Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

С каждым новым поворотом коридор сужался. Яркое люминесцентное освещение сменялось оранжевыми пятнами ламп накаливанья, мрамор, панели и позолота — шершавыми, плохо обработанными стенами, на тёмной поверхности которых поблёскивали крупные влажные капли. В подземные коридоры редко спускались люди. Вернее не так: людей тут вообще никогда не было. Зато десятки сотен лет безмолвный камень попирался стопами бледных, клыкастых, наделённых сверхъестественной силой вампиров. Нет, не нужно визжать, хвататься за голову и прятаться под кроватью. Мы — не упыри, не бездушные кровососы и не монстры из старых, покрывшихся пылью сказок. Это не о нас снимают фильмы, не для нас точат осиновые колы и святят серебряные пули. Даже Хэллоуин отдан не нам. Вне всяких сомнений, хотя бы раз в своей короткой жизни вы здоровались за руку с представителями нашего мира. Возможно, даже дела вели, пили кофе или спорили из-за бытовых трудностей. А что? Со всеми бывает и, поверьте, рандеву с вампиром — не самая страшная из бед, ведь много веков мы спокойно сосуществуем друг с другом. Наш мир — наши правила, законы, порядки и войны. Наш мир — наша иерархия, наши законы и власть. Лишь территория одна. Вот только ещё нам подарено небо. Последний лестничный пролёт заканчивается окованной металлом дверью. Распахнувший крылья орёл в самом её центре потемнел от времени, что никогда не щадило ни живых, ни мёртвых. И образ мрачного средневекового подземелья был бы идеально довершён, кабы навстречу мне приветственно не мерцал десяток зелёных огоньков электронного кода. Минуя невидимые энергетические щиты, прогресс просочился и в святая святых вампирского мира — ярус старых лабораторий, пыточных залов и камер, лишённых каких бы то ни было удобств. Скрытые от милосердия и справедливости, здесь доживают последние дни враги короны. Десятки, сотни врагов. Прозрачная стена силового барьера неохотно прогибается под моим телом так, будто я медленно, очень медленно разбиваю собой толщу холодной воды. С недовольной вибрацией защита пропускает гостя, и тотчас смыкается за спиной. Мысленный приказ, щелчок пальцев — свет вспыхивает ярко, врезаясь в чувствительные глаза сотнями белых игл. Здесь совсем узко. Двигаясь спиной к одной из стен, я всматриваюсь в крохотные решётчатые окошечки, из которых меня сверлят ненавидящие, злые взгляды. В некоторых — пустота. В других — отчаянье, но всё же большинство готово разорвать меня в клочья, будь у узников хоть малейший на то шанс. Согласно уставу, утренний обход занимает три с половиной минуты, но мне хватает одной. Прислонившись к стене, я складываю руки на груди, и медленно считаю глубокие вдохи. — Ты ведь страж, Фабиан! — прозвучало дерзко из погруженной в полумрак комнаты-клетки. Миг — резкий поворот головы, острый, внимательный взгляд. Опершись согнутыми локтями о край решётки, светловолосая вампирка щурится, смотря на меня с усталой неприязнью. — И ты страж, — отвечаю менторским тоном, делая шаг ближе. — У нас один прародитель. Сестра-богиня хранит каждого из нас. — Чита Норман не принимает участие в этой войне, и не Кристиан подписывал соглашение с первым монархом. — Я знаю, каким убийственным может быть мой голос. Особенно в те моменты, когда опускается к низкому полушёпоту. — Я давал клятву стража, жизнью присягал служить короне. Приказы короля — вот, что стоит на первом месте для меня. Голова узницы медленно склоняется вниз. Теперь она пытается спрятать большие карие глаза. Но это её не спасает. Я никогда не избегаю диалогов. В них приятно чувствовать своё превосходство, наблюдать, как сутулятся плечи слушателя, повышать тон до крика, а потом ударять ледяным мечём острых, шипяще тихих слов. — Молчи, девочка, — выплюнул вдруг надтреснутый голос из дальней камеры. — Этот пёс потерял понятия чести. Даром, что легенда для новичков. — Он оплевал имя прародителя! — и звучный удар в укреплённую щитом дверь. — Под суд его! И монарха! И королевские семьи! — другой голос отлетает от потолка осколками праведного гнева. Несколько секунд я отрешённо слушал, как всё новые и новые голоса присоединяются к гвалту неудержимой ярости. Кто-то сыпал угрозы, кто-то бранил распоясавшуюся власть. Другие просто заполняли фон, превращая уютное, затхлое подземелье в полуденный птичий базар. Я же улыбался. И молча ждал. Клинок с шуршанием скользнул в ладонь. Не серебряный, он, тем не менее, умел нести смерть. Сейчас же его тихая песнь разом заглушила заполонившие помещение крики. Тяжёлые шаги отразились от стен. Под каблуком противно треснул осколок камня. Дразня, сталь медленно провела по решётке у самых глаз белокурой девушки. Она, бывшая первой, теперь дрожала, нервно сжимая серые прутья. — Не вам говорить о суде — день, и разлетитесь по ветру прахом. Не вам взывать к сестре-богине — вы лишены её покровительства. Мы все дали клятву защищать королевских, и именно вы её предали. Так кто потерял понятия чести? — лёгким ветерком по коридору промчался едва различимый шёпот. Сунув клинок в ножны, я двинулся прочь, но, коснувшись тёмной дверной ручки, обернулся. — Мне почти тысяча лет, господа. Полжизни я отдал этому дому. Полжизни — его хозяину. Много таких, как вы, было. Первые — не вы, и не последними будете. Встретимся на плаце утром. — И, не заметив сопротивления щита, вышел, погружая камеры смертников во тьму. Коридоры сменяли друг друга стремительной круговертью цветов и запахов. Преодолевая лестничные пролёты, повороты и арки дверных проёмов, я быстро миновал подсобные помещения, портретную галерею, анфиладу богато обставленных комнат и, наконец, мрачный в своей роскоши холл. Силы касался набегу, высвобождая из солнечного сплетения тёплые, надёжные нити дара. Оплетая каждую клеточку моего тела, они ткали прочный защитный кокон. То, что несёт жизнь живой природе, способно иссушить меня до дна. Солнце не любит вампиров. Впрочем, мы его не жалуем тоже. Конечно же, это не значит, что в светлое время суток все вампиры дрожат во тьме, боясь неминуемой смерти. В лучах небесного светила мы постепенно ослабеваем, теряя резерв, и лишь потом обращаемся в прах. Времени на это нужно