Незаконченный портрет

Этим печальным вечером маленькой Любе вручили похоронку с именем отца. На другой же улице, в окне маленькой студенческой квартирки на втором этаже горел яркий оранжевый свет. Через секунду окно было плотно зашторено. Молодой житель этой квартиры только что вернулся с фронта и на секунду забыл о правилах принятых в Москве не так давно. Для безопасности граждан, прежде, чем включить свет в комнате, нужно было плотно закрыть окна шторами. Светильник, старые занавески, небольшой стол и учебники. Ван Яо аккуратно смахнул слой пыли с вещей, которыми уже давно никто не пользовался. Все вещи остались на своих местах, словно старые друзья, напоминавшие ему о том, что эта квартирка была свидетелем его трехлетнего пребывания в Москве во время учебы. Ван Яо сел за стол и достал письмо из своего нагрудного кармана. Письмо ему передали еще утром, когда он бегал по своим делам. Конверт прижимался к его сердцу целый день, пока он не вернулся в свою квартиру, чтобы спокойно его развернуть. Его пальцы больше не могли ждать. Письмо пришло с его Родины. Когда он развернул это толстое письмо написанное на пяти листах, он почувствовал аромат пшенной каши и цветов ириса. Яо уткнулся лицом в белые листы бумаги. На одно мгновение водяной пар над рекой Хуанхэ появился на его глазах. Он быстро поднял голову. Неуверенный почерк его сестренки заставил его сердце с болью содрогнуться. В самом начале письма, Чун-Ян как и раньше обратилась к нему со словами «братик Яо» и спросила когда он вернется домой. Затем, как и в прошлых письмах она рассказала ему о своих новых друзьях, а так же о новых песнях, которые она выучила. Вскоре ее повествовательный тон сменился на более серьезный. «На войне все люди объединяются, чтобы она поскорее закончилась. Братик, будь внимательнее во время боев и не переживай за нас…» Каждый раз, когда Яо читал письма его сестры, он всегда знал о чем она напишет в следующем предложении. Но последующие строчки застали его врасплох. «…мама говорит, что тебе уже восемнадцать и ты теперь мужчина. Так что, ты скорее всего уже влюбился в кого-нибудь? Как она выглядит? Она хорошенькая? Красивее, чем я? Рядом с моим братиком должны быть только самые лучшие из всех людей. Я всегда в это верила. Братик, не пытайся от меня ничего скрыть. Мне уже почти двенадцать лет, и ты больше не сможешь меня обмануть. Ты можешь любить её, но если ты забудешь про меня и маму, я больше никогда с тобой не буду разговаривать…» Юноша был ошеломлен тем, что несмотря на то, что сестра была так далеко, она видела его насквозь. Как будто она жила в внутри его сердца и могла чувствовать всю его печаль и всю нежность. «Ты всегда будешь в моем сердце…» ― в день, когда ему надо было покинуть родной дом, плачущая Чун-Ян обхватила его за талию, не давая уйти. Этими словами он пытался утешить ее. В груди немного кольнуло. Он положил руку туда, где должно было находиться его сердце и продолжил чтение. Сестра написала всего пару абзацев, занимавших чуть меньше страницы. Остальные четыре страницы были исписаны красивым каллиграфическим почерком его матери. «…Чун-Ян уснула прежде, чем успела дописать свое письмо. Я наблюдала за тем, как она пишет. В конце концов, она еще маленькая девочка. Все эти дни она спрашивала меня о вашем отце. Хотела знать, почему я осталась с ним после всего. Я не объясняла вам, деткам, потому что думала, что вы еще слишком маленькие. Да к тому же, довольно больно вспоминать обо всем… но как твоя сестренка и сказала, вы оба повзрослели с тех пор. Когда мы познакомились, мне тоже было восемнадцать лет. Вспоминая все это, могу сказать, что восемнадцать лет — это опасный возраст. Как только ты начинаешь кого-то любить и доверять ему всем сердцем, ты уже готов пожертвовать чем угодно. Неважно, насколько трудно может быть позже, ты не пожалеешь ни о чем. Потому что сожаление означает предательство собственной юности… Я встретила твоего отца во время Движения 4 мая. Ему было всего двадцать, но он уже был одним из студенческих лидеров в Пекине*. Не знаю почему влюбилась в него. Я верила и поддерживала все идеи, которые он пропагандировал, но никак не могла ожидать от него ответа на мои чувства. Его всегда окружали умные, смелые, энергичные девочки, которые отлично учились, а я была спокойной, безалаберной студенткой… Вскоре он признался, что влюбился в меня с первого взгляда, но боялся открыть мне свое сердце. «Забудь меня! — сказал он. — Ты будешь страдать со мной, так как я не смогу думать о тебе и о стране одновременно!» Если до этого мои чувства к нему были лишь привязанностью, то после этих слов, я решила выйти за него замуж. Он всегда был в бегах, поэтому наша жизнь втроем не была легкой. Но ты и так это знаешь. Ты был таким хорошим мальчиком, когда был