Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Бросив косой взгляд на фигуру, жалко съёжившуюся в глубине сидения рядом с ним, пилот — меланхоличный дядька с наголо бритым черепом — молча надел наушники. Сначала медленно, а потом всё ускоряясь и ускоряясь, винт вертолёта начал раскручиваться. Будто гигантское насекомое, прошедшее период мутации в какой-нибудь опасной радиоактивной зоне. Момент взлёта, как всегда, отозвался тошнотой. Так, спокойно. Вдохни-выдохни, Кристина. Скоро будешь в Лос-Анджелесе. Скоро… Не хочу, Господи, знал бы ты, как я не хочу туда возвращаться. Как сказать? С чего начать? «Джен, у меня две новости — хорошая и плохая». Или: «Всё, конечно, паршиво, но есть и один плюс». Нет. Бред, бред, бред. Всё смешалось: вселенская скорбь и искорка радости, боль потери и надежда на что-то лучшее. А далеко внизу мелькала земля, над головой вертелся огромный винт, гудел мотор — отчего же после увиденного в морге летать не страшно? В этом хаосе действий одной маленькой неподвижной статуэткой застыла я. Будто мёртвая. Лишь ресницы подрагивают чуть-чуть, да грудь вздымается иногда. А ещё там, в сознании, в распадающейся на части душе пылает пробудившийся от долгого сна вулкан — не иначе — Килиманджаро. Что мне сказать? Я опознала их. Опознала их всех троих — Джорджа, Анжелину и… Линду. Момент узнавания последней размылся, смазался. Будто неуклюжий художник упустил ненароком кисть, проведя мимоходом кривую широкую полосу через только что завершённый шедевр, безнадёжно тем самым его испортив. Ей частично пересадили кожу, поставили титановые пластины, корсет и протез вместо левой кисти, за неё боролись сорок восемь часов, а молились — дольше. Её, практически разорванную на части, собирали, как куклу, будто рассыпанный на сотни фрагментов пазл — и Линда дышала. Дышала почти сама, а все говорили — чудо. Сильная. Воистину, Линда — сильная женщина. Только бы душою цела осталась, только бы не сломалась, ужасную слыша весть. Большую часть пути проспала, обнимая себя за плечи. Сон получился мерзкий — холодный, душащий, ледяной. Словно тяжёлый плащ, он облепил, сковал, задушил практически. Вечером, в тишине, не в небе, безумно рада была наконец проснуться. Высадили меня всё в том же безмолвии на крыше высотного здания приятного кремового оттенка — то был один из офисов семьи Льюис. Перебросив через руку лёгкий весенний плащ и простившись с пилотом одним лишь взглядом, я юркой мышкой скользнула в распахнутую дверцу надстройки. Лифт спускался вниз медленно, осторожно. Как любопытный бельчонок, что задерживается на каждой ветке, внимательно вглядываясь в странное двуногое существо, произносящее что-то на языке, одному лишь ему понятном. У существа с собою — орехов горсть, но доверять ли? — Нужно обязательно присмотреться. Сегодня глаза мои стали светлыми — так бывает, когда устаю безумно. Не люблю смотреть в эту мутную, зыбкую глубину цвета мякоти авокадо, потому игнорирую слишком правдивые зеркала, окружающие со всех сторон в ярко освещённой коробке. Я не люблю сегодня и этот лифт, и лампы, слишком затянувшийся путь домой. Мне тесно, и душно, и очень жарко. А ещё холодно до безумия — клаустрофобия, не иначе, ведь липкий страх, не подкреплённый ничем разумным, по-другому не объяснить? Лифт дёрнулся, заскрежетал — вспомнив прочитанную где-то статью, высоко подпрыгнула, вцепившись руками в поручни. Так ведь поступать при падении? Или нет? В любом случаи, конечно же, не поможет. Но на деле и не проверилось. Кабина продолжила опускаться, а я — костерить себя. Что за мнительность, в самом деле? Но отчего-то страшно. Господи, страшно как! В холл — белоснежный, с широкой лестницей и урбанистическими картинами на стенах — выскочила, не помня себя от ужаса. Не дождалась даже того момента, когда двери окончательно в стороны разошлись — протиснулась, едва только щель позволила. Нужно бежать… бежать! Непонятно от кого и зачем — не ясно, но это сейчас то, что единственно нужно мне. И, сама того не осознавая, бросилась со всех ног, перед стеклянными дверями застыла нехотя, дожидаясь, когда бдительная охрана их услужливо распахнёт, метнулась к мигающему зелёными и красными лампами турникету… Вечерний ветер обнял, как старый друг. Господи, хорошо-то как. Здесь наконец-то легче. В центре конец рабочего дня ознаменовался большим оживлением. Туда-сюда сновали машины и люди, кто-то кого-то звал, две девушки