесте, ждущей своего жениха в блокадном Ленинграде, о медсестре, которая умерла в осеннем поле… Если бы он мог читать мысли Яо, он бы услышал плач еще одной девушки: «Но где же был ты? Почему ты не приходил? Да, я слабый человек, и не могу выдержать стольких страданий! Могла ли я верить, что одним днем ты сюда явишься?» Ваня не знал, что сказать. За этот короткий промежуток времени Яо сильно вырос в его глазах. Он чувствовал, что все, что он может ему предложить – это лишь пара внимательно слушающих его ушей. — Глядя на твою сестру, я часто думаю о своей Чун-Ян… она еще не умела читать, но уже могла распознавать звук японских бомбардировщиков и знала, когда нужно упасть на землю, ― болезненная гримаса появилась на лице Яо. ― Весной ей будет уже двенадцать. Я часто мечтаю, о том, что когда я вернусь домой, на моей Родине уже наступит мирное время. Если же нет, то я предпочту ходить с этой винтовкой еще несколько лет, лишь бы моя сестра не видела войны… «…о том, что когда я вернусь домой…» В эту секунду, Иван внезапно вспомнил то, о чем за последние несколько месяцев позабыл. О том, чего он опасался глубоко в душе. Ван Яо приехал сюда из другой страны. И однажды, он вернется на свою Родину. — Да, ты вернешься в свою страну… — Ваня наконец-то смог связать его слова в предложение, — и никто не сможет остановить тебя! Иван всегда считал себя счастливым человеком, потому что все, чего он хотел, исполнялось. Но сейчас он с обидой осознал, что его чрезмерная гордость и уверенность в себе была всего лишь ребячеством. И слово «счастливый» подходило куда больше кому-нибудь другому… Он почувствовал, как Яо мягко уткнулся лицом ему в плечо. — Пожалуйста, прости меня. Иван нежно взял Яо за подбородок, приподнимая бледное лицо, и сказал, самым умиротворенным голосом, на который он был способен в данный момент: — Зачем ты это сказал? В самое трудное время для моей страны ты остался защищать ее… каждый русский должен сказать тебе спасибо, — он больше не мог подавлять свои эмоции, так что его голос приобрел неестественные нотки. — Знаешь, что я думаю? Если бы я не смог спасти тебя в ту ночь, о чем люди бы спросили меня в будущем? «Ты сын матушки России, как ты позволил китайцу отдать за нее жизнь, а сам остался в живых, а?». Лицо Яо слегка дрогнуло в его руке, но он взволнованно улыбнулся и сказал: — Если подумать, то я тоже должен сказать спасибо твоей стране… она отправила лучших ее сыновей воевать рядом со мной. В будущем, когда ты понадобишься ей, думаешь я приберу тебя к рукам и не отдам? Ван Яо внезапно накрыл глаза Ивана своими руками. — Ваня… Ванечка! Позволь мне сказать кое-что, не относящееся к твоей стране. Только одно, — Ван Яо вдруг убрал руки с глаз Вани, которые сияли в ночи не хуже, чем днем. — Ты читал «Войну и мир», да? Помнишь слова, которые Пьер Безухов сказал Наташе Ростовой? «Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей». — Это, то, что я должен тебе говорить, — Иван покачал головой, — я несчастный Пьер, а ты Наташа. — Эй, не говори так, как будто я девчонка! Я же красноармейский разведчик! Эти слова были сказаны совершенно беззаботным голосом, как утром в лесу. Иван почувствовал облегчение, хоть и понимал, что атмосфера все равно оставалась напряженной. ― Я никогда не думаю о тебе как о девчонке! Никогда! ― серьезно сказал Брагинский. ― Во всем мире не найти девушки, которая была бы лучше тебя! Когда они шли обратно к костру, Яо услышал, как Иван начал петь у него за спиной. Он не пел «Нас не трогай» или «Там вдали за рекой», или «Гулял по Уралу Чапаев-герой», песни, написанные в 1918-1921 годы. Он пел русскую народную песню, которую пел в день, когда они с Яо встретились. «Как на грозный Терек да на высокий берег, Выгнали казаки сорок тысяч лошадей. И покрылось поле, и покрылся берег Сотнями порубаных, постреляных людей. Атаман узнает, кого не хватает — Сотенку пополнит, да забудет про меня. Жалко только волюшку да во широком полюшке, Солнышка горячего да верного коня.» Вся база начала подпевать, за исключением Ван Яо, который не знал эту песню, но слушал ее со смешанными чувствами. Казачья песня о солдатской судьбе! Когда он впервые услышал ее, он сказал: «Мужчина, что поет, должно быть, наездник. Человек, который просто гуляет, не может петь с таким восторгом и тоской. Только у всадника может быть такой голос… словно само поле…» Иван потерял своего коня и присоединился к пехоте. Солдатское пение быстрым конем мчалось по территории их базы, устремляясь в небо. «А первая пуля, а первая пуля, А первая пуля в ногу ранила коня. А вторая пуля, а вторая пуля, А вторая пуля в сердце ранила меня». Эта песня сдавила сердце Яо даже больше, чем письмо невесты Калитина. Это был новогодний подарок ему от Ивана и его товарищей. У него не было возможности отказаться и не было возможности спрятаться. Никакой окоп в мире не смог бы спрятать его от этого горя. «Любо, братцы, любо, Любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходится тужить! Любо, братцы, любо, Любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходится тужить!»