Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

А потом было долгое, долгое, бесконечно долгое падение. И ветер глумился надо мной, глупой, поверившей на миг, что могу летать, и встречной волной выбивал воздух из лёгких. А я кричала, кричала, беззвучно кричала в бездушные серо-голубые глаза стремительно светлеющего неба. Удар, казалось, раздробил кости, искорежил позвоночник, вынудил сердце резко ухнуть куда-то вниз, чтобы, переместившись вдруг, биться где-то в перехваченном страхом горле. *** Я лежала на сбившихся простынях и, широко распахнув глаза, ошеломлённо смотрела в покрытый солнечными бликами потолок. Меня ждал трудный день. В наш дурдом обещала приехать Ли, местная банда журналистов грозилась взять интервью, ребята рвались на море. Всё это вынуждало очередной невероятно реальный сон отходить куда-то на задний план, покрываясь белёсой дымкой утреннего тумана. Это же просто плод моего воспалённого воображения. Так ведь? *** Силы возвращались очень медленно. Точнее сказать, их не было вовсе. Конечно, целители радостно обещали, что рано или поздно, так или иначе, я вернусь в боевую форму. Вот только верилось в это смутно. Что проку в словах, если страж не может выйти даже во внутреннее кольцо охраны? Слишком долго серебро находилось в теле. Меня вообще вытащили практически с того света, и теперь смерть оставила отпечаток своих ледяных объятий, сделав с телом то, чего с вампирами почти никогда не происходит. Я чувствовал старость. Она была в каждой клеточке, расходясь невидимыми корешками от основания шеи. Она делала движения рваными, походку — грузной, лицо — ужасным. И лишь глаза остались прежними. Замечая своё отражение в висящих тут и там зеркалах, я встречался с их взглядом и тотчас опускал веки. Жестокий Страж, Ангел Смерти превратился в посмешище. Отставка — вот моё единственное место. Я не могу выносить сочувствие в словах коллег. Я не хочу раскисать. Не хочу. Не могу. Не стану. Но Джанни отказывал мне в отставке. Сестра-богиня, как же возненавидеть его хотелось!.. Если бы у меня был шанс восстановиться (реальный, не эфемерный шанс), я бы монарха понял, а так что проку держать подле себя бесполезную развалину? Моим единственным спасением мог бы стать дар. Дар, которым судьба не наградила меня от рождения. Вот только кто согласится добровольно пожертвовать настоящей карьерой, навсегда потеряв способность держать серебро в руках? В этом ответ. Никто и никогда не отдаст мне эту защиту. А значит, отец прав. Своим поведением Джанни отворачивает не только меня. Он отворачивает стражей. И, раз уж монарх не понимает простых истин, мы используем то, что дано стражам по праву. Силу. Ты прав, папа, и если я ещё хоть на что-то годен, так на то, чтобы вместе с тобой бросить последнюю искру в огонь разгорающегося бунта. *** К серьёзному разговору мы приступили вечером, когда донельзя довольная первым выходным группа расположилась в удобных плетёных креслах под небольшим навесом. Если быть совсем уж честной, хотелось закрыть глаза и слушать мерно урчащее море, лениво потягивая холодный коктейль. Вместо этого над ухом зудела Ли, безапелляционно изничтожая мечты о релаксации. — Ну, что я могу вам сказать, мои хорошие, — скрестила длинные ноги она, переводя тяжёлый взгляд с меня на Анжелину и обратно. — Гитариста у нас больше нет. Счастливы? — Дружное мычание было ответом. — Признавайтесь, кто из вас умеет дёргать не только нервы. Хотя ладно. Горькую правду лучше не произносить. Я попытаюсь найти вам участника, но будьте готовы пока справляться своими силами. А мы что? Мы ничего. Выбора-то особого всё равно не было. Где наша не пропадала. Если мы уж решили с головой броситься в шоу-бизнес, то должны выкарабкиваться из любых трудностей. Вот только не знала я, что ещё нас ждёт. *** Несмотря на распахнутое настежь окно, в маленькой комнатке было душно и жарко. Старый кондиционер давно пришел в негодность, и винить в этом было некого. Вращая в пальцах яркую помаду — неизменный элемент макияжа любой артистки, я сидела на высоком барном стуле. Отчего-то мода на эти неустойчивые