не так мало, как может показаться на первый взгляд, а современный мир — тонированные стёкла, крытые галереи, авто — и вовсе позволяет жить практически наравне с окружающими. Вот только всё равно для активности наш мир выбирает ночной мрак. Помимо основной силы, именуемой барьером, почти каждый вампир обладает дарами. Никто не знает, как они появились впервые, да и сейчас проявление их объясняется не всегда, но факт остаётся фактом. Подчинив контролю энергетическую суть, вампир открывает один, два, а иногда даже три дара. Классифицируются они широко — от тупых и примитивных до сложных боевых. Но самые ценные — те, что дают защиту от серебра и солнца. В отличие от внутреннего резерва, дар можно передать другому без ущерба для собственной жизни. Исключение — лишь один — дар Исцеления, наивысшее благо и зло. Дар, открывая который, становишься его рабом навсегда. Какое же всё-таки счастье, что природа не наделила им никого из моей семьи. На заднем дворе королевского особняка было пустынно. Обитатели его, утомлённые делами, отдыхали в своих покоях, большая часть стражей отправилась во внешнее кольцо охраны, и лишь около одноэтажной пристройки оружейного корпуса пересмеивались две молоденькие девицы. Светлая и тёмная головы склонились одна к другой, на земле — яркий журнал. Что они там делают? Не уж-то ногти красят? Девушки… и как с вами быть? Набросив покров невидимости, подкрался ближе. Я не прогадал, привлёкшие внимание особы действительно увлеклись созданием маникюра. Вот только дамы — стражи при исполнении, и, как их инструктор, я просто не могу пройти мимо. Глянцевые страницы зашуршали, сминаясь под давлением моей силы, а в следующий миг невидимый кулак направил испорченный журнал в хорошенькое личико темноволосой куклы. Кто сказал, что бить женщин нельзя? Стражей можно. Особенно тогда, когда это тренировка. А если стражи — безалаберные дуры, бить можно вдвойне. Она даже не поняла, что происходит, опрокинулась на спину, беспомощно раскинув руки, мотнула головой, а потом ощутила тяжесть сапога на грудной клетке. — Тревога! — попыталась пискнуть блондинка, и замолчала на выдохе — я сбросил невидимость, с укором глядя в расширившиеся от ужаса глаза. Воевать, так на равных, девочки. И вот уже обе беспомощно дрыгаются, пытаясь высвободиться из хватки жёстких энергетических нитей. — Так не честно, инструктор! Мы… — Расслабились? Отвлеклись? — кирпич осыпался крошевом, когда я впечатал в стену гибкое женское тело. — Вся твоя жизнь — бой, страж. Не этому ли ты училась в школе? — Я защищаю от хладных! Я не… — и рухнула на колени, разрывая пальцами горло. Ощущая прилив разочарования, я отдёрнул нити силы прочь. — Будь на моём месте хладный, вы обе были бы мертвы. А следом и ваш объект. — Требовательно выбросил руку: — личные дела! — сощурился грозно, — обе. Это всегда было правилом. У каждого стража имелось свое личное дело, которое давалось при выпуске из школы. И никакого документа, важнее этого, мы при себе не носили. Будучи лишь маленькой, обтянутой кожей книжкой, оно несло в себе историю подвигов и неудач, рассказывая о битвах, заданиях, умениях и характере владельца. Вот только не все в полной мере осознавали его ценность. Пример тому — сидящие напротив девицы: глазками хлоп-хлоп, и по карманам шарят растерянно, приобретая ещё более интересную бледность. — Оно, кажется… — растерянно уронив руки вдоль тело, светловолосая неосознанно пятилась назад. — Инструктор, оно… я… оставила его где-то. И… Но я уже повернулся к её коллеге. Поскуливая что-то невнятное, она протянула потрёпанное нечто в небесно-голубой обложке. Золотой орёл — символ королевского дома Гамильтон — печально поблёскивал из-под неестественно загнутого края. Чёрточки, полукружья и завитки — с одного лишь взгляда рунические символы пересказали историю краткого пути начинающего стража. Бумага шуршала под пальцами, когда я аккуратно перелистывал тонкие страницы. Одну за одной, одну за одной. Отличий было не много, порицаний, впрочем, тоже. Меньше года назад девушку перевели из внешнего кольца во внутреннее, а совсем недавно повысили, поручив охрану королевского. И такая халатность… Хотя такое нередко случалось с молодыми стражами. Каким бы сильным ни было наше призвание, каждый — живое существо, которому присущи пороки. Всего на мгновение я посмотрел на девчонок другими глазами — каждой из них было три, когда их впервые оставили в школе Стража. А потом — пятьдесят лет занятий, тренировок и испытаний. Пятьдесят лет, за которые почти обыкновенный вампир становился бесстрашным, могущественным, сильным духом существом, способным нести защиту и смерть. Так неужели сейчас, солнечным летним днём они не могут?.. «Ричард Гамильтон» — имя с последней страницы острым клином разрезало размеренный мысленный поток. Не могут. Никогда, и ни при каких обстоятельствах не имеют права. Для отдыха стражам дан отпуск. Для отдыха стражам даны выходные. Не знаю, что они прочли в моих глазах, но, почувствовав угрозу, сгруппировались разом, приготовившись отражать удар. Не отразили. Зависли в метре над землёй, распятые на шершавой поверхности стены. Личное дело врезалось в грудь владелицы и, отлетев, приземлилось аккурат мне под ноги. — Где. Твой. Объект?! — рычал я, щурясь. — Я… я… найду. О да, молва о дурном характере Ангела Смерти неслась впереди него самого, и я оправдывал её целиком, держа подчинённых в тисках ни на миг не ослабевающего страха. Те, кто хоть раз испытал мой гнев на собственной шкуре, запоминали урок на несколько десятков лет. Другие же просто держались поодаль, безропотно исполняя любой приказ. Но славу свою я заслужил не одной лишь злобой. Я никогда не проигрывал битв, и ни разу не ошибался. Я всегда был авторитетом, потомком бога, жившего тысячи лет назад, легендой во плоти. Вот только казалось, жалкие куклы на стене об этом забыли. — Но я не могу находиться при нём всё время. — Пытаясь сохранить остатки собственного достоинства, девушка смотрела на меня сверху вниз. — У меня должна быть своя жизнь! — Запомни, если не усвоила в школе, — тяжело опершись о стену, я вздохнул, — у таких, как мы, своей жизни нет. Сегодня же вы обе будете переведены