Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Эрик закатил глаза, Амалия прыснула в ладонь, Джек, фыркнув, демонстративно отвернулся к стене. Вся эта пантомима связана была с тем, что каждый из нас — личностей условно творческих и относительно гениальных — так и не сумел выковырять из недр своего сознания хотя бы одно название, что хоть сколько-нибудь приличествовало бы новорождённому коллективу. — Ну хоть лидер что-то хорошее скажет? — вопросил без всякой надежды Эрик, — а-то старт у нас выходит вообще нулевой. — Лидер… — побарабанила пальцами по столешнице я. — Коллектив «Деградация»! — хихикнул Джек, за что тотчас получил барабанной палочкой от Амалии. — А если серьёзно? — А это серьёзно, Эрик, — широко улыбнулся наш чокнутый гитарист. — Лечить нужно. Ау! За что? Повторив воспитательный удар в сугубо профилактических целях, Амалия с чувством выполненного долга уткнулась в планшет. Хорошо ей, отстрелялась отсутствием присутствия — и отбыла в нирвану — мультики она там смотрит хорошие, не иначе — вон, какое лицо довольное — светится прям. — Я вообще сомневаюсь в здравости всего этого, — подала голос угрюмая Глэдис. Покрутила ладонь перед глазами, рассматривая маникюр. — Ровно с того момента сомневаюсь, как услышала предложение. Человек, который в коллективе без году неделя по сути, вдруг проявляет головокружительные инициативы и пытается сразу из грязи — в князи. Действительно ли всем нам нужно подписываться под этим? Мы получаем образование, к чему-то стремимся да, играем в парках — но это заработок, не больше. Я не хочу переводиться на заочное обучение. А если бы и хотела, то явно не под предводительством непонятно откуда вылезшего желторотого непонятно кого с амбициями Бонапарта. — Что ты несёшь? — шикнул на подругу Джек, но, отмахнувшись, та поднялась со своего места. — У меня просто голова на плечах. И умишко в ней не куриный, Джек. Ах да, ещё, отвлечёмся от насущных вопросов: пожалуйста, объясни наконец-то мне, почему вдруг твои симпатии так внезапно переметнулись? Ты ходок у нас? — Сделав несколько почти танцевальных шагов, Глэдис патетически взмахнула руками. — Мальчик-потаскун! Смотрите-ка! И далеко ты за этой юбкой потащишься? — Да успокойся наконец, Глэд! Твои сугубо интимные переживания не интересуют здесь никого, — наконец не выдержала Амалия. Эта девушка-амазонка, невзирая на воинственный вид и совсем не женские увлечения, всегда была самой благоразумной — в полемику без дела не ввязывалась, сама споров не заводила и другим не давала поводов. А здесь вот и её проняло. Надо же… — Пусть говорит, — махнул кистью руки Эрик. — Мнение каждого очень важно. Мы никого тут силой не держим. Хочешь уйти — уходи. — И поднялся с видимым намереньем приглашающим жестом распахнуть уходящим двери. Люди спорили. Спорили и кричали, а я, стиснув под столом клочок бумаги с наспех нацарапанными предрассветными строками, сердцем тихонько плакала. С непроницаемым лицом, с идеально прямой спиной и расправленными плечами — плакала. Хотелось по-волчьи выть — я ведь так не люблю разочаровываться в людях. А ещё мне грустно, когда кто-то откровенно в меня не верит. Вдвойне обидно, когда кто-то не верит в нас. Группе неожиданно протянули руку, дали старт, взлёт, плацдарм, о каком и мечтать не смели. А Глэд шарахается, да ещё и меня за что-то возненавидела. Вынырнула в реальность одновременно с прощальным словом, сопровождённым хлопком двери. — Я покидаю этот Титаник, люди! Самообладание отказало. — Глэдис! — дёрнулась было вслед — и тотчас тяжело упала на место, ощутив тёплую руку, стиснувшую плечо. — Не надо, девочка, строить мост из гнилых брёвен — он ведь всё равно однажды провалится. — Я молча кивнула. Спорить, бежать и что-то доказывать, в сущности, не хотелось. Только сесть — и скулить