сооружения, укоренившись, никак не желала проходить. Вот и мучилась моя несчастная попа, пытаясь удобно разместиться на пусть и мягком, но каком-то уж слишком маленьком красном круге. Из-за стены донёсся восторженный рёв, усиленный множеством микрофонов и перемежающийся бурными аплодисментами. За первый час концерта ребятам удалось здорово разогреть толпу. Ещё одна песня, и на смену неотразимой Светке приду я. Медленно поднявшись, привычно испытала концертные каблуки, одёрнула юбку короткого алого платья, поправила волосы, позволив им пышной волной опуститься на открытые плечи. Наверное, сколько бы концертов ни было в моей жизни, я всегда буду волноваться. Тот момент, когда тёмный зев сокрытого ото всех закулисного мира безжалостно выталкивает тебя на яркую сцену, можно сравнить лишь с прыжком в ледяную воду. Только вместо колючих, как снежинки, брызг тебя окатывает шквал приветственных оваций. Свист, улюлюканье… Люди любят заграничных звёзд, и я могу ответить им на родном языке. — Евпатория, добрый вечер! На ночном пляже царит оживление. Вечер не только добрый, но и поздний. Десятки фонарей и яркая светомузыка подсвечивают ворочающееся неподалёку море. Сейчас, когда музыка смолкла, сквозь шум толпы можно слышать его ленивый монотонный шум. Как бы хорошо было оказаться здесь в одиночестве. Только я, море, звёзды и огромный пустынный пляж. Но сейчас он до предела заполнен разгоряченными зрителями, что, повинуясь некому единому порыву, затихли, наблюдая, как я неторопливой модельной походкой пересекаю сцену. Повернув голову, встречаю голубые глаза Анжелины. Чуть заметно киваю. Чуткие пальцы находят нужную кнопку на сверкающей панели синтезатора. Микрофон в моей ладони, звучный удар колокола, Амалия вскидывает палочки. «Раз, два, три», — бьётся в мыслях вместе с ритмичными ударами… Люди всегда молчат, когда я начинаю петь. Сколько бы их ни было. Каждый стоит или сидит тихой, недвижной статуей, и десятки пар глаз прикованы к моей алой фигурке. Не знаю, чего они ожидали. Может тяжелого экспериментального рока, каким щедро угощала их Самойлова, а может, весёлых ритмов рок-н-рола, но застыли, вслушиваясь в долгие, тягучие ноты баллады на моём родном языке. Баллады, которую до конца могли понять лишь те, кто не читал перевод, а слышал непосредственно оригинал, воспринимая его таким, какой он есть.  — Не грусти, представляя «если бы да кабы». Слушай — в окна стучится дождями седая быль, И не стоит будить — там под пледом усталость спит. Ей, наверное, тоже чудесное что-то снится? Проползает по стрелкам часов монотонный день И, танцуя тенями и бликами на стене, Оставляет осколок поблёкшего солнца мне — я его запишу на горящих в ночи страницах. И строкою рифмованной звёздочка на ладонь Мне несмело присядет — её по утру не тронь. Мне бы искры — согреться — хватило всего одной, Но в негодность пришли зажигалка, и трут, и спички. Это время истаскано и поперёк, и вдоль. В голове несмолкаемо бьётся пчелиный рой, Чтобы жалить последний оазис души живой, Догорающий, видимо, так, из плохой привычки. Не грусти. Там за окнами алыми вечер стих, Оставляя последний, в ладонях горящий блик. Спит под пледом усталость — не стоит её будить, Чтоб сполна одиночеством шёлковым насладиться. И секунды текут вереницей ленивой вдаль. До краёв сладким чаем наполнишь святой Грааль. То, что в строках расскажешь сегодня ты — выбирай, Чтоб ни словом одним этой ночью не ошибиться. Последний аккорд растаял в ясном тёмно-синем небе, а молчание всё ещё витало над толпой. Каждый зритель будто погрузился вглубь самого себя, отыскивая что-то потаённое, личное. Что-то, о чём не рассказывают даже лучшим друзьям. Что-то, что выходит на свободу лишь в минуты полнейшего одиночества, минуты гармонии с собой и окружающим миром. Тихим фоном шептало о чём-то море. Я крепко сжимала микрофон, слушая вечную песню неутомимых волн, и считала. Медленно считала: вдох, выдох, вдох… А потом оглушительный, разрывающий барабанные перепонки взрыв безумных оваций, почти заглушивший усиленный микрофонами звук падения человеческого тела.