Незаконченный портрет

В течение последних четырех лет люди взяли в привычку постоянно слушать военные рапорты по радио, если ситуация им это позволяла. В 1941 году их лица были угрюмыми и мрачными, но после четырех лет слез, горя, пота и крови, весной 1945 года их чувства сменились на радость и счастье. Победа не была недосягаемой. Она была поблизости. Практически здесь. Этой весной Торис Лоринайтис находился в военном госпитале и слушал по радио каждый рапорт о последних битвах с немецкой армией. Он был тяжело ранен в апреле и его правая нога ниже колена была ампутирована. Его отвезли в Москву, где ему установили протез. Одним майским вечером он встал с инвалидной коляски и сделал первый шаг на протезе. Лучи заходящего солнца заглянули через окно в коридор госпиталя и бросили ослепительный яркий красный свет на солдата. За окном в кустах сирени несколько жаворонков переговаривались друг с другом в какой-то нелепой беседе. Его сердце накрыл прилив печали. Он вдруг потерял равновесие и рухнул на пол. Протез ударился о бетон, издавая глухой звук. — Товарищ! Пожалуйста, будьте терпеливы. Со временем вы привыкните к этому… — Конечно привыкну! – он поддерживал себя на локтях, упрямо (но все равно вежливо) отталкивая руку медсестры пытавшейся помочь ему. — Прошло уже четыре года. Мы привыкли к трудностям… Торис поднялся. Он положил руку покрытую ссадинами на поручень и потихоньку стал двигаться вперед, делая медленные и неуверенные шаги. Дойдя до конца коридора, он опустил поручень, развернулся и пошел обратно к медсестре нетвердыми, но уже уверенными шагами. — Сестра! Я очень хочу жить нормальной жизнью! – громко сказал молодой человек, который всегда был тихим и незаметным. — Даже если бы я потерял обе ноги, руку, глаза, да что угодно! Я бы по-прежнему хотел жить! Он не знал имени медсестры, у которой были короткие светло-русые волосы, поэтому он звал ее просто «сестра», как это делали многие другие раненные солдаты в этом госпитале. На вид ей не было и тридцати лет, но на ее ласковом и скромном лице появилось материнское выражение – как у многих женщин, потерявших семью на войне, но которые продолжали держаться, несмотря на все бремя жизни. — Жизнь – это очень сложная и прекрасная вещь… — тоска охватила ее голубые глаза. — Ваша семья будет очень счастлива. — Я потерял семью еще до начала войны, — он грустно улыбнулся, — с тех пор, я научился быть смелым. — Мне очень жаль. Но ведь у Вас должна быть девушка? Как у такого хорошего человека не может быть любимой девушки? Она тоже будет счастлива. Он повернул свою голову в сторону окна. Свет заходящего солнца отразился в его глазах спокойным огнем. — Возможно, что есть одна… или это только мне так хочется думать, — он вдруг обернулся с серьезным лицом. — Стоит ли вообще думать о таких вещах? Мне еще столько предстоит сделать! Я вернусь в Московский университет и закончу учебу. Стану настоящим астрономом. — Но почему Вы не хотите найти ее? Она должно быть ждет Вас… — Пускай думает, что я умер. Она такая красивая. Я надеюсь, что она найдет себе здорового мужчину, кого-нибудь получше, чем я… Он не закончил мысль, потому что, на его удивление, нежность во взгляде медсестры сменилась на неожиданный гнев. — Трус! Трус! Я думала Вы герой, но Вы просто очередной трус! Она наверняка ждет Вас, а Вы прячетесь от нее… Независимо от того, как мой Андрей выглядит и когда он вернется, он все равно остаётся отцом моих детей и моим мужем! Мне прислали похоронку еще в сорок втором… Но я предпочитаю думать, что меня обманули, что на самом деле, он лежит в каком-нибудь санатории с инвалидностью и боится показаться мне на глаза. Однажды, я обойду все больницы, госпитали и санатории и найду его! И тогда я скажу ему прямо в глаза: «Ах, ты трус! Ты никогда не боялся фашистов, но боишься собственной жены!» Ее голос был хриплым, но она не плакала. Торис подумал, что должно быть все ее слезы уже давно высохли. Она быстро вытерла глаза тыльной стороной ладони, и продолжила говорить извиняющимся