Незаконченный портрет

Ван Яо прижал палец ко рту, чтобы позволить тем двоим спокойно поговорить, а Иван понимающе моргнул. Они нырнули за бронзовую статую Пушкина, выбрав это место инстинктивно. Отсюда, даже в сумеречном свете, были отчетливо видны лица Ториса и Наташи, в то время как Иван с Яо были аккуратно спрятаны в тени большой статуи. — Я должен тебе сказать, Наташенька. Ты мне нравишься. Ты мне понравилась с самого первого взгляда… — Ты мне тоже нравишься, — ответила Наташа привычным для нее холодным голосом, — мой брат сказал мне, что в нашем подразделении ему больше всех нравятся Яо и ты. А люди, что нравятся моему брату, нравятся и мне. Китаец чуть не рассмеялся вслух. Было ли это из-за забавных детских слов Наташи, или из-за облегчения от того, что он занимает не последнее место в сердце своего друга? Он действительно не знал этого. Но на секунду ему показалось, что губы Ивана растянулись в лукавой улыбке. — Наташа, ты все же послушай меня! Есть много вариантов, как человек может нравиться. Одно дело, когда это симпатия между товарищами. А другое, когда они относятся друг другу еще теплее… — Торис отчаянно объяснял на своем литовско-русском, — как Ромео и Джульетта, как Инсаров и Елена, или как Артур и Джемма… «Точно, как Ромео!» — Яо не знал, стоит ли ему смеяться или жалеть паренька. Затем он услышал речь Наташи: — Если бы я была Джульеттой, то мой Ромео, попросту говоря, должен был бы быть таким же, как мой брат! Как не крути, это было так. Ван Яо вдруг почувствовал легкую горечь внутри. Он всегда знал, что Иван был более привлекательным для девушек, чем он или Торис. Их мужество было неоспоримо, но этот кавалерист был полон великолепия. Особенно в сравнении с ним, сдержанным китайцем, которого просто могли посчитать скучным. Он увидел, как Торис схватил Наташу за руки. В сумерках лавандового цвета было видно, как тряслись руки литовца от неконтролируемых эмоций. — Наташа! Что бы ты там не думала, но если бы Ромео был я, моя Джульетта… ей могла бы быть… Он проглотил конец предложения. Если за статуей сидел бы обычный человек, он бы увидел влюбленную парочку, держащуюся за руки и обменивающуюся сладкими взглядами. Но глаза разведчика, привыкшие к темноте, смогли разглядеть, что в данный момент пальцы Наташи были плотно сжаты на руках литовца, словно капканы. Брагинский не смог сдержать смешка, но он был заглушен болезненными всхлипами Ториса. Ван Яо и думать не мог, что столь худенькая девушка может быть такой сильной. Особенно учитывая, что в данный момент она сжимала руки опытного солдата. Когда он начал задаваться вопросом, не сломались ли пальцы его друга, Наташа, наконец, отпустила его. Торис начал тереть свои руки. — Товарищ Лоринайтис, — ее холодный голос, казалось, имел в себе нотки презрения, — на будущее. Не деритесь с людьми ради меня. Как видите, я могу за себя постоять. Она поправила край своего пальто, поклонилась, как будто перед ней сейчас закроется занавес, и развернулась с грациозностью всех девушек, осознающих свою привлекательность. Торис стоял в одиночестве, устремив взгляд в сторону удаляющейся фигуры Наташи. — Наташенька, - пробормотал он голосом, полным нежности и ласки, — я знаю это. Я просто хотел тебе сказать... Ван Яо не спускал глаз с Ториса, пока тот уходил из парка. Глубокое чувство антипатии сперло ему дыхание, и он быстро вышел из тени гигантской статуи. Иван последовал за ним. — Наташа довольно испорченная девчонка, — сказал Иван, — она была самой младшей в нашей семье. Ей позволялось все. По этой причине кто угодно ей проиграет, если дело дойдет до… ну, чего угодно. — Иван, ты должен поговорить с ней! — Ван Яо поднял свою голову, глядя на него, — Ты ведь знаешь, Торис отличный парень! И ему нравится твоя сестра. — Любовь не может быть по принуждению! — сказал Иван в шутку, но достаточно твердым голосом, — Пусть она даст Торису немного помучиться. Если он хочет завладеть ее сердцем, то должен приложить усилия. «Эта семья любит поиздеваться над чувствами», — китаец вздохнул. Как-то раз он услышал, что у Ивана в его отряде было прозвище «дьявол». — Пусть эти немецкие черти даже не думают выжить при встрече со мной! — громко рассмеялся Брагинский, объясняя откуда пошло это прозвище. Видя это торжествующее выражение лица, как будто он только что стал свидетелем удачной шутки, Ван Яо не мог не признать, что Иван иногда мог становиться дьяволом и в свободное от войны время. — Но это несправедливо по отношению к Торису… — снова вздохнул Яо, — кроме друзей из армии, у него почти никого нет. Как-то друзья обменялись историями своей жизни. Торис стал сиротой, когда ему было всего десять лет. К счастью, друзья его погибших родителей, польская семья, усыновили его. В этой семье был еще один мальчик, примерно того же возраста, его звали Феликс. Оптимистичный дух Феликса и хорошее чувство юмора всегда согревали сердце литовца. В августе 1939 года Феликс и его семья вернулись в Польшу, чтобы навестить родственников. Месяц спустя Германия захватила Варшаву, а Торис остался в Литве совсем один. Год спустя Торис самостоятельно поступил в Московский университет. Каждый раз, когда однокурсники пытались утешить его, что, вероятно, они видели кого-то похожего на его друга не так давно, Торис отвечал, что это вряд ди, так как в семье Феликса все были евреями. Мрачный голос Ивана вытянул Яо из его мыслей. — А у тебя кто-то есть в Москве? — Но я же ни в кого не влюбился, — Яо опустил длинные ресницы. Его темные зрачки были словно водами озера, скрытыми за тенями деревьев, — а Торис любит и страдает. Я просто хочу, чтобы мой друг был счастлив. — Вечно ты такой! — горячо сказал русский, — Ты всегда думаешь о других! Но мужчина должен зависеть от самого себя, неважно, на поле боя или в отношениях с девушками! Ваши семьи находятся за тысячи километров, а наши … Ван Яо сочувственно похлопал кавалериста по плечу, и почувствовал, что его руки уже находились в ладонях Брагинского. Не нужно было никаких слов. Он знал, о чем думал Иван. Он знал, что семья Ивана живет в поселке, оккупированном немцами уже более месяца. Все, кроме его младшей и старшей сестер, включая его родителей, были заперты в смертельной ловушке, и ничего об их сохранности не было известно. — Когда кавалерия вела разведку в их глубоком тылу… как же мне хотелось, чтобы меня отправили домой! — солдат глубоко вздохнул, как будто пытаясь освободится от душивших его невидимых рук. Левой рукой он ослабил завязанный на шее шарф, — Просто для того, чтобы узнать, живы ли мои родители. Ван Яо положил свою руку поверх руки Ивана и мягко потянул ее на себя. Он не подумал, что этот жест может быть достаточно интимным для них обоих, он просто не мог видеть Ивана в таком состоянии. Жест по доброте душевной. Ведь он всегда желал только добра своим однополчанам. — Не надо, — сказал китаец, — не ты ли всегда улыбаешься? Иван быстро вытер влажные глаза и на его лице снова засияла улыбка. Он крепко обнял Яо и оставил товарищеский поцелуй на его щеке. Ван Яо не чувствовал никакой тревоги в этот момент. Такие люди, находившиеся вдалеке от своего дома, становились друг для друга новой семьей. — Мой друг! Когда я увидел тебя в первый раз, мне захотелось нарисовать твой портрет… И если время позволит, ты разрешишь мне сделать это? — Да. А теперь тебе пора идти, — Яо понизил голос, — уже поздно, тебя могут наказать. Густой мрак стоял над Москвой. Город был лишен своего привычного блеска. Каждое окно было покрыто густой пеленой. Немецкая армия находилась всего в десятках километров к западу от пригорода и их самолеты могли бы заметить свет ночной столицы, а затем напасть на город. Москва была облачена в черное. — Когда я учился в Академии, еще до войны, я никак не мог насладиться Москвой, — русский отпустил китайца из объятий, — иногда, по ночам, я лежал в кровати и думал о том, реальность это или мечта. Затем я тянул вверх шторку и видел блестящие огни повсюду! Я понимал, что это реально. Но теперь… — Когда-нибудь Москва снова засияет, чтобы отпраздновать победу. Тебе правда надо идти… В темноте они не видели лиц друг друга, но взялись за руки. Бронзовая статуя Великого русского поэта величественно возвышалась над ними.