во внешнее кольцо. Я лично прослежу за этим. Жестоко. Да? Но я не могу поступить иначе, не позволю безалаберным девчонкам и дальше находиться подле… подле светловолосого мальчика с голубыми глазами. Мальчика, как две капли воды похожего на меня, мальчика, носящего чужую фамилию. Мальчика, что никогда по-настоящему меня не знал. А ещё боялся и, не понимая, ненавидел. А потом серый гравий зашуршал под чьими-то торопливыми шагами. — Интания? Ты?.. — прозвучал изумлённый, до боли знакомый голос, и гневный взгляд светловолосого паренька на голову ниже вонзился в мои глаза. — Извольте объясниться, инструктор Фабиан! По какому праву подвергается насилию мой страж? Я никогда не уступал позиций, никогда не сдавался, и не бежал, трусливо поджимая хвост, но сейчас опустил руки, позволяя распятым телам двумя грудами свалиться вниз. — Они нарушили устав, ваше высочество. Долг главного инструктора… — …считайте, он выполнен на сегодня. — Сурово хмуря светлые брови, Ричард щёлкнул пальцами. — Вы свободны, Инструктор. И, прошу, в первую очередь не забывайте контролировать собственный объект. Лёгкий поклон, и я исчезаю за поворотом. В душе царит пустота. У стражей не бывает собственной жизни. Тем более у таких, как я. Она пряталась в сени фруктовых деревьев — высокая и стройная, в летящем платье, с круглым щитом в руках. Неведомый скульптор сумел вложить душу в каждый изгиб, навсегда отданный плоти светлого камня, и теперь богиня мягко улыбалась, будто бы обещая даровать заслуженный покой каждому, кто однажды был призван к бою. Сойдя с выложенной цветной плиткой тропинке, я тихо пошёл по зелёному травяному настилу, чтобы, склонив голову, присесть у ног покровительницы. Здесь, в уголке благостного безмолвия, само время застывало, позволяя отдохнуть от суеты, и просто подумать. Десяток крохотных золотых рыбок ткнулся в ладонь, когда я не глядя опустил её в чашу мерно журчащего фонтана. Закрыл глаза. Ангела Смерти видели суровым и яростным, сосредоточенным и внимательным. И лишь немногие знали человека, что умел грустить и смеяться, надеяться и сопереживать. Мало кто верил и знал: у Иллариона Фабиан есть привязанности, ценности и мечты. Я просто редко позволял себе открываться, и никогда о том не жалел. — О, Илларион, какое редкое зрелище, — донеслось с покинутой мною дорожки, а через мгновение рядом возник облачённый в строгий смокинг вампир. — Здравствуй, Джанни. — Вынув руку из воды, я меланхолично наблюдал, как с пальцев скатываются крупные капли. — С каких пор Ричард с семьёй в особняке? — С тех самых, как, — брезгливо проведя пальцами по серому мрамору чаши, собеседник опустился на её край, — моё величество пожелало их здесь видеть. — Твоё величество… — я со вздохом скрестил ноги, — твоё величество просто забыло предупредить меня, и я наткнулся на них утром. — Не в моих правилах извиняться. Но я хотя бы с новостями. Знаешь, что Стефан Хетфилд собирается к вершащим? — С жалобой на нас? — На одного обнаглевшего короля. — Подняв холёный палец, монарх картинно ткнул себя в грудь. — И что это значит? — Что этой ночью в Лондоне кто-то умрёт, — задумчиво протянул я, поднимаясь. — И это точно будем не мы. — Вне всяких сомнений. — Вот не люблю, когда Джанни мурлычет так слащаво. Но что поделать. Дружба дружбой, а он —мой подзащитный и сюзерен. А значит берём деловой тон. — Каковы цели набега? Скольких убрать? — Цель? — выловив из фонтана рыбку, Джанни демонстративно покачал ею перед моим носом. — Цель — страх. Но не торопись. У пираньи прорезались зубки. Стефан Хетфилд нашёл слабое место Ангела Смерти. Ведь ты боишься серебра… А полувампиры — нет. Подняв ладонь, я задумчиво поскрёб подбородок. Если сосуществовать с солнцем мы научились, то серебро счастья своим присутствием не несло. Полноценным и смертоносным был тот страж, что с рождения обладал двумя дарами — ему ни светило, ни драгоценный металл вреда не несли так же, как и полувампирам, рождённым вследствие связи нашего мира с людьми. А вот другим приходилось хуже. В бою мы, не одарённые, полагались лишь на собственные силы и, если укрывать от солнца дар позволял не одного лишь себя, то распыляться с серебром не выходило никак. — Сумеют распорядиться силой по уму, блокируют наши энергетические ресурсы. — Рассуждая вслух, я прикрыл глаза, пробегая мысленным взорам по лицам подчинённых мне стражей. — У нас десяток одарённых. Может чуть больше. Часть возьму с собой, часть оставлю для защиты особняка. — Грузишь, Фабиан, — лениво зевнул монарх. — Скольких бы ты ни брал, себя береги. Я промолчал. Джанни никогда не заботился о своих стражах, и тёплых чувств к ним не питал. Просит беречь — сберегу. Верен короне и клятве стража. Это единственное, ради чего стоит жить. — Приказ принят. Пойду соберу своих недоумков. Выйдем через час. — И, дождавшись кивка, одним слитным движением бросил себя в состояние полной неосязаемости — так называемый приват. Эх… знали бы подчинённые о моей большой, светлой любви. Хотя… как бы они ответили? На просторном плаце было пусто и тихо. Более-менее сознательные стражи предпочитали тренироваться сами, а общих учений я на сегодня не назначал, вот и разлетелись птички каждая по своему делу. Ну ничего. Сейчас быстренько примчатся. Нужно лишь открыть сознание навстречу каждому из мелькающих в памяти лиц, собрать энергию в мощный силовой кулак, и, сосредоточившись, послать громогласный приказ одной мощной, сравнимой с полноценным криком мыслью. Таковы способы связи стражей. И что с того, что я мог не орать? Мог, но не захотел. Дисциплина и порядок — залог успеха любого дела. Проверим? Закройте глаза, обернитесь вокруг своей оси — раз, два… смотрим, считаем… оп-па! Все, как на подбор, шеренгой выстроились. Уважают ведь. — Фабиан (серебро тебе в зад), озверел, что ли? До инфаркта доведёшь! — выругался нарочито обиженный голос моего заместителя и, постепенно проявившись из ничего, Брэндон Гонсалес уверенно продефилировал к своему законному углу. — Без сердца проживёшь, Бренди, — отрезал я, и по рядам волной пронеслись тихие смешки. Как бы то ни было, в тесном кругу коллег мы старались поддерживать дружескую атмосферу. Сегодня каждый будет балансировать