тихонечко, нагнетая и без того мрачную атмосферу. — Ну так есть ли идеи в твоей голове? — продолжил Эрик тем временем. Тёплая его ладонь всё ещё дарила поддержку и группа, моя группа, моя мечта, внезапно ожившая и теперь тлеющая на пальцах, всё ещё была рядом. — Будем «Утренней звездой», ребята? — спросила я тихо, и в памяти снова всплыл образ стойкого огонька, меркнущего постепенно в рассветной мгле. — Это той, что умирает последней? — теперь голос Джека был тих и очень серьёзен. — Это той, — поднял ладонь директор, — что однажды станет прекрасным солнцем. Вот так и родилась моя утренняя звезда. Робкая, слабая с виду, но всё же очень стойкая, целостная, готовая идти до конца. Моя «Morning Star». А новый клавишник когда-нибудь да найдётся. «Когда-нибудь» наступило ровно через декаду. Смущённое и растрёпанное, вошло, ведомое Эриком, в распахнувшуюся дверь нашей студии — и заставило меня потерять на пару мгновений речь. — Знакомьтесь, ребята, это Барбара Пейдж. Даст бог, ваша новая клавишница. Из вашей же альма-матер, кстати. Прошу жаловать и любить, — говорил директор, а я абсолютно бесстыдно, приличия позабыв, смотрела на Барбару. Её растерянные голубые глаза глядели в мои в ответ. Это было не так, как с Ликой — дело не в одежде, не в макияже. Головокружительное, абсолютное, стопроцентное сходство — рыжие волосы, уложенные некогда прямым, а сейчас скособочившимся пробором, светлая кожа, разрез глаз, форма бровей, ключицы, ладони, губы… Передо мною стояла Анжелас и, чуть-чуть сутулясь под моим непозволительно неприличным взглядом, слишком знакомо, чересчур узнаваемо улыбалась. «На принтере вас что ли штампуют?» Мысль пронеслась в голове с какой-то адской безуминкой. Мне вдруг стало весело и смешно. — Привет, Барби! — по-мужски протянула ладонь для пожатия ей навстречу и, отметив вдруг самую малость, практически незначительное различие, облегчённо вздохнула: — Всё-таки не на принтере. Слава богу. Родинки не хватает. Задним числом осознала: говорю в слух. Долго же пришлось объяснять Барби свою неприличную эксцентричность. Почти неделя понадобилась на то, чтобы заставить себя понять: Барбара Пейдж — не моя Анжелас. Она абсолютно другой человек со своей жизнью, пристрастиями, характером. Лишь играет почти так же хорошо, как сестричка Льюис, а ещё пишет отличные песни. В то время, как в коллективе налаживались всё более тёплые дружеские отношения, наша группа поднималась по нелёгкой лестнице славы. Через ступеньку, прыжками. А всё благодаря неугомонной Ли, не только давшей прекрасный старт, но и затеявшей проект, в котором мы участвовали на равных с «Падшими», что, конечно же, дало огромный толчок. Время летело быстрокрылой колибри, столь же яркое и неуловимое. Мы покоряли города и страны, побеждали в конкурсах — и устраивали безрассудства в свободные от работы минуты. Зима выдалась удивительно тёплой, так что, сидя в студии с чашкой кофе, я не раз тосковала по белоснежным пушинкам, что кружатся, кружатся, кружатся, вытанцовывая замысловатый вальс. Что там сейчас, в родном моём Подмосковье? Но возможность вырваться к родителям, увы, не подворачивалась никак. И я тосковала, постепенно утомляясь не только физически, но и морально. Вот и рассудила старуха-судьба, что слишком приелось её подопечной даже настолько активное существование. Вот и решила извернуться по интереснее. Вот и… Но не стану события торопить. *** Треньканье мобильного ворвалось в сладкий утренний сон пожарной сиреной. Протянув руку, безжалостно приложила ею серебристый аппарат с настолько жестокой силой, что, хрюкнув как-то растерянно, он заткнулся. Надеюсь, не навсегда. Нежный Морфей снова обнял плечи. В краях его я видела чудесные золотые пляжи, пальмы до небес и восторженные карие глаза мамы, впервые окунувшейся в воды вечного, как