в экстремально коротких платьях обсуждали некую особь мужского полу… Отлично. Прекрасно даже. Сейчас возьму машину, назову адрес, в Пасифик-Палисейдс наконец вернусь. Там Джен и Эвелин (приехала ведь давно), мы поговорим, я расскажу всё, что узнала, и… …И мир разлетелся вдребезги. Взрывом. Следом — ещё одним. Я лечу куда-то, в ушах раздаётся звон, кто-то кричит (слышу смутно), запах не передать. А ещё мне больше не страшно. Только как-то удивительно. Неужели всего пара мгновений и шагов отделяла меня от смерти? *** — Несколько ушибов да лёгкое сотрясение, — констатировал статный мужчина в белом халате. — Вам крупно повезло, девушка. Будто Господь отвёл. — Да уж, — произнесла я тихо. Какие-то странные тени водили хоровод вокруг зеленоватой люстры. В ушах музыка… А лампы — в хороводе. Красиво так… — Я выехала оттуда пятью минутами раньше, — произнёс устало растерянный голос Джен. — Значит, в рубашке родились. — Слова доктора не сразу разобрала. — Болезную свою можете забирать. Под расписку, конечно. И пусть держится подальше от опасных мест и стрессовых ситуаций. Прописываю покой и санаторные условия душе и телу. — Слышала? — качнув ладонью перед моим носом, Дженифер на мгновение улыбнулась. — Завтра вечером вылетаешь в Москву. Хватит с тебя. — И опустила глаза. — А я наигралась, поверь. Всё… Всё будет хорошо. Вот увидишь. Давно ведь девочка не маленькая. К тому же ты вон какую няньку белобрысую прислала. Она мне капли в рот взять не даст. — Даже воды, — поддакнула Эвелин из угла. — А ты действительно езжай, Кристина. Справимся мы, поверь. Вы думаете, им было легко? Как бы не так. Просто есть такие люди, которые не раскисают. Побросаются из крайности в крайность, а потом раз — и за голову берутся. Ну, или хватаются. Тут уж от обстоятельств зависит, да. Известие о том, что мать не погибла, казалось, придало Джен сил, в то время как теракт в главном офисе, унёсший добрую сотню жизней, пробудил источник истинного женского гнева. И, невзирая ни на что, уезжать мне было гораздо легче. Пока я лишняя обуза. Смотаюсь на пару-тройку деньков в родные края, отдохну немного. Боже правый, как же я по дому скучаю! *** Знакомство наше началось с маленькой московской квартирки. Тесной и всё же уютной. Но родилась я не там, да и домом её считала с большой натяжкой. Детские же свои годы провела я в небольшом домике подмосковного села. Сколько смеха и слёз он запомнил, сколько грустных и радостных моментов. А ещё в стенах его пахло всегда травами, молоком и, конечно, выпечкой. Вынув из сумочки связку тёмных ключей, с трудом провернула один из них в замочной скважине. Мама, должно быть, вышла в магазин или к подруге. Хорошо, что я не предупредила заранее. Сюрприз выйдет. — Гав! Гав! — встрепенулось мелкое кучерявое создание, рассказывая обо мне всей округе. — Брось, дружище, это я. Тряхнув ушами, наш охранник в миниатюре послушно куда-то за угол потрусил. Надо же. Выходит, не забыл. А говорят иначе. Хорошо помню, как папа щенком его в заплечном мешке принёс. «Вот откормим, подлечим — знатный пёс получится». Прошло пять лет. Подлечили, раскормили, а он мелким как был, так и остался. Щенок голосистый. А толку-то? И всё равно, как ни крути, любимец, наравне с коровой Зорькой, выводком пёстрых кур и огромным ленивым котярой-Мартином, извечно дежурящим возле хлева. Поднявшись на крыльцо, я тихо-тихо, будто бы боясь спугнуть живущие здесь воспоминания, прошла в прихожую. Привычным жестом коснулась картины на стене, сшитой из лоскутков разноцветного меха. Великолепие это папа привёз из одной поездки, где задержался на много дней. Теперь пушистое чудо радовало всех входящих. Мягко, приятно на ощупь… И ощущение такое, будто детство погладило по руке. Интересно, куда отец уехал на этот раз? Повесив куртку на деревянный крюк, медленно шагнула в прихожую, а оттуда — к дверям своей комнаты. Тёплой, чистой. Ничуть не изменившейся с того дня, как я была здесь последний раз. Тотчас снаружи ворота скрипнули. — Вот моя деревня, вот мой дом родной, — промурлыкала мама себе под нос, звеня ключами, и тотчас прикрикнула на разлаявшегося пса: — Да чего ты, в самом деле?! Взбесился, что ли? Скрипнули половицы, тихонько зашуршал целлофан… — Хорошо быть дома, — вздохнул родной до каждой интонации голос и, не выдержав, я покинула своё убежище, как маленькая девочка бросившись обнимать самого дорогого человека на всей планете. Не