на лезвии клинка. Завтра на перекличке мы, вероятно, кого-то не услышим, и пусть я строгий наставник, жестокий страж и легенда с завышенной самооценкой, но я наверняка знаю: за меня отдадут жизнь. И я отдам тоже. Так почему не позволять соратникам некоторую дерзость. Всё равно ведь за каждое слово на тренировке по полной отгребут. Пробежав глазами от одного края шеренги в другой, вычленил лишнюю голову и, подняв руку, поманил её обладателя. Затесавшись среди других стражей, сын вновь примчался на общий сбор. И ведь ничего с этим поделать нельзя — капля отцовского призвания будет всегда вести его к нам, требовать учиться и защищать. Что ж, придётся отвести в сторонку, и снова прочесть лекцию о безопасности королевских, а то вытаскивай потом энтузиаста из передряг. — Принц Гамильтон, кажется, я не помню, чтобы вы были в моём подчинении. Вскинув голову, мальчик дерзко всмотрелся в мои глаза, и промолчал. Мы оба знали: ему нельзя находиться здесь. Я ругал, он делал вид, что слушает, а в моей душе снова мучительно болела тяжёлая рана, не дававшая покоя последнюю сотню лет. *** Помнится, то утро было каким-то особенно солнечным. Вот только погода никак не соответствовала перечню запланированных дел. Приказ очистить камеры смертников вторгся в семейную идиллию, вырвав меня из омута сладких, томных грёз. Яркие лучи щедро заливали скупо обставленную комнату, рядом соблазнительно изгибалось нежное женское тело, и, казалось, я был абсолютно счастлив. Вот только не знал, что в последний раз. Поднимаясь, прижимался губами к гладкому лбу любимой, улыбался, мягко расплетая пальцы сомкнувшихся на запястье рук… — Я скоро вернусь, Елена. Соскучиться не успеешь… — Уже скучаю, — промурлыкала она и, соскользнув с постели, прижалась щекой к моему плечу. — И Ричард скучает тоже. — Ри-и-и-чард, — дурашливо проблеял я, подхватывая на руки умильно машущего ручонками сына. — Папа, — по-детски широко улыбнулся он. А потом я ушёл, светясь счастьем и веря, что и у стражей может быть семья. Семья полноценно любящая, единственно нужная и понимающая всегда. Я знал, что сумею совмещать любовь с работой, и сил моих, безграничных, как само время, будет хватать на всё. Примеряя привычную маску Ангела Смерти, в душе я, казалось, пылал, сбрасывая груз минувших столетий. Никогда больше в моей жизни не было такой абсолютной, всеобъемлющей лёгкости, никогда мир не казался настолько полноценным, а сам я — нужным, и важным. Сестра-богиня, как же всё было просто!.. С делами хотелось покончить как можно скорее. Лишь давящая, сырая атмосфера нижнего яруса немного осадила пенящееся, игристое счастье. Подбородок твёрже, плечи ровнее, острее взгляд. Двери скрипят, щиты пульсируют, один за другим усталые пленники выстраиваются в ряд. — Ну что? — воркую нежно, оплетая каждого прочной силовой нитью, — идём в последний путь? А они молчат, будто все слова в тесных клетушках оставили. Впрочем, о чём кричать курице под лезвием топора? От тех, кто не сумел угодить монарху, избавлялись на небольшой площадке за корпусом стражей. Покрытая зелёной травой, она казалась такой радостной, светлой и чистой, будто бы созданной для резвой ребятни с весёлыми салками, звонким смехом и цветастым мячём. Вот только из года в год здесь умирали люди; просто, без суда и следствия уходили в небытие, и я, длань короля, наблюдал, как бездумный ветер носит их серый прах. —Верность короне — несомненная честь, Фабиан, — с горечью проронила стоящая у края девушка-страж, — но то, что делаешь ты, переходит границы разумного. Однажды, верю, ты осознаешь это, или прародители лишат тебя покровительства. — И, закрыв глаза, шагнула вперёд, держа спину неестественно прямой. Вокруг не смотрела, и не сжимала дрожащих рук. Шла, словно точку ставила, а с жизнью… с жизнью простилась давно. В другое время мы бы сражались на одной стороне. Вот только непримиримая вражда королевских вынудила убивать. Так что я, связанный узами клятвы, мог изменить? Тонкая энергетическая нить нашла первую жертву, а за ней ещё одну и ещё… Сказать, что я жесток? Возможно, так оно и есть: уж так нас, стражей, учат. Вот только главное для меня — клятва. И покорность. И до тех пор, пока есть кто-то выше меня, я буду подчиняться. Я буду монстром, я буду ангелом смерти. Я — легенда для многих. Я — ужас для остальных. Сейчас же я — убийца для тех, кто, возможно, когда-то был мне союзником и другом. Ещё несколько протянутых нитей, ещё несколько бесформенных груд тряпья, и вот, наконец, остаётся одна, последняя миловидная рыжая полувампирка. Мне даже кажется: когда-то я её знал. И вдруг в безмолвное танго смерти врывается отчаянный, надрывный женский плач: — Нет, нет, пожалуйста, скажи, что это не ты, — рыдает Елена, стоя у кромки света. — Это не мой Илларион, ты не можешь! Ты… — Даже в слезах она прекрасна. Прижимая к груди не осознающего происходящее сына, Елена Кьяри мелко подрагивает, беспорядочно мотая растрёпанной головой. — Он говорил — я не верила, он предлагал показать — отказалась: — лепечет сбивчиво, быстро. — О господи… Господи! Боже! Я ведь отдавалась твоим рукам! Плеча коснулись горячие пальцы последней узницы. — Давай закончим, Фабиан. Прямо сейчас. Но я покачал головой. Убить полувампира на глазах сына? Снова, показательно убить на глазах любимой женщины? А ведь я просил её оставаться в комнате, просил ждать. Так нет же, кто-то надоумил отправиться вслед, кто-то показал, каков он, ангел смерти, раскрыв обратную сторону сущности стража. Лишь много позже я узнал имя этого человека. «Энтони Гамильтон» — отпечаталось клеймом в глубинах сердца. Энтони Гамильтон занял моё место, отнял моего сына, разрушил мой мир. Но мог ли я предвидеть это тогда? — не мог, и щёлкал пальцами, набрасывая щит на дрожащую рыжую узницу. Растерянно разводил руки, поворачиваясь к любимой, делал навстречу шаг: — В этом мой долг, Елена, прошу, пойми. — Это страшно, — шепчет она, отступая. — Безумно… Страшно! Жизнь со стражем… сладкая сказка — кошмарный сон. Не хочу… не могу так, Фабиан! Не могу! — Но ведь наш сын… — протянул руки я, уже прекрасно сознавая: тот, кто никогда не проходил школу стража, не сможет нас понять. И она тоже не