Незаконченный портрет

В начале января 1942 года, когда Тоня и Люба в Москве слушали по радио отчет о последней битве, Советская армия только что завершила контрнаступление на немецкие войска в направлении западных территорий. Немецкая армия отступила от Москвы на двести пятьдесят километров. Миф о непобедимой гитлеровской Германии был развеян. — Москва неприкосновенна! – говорили все, — Наполеон не смог ее захватить и Гитлер не сможет! Восьмого января армии Западного, Калининского и Брянского фронта начали наступательную операцию по освобождению Вязьмы. Звуки артиллерии, стрельбы из пулемета и громкие выкрики «За Сталина!» стали частью души каждого солдата. Война заняла в их сердцах небольшое место, но самое важное. Даже глупый мальчишка Ваня, каким его видела старшая сестра Тоня, заметил перемену в своей младшей сестре. Контур ее лица смягчился, и две элегантные брови как будто стали длиннее, напоминая журавлиные крылья. Девушка до сих пор прятала свою улыбку, но ее глаза были полны нежности. Эта нежность не предназначалась никому, лишь устремлялась в далекое небо, куда Наташа часто смотрела. По этой причине, она сама стала напоминать зимнее небо. Такое яркое, ясное, но отчего-то меланхолично-грустное. Иван уже видел такое лицо. Семь лет назад, когда красавец пилот Андрей Орлов проходил мимо их дома, и вдруг решил задержаться у окна. Но теперь, когда такое выражение лица появилось у Наташи и Ториса, Иван понял, что они были отражениями друг друга. Он видел на лице своей старшей сестры отражение лица Андрея, а на лице Андрея, он нашел отражение своей сестры. Наташа и Торис, конечно, продолжали выполнять свои обязанности. Но после Нового Года, всякий раз, когда грохот и шум войны утихал, на лицах обоих появлялось это меланхоличное выражение. Они не смотрели ни на своих товарищей, ни на друг друга. На самом деле за последние несколько дней они и словом не обмолвились, но это было не важно. Все эти дни Иван никак не мог уловить момент, чтобы остаться с Яо наедине. Только в конце этого наполненного боями дня, когда измученные солдаты заснули, прислонившись друг к другу, он наконец получил шанс побыть рядом с Ван Яо. Иван никак не мог уснуть, ему все время хотелось взглянуть на лежащего рядом с ним человека. Но стоило ему взглянуть на него, как сон совсем рукой отшибало. Раньше Ваня всегда имел хороший сон и крепко спал. Но сейчас его постоянно преследовали кошмары. Самым пугающим в них было то, что они казались совершенно реальными. Ему часто снилось, будто Ван Яо застрелили, или он подорвался на мине… бывало, что ему снилось, как Яо садится в поезд и уезжает в военное училище, а так же, что он вернулся в Китай и прислал свое свадебное фото с какой-то китайской девушкой… Снова и снова он просыпался в холодном поту. Повернувшись, он увидел Ван Яо, прижимающегося к нему во сне. Далеко за горизонтом горел огонь от вечных взрывов и бомбардировок. Свет этого огня аккуратно ложился на лицо Яо, делая его притягательно красивым. Нереальным. Он с тревогой протянул руку, чтобы коснуться юноши, сжимающего винтовку даже во сне, и почувствовал тепло его кожи и холод металла. Ласковым жестом он осторожно проверил существование его любимого человека. Ивану то и дело хотелось поправить прядь спадающих на лицо Яо волос или разгладить тонкую линию между его бровей, или ласково положить одну руку на талию, где раньше был большой синяк, вид которого никак не мог выйти из головы Брагинского. Чем больше он выражал свою привязанность, тем неспокойнее становилось его сердце. В конце концов, он чуть было не схватил Яо за воротник, чтобы он проснулся. Ивану хотелось прокричать в эти темные глаза все слова, что он написал своей сестре Тоне в письме. Он не мог никуда деться, поэтому зарыл свое лицо в длинные темные волосы Яо, прячась от боли и зависти, которую его сестра даже представить бы себе не смогла. И так он ждал зари, ждал новых битв. Только тогда он будет в состоянии показать всю свое мужество и радость, которыми он всегда гордился. Огонь за горизонтом горел всю ночь. Вместе со светом далеких взрывов он выглядел одновременно прекрасно и зловеще. На следующий день Ивану наконец-то удалось выкрасть минутку, чтобы поговорить с Яо без лишних глаз и ушей. Китаец бросил на него выразительный взгляд, прежде чем Иван успел открыть рот. Они шли по ухабистой тропе покрытой канавками и сожженным металлом, направляясь к лесу в конце их базы. Это был не тот тополиный лес, что стал свидетелем их ласки, но русская земля никогда не была бедна в плане лесов… ― Если ты чувствуешь себя плохо, так и скажи… ― Ван Яо недовольно посмотрел на Ивана, ― что это было ночью? Но Иван не собирался сожалеть. ― Я думал, что ты спал. ― Как я мог спать, если ты постоянно меня трогал? – Яо покраснел. ― Что, если бы кто-нибудь увидел? ― Если бы кто-нибудь увидел, то так тебе и надо! Ты же не оттолкнул меня, хоть и не спал! Прежде, чем он закончил свою фразу, он увидел, как на лице Яо появилось это смущенно-раздраженное выражение. Впрочем, как он и ожидал. Иван понимал, что Яо и так чувствует себя ужасно, и серьезность разговора сделала бы только хуже. Быстрее, нужно сказать что-нибудь смешное, прежде, чем они успеют поссориться! Хоть он и понимал в отчаянии, что шутка была бы здесь не очень уместна. Но ссора так и не началась. Он услышал, как юноша вздохнул и протянул к нему руку. ― Я ждал, пока ты разбудишь меня… может, это помогло бы тебе почувствовать себя лучше… Брагинский ненадолго впал в оцепенение, а потом сжал Ван Яо в своих объятьях. ― Прости меня… я не будил тебя, потому что хотел, чтобы ты хоть немного поспал. ― Видишь, мы не такие уж и плохие, ― прозвучал тихий голос человека, находящегося в руках Ивана, ― можно даже сказать, что мы хорошие люди. Но даже хорошие люди могут расстроить друг друга. ― Давай поговорим о чем-нибудь еще. Через некоторое время, Яо высвободился из рук Ивана, расстегнул шинель с гимнастеркой и достал аккуратно сложенный листок бумаги из кармана своей рубашки. ― Ты такой легкомысленный! Ты забыл свой рисунок в лесу, но не разу не упомянул о нем. Что, если бы я не вернул его… ― Просто я знал, что ты вернешь, — Иван с благодарностью развернул листок и увидел лицо Яо, смотрящее на него с легкой улыбкой. — Ваня… помнишь ты сказал, что нарисовать других людей легко, но нарисовать мое лицо почти невозможно? Почему у тебя получилось нарисовать меня сейчас? — Потому что портрет любимого человека отличается от других… ― он повернулся и начал беспокойно трогать кору дерева. ― Во-первых, раньше ты всегда был недалеко от меня. Я был расслаблен, поэтому не мог рисовать. Но когда ты был в госпитале, я считал каждый день проведенный без тебя, и в конечном итоге не смог этого вынести. Мне пришлось создать тебя! Он резко повернулся и положил обе руки на плечи Яо. ― Ты даже представить себе не можешь, как тяжело рисовать человека, которого ты любишь.