стану описывать всё, что было, ибо никаких слов не хватит для того, чтобы передать наши чувства, разговоры, аромат домашнего компота и простых, привычных, милых новостей. «У соседки через два дома внук родился, Василием назвали. А тётя Люда, суровая такая, вообще переехала. Помнишь, она когда-то ещё тебе яблок наворовать не дала?» И ещё много, много, много всего того, что должно оставаться именно между двумя людьми, долгое время пробывшими в разлуке. Вот только долго длиться моему счастью, к сожалению, не судилось. Всего три дня покоя — и провода начали обрывать все и сразу. Возмущалась, теряя терпение, Ли (кровь из носа требовался концерт), пришла в себя Линда и, наконец, нужно было посетить несколько обязательных даже для заочников пар, к чему я была совершенно, абсолютно, ну вообще никак не готова. Но вот небольшой частный вертолёт семьи Льюис приземляется на окраине Лондона и, зевнув напоследок, я лениво вываливаюсь в пропитанную холодной водяной пылью вечернюю мглу. С ума сойти, ещё утром я нежилась в постели, с наслаждением вдыхая божественный аромат маминых блинчиков с клубникой и творогом, а сейчас… Эх… За спиной раздался стрекот вращающегося винта. Резкий ветер в лицо ударил. Будто осенью. И воздух такой, пропитанный чем-то уныло тоскливым, горьким. Неужели в марте так может быть? — Её всё ещё нельзя расстраивать, — произнёс высокий врач в смешных маленьких очках на длинном крючковатом носу, — да и говорит она мало. Стресс, депрессия, препараты… Кивнув, заправила за ухо выбившуюся из косы прядь. — Мне стоит идти к ней? Несколько секунд смотрел куда-то мимо меня, кивнул наконец себе, улыбнулся. — Во вред это пойти не должно. Вам стоит посидеть с ней пару минут. А там посмотрим. С места поднялась, стерильно-белый халат набросила… Не знаю, что говорить человеку, пережившему авиакатастрофу, но в любом случае безумно хочется увидеть Линду в сознании. Если уж она может говорить, если дышит сама, значит, бояться нам нечего. Месяц, два, и дом Льюисов оживёт. Хотя, конечно же, всё не будет так, как прежде. Но пообщаться в тот день нам было не суждено — Линда пребывала в объятьях сна. Мерно пищали какие-то аппараты, палату наполнял слабый механический гул, запах спирта щекотал ноздри. Посидела всего минуту. Обязательно приду сюда завтра. И каждый день буду приходить до тех пор, пока Линда не окажется в Лос-Анджелесе. А там посмотрим, что оно и как выйдет. Клиника радовала чистотой коридоров и вежливостью персонала. Тут никогда не было шумно, никто не повышал голос и визгливо не посылал в далёкие дали. На сегодня, пожалуй, всё. Теперь домой — выпить чашку кофе с мускатным орехом и кардамоном, накинуть на плечи плед и писать новую песню, текст которой крутится в мыслях второй час. И тут в холле раздались громкие голоса, заметались облачённые в белое люди, протарахтела пустая каталка, расторопный парнишка потащил какой-то переносной аппарат… Судя по оживлению, везут особо тяжелого пациента. Или уже привезли? Оказалось, нет. С группой мужчин в белом столкнулась у выхода. Двигаясь быстрым осторожным шагом, они держали накрытые носилки. Тонкое покрывало пропитала алая кровь. — Огнестрельное ранение, — донеслось до моих ушей. К горлу подступил ком. В памяти всплыла яркая картинка из прошлого: дуло направленного в мою сторону пистолета смотрит широко распахнутым чёрным глазом. Хочется бежать, но я отчаянно тянусь к кнопке экстренного вызова на телефоне. Интересно, а как меня привозили? С этим событием тоже была связана паника всего медперсонала? И кто этот несчастный — парень ли, девушка, стар ли он, молод, справится ли, сумеет ли дальше жить? Вопреки собственному желанию, внимательно всмотрелась туда, где, выкрикивая что-то, двигались люди. Сделала шаг, зажмурилась. С края носилок свесилась длинная рыжая прядь, безвольная плеть — рука, снова — алый (безумно-алый) — и, вспышкой понимания вдруг — лицо. Узнаваемое из тысяч лицо. Как, как же я сразу не поняла, как же не догадалась? Ведь сердце ёкнуло, ёкнуло сердце в морге. Сердце — оно же глаз во сто крат мудрее — видело: крохотного пятнышка-родинки не хватает. «Нет, не на принтере их, — вспомнила, — распечатали. Разница всё же есть». И теперь мне ясно. Почти ясно что-то. Практически, но не полностью. А вопросы, технические подробности — на потом. Главное, господи, подскажи, ответь: кого я опознавала — Анжелину или всё же Барбару… Барби Пейдж?