смогла, дав тихий, короткий ответ: — Вырастет без тебя. Лучшим. — Папа, — сорвалось еле понятное с детских губ и, распахнув небесно-голубые глаза, сын потянулся ко мне. — Нет. Не папа, — шепнула Елена, убаюкивая ребёнка в дрожащих руках. — Теперь нет. И, беспомощно застыв на краю поляны, я стоял и смотрел. Смотрел, как бывшие дорогими мне люди скрываются за стеной корпуса стражей. Скрываются, чтобы исчезнуть. До поры. *** За последний десяток лет Лондон ни чуть не изменился — всё те же достопримечательности и люди, всё та же мгла и жизнь. Тот же особняк за городом, высокопоставленные вампиры в нём. Мой отряд не подходил близко. Нападение отложили до ночи (пускай условия будут благоприятными для обеих сторон) и разбили лагерь на лесной поляне неподалёку. Разостлав по траве заранее напечатанную карту, я собрал вокруг молодых стражей, и, присев на корточки, упёрся ладонями в колени. — Ну что, дурь неисправимая, попробуем угадать мою стратегию на эту ночь? После долгого, неуверенного молчания они принялись тыкать в различные точки и пути, обозначать щиты и угадывать их действие. Кто-то предлагал атаковать с воздуха, кто-то — с земли, Брэндон и вовсе качался поодаль, посасывая травинку, и откровенно бездельничал. Мне же просто хотелось вести урок, отвлечься от нахлынувших несколько часов назад воспоминаний, углубиться в тактику и забыть. Хотя бы до завтра забыть ощущение тупой, тянущей боли где-то меж ключиц. Как бы то ни было, учителем меня считали хорошим. Вытрясая душу на тренировках, теорию я объяснял размеренно и терпеливо, щедро вливая в открытые умы всё, что знал сам, но и отдачи требовал соответственной, наотрез отказываясь тратить время на тупиц и разгильдяев, одного из которых и выбрал собственным заместителем. Нет, конечно же, Брэндон Гонсалес — далеко не такой критин, каким кажется на первый, второй и даже третий взгляд. В работе лучшего напарника не придумать — спину прикроет, точно выполнит план, а если потребуется, включит острый, живой ум. Вот только в остальное время серьёзный, имеющий символ могущества страж превращается в болтливого, несносного юнца Бренди, которому и задницу надрать не грех. Сейчас, к примеру, прекратив изображать вегетарианца, носится по поляне за пёстрым мотыльком, успевая корчить рожи каждому из моих учеников персонально. И что с ним делать? Может убить по-тихому, а на его должность кого-то другого найти? Мысль послал замершему на одной ножке Гонсалесу, за что был награждён обиженным взглядом каре-зелёных глаз. «Озверел, Фабиан?» — прозвучал в сознании жалобный, разочарованный в лучших чувствах голос. «И за что тебе, дитятко, символ могущества дали», — картинно вздохнул я, поднимаясь с нагретой солнцем травы. — Может за красивые глазки? — предположил собеседник вслух, но я лишь фыркнул. — Зелень эту собери, пускай отдохнут и разомнутся перед боем. А меня два часа не трогай. Ах да, и ещё, бабочку оставь. Пусть летает, несчастная. От тебя всё равно вреда больше, Бренди. — Вреда… больше… — щелчок пальцев, и сотканный силовыми нитями сачок растаял в воздухе, освобождая до смерти напуганного мотылька. — Пошли, зелёные. Дальше я не слушал. Коснулся резерва, делая тело лёгким, а воздух вокруг — упругой, податливой массой, и силой одной лишь мысли взмыл в вечерние небеса. Отыскать подходящую ветку с высоты птичьего полёта оказалось легко. Старый дуб чуть слышно заскрипел, когда непрошенным гостем в седло удобной развилки приземлился увесистый вампир, но всё же любезно предоставил укрытие и опору. Я благодарно погладил пальцами сухую, растрескавшуюся кору. Люблю так сидеть. Закрывать глаза, откидываясь на шероховатый ствол, и не слышать всех этих бесконечных «инструктор Фабиан», «инструктор Фабиан», «простите, инструктор», «послушайте, Инструктор, подскажите»… как ни крути, утомляет. И ничего с тем поделать нельзя. Должность и статус обязывают. Но иногда нужно просто сбежать от мира, укрыться щитом и погрузиться в ретроспективы. Большего нам, вампирам, не дано. Даже сон приходит лишь вместе с болезнью, и очень часто несёт с собою смерть. С уходом Елены жизнь утратила краски, забилась куда-то в угол серым комом ненужного тряпья, а затем и вовсе прогнила насквозь. Впереди маячили служба и столетия. Примерно десять столетий существования мёртвого безумца с пустым взглядом. «Почти целая вечность», — думал, стоя на стене, а через миг с сумасшедшей страстью кромсал несуществующих врагов. Удар, поворот, бросок, блок… всё сошлось клином на чётких, отработанных годами приёмах. Бедные мои подчинённые — не знали, куда прятаться. Жаловались даже порой: инструктор, мол, вовсе человечность потерял. Нет бы одного себя изводил, а то полным составом штат по плацу гоняет. А я работал механически, бесчувственным чурбаном уходил на дела, и так же с них возвращался. Рубил и калечил, рвал на части, полосуя размашистыми росчерками клинка память о солнечном дне и умильно машущем ручонками сыне. Вышло ли? Нет? Весть облетела королевских быстрокрылым стрижём: Елена Кьяри помолвлена с Энтони Гамильтоном. Елена Кьяри… Елена… Я просил выходной. Добился ли? Алые лепестки, лепестки белые, блеск щедро рассыпанных монет, напыщенные голуби в изукрашенной аметистами клетке… Аметист — её любимый камень. Цвет чудных, не на чьи другие не похожих глаз. Камень одиночества. Но эта женщина никогда не останется одна. А я? От любви до ненависти один шаг. Один размашистый, резкий, как пощечина шаг. Но сколько же в нём разочарования и боли — словами не описать и не измерить. А мне было, за что ненавидеть, ведь коллеги — новые стражи моего сына — бессильно опускали головы: «прости, друг. Тебя любой ценой не подпускать велено». Зато ненависть прибавила сил, пробудила истовую ярость и, пролившись огненным бальзамом, отряхнула от тлена потухшую было жизнь. Маска ангела смерти стала второй кожей на долгое столетие. А потом каменное сердце жестокого стража дрогнуло во второй раз. Так бывает с обыкновенными людьми. Монетка падает не той стороной, удача делает ноги, а неожиданно встреченный в пустынном переулке маньяк оказывается ледяным убийцей, и острые клыки вонзаются в пульсирующую на шее артерию. Так бывает с обыкновенными