голосом: — Простите меня… Идите отдохните, не засиживайтесь здесь допоздна. Торис не мог уснуть всю ночь. Посреди всеобщего храпа, он поднялся со своей кровати, чтобы приподнять уголок шторы и посмотреть на ночную Москву. В городе сняли запрет на включение света ночью и столица вновь загорелась тысячью золотых огней. Галантная фигура вдалеке казалась очень знакомой. Это была бронзовая статуя Пушкина в уличном парке. Одним суровым холодным вечером 1941 года около ног статуи великого поэта он впервые взял за руки девушку, которая любила петь о любви и весне. И сейчас, в этот прекрасный майский вечер, над головой поэта раскрылось небо полное звезд. Но он не мог не обратить внимание на одну звезду, чья возвышенная красота выделялась на северном небе. Она напоминала ему прекрасную девушку, излучающую всю красоту и свет на планете. В те далекие годы, в которые он уже никогда не сможет вернуться, эта звезда была первой, которую он увидел с балкона Феликса, пользуясь дядиным телескопом. Он смотрел на ночное небо со всей своей нежностью и ностальгией по детству и отрочеству и незаметно провалился в сон. На рассвете его разбудили радостные крики и возгласы. Он пропустил важное объявление по радио пока спал, но инстинктивно все понял и тут же окунулся в море смеха и слез. — УРА! УРА! У-РА!!! Одна тысяча четыреста восемнадцать дней и ночей непрекращающейся стрельбы, двадцать семь миллионов отданных жизней ради Победы. Что еще могло заставить людей плакать и одновременно смеяться от счастья? Радостные возгласы разбудили литовца утром 9 мая 1945 года. Торис надел свой протез и соскочил с кровати. Врачи, медсестры, раненые солдаты, рабочие – все, кто двигался, дышал и разговаривал внутри этого госпиталя, кричали, смеялись, плакали, обнимали и целовали друг друга. Не успев выбраться из одного объятия, солдат уже попадал в другое. Старый лечащий врач позвал несколько молодых солдат, чтобы они принесли несколько бочек отборного домашнего вина из его дома неподалеку. Вино было приготовлено для его сыновей, чтобы отметить их прибытие домой с фронта, но ни один из них не вернулся к старому отцу. — Пейте, пейте, мои дорогие, — заботливый врач каждому налил по кружке вина, — мы были довольно строгими с вами в этом плане, но сегодня особый день… Торис выпил одну кружку вина, оделся и выскочил из госпиталя, бросаясь в первый мирный день за последние несколько лет. По всей Москве люди выбегали из своих домов. Шляпы всех форм и размеров радостно бросали в воздух. Кто-то снял деревянную табличку, на которой было написано «Бомбоубежище», бросил на землю и стал танцевать на ней. Он шел среди ликующей толпы, словно младенец, только что научившийся ходить. В парке неподалеку, среди раздающихся мелодий аккордеона и трубы, стоял бессмертный Александр Сергеевич Пушкин. Поэт перешагнул из 19-го века сначала в осенний холодный вечер 1941 года, а затем, в весенний денек 9 мая, присоединяясь к всеобщему веселью празднования первого дня без битв и сражений. Под статуей поэта стояла девушка. Она пела песню. В памяти Ториса она всегда была в армейской шинели и в тяжелых ботинках, с волосами собранными в хвост. Но сегодня, 9 мая 1945 года, он впервые увидел девушку в том виде, в котором она и должна была быть. На ней было бело-голубое платье и пара кожаных туфелек на небольшом каблуке. Светлые волосы струились по ее плечам, ласково колыхаемые утренним ветерком. Она заслужила этот день, проведя четыре года своей юности на войне. Слезы появились на его глазах, из-за чего он почти перестал ее видеть. Но молодой человек чувствовал всем сердцем, что ее лицо сияло как солнце, а звезды мерцали в ее глазах. Ее алые губы продолжали петь веселую песню, проникая в уши литовца. Перед ним была она - Наташа. Она была так же красива, как и этот день. — Наташа! Моя маленькая поющая звездочка! Наташа протолкнулась сквозь толпу и подошла к нему. Она не стала пожимать ему руку, обнимать или целовать. Она медленно опустилась на колени и поместила свои губы на его протез.