Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Игорь пришел намного раньше, чем обещал, и за это я была ему крайне признательна. Хотелось отдохнуть от больничной атмосферы и тех аномалий, что творились последние дни; хотелось просто пройти по летней Москве, не ожидая подвоха от каждого прохожего, и не следить за каждым проезжающим мимо автомобилем. Сегодня в холле было шумно — три работника разворотили давешний автомат, и теперь оживлённо переговаривались, вороша внутренности железного монстра, а по соседству бодрая старушонка в белом халате оборудовала маленький раскладной столик, к которому неровной цепочкой тянулась очередь медиков разного вида и комплекции. Каждый хотел получить стаканчик кофе, минералку или охлаждённый сок. Недолго думая, я пристроилась в конец, желая обзавестись водой и, если повезёт, батончиком мюсли, но меня отвлекли. — Я уж и не ждал вас, прекрасная незнакомка, — произнёс приятный голос вчерашнего благодетеля, и среди гомона моих соотечественников его английский выделился особенно четко. На миг я растерялась. Новое проявление талантов Анжелас сбило с толку, и мысли о галантном юноше вылетели из головы вместе с приглашением на чашку кофе. Кажется, именно этому напитку суждено сопровождать все события моей жизни. И я этому чрезвычайно рада. К тому же, раз выпадает возможность хоть немного отвлечься, почему бы не воспользоваться ею? — Не думала, что вашего терпения хватило на столь длительное время, — поддержала тон, склоняя голову, я, и улыбнулась искренне: — но ведь девушки должны опаздывать? — О, — подставив руку кренделем, парень направился к выходу, — этим дивным созданием прощается многое. И почти всё сходит с рук. Но могу ли я в роли крошечной компенсации попросить вас раскрыть тайну своего имени? — Что ж, — я тщательно подбирала слова, балансируя на грани флирта и изысканного велеречия, стараясь сплетать фразы так же замысловато, — вы заслужили подобную милость. — И прочирикала, опуская очи долу: — Кристина. — Ну, а я просто Луи, — легко пожал мою ладонь парень. — Рад знакомству с вами. А вот и кофейня, о которой я говорил. Жара клубилась над асфальтом неясным маревом расплавленного воздуха и, вздымаясь вверх пыльной взвесью, густым туманом заползала в распахнутые окна. Жара заполняла лёгкие, вырываясь изо рта хриплыми вздохами, и даже я, любительница горячих напитков, изменила принципам, предпочтя шоколадный пломбир стакану крепкого кофе. Оказалось, уютное кафе, которое Луи обнаружил абсолютно случайно, может похвастаться отличным мороженым в приятно хрустящих вафельных рожках. Совместный выбор прохладного лакомства и небольшой скамейки в маленьком дворе привёл общение в привычную для меня форму, избавив от лишних завитков и никому ненужной лести, а встреча, которую мы оба считали случайностью, оказалась практически неизбежной. Будучи выпускником института международных отношений, гражданин Ливии Луи Анвар сдавал последние экзамены, попутно курируя младший курс. Именно под его покровительством и находился отважный Хероюки Сасаки, так самоотверженно прикрывший Анжелину в то злополучное утро. — Знаешь, — вольготно расположившись на скамейке, Луи с задумчивостью оглядывал остатки своего мороженого, — в последнюю ночь Сасаки мне все уши прожужжал, описывая рыжекудрую нимфу, которой обязательно посвятит жизнь и сборник сонетов. — Любовь? — склонила голову набок я. Лёгкий полуденный ветерок перебирал волосы, создавая авторскую укладку и бросая отдельные локоны на лицо и плечи. — Если ты в неё веришь, — улыбнулся собеседник. Провёл салфеткой по губам, и мягкая белая бумага исчезла в стоящей неподалёку урне. — Я о ней пою… — пожала плечами, пытаясь призвать шевелюру к относительному порядку. — Но не веришь. Будто наигравшись, теперь ветер зарылся в прическу Луи, отчего тот стал похож на взъерошенного ворона — такой же тёмный, и глазами чёрными поблёскивает грустно. Я не стала отвечать. Беседа сворачивала в нежелательное русло. Как бы тепло и спокойно не было на этой скамейке, скоро я уйду, и ничто не будет связывать меня с этим восточным парнем. Разве что спрятавшаяся в укромном уголке кофейня, куда когда-нибудь мы обязательно придём вместе с Анжи. Вот только планы судьбы шли вразрез с моими собственными. Но