людьми. А потом кто-то находит обескровленное тело с искажённым болью лицом, кто-то пишет страшные сказки. Кто-то в них даже верит. И винят во всём нас, вампиров. Винят, сочиняют, снова винят, а обескровленные тела ждут в тёмных углах и подворотнях. Вот, как питаются хладные или, выражаясь поэтичнее, дети небытия. Однажды воскрешённые из праха усопших вампиров, данью за вторую жизнь они отдают душу, моральные принципы, саму человеческую суть. Что остаётся им? — голод. Бесконечный голод, амбиции и память минувших лет. Лишённые признания и тепла, но обладающие колоссальной силой, хладные скитаются по миру в поисках прошлого и больших дел, собираются в отряды, мелкие группировки и целые армии, пытаются захватить власть, а ещё творят себе подобных, размножаясь, словно клетки раковой опухоли. Не излечить её. Не удалить. Когда-то мы, стражи, были призваны истреблять их, защищая всех живущих. Но время идёт, мир меняется, и вот доблестные потомки первого из нас погрязли в распрях королевских родов, связанные узами нерушимой клятвы. Нами управляют, нас вынуждают убивать друг друга. Но всё же иногда мы истребляем и хладных. Так было в тот вечер. Сказочным везением обладали четыре девчонки, оказавшиеся не в то время не в том месте. А иначе как объяснить то, что в моём малочисленном отряде находился умеющий чувствовать хладных на расстоянии Бренди? Схватка получилась блёклой. Неопытные и голодные дети небытия не сопротивлялись почти. Их было так просто уничтожить… гораздо проще, чем подчистить воспоминания девушек. Обыкновенных, не посвящённых в дела нашего мира девиц. Две пары голубых глаз, пара карих — перехожу от одной к другой, приказывая сознанию спать, и слишком ярко, до безумия отчётливо вижу щит. Пробиваюсь сквозь, ловлю взгляд… глаза… зелёные. Боги, ведь я где-то точно видел этот цвет! Вспомнить бы… Вокруг девушки клубится сила. Я точно вижу её, искристую, как моя собственная, но тёплую, живую. Вижу. Миг. Переулок снова теряет цвета. Русоволосая девчонка дрожит, лепечет что-то, а я пытаюсь почувствовать и понять: какое неведомое волшебство так неожиданно и бесцеремонно перевернуло с ног на голову мою реальность? Стирая память, я знал: это — последняя встреча с чудом. Нечто детское, наивно-восторженное и испуганное слегка, то, что я принял вместе с обрывком чужих воспоминаний — останется единственным лепестком ранимой розы, а жестокий страж снова нырнёт в океан ненависти и злобы. Вот только судьба распорядилась иначе, вновь столкнув тех, кто по определению не смел находиться рядом. Доверенные лица его величества твёрдо знали: больше насилия и власти король любит лишь женщин. Заводные и мрачные, остроумные и откровенно тупые, пассии монарха сменялись чаще его нарядов, мелькая калейдоскопом цветных голов. Для кого-то отношения заканчивались невиданной щедростью короля, для кого-то — унижением и страхом. Были и те, кому везло меньше. Сколько безжизненных тел я выносил под покровом ночи — не счесть. Скольких насильно приводил в покои сюзерена — не упомнить. Но мог ли читать морали и навязывать принципы? — конечно же нет. Лишь, отключая эмоции, выполнял приказы, не отпечатывая в памяти образы новых лиц. Не представляю, где Джанни отыскал очередную вертихвостку. Блондинка по всем параметрам, миниатюрная Татьяна постоянно чего-то требовала. Довыпендривалась, конечно, в конце концов, но то было куда позже. Неделей же ранее монарх решил свалить головную боль на меня. Вручил кредитку, блондинку с ридикюлем, пачку долларов, и повелел исчезнуть с его территорий хотя бы на один день. Это воистину стало испытанием для моей выдержки. Платья, корсеты, бельё и сумки, дизайнерские купальники, босоножки, туфли — дамочка не отказывала себе ни в чём, а я, бедный инструктор, должен был всё оценить и обязательно восхититься. Хотелось плюнуть, стукнуть чем-нибудь тяжёлым, и отправить блондинку во Флоренцию почивать. Желательно по частям. В чемодане. Сцепив зубы, терпел. А что мне ещё оставалось? Вечер встречали на берегу океана. Утомлённый монстром в юбке, я позволил себе расслабиться. Избавился от униформы, держась в привате, и неторопливо плавал неподалёку от невидимой подопечной. Холодная ещё для людей вода мне подходила как нельзя лучше. А солнце медленно опускалось за горизонт. Им хотелось наслаждаться без лишних глаз. Я одинок на всём побережье. Только закат и волны. Если объект молчит, это не так сложно представить. Разместившись на краю деревянного настила, отдал ноги власти водной стихии. Остальное — ветру и алым лучам. Сощурился, глядя в небо… И мысленно застонал от разочарования — иллюзию моего уединения разрушил задорный девичий смех. А потом вернулось тёплое, золотистое ощущение чуда. Испуганный лепет зеленоглазой девушки сменился в памяти задорными возгласами. Слов старался не слушать. Нечто новое внутри просто радовалось. И я едва заметно улыбался ему в ответ. «Да на тебя пялятся без стеснения, Илларион, — прозвучал в голове омерзительно нежный перелив голоса моей подопечной. — Знакомство топлес? Ничего так. Обернулся бы»… Просьбу выполнил автоматически. Повернул голову, распахнул глаза — и замер. Чудо искрилось, игристо пенилось в нескольких шагах от меня. Чудо с задумчивым интересом изучало моё тело, и во взгляде её было лишь искреннее, детское слегка любопытство. Что было потом? — я, закалённый битвами страж потерялся в зелёных омутах, захлебнулся золотыми бликами в изумруде, а затем будто бы очнулся от полусна. Покрывшись пунцовыми пятнами, Кристина с ужасом и обидой вопила на невероятной расцветки подругу. Я не слышал слов. Лишь смотрел, как, прикрываясь руками, чудо уносится прочь, и всеми силами удерживал себя на месте. Не сорваться сейчас, не броситься вслед. Забыть, выбросить память. Так нужно. Так должно быть. Но выдержки не хватило. Я хорошо помнил, куда мы с коллегами относили девчонок в вечер первой встречи, и спустя несколько дней бесшумно проникал в гостеприимно распахнутое окно. Девушка раскинулась на постели. Мягкий лунный свет серебрил разметавшиеся по подушке тёмные пряди. Тёплое, спокойное умиротворение витало в уютной спальне. Нити силы бережно коснулись нежного лица, и, сощурившись, я