Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Тёмная фигура лежала на асфальте. Всё та же поза, неуклюже выброшенная в сторону рука и блеск бритого черепа в слабом свете одинокого фонаря. Я так и не смогла уснуть. Казалось, стоит сомкнуть веки, и случится что-то еще более страшное. Вдруг человек не поднимется до утра или, очнувшись, захочет отыскать нас? Я ведь не знаю, как сестра оказалась на улице. Я вообще ничего не знаю! И паранойя дышит в затылок опаляющим смрадом подступающей паники. Анжелас, зачем, зачем же ты нас в это ввязала? Хотя, что это я. Вдруг рыжая ни в чём не виновата. Точнее нет. Не так. Я уверена: Анжи не могла ничего сделать. Я слишком хорошо её знаю. Несмотря на уговоры и произошедшее, Игорь ушел сразу, как только уснула Анжелина. И щелчок закрывающегося замка прозвучал выстрелом. Укутавшись в старый плед на маленькой кухне, я изо всех сил напрягала зрение, всматриваясь. Окно располагалось не очень удобно, и увидеть всю картину не выходило, но и того, что было, моим расшатанным нервам вполне хватало. Стрелка на настенных часах едва коснулась чёрной двойки в тот момент, когда самые смелые мои ожидания оправдались. Прижавшись щекой к шершавым обоям, я наблюдала немое кино чужих действий. Человек поднимался медленно, с трудом. Тёр лоб, оглядывался вокруг. Казалось, искал что-то. Потом повернулся ко мне спиной. Согнул руку, поднося к уху, расслабился слегка. Сотовый? Он звонит кому-то? Сердце сжалось. Вдруг, в правоохранительные органы? Вдруг в?.. И не додумала, бросившись к окну. Мгновение. Всего мгновение. Был человек — и нет. Разве такое возможно? Может он просто ушел из зоны моей видимости? Нет. Нет. Я точно видела. Видела, как расплывался силуэт, как смазывались черты и тень покрылась рябью, будто изображение в испорченном телевизоре. Стало жутко. Но он исчез. Быть может последнее — плод моей собственной фантазии? В любом случае, главное: он исчез. Ушёл. Растворился. Он не идёт сюда, чтобы завершить начатое, не ищет потерянный нож. А это значит… значит: я могу вздохнуть спокойно. И попробовать, наконец, уснуть. Завтра трудный день. И еще кое-что. Оказывается, в суматохе минувшего я и не заметила, как постарела еще на год. Удивительно даже. Выходит, день рождения может быть не только прекрасным и, если людям не напоминать, сами они обязательно об этом забудут? *** Серая пелена застлала взор. Раскинув руки, я застыла в мягкой невесомости, устало глядя в неясное ничто. Какая-то часть внутри знала, что начнётся через миг, и шептала, переходя на крик: «только не сейчас. Только не сейчас! У меня и так не осталось сил». Но еще один слишком реальный сон неторопливо проступал сквозь унылую серость контурами всё того же кабинета. Сегодня в нём было много людей. Оживлённо переговариваясь между собой, они расселись у стен, сгрудились возле стола, заняли подоконник. А в моём мире продолжали царить безмолвие и невесомость. Может хоть на этот раз я останусь простым зрителем бессмысленных картин? Чаянья оказались напрасными. Звуки спицей вонзились в уши, тёмный паркет больно ударил босые ступни. Спина ощутила затянутый паутиной угол. — Это предательство, Диметрий, — говорил низкий голос. Его обладатель — высокий мужчина с чёрными бакенбардами стоял аккурат напротив меня и, скрестив руки на груди, прожигал взглядом занявшего вращающееся кресло человека. — А как он поступает с нами? — отвечал тот. Единственный знакомый мне персонаж. Помнится, в последнем сне я вдоволь насмотрелась на него сзади. Теперь же неторопливо изучала породистое лицо с глазами цвета голубого опала. — Что он с нами делает? — продолжал объект моих созерцаний. — Он вынуждает нас убивать друг друга! Он держит нас в страхе и лишает последних прав. Такой ли судьбы хотел Первый Страж своим потомкам? Такого ли монарха желали бы простые люди? — И что ты предлагаешь, Фабиан? Теперь голос раздался откуда-то справа, и принадлежал женщине, хотя её хриплое контральто с грубыми интонациями звучало по-мужски. — Мы будем жаловаться Вершащим, — произнёс человек в кресле. — А есть ли им до нас дело? Из Бразилии уже лет двести никаких вестей. — Снова мужчина с бакенбардами. И тон пренебрежительно снисходительный, с насмешкой. — Если будет нужно, — медленно поднявшись, голубоглазый опёрся руками о столешницу, — я сам подниму племена против… — и замолчал, отчаянно хватая ртом воздух. Что-то с силой швырнуло оратора в кресло, и то покачнулось. А он рвал руками горло и хрипел от боли, отчётливо читавшейся в выразительных глазах. Но взгляды были