разве я об этом знала? «Ты опять пропала, милая, — светилось на экране мобильного. — Когда будешь свободна, позвони. А лучше приезжай. Мы с отцом тебя ждём». Я перечитала сообщение несколько раз и в задумчивости прикусила тёмный локон. Вечер баюкал Москву в серо-голубой колыбели, напевая тихим шепотом летнего дождя. Я распрощалась с Луи несколько часов назад, и теперь пыталась выдавить из себя пару связных строк. Как бы трудно ни было группе, у нас должен быть запас свежего песенного материала. Но, конечно же, фантазии мои аргументы были до фени и, крепко обнявшись с зевающей после долгого сна музой, она утопала куда-то вдаль, оставляя меня наедине с ручкой и нетронутым белым листом. Вот в этот-то творческий кризис и ворвалась трель прилетевшего на телефон сообщения. От мамы. Оставив волосы в покое, я снова подтащила к себе аппарат. Слишком много страшного и необъяснимого происходит в моей жизни, мам, и, как бы ни скучала, я слишком люблю тебя, чтобы подвергать хотя бы малейшей опасности. «Прости. Сейчас нет времени», — набиваю на клавишах не глядя. Отчёт об отправке. «Буду ждать», — почти мгновенный ответ. И мне горько. В тот миг, когда самой дорогой женщины мне так отчаянно не хватает, я нарочно отталкиваю её от себя. Но разве жизнь дала мне выбор? *** Флоренция всегда прекрасна. В цвету ли плодовых деревьев или золоте осенней листвы, ею можно любоваться бесконечно долго. Тот, кто скажет, что всем без исключения стражам чуждо чувство красоты, пусть засунет своё мнение в то место, которым думает. Я же продолжу наслаждаться неподражаемым величием города, что стал родным за долгие-долгие годы службы при монархе, бывшей моим призванием. Но сегодня небеса хмурятся, готовясь излить потоки живительной влаги, и ни один луч не пробивается сквозь плотное кобальтовое одеяло. Счастье для вампиров. Можно распахнуть окна, убрать щиты и прогуливаться где и сколько угодно, не прося прикрытия одарённых стражей. И в особняке действительно царит оживление — королевские собираются стайками, готовясь отбыть в город. Лишь я сижу, глядя в затемнённое стекло, и машинально накручиваю на палец заплетенный в аккуратную косичку локон девушки, которую больше никогда не встречу. Время тянется липкой карамелью. Странная золотистая сладость без яркого вкуса и запаха. Расплавленный сахар. Но ведь кому-то он действительно нравится. Для меня же дни слились чем-то вязко-однообразным, безразлично- усталым и приторно-невыносимым. До горечи во рту, от которой никуда не деться, никак не спастись. Болезнь не желает отступать, но я всё еще числюсь стражем на службе. Хотя какая это служба? У поломойки задача сложнее того, что выполняю я. Лишь отец пытался что-то изменить. Пытался. До тех пор, пока не отправился на вылазку. Где должен был быть я. Его величество самолично принёс чёрную урну. Урну, доверху наполненную серым прахом. «In memoriam», — гласили золотые литеры. «В память», — переводил я. «Диметрий Фабиан», — читал дальше, и руки опускались. Латынь, мёртвый язык. И тот, чьи останки в моих руках, мёртв тоже. Быть может, поэтому посмертные надписи доверяют именно латыни? — Он был хорошим стражем. — Держа руки сложенными за спиной, Джанни отошел на несколько шагов и с той вальяжностью, что присуща всем королевским, опустился в тёмно-синее кресло. — Наша семья увяла. И умерла вместе с ним. — Урна медленно опустилась на край стола, выскальзывая из ладоней. Подняв руку, монарх в задумчивости всмотрелся в массивный перстень, будто слова, которые он готовился произнести, таились в тёмном рубине. — Древо стражей, — сказал наконец, будто рассуждая, — уходит корнями к фамилии Норман, чьи потомки сплелись с ветвью Фабиан. Каждый из вас знает это. И именно за родом Фабиан стражи идут и в огонь и в воду. Потомки Кристиана Норман вдохновляют тех, кто получил призвание. Разве не так? — Так, — сухо кивнул я, не понимая еще, к чему ведёт Джанни. — Ветвь рода Фабиан, — продолжал монарх, медленно подаваясь вперёд, — самая живая и крепкая. И именно за неё держатся остальные — Совентрин, Бейкер, Уайт… — Глоул, Стрельбицкие, Кимборг, — перебил я, — это всё ясно. Но к чему? Одно движение, и облачённая в чёрный фигура нависает надо мной. Невидимая нить сжимает подбородок, вынуждая смотреть в