невольно скользнул за нерушимую временную завесу. Скользнул, и охнул. Год? Два? Линии будущего, путаются, рвутся, развилок всё меньше, и в конце каждой — смерть. Тянусь, углубляюсь. Изображение блёкнет — слишком далеко, долго ещё по человеческим меркам. Но я явственно вижу, чётко знаю: чудо умрёт банально, уйдёт глупо, несчастный случай унесёт её навсегда. Первым порывом было разбудить, всё, что могу, поведать, обнять тёплым энергетическим крылом и унести далеко-далеко. От всего защитить, от всего спрятать. Подбитой птицей во Флоренцию мчался. Будь, что будет. Слова подберу, подумаю, а завтра… завтра…. Но казалось, Джанни что-то почувствовал. Неделю я был загружен по самое не могу — не часа, ни минуты вырваться. Зато мысли успели встать на места. Вершащие не позволят выкрасть человека. Призвание и клятва не дадут оставить службу. Так что делать с чудом здесь? Украду, и она умрёт раньше. А что, если величеству приглянётся? Ведь к такому я точно не готов. Да и она тоже. Судьба на то и есть судьба. Пусть всё идёт, как должно. То, что вернулся, было слабостью. Я обещал себе, что слабостью последней, и неслышно садился в изножье застланной небесно-синим бельём постели. Сегодня Кристина спала беспокойно. Ворочалась, лепеча что-то, пару раз звала мать. Любопытство пересилило здравый смысл, и я потянулся к её сознанию. Вспышка, и мы делим сон на двоих. Уютный деревенский домик, Кристина в летящем белом платье ждёт кого-то, нервно теребя подол. Длинные волосы распущены, волнистой прядью играет тёплый ветер. Образ нежности, женственной хрупкости, самой женской сути. А потом тишину нарушает дробный топот босых детских ножек, и девушка опускается на корточки к маленькой светловолосой девчушке лет трёх. — Папа вернулся, — шепчет ребёнок заговорщически, и тычет тоненьким пальцем: — вот он. Вот! Я не знаю, как описать то, что ощутил, глядя в глаза собственному двойнику. А он прижимал к себе тёплое женское тело, ловил мягкие губы, а через миг с задорным: «Лоре-е-е-ен!» — кружил ребёнка, поднимая руки так, будто золотому солнцу сокровищем хвастался. Из сна вынырнул резким рывком, испугавшись на миг, что девушка может проснуться, но она дышала ровно, улыбаясь. Какая… странная реальность. Какие… живые образы. И память. Насколько же хорошая у неё память, раз мой образ до мельчайшей детали отпечатался. Конечно же, он поблёкнет. Возможно даже, сон не запомнится, ускользнув вместе с тёмным временем суток. А я? Что я? Опустившись на колени, бритвенно-острой энергетической нитью срезаю тонкую прядь тёмных волос, и, не обернувшись на прощание, исчезаю в лунном свете. С тех пор бездушный убийца с ледяным сердцем носит на шее крохотный золотой кулон с кусочком чуда. Знали бы мои враги… Тихий хруст ветки вынудил резко открыть глаза. Подняв руку, я потянул тонкую цепочку, и тёплый металлический кругляш опустился в ладонь. Сжав пальцы, ещё раз вспомнил золотые искры в зелёных глазах, и вздохнул. Будь Кристина многоликой, дочерью солнца или хотя бы обыкновенной иной, она бы почувствовала меня в любой точке мира. Её собственная частичка в кулоне — маячок, металл — идеальный накопитель силы. Если тот, чей резерв велик, долго держит дорогую сердцу вещь рядом, рано или поздно она становится слабым амулетом, настраиваясь на объект мыслей, и связывая двоих слабой нитью вечного поиска. Вот только девушка — обыкновенный человек, а значит не узнает обо мне и не вспомнит. Я могу безнаказанно сжимать кулон в руке, передавая тепло и защиту. Это ровным счётом ничего не изменит. В душе было пусто. Я знал, что от моей руки сегодня оборвется много жизней. Эта мысль пробуждала лишь безграничную усталость. Наверное, тот, для кого убийство становится ежедневной рутиной, рано или поздно привыкает к этому. И я привык. Но порой так хотелось побыть простым человеком… *** К особняку подходили небольшими группами от пятнадцати до двадцати человек. Часть зелёных и совсем уж бездарных стражей — мне, остальные — Брэндону. Нам же — запад и восток к нападению. Ещё две стороны света — опытным стражам из отряда, что уже не раз заслужили уважение, на деле показав верность и профессионализм. Открывшись каждому, начал мысленный отсчёт. Незримый метроном бился в сознании, ударяя секундам в такт. Десять — последние инструкции отданы. Каждый шаг выверен. Сестра-богиня, прости и храни нас! Девять — полувампиры и одарённые высвобождают из ножен остро отточенное серебро, и всё моё естество трусливо сжимается на уровне инстинктов. Клинки — к бою, а метроном гремит набатом: Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два…. Один! И, сорвавшись с цепи, мир стал гончей. Тёмные тени деревьев смазались, образовывая бесконечные стены. Впереди — цель, и бешенный ритм сверхбыстрого бега приближает её с каждым ударом сердца. Отпущенный на свободу ангел смерти скалит зубы. Скоро прольётся кровь. Скоро прах разлетится по ветру. Но что это смеет преграждать мой путь? Живая изгородь? Небрежный мысленный паз, и бывшее несомненно прекрасным творение рук человеческих бесформенной грудой опадает в стороне. Дальше — щит. Пробиваю нахрапом, буквально кожей ощущая боль создателя. Неприятно, когда сквозь твою силу проносится разъярённый вампир. Ещё две энергетические преграды, и мы на заднем дворе особняка. О да, я знал: нас ждут. Облачённые в тёмно-зелёную униформу с листом клевера стражи застыли напряжённым полумесяцем у своего корпуса. В центре — напыщенный королевский. Сам Стефан Хетфилд вдохновляет своих людей. Тупица. К чему рваться в бой, пройдя лишь ускоренную подготовку? Смысл подставлять других, забирая себе должность инструктора при полупустом багаже знаний? Сидел бы в покоях, рылся в макулатуре и наблюдал, как другие выполняют свой долг. Но он сам выбрал свою судьбу. Что ж, королевский, в этом бою ты лишён неприкосновенности. Полагайся лишь на себя. Я говорил, что не боюсь солнца? Помнится, да. А сейчас на арене появится мой второй дар. Ложная привязанность — вот его имя. Штука редкая, но чрезвычайно полезная в бою. Отнимая много энергии и давая кратковременный эффект, дар, тем не менее, успевает внести прекрасный хаос в ряды противника. Нужно лишь приказать своим