прикованы не к нему. Другая фигура, высокая и мрачная, застыла в дверях. Длинный палец с крупным перстнем медленно обводил собравшихся, рисуя круг. В тишине прозвучал надрывный стон и, небрежным жестом оттолкнув в сторону миниатюрную девушку в голубой коже, пришелец медленно направился к столу. Склонился, как оратор минутой раньше. Всмотрелся в искажённое лицо. — Пусть пушистые отдыхают, — произнёс медленно, напевно. Выпрямился рывком, повернувшись спиной к корчащемуся в кресле человеку. — Собрание окончено. — И щелкнул пальцами. — Кажется, в моём особняке слишком много стражей. Я могу счесть кого-то очень лишним. И один за другим они исчезали в распахнутых дверях. Шли, ссутулив плечи и не оглядываясь. Будто не эти люди только что роптали, высказывали своё мнение, переговаривались оживлённо. Лишь оратор продолжал сидеть, сжимая горло. Лишь мужчина в чёрном фраке улыбался слегка, полусидя на чужом столе. А я ведь видела его не так давно. Кажется, в самом первом сне, с жутким человеком. Ведь тогда он тоже сотворил что-то подобное? — Ну вот мы и остались одни, — прозвучало в тишине. Щелчок пальцев — дверь с шумом захлопывается. В скважине проворачивается ключ, а мне отчаянно хочется проснуться, исчезнуть, уйти, только бы не видеть этого человека. Слишком давит его присутствие. Слишком тошно рядом с ним. И страшно знать, что будет дальше. Еще один щелчок. Громкий вдох — мужчина в кресле выпрямляет спину. — Оставь в покое моего сына, — произносит хрипло. Вскидывает голову, отбрасывая с лица пряди светлых волос. Так они и застыли друг напротив друга. Две пары голубых глаз — чистые, как весенние небеса, и льдистые, холодные, полные северных снегов; светлое и тёмное, практичная кожа и фрак с вычурным шитьём, молочный шоколад против зрелой пшеницы. А потом тёмный расхохотался. Он смеялся долго, откидывая голову в лишь ему понятном экстазе, хлопал ладонью по дереву столешницы, и снова смеялся. Прямо в лицо напротив. — Диметрий, какой же ты дурак, — процедил наконец сквозь сжатые зубы. Шевельнул пальцами, и грациозно осел в переместившийся через полкомнаты стул. Я ничему не удивлялась. Просто напросто не позволяла себе этого, внушая: происходящее — сон. Здесь возможно всё, что угодно. Утром он забудется, станет частью минувшей ночи. Ведь всё это точно навеяно последними событиями. А как иначе? — Просто убей меня, ваше Величество, — отшатнулся светловолосый. Сказал, будто выплюнул. Небрежно, устало, грубо. И снова смех. — Чтобы толпа моих защитников вознесла тебя в сан мученика? Нет уж. Сейчас ты — заговорщик, которого я помилую. Стражи ведь погибают на делах. Так куда спешить? — Потянулся через стол, с силой сжимая подбородок человека напротив. — Сын должен оплакать тебя героем. И быть собачонкой в моих руках. Самой верной, тупой и злобной шавкой, какая у меня была. И остальные пойдут за своим кумиром. — Медленно поднялся. Улыбнулся широко. — И только скажи, что я не прав. — Твоё счастье, — поднялся светловолосый вслед. — Твоё счастье, что ты родился на пятьдесят восемь лет раньше. В ином случае всё сложилось бы по-другому. — А потом, с выражением обреченной покорности в глазах он склонил голову и, опустившись на одно колено, вынул узкий клинок. Серебристый металл сверкнул в свете ярких ламп. Мужчина смотрел вниз, будто бы готовясь нанести удар в собственное сердце. А тёмный ждал. Стоял, сложив руки на груди, и молча наблюдал. До броска. Отчаянного, слитного, продуманного. До того момента, когда остреё прошло в миллиметре от его шеи. Судорога исказила красивое лицо. Неверие, шок и искра страха на миг растопили северный лёд. Но Диметрий ошибся. Отчего-то я знала: эта ошибка была первой и единственной в его жизни. И стала фатальной. Щелчок пальцев. Клинок выпадает из руки, и тёмный делает шаг в сторону, избегая соприкосновений с ним. Диметрий снова оказывается на коленях. На сей раз в глазах ни тени нарочитой покорности. Только ненависть и странный фанатизм, говорящий: этот человек не остановится до самого конца. А потом унизанные перстнями руки опустились на светловолосую голову. Вибрация пробежала по стенам, отразилась в моём теле, кольнула сердце раскалённой иглой — и исчезла. А вместе с ней и эмоции из голубых глаз. Секунда молчания. Вторая. Тёмный отступил на несколько шагов, присел во вращающееся кресло, улыбнулся, как человек, удовлетворённый хорошо проделанной работой. Ожидание. Удар сердца. За ним еще один, и наконец голос. Безвольный, усталый, слабый. — Верен короне, ваше Величество. До последнего вздоха. Верен.