мир, океана. А звонок опять разнёсся по квартире, нагло врываясь в прекрасный, чудесный мир. Кое-как продрав глаза, уставилась на дисплей — кому там неймётся? Оказалось, Барби. Ткнула в зелёную кнопку, но любимое «у аппарата» гаркнуть так и не успела. На том конце затараторили раньше. — Кристина! Кристина! Ты меня слышишь?! — и уже тише, — Не ищите. Я уезжаю! Надолго! Пожалуйста, прости! Что-то стукнуло, хрустнуло, покатилось — и связь исчезла. Спустив ноги с постели, я тупо уставилась в сереющий за окном рассвет. Такая рань. Что стряслось, Барби? Попыталась набрать номер — и потерпела неудачу. Аппарат недоступен. Может, это шутка? Просто розыгрыш? Если так, не сносить рыжей своей безмозглой головы. Но уж слишком испуганным казался голос. Слишком торопливыми слова. А ещё что-то ёкало в груди. Тихонько так, осторожно, словно пытаясь предупредить о надвигающейся опасности. Кажется, сегодня мне не суждено окунуться в холодные океанские воды. Даже во сне. А значит стоит подняться, взбодриться и во всём разобраться. Притом, как можно скорее. В студию примчалась одной из первых, всей душой желая увидеть леди Пейдж в целости и сохранности, чтобы как следует надрать её глупую филейную часть. Но на рабочем месте оказался один только сонный Джек. Закинув ноги на временно освобождённый от бухты проводов стул, он поцеживал сквозь красную трубочку купленный в автомате кофе и что-то неразборчиво мурлыкал себе под нос. — О, ваше-ство! — поднял ладонь в приветственном жесте и тут же бросил мне конфетку, вытащенную из бедлама на его рабочем столе. Взмахнув бесполезно кистью, я таки не успела перехватить сладость, за что наградила коллегу уничижительным взглядом. Постоянно не успеваю ловить брошенные предметы, а его сие веселит. Ну не скотина ли? — Тебе кто-то из наших звонил? — буркнула угрюмо, всё же наклоняясь за конфеткой, обиженно поблёскивающей серебристой обёрткой у моих ног. — Амалия, — отставил опустевшую чашку коллега. — Сказала, что отравилась. Сегодня без неё. А вот Барби вне зоны. Загуляла, может? Зашуршала фольга. Я так и села, сжимая в пальцах наполовину развёрнутую сладость. — Скажи мне, что вы задумали розыгрыш, — произнесла тихо. Ответ прочла раньше, чем он сорвался с губ друга, и вздохнула. — Значит, у нашей рыжей проблемы вправду. А что предпринять теперь? И ещё один звонок разорвал безмолвие. Слишком резкий, слишком неожиданный, чрезмерно испугавший меня одним лишь фактом своего свершения. Ещё не вынув из сумочки аппарат, не взглянув на дисплей я знала: мобильный сегодня утром — одна из самых плохих примет. Особенно, если тот, кто тебе звонит — ни много ни мало — за океаном. А провода мои обрывала Джен. И впервые для нас обеих весть её была чернее кофейной гущи и горше ристретто, выпитого с сигаретным дымом и осенью. Натощак. Я привыкла к длительным перелётам, но этот дался как-то особенно тяжело. Пятнадцать часов в самолёте показались десятком вечностей. А над океаном разгорался рассвет. Всё происходило будто во сне. Страшном и странном сне о том, чего просто не может быть. Слова, пролетевшие по каналам, для нас невидимым, сквозь километры и даже время; слова, сказанные мёртвым голосом человека, что всегда был больше других жив, бились в голове похоронным колоколом. И отчего-то дышать было очень трудно. Поймав машину, молча ткнула водителю пару купюр и, дождавшись кивка, опустилась на переднее сидение. Произнесла адрес — и помчалась через город ангелов навстречу ворвавшемуся в жизнь горю. Дженифер Льюис застыла у живой изгороди — ни грамма косметики, ни тени улыбки, ни капли жизни. Мёртвая кукла, оставленная зачем-то стоять. Кукла, чьи глаза налиты до краёв чистейшей, неразбавленной пустотой. Кукла в коротком топе на холодном ветру и с чёрной атласной лентой, змеёй обвившей её запястье.