людям держаться позади, коснутся силы, выбрасывая пульсирующий сгусток в замерших напротив клевероносцев и подождать. Совсем немного. Мгновение, два… а ведь Стефан так и не понял, что схватка началась. Один за другим его люди бросались ко мне с раскрытыми для объятий руками, и, продолжая движение, опадали прахом. Беги, королевский, ты проиграешь этот бой! Но Хетфилд пытался призвать людей к порядку, а я косил и косил. До тех пор, пока не почувствовал: дар выдохся. Шоу закончилось, господа! Мне остаётся лишь бросить мысленный приказ товарищам: «ваш выход!» — и метнуться в сторону. Полумесяц, что две минуты назад насчитывал больше двадцати человек, рассыпался десятком отчаянно сражающихся стражей. Вмешиваться я не стал. Зелень справится сама. На редкость скучной получается схватка. Был бы человеком, ей богу, закурил бы, ну или попкорн пощёлкал. И чего опасались-то?.. «Я чувствую опасность, Ил», — коснулся сознания нарочито спокойный голос Брэндона. «Что за?.. — начал было я, и грязно выругался, отчаянным усилием бросаясь в сторону. — Осторожно! Перегруппироваться! Всем!» Нам не хватило мгновения. Одного мгновения на то, чтобы осознать масштаб подстроенной Стефаном ловушки. А десятки облачённых в зелёный стражей с безмолвной неотвратимостью бросались в мясорубку боя. Ветки деревьев, пристройки, окна и даже сам воздух — укрытием стало всё. Я не считал. Просто сражался, перейдя к отступлению. Глухой блок. А давящее присутствие серебра сковывает силы. Сколько их, сестра-богиня? Сколько?! Но недаром на моём плече красуется символ могущества стража. Недаром получен он был раньше, чем я дал свою первую клятву. Тот, кого почитают со школьной скамьи, не сдаётся просто так. Энергия тормозит? — орудие — тело. И нож. Плевать, что простой металл. Полувампиры — практически те же люди, и сейчас я пущу их кровь. Вокруг кричали, падали, защищались и нападали стражи. Все они были врагами. Врагами, что пытались отнять мою жизнь. Вот только кишка тонка. Сегодня смерть — я. Попробуйте-ка, возразите! Не успевали. Падали, зажимая рваные раны, и захлёбывались собственной кровью в то время, как я продвигался вперёд. Слышал крики о помощи, поддерживал своих, выносил раненного товарища, а потом опять возвращался к бою. Тот, для кого схватка — наслаждение, воистину ужасен в деле. Иногда сражение способен переломить лишь безумец. А порою случай ставит на кон всё. Этот бой казался танцем стремительной непредсказуемости. Смертельные удары приходились в те места, где я стоял секундой раньше. А вот мои всегда находили цель. Ангел смерти не расходует сил понапрасну. Тишина навалилась неожиданным душителем из темноты. Схватка увела меня в сторону от других, и впервые за последние полчаса я позволил себе осмотреться. Позволил, и застыл с рвущимся на волю криком. Светловолосая фигура за деревом — Ричард? Стоит и безумными глазами смотрит вдаль. Это — действительно мой сын?.. Движение за спиной. Шаг влево, удар, выпад. Ещё один враг, ещё… Отбиваясь, пытаюсь не упускать из виду подростка в чёрном. Это едва не становится фатальным. Пропускаю манёвр противника, изгибаюсь, и оказываюсь на земле, сбитый с ног. Нож бросаю наобум, но он свою цель находит. Теперь добить. На это сил хватит. Поднимаюсь тяжело — своё начинает брать усталость. Снова затишье. Что у Брэндона, Джорджа и Натали — не знаю. Другое важнее сейчас. Важнее Ричард. Сестра-богиня, как мой сын оказался здесь? Призвание. Чёртова его капля вела мальчика за нами, вынуждала бросаться в бой. Святая Анна, сохрани его для меня! Но будто в насмешку из мрака метнулась тень. Стройная, гибкая тень с серебряным клинком в изящных ручках. Тень с яркими волосами, знакомая, будто виденная однажды. Узнавание нахлынуло внезапно. Ведь это её сто лет назад я пощадил, её тайком из особняка вывел. Так, судьба, ты мстишь за слабость? Так отдаёшь долги? Но я не позволю отнять сына ещё раз. Не позволю! — слышишь? Тело пришло в движение раньше, чем в голове окончательно созрела яркая, живая мысль. Вот только слишком далеко, слишком опасно. Не успею. Как бы не хотел, не успею. Серебро сверкает в ночи. Ничего не подозревая, Ричард смотрит туда, где миг назад виднелся мой силуэт, а я со стоном мучительного отчаянья выскребаю из резерва последние капли сил. Нужно лишь взлететь, прибавить телу лёгкости. Нужно лишь укрыть. Потом было стремительное падение, испуганный вскрик Ричарда, придавленного моим телом, и холод смертоносного металла, пронзившего плоть. Боль разлилась невыносимо горячей лавой. Я остро чувствовал её каждой клеточкой тела, и изо всех сил сжимал зубы, не позволяя ни единому звуку вырваться из сдавленной судорожным спазмом глотки. На пару мгновений сознание ухнуло во мрак, но новый приступ боли вынудил распахнуть глаза. Я боролся. Боролся с болью и самим собой, концентрируясь лишь на одном: сдамся, и Ричард останется без защиты. Так как я, ангел смерти, могу себе это позволить? Сила больше не ощущалась; она была так нужна сейчас, но абсолютно недосягаема! Я тянулся к ней, в то время как перед глазами сгущалась темнота. Но мне ведь нужно совсем немного. Одна лишь капля, один лишь вздох. Вместо желаемого крика получился слабый, почти неслышный шёпот: «на помощь». А боль накатывала прибоем. Океан безумия раскачивал на волнах нестерпимой муки, и я захлёбывался ею, последним усилием цепляясь за образ крохотного островка спокойствия. Он удалялся. Вода смыкалась над головой, а я падал, падал, падал в чёрные глубины бездонного колодца. Вероятно, это и есть — смерть? Но чьи-то сильные руки вцепились в мои плечи. — Не смей умирать, Фабиан! Ты ещё своё не отбегал, — донеслось из невообразимого далёка, и я попытался улыбнуться Брэндону в ответ. Хотелось сказать что-то ободряюще колкое, но с губ сорвалось тихое, хриплое: — Ричард?.. Вопрос — маленькая победа, но и ей я безмерно рад. — В безопасности. — И свист ветра в ушах. Я ждал лишь этого. Теперь можно падать, уходить, проваливаться в объятия смерти. Рано или поздно мы платим за всё, что свершили. Так может сейчас пришло моё время? Последняя судорога, вздох, и тёмные волны окутали Ангела Смерти, унося всё дальше и дальше, дальше и дальше. В вечность.