Незаконченный портрет

Холодный ветер, свистящий в ушах, напомнил ему о шумных волнах реки Хуанхэ. Бесконечное снежное поле чужой страны вдруг превратилось в покрытое ирисами плато. Тело Кости было словно облако на небесах, а его глаза были как две чудные звездочки. Это был не Костя — это была дорогая ему Фейюнь, подаренная папой перед тем, как тот ушел на войну. Все друзья завидовали Яо из-за чудесной лошади и отца-героя. Деревья слились в одну длинную полосу — возможно, из-за большой скорости, из глаз потекли слезы, наверное, из-за сильного ветра… Почему он плачет? Он еще ни разу не плакал, когда бодрствовал. Иван вложил в свои рисунки слишком много эмоций. В сердце Яо вспыхнула тоска, напоминавшая о детстве, которое уже не вернуть. Он чувствовал всю полноту неба и широту земли. Впереди еще целая жизнь, которая может оказаться очень трудной, требующей большой стойкости. И это удивительное чувство поможет в сложный момент. — Ваня, кто ты такой? Ты заставляешь меня смеяться и плакать… Яо решил остановиться. Он слез с Кости и зарылся лицом в его белоснежную гриву. В детстве он часто делал так, когда ему было грустно, а беспокоить маму не хотелось. Он прижимался к Фейюнь, и ему казалось, что все не так плохо, что жизнь продолжается, и рядом с ним находится его любимый друг. — Будем возвращаться назад, Костя. Когда они подъезжали к лагерю, Яо все не мог успокоиться, поэтому, слезая с коня, чуть не рухнул на землю. Но Иван успел его поймать. Он нежно потянул его за руку, точно так же, как Ван Яо сделал у статуи Пушкина. — Не… — китаец покраснел и быстро огляделся по сторонам. Все были заняты своими делами. Кто пел песни, кто рассказывал анекдоты, кто курил. Никто на них не смотрел, — Спасибо. — Ты ничего не говоришь, но я все понимаю. Вы, китайцы, такие сдержанные и загадочные. — Иван опустил голову, чтобы посмотреть в глаза своей лошади, — Ты знаешь, что в 1934 году ваш известный художник* приезжал в Москву с выставкой? Нарисованные им лошади такие чудесные! — его обычно гордый взгляд теперь был полон восхищения, — Мне тогда было всего тринадцать лет. И после выставки я полюбил рисовать лошадей… и полюбил китайцев. Он сказал последнюю часть после небольшого раздумья, но все равно не понял, зачем добавил это. Ван Яо, скорее всего, не обратил на это особого внимания, так как ответил, что в Китае много красивых девушек, и что он вполне может найти себе хорошую жену среди них. Пока они шли к пехотной базе, Иван не мог не насладится проворной походкой азиата. Когда они только познакомились в октябре, Брагинский сразу заметил, что Ван Яо всегда ходит в этой веселой и аккуратной манере. Он выбирал путь, по которому уже ходили, как будто боясь растоптать невидимые цветы, растущие на дороге. Как и Иван, он всегда сохранял бумагу для сигарет и как настоящий фенолог** записывал: когда журавли полетели на юг, в который день листья начали в изобилии падать, в какой день выпал первый снег. — Я рад, что мы в некотором смысле коллеги… — сказал молодой художник, — ведь биологи и художники "одного поля ягоды". Они в равной степени питают страсть к великолепию природы.

***

В лагере разожгли костер. Первые звездочки начали зажигаться на небе, как капельки серебряной воды на темно-синей плите из оникса. Торис тут же начал объяснять своим хриплым голосом (он недавно простудился) названия звезд, существующие созвездия, классификацию, основанную на яркости, и еще много всего, связанного с астрономией. Торис учил астрономию в Московском университете перед войной. Он так увлекся рассказами, что даже не заметил Наташу, которая сидела позади него и тоже слушала рассказы литовца. — Получается, что Торис тоже наш коллега, — сказал Ван Яо и улыбнулся, — только наши поля на земле, а его —на небе. — Наташа подходит ему, — сказал Иван, — она хочет быть музыкантом в будущем. А ведь звуки музыки всегда летят к небу, — кавалерист посмотрел на свою погруженную в мысли сестру, сидящую у костра, — я не против стать Торису шурином, но только если Наташенька этого захочет. "Ага, — подумал Яо, — а Иван, дьявол, не так уж и плох, в конце концов." Китаец был рад за Ториса. Он склонил голову, слушая Ваню, который мечтательным голосом рассказывал о планах на будущее. — После победы мы сможем делать все, что захотим! Возможно, что в книгах по истории напишут наши имена. И тогда, в честь Наташи и Ториса будут названы звезды, а в честь нас с тобой назовут какие-нибудь поля! — Иван широко раскинул руки, — Мы будем равны на этой земле! Как будто признавая фантазии Брагинского, небо стало ясным и широко раскинуло свои темно-синие крылья, покрытые яркими звездочками. — Посмотрите на этих молодых людей, — сказал капитан лейтенанту, подслушивая солдатские разговоры, — война только началась, люди гибнут каждый день, и завтра они тоже могут потерять свою собственную жизнь. Но послушайте, о чем они говорят: звезды, музыка, растения, искусство. Они думают о том, кем хотят быть, когда закончится война. — Именно поэтому победим мы, — улыбнулся лейтенант, который воевал всю жизнь. — Победа, — повторил Ван Яо это приятное слово, не замечая, что его голос по каким-то причинам стал немного грустным, — Ваня! Мы должны дожить до дня победы, ради наших желаний! — Ты сказал мне, что в один прекрасный день Москва снова загорится тысячью огней, помнишь? Это было месяц назад под статуей Пушкина. И тут Ван Яо услышал, что Торис внезапно начал заикаться. Очевидно, он заметил, что рядом сидит Наташа и с холодным выражением лица слушает, как литовец говорит о звездах. Ван Яо улыбнулся и подумал, что когда придет весна, то сердце Наташи тоже оттает вместе со льдом и снегом.