совсем маленьким. Какое-то время ты занимался доставкой газет после школы, чтобы помочь нашей семье с деньгами. Твои маленькие ручки всегда были красными и опухшими от зимнего мороза. Как может мать забыть такие вещи… Но ты никогда не жаловался и, в свою очередь, утешал меня. И я тоже никогда не жаловалась. С того момента, как я решила подарить ему свое сердце, не было ничего, на что я бы стала жаловаться… за исключением того, что мне казалось, что это несправедливо по отношению к вам двоим. Позже, когда мы переехали в Яньань, а он отправился на Северо-Восток, чтобы воевать с японцами, он обронил одну фразу напоследок, не закончив своего предложения: «После успешной революции…» Я знала, что он хотел мне пообещать, и я была рада ждать ради этого, но он отнял у меня даже это… Но даже если бы я могла вернуться в прошлое, я все равно бы выбрала твоего отца без раздумий, потому что он был настоящим мужчиной. Он уже подарил мне множество прекрасных и счастливых моментов в моей жизни. Так что я с мужеством могу смотреть в лицо будущему. К тому же, он оставил меня с самыми красивыми, самыми добрыми и самыми понимающими детьми в мире. Яо, ты уже взрослый. Если ты встретишь человека, достойного твоей любви, то люби. Я только хочу, чтобы ты был счастливее меня. Когда-то твой отец сказал мне: «Когда наши дети вырастут, они всегда будут рядом с теми, кого они любят. Это то, за что я борюсь». В своем последнем письме ты упомянул, что вступил в ряды Советской Красной Армии. Я даже представить не могу, на кого ты сейчас похож. Но мне часто снилось, что ты ранен и тебе нужен кто-то, чтобы он смог присмотреть за тобой. Я всегда просыпалась, когда хотела дотянуться до тебя и обнять, но обнаруживала лишь то, что моя подушка вся намокла от слез. Прости меня, Яо! Я должна была написать что-то более вдохновляющее, но ничего не могу поделать с этими снами. Не вини меня в этом, все мамы в мире такие. Все о чем я могу мечтать, это чтобы ты нашел человека, который бы любил тебя и был готов спасти в сложной ситуации. Если бы жизнь могла дать такого человека в обмен на что-нибудь, твоя мама бы пожертвовала всем, что у нее есть… Ладно… Больше ничего не скажу. Милое дитя, я хочу, чтобы ты был счастлив.» ― Мама! Моя дорогая мама! Он не осмелился больше держать письмо около своего лица, так как боялся, что горячие слезы могут намочить его. Поэтому, он прижал его к своему сердцу, так крепко, как будто бы это были руки его матери огрубевшие от многолетнего тяжелого труда. Мама. Во время войны матери страдали больше всего. Они мужественно ждали своих сыновей и дочерей с фронта, пока те смотрели в лицо опасности готовые умереть в любую секунду. Несмотря на расстояние в несколько тысяч километров, она вновь и вновь раскрывала свои объятия во снах и просыпалась, прежде, чем успевала дотянуться до него. Когда он лежал в немецком командном центре с телом покрытым многочисленными ранами, пара грубых, потрескавшихся рук обнимали его и протянули немного воды, чтобы хоть немного облегчить его страдания. Только мама обладала такой силой… Он кричал ей: «Мама! Милая мама!» Тогда перед ним было лицо простой русской женщины. Под голубым платком, покрывающим голову женщины, он видел пару красивых глаз цвета молодой горечавки. Когда она заботилась о нем, она все равно продолжала говорить о своем Ванечке. В его памяти светлые глаза матери Вани соединились с темными глазами его собственной мамы, находящейся за тысячи километров от него… В этот момент, ему очень хотелось все высказать какому-нибудь хорошему человеку. Но этим вечером, единственной живой вещью, с кем он мог поговорить, был потрескивающий огонек маленькой свечки на столе. Огонек напоминал ему маленькую игривую девочку, полную энергии и шуток. Она все знала, но не хотела ему ничего говорить. Ей нравилось, когда люди задавали вопросы. ― Маленькая дурочка, ничего ты не знаешь! – сказал он. Всю ночь он просидел, глядя на эту свечку. Когда небо уже посветлело, он раздвинул шторы и распахнул окно, как будто приглашая все Москву в эту скромную комнатку для того, чтобы послушать его рассказ. Москва предстала перед ним полностью засыпанная снегом выпавшим за ночь. Мужчина в армейской шинели шел по улице, пробираясь сквозь многочисленные сугробы. «Еще так рано, куда это он собрался? ― задумался Яо. ― Он явно спешит. Ему бы застегнуть воротник, а то снег за шею набьется…» Когда мужчина подошел поближе, Ван Яо, не веря своим глазам, прикрыл лицо обеими руками. Через мгновение, он опустил руки, его глаза заблестели, а на бледных щеках вспыхнул румянец. Яо побежал вниз по лестнице, не замечая, как куртка соскальзывает с его плеч. Он толкнул дверь, побежал по снегу и, наконец, догнал солдата около уличного фонаря. Он резко схватил того за руку. ― Ваня!