ледяные глаза. — Пока я жив, Фабианы не переведутся. Верность твоей семьи залог преданности тысяч других стражей. Хочешь ты того или нет, именно тебе, Ангел Смерти, оставаться рядом до конца моих дней. Повисшая тишина хлестнула сильнее произнесённых слов, и, пробиваясь сквозь устаревшие принципы, во мне вскипела жгучая ярость. — Я могу вести стражей за тобой. А могу… — теперь из кресла поднимался я, и волей-неволей монарх отступал. — Могу поднять против. — Фигура Джанни заледенела. Лишь на висках гневно вздувались жилы, выдавая монарший гнев. В моей же голове что-то щёлкнуло. Щёлкнуло и забилось, вынуждая взгляд метаться в поисках чёрно-золотой урны. — Так говорил отец, верно? — сорвалось с губ. Сестра-богиня, что я несу? Ведь дал клятву верности этому человеку. Ведь называл его другом и убивал во имя него. Но, Сестра-богиня, что, если я прав? — Ты отправил его на дело. На какое дело, позволь спросить? Хладные нападали на особняк или школу королевских? Хетфилды пришли с ответным ударом? Сделав еще один шаг назад, Джанни опёрся рукой о столешницу. — Ты сидишь затворником, Илларион, — произнёс спокойно-отстранённым тоном, но я видел, как бегают его зрачки. — Пропускаешь многое. — Да? — усмехнулся я, почти ощущая, как вместе с гневом рвётся наружу былая мощь. — Кто же из стражей ходил с Диметрием? Кто. Был. В его. Группе?! — Молчание стало ответом и я продолжил, наступая. Будто проводил допрос. — Предположим: все погибли. Так? Но кто собрал прах моего отца? Кто принёс дурную весть? — В горле встал ком. Обида. Предательство. — Зачем ты убил его, Джанни? Неужто испугался старого стража? — Слишком много власти было в его руках, — медленно произнёс монарх, и голос его дрогнул. — Неужто?.. — захлебнулся гневом я, — больше, чем в твоих? — Когда один сторожевой пёс начинает лаять, — словно не замечая ненависти в моих глазах, Джанни повернулся спиной, и теперь аккуратно переливал остатки крови в в высокий бокал на витой ножке, — остальные брешут вместе с ним. А твой отец — голосистая шавка. Не находишь? — Был, — сухо поправил я. Монарх расхохотался, а затем, развернувшись, одним слитным движением метнул фужер в стоящую на столике урну. Ударом его внутренней силы облако серого праха взметнулось к потолку, смешавшись с кровавыми брызгами… — и исчезло. Алые капли мелким дождём опали на дорогой ковёр. Смех короля оборвался на высокой ноте. — Ты показывал шоу? — выгнул бровь я. Прозрачный осколок жалобно хрустнул под подошвой. — Что ж, будь доволен. Его оценили по достоинству. — «In memoriam», — блеснуло в ярком свете ламп, и я с силой пнул пустую урну. — А теперь скажи, — процедил сквозь зубы, — если это было иллюзией, где. Мой. Отец? — Ты кое-что забыл, — с ленцой произнёс монарх. Он стоял, расслабленно опустив руки, но предчувствие чего-то недоброго, никогда не подводившее сильных стражей, назойливо заскреблось в моей груди. Не подвело. Тугой канат энергетической нити хлестнул по ногам, бросая меня на колени. Второй удар — сопротивление сломлено. Всё же я слишком слаб… Красуясь, будто актёр на премьере лучшего фильма, Джанни обошел меня по кругу, заключая в паутину своей силы и, склонившись, покачал пальцем у лица. — Ты кое-что забыл, — повторил поучительно, — никогда не груби старшим. Это не закончится хорошо. А потом быстрой чередой в моей голове промелькнули воспоминания. Маленький дом в Париже, первое дело, школьная скамья… Елена, Ричард, тёмный локон на груди… Картины скользили, кружили и исчезали, перетекая водой из одного сосуда в другой. И я чувствовал, как безжалостная воля чужой силы разрывает пополам мою жизнь и личность, как шлифуются последние годы и выстраивается, выстраивается кто-то новый, формируясь из собачьей преданности и безграничного желания убивать. С тем изысканным изяществом, что присуще каждому пианисту, Джанни оторвал ладони от светловолосой головы. — А Диметрий твой, — произнёс тихо, — служит мне в другом месте. — И улыбнулся широко. Так, как умеют только вампиры. Но стоящий на коленях этого не видел. И не чувствовал, как соскальзывает с его шеи тонкая цепь и маленький золотой кулон с тёмным локоном исчезает в кармане чёрного фрака. Лишенный памяти и воли, Илларион Диметрий Фабиан преданно ждал указаний. И больше собою не был.