Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Проникая сквозь гнёзда распахнутых форточек, полуденный ветер раздувал золотые паруса лёгких занавесей и, протягивая длинные горячие руки, смешивал лежащие на столе партии в исполосованный нотными станами хаос. Светлое помещение небольшой студии, арендованное всего несколько дней назад, источало аромат краски и лака, но уже несло в себе уют нашего присутствия вместе с художественным беспорядком разбросанных повсюду вещей. Марина Васильева — подтянутая женщина с лишенными какого-либо объёма светлыми волосами и длинным острым носом, оказалась неплохим, но скупым на эмоции человеком. Будто противопоставляя себя Свете, говорила Васильева мало, успевая экономить не только на количестве слов в предложении, но и на сделанных во время разговора вдохах. Для каждого члена нашей развесёлой группы Марина стала своеобразным катализатором безумств. Глядя на неё, даже Анжелина притихала, бурча: «а я что, самая рыжая?» — И лишь я говорила без умолку, вживаясь в роль личного переводчика для Амалии и понимая: эта профессия — не моё. Декада минула с тех пор, как мы с Анжелас вернулись домой. Десять спокойных, тихих дней, наполненных постепенно налаживающейся жизнью «Утренней Звезды», дружескими посиделками у Игоря и большими планами на грядущие выходные. Но крохотный червячок безжалостной паранойи яростно прогрызал путь сквозь грудную клетку. Быть может, то была женская интуиция, а может обыкновенный инстинкт самосохранения, но каждую минуту я ожидала чего-то страшного, понимая: наши безопасность и благополучие — иллюзия, зыбкая, как мираж в раскалённом воздухе знойной пустыни. Конечно же, не только мою голову разрывали подобные мысли, но рыжая молчала, делая вид, что в нашей жизни ровным счётом ничего не происходит. Один лишь Игорь, казалось, забыл о том, что не так давно случилось под покровом безжалостно-чёрной ночи. Рассудительный и надёжный, единственный человек, что был посвящен в наши тайны, он пристрастился к хорошему футболу, светлому пиву и сушеной рыбке в сине-желтых пакетах. Я не пыталась его упрекать. В конце концов, любой человек имеет право на отдых. Разве не так? Зато пребывание в группе благотворно повлияло на нашу Дану. Как бабочка из тесного кокона, она постепенно выбиралась из омута отчаянья и, замечая яркие цвета вокруг, заново училась жить. Именно ради неё мы старались разнообразить досуг группы. Даже исполнили обещание и, выделив почти целый день, провели Амалии экскурсию по Москве. Конечно же, идти на Красную площадь, а тем более — в мавзолей наша боевая дама наотрез отказалась, так что прогулка стала познавательной даже для меня. Мы искали злачные места. Вот только пока новую бас-гитаристку приходилось возвращать в больницу, да и ходить ей было не очень просто. Но разве нас этим остановишь? Зашуршала бумага, и, сброшенный моим незримым гостем, белоснежный лист сорвался со столешницы, отвлекая меня от бессмысленных бдений над раскрытым блокнотом. Если через пять минут группа не соберётся полным составом, я начну смертоубийство, И первым будет… Но загнуть палец я не успела. С жалобным треском пластиковая дверь распахнулась и, встретившись со стеной, обиженно закачалась на слабых петлях, пропуская разгневанную Амалию. — Может хоть ты объяснишь, что это такое? — прозвучало вместо приветствия, и на маленький столик с зеркалом полетели солнцезащитные очки, а им вслед — ключи и неизменный кожаный рюкзак барабанщицы. Сама же она быстрым шагом преодолела разделяющее нас расстояние, чтобы опереться спиной о подоконник, буравя меня яростным взглядом аккуратно подведенных глаз. — Что такое твоё «это такое»? — склонила голову на бок я, и длинная прядь упала на лицо, заслоняя обзор. — «Это такое» во-от такое! — развела руки в стороны барабанщица, чтобы тотчас продолжить: — ты Игоря видела? Нет? А я — да. — Никогда не замечала, чтобы после встреч с ним девушки приходили в такое бешенство. Он тебя укусил? — Покинув вращающийся стул, я присела, подбирая рассыпанные ноты. — Нет. — Перед носом промелькнул полосатый кроссовок. — Попытался покуситься на твою честь? — строила шутливые предположения я, но Амалия лишь отмахнулась. — Если бы это было так, его бы уже везли в морг. — Значит, — ветер снова усилился, и новый лист аккуратно спланировал на мою макушку, — он жив, — заключила я. — Это уже хорошо. — Это уже плохо, — отрезала собеседница, а потом я увидела всё сама. Он был жалок. Стоял в дверном проёме, неуклюже о косяк опираясь и, глядя на меня осоловелыми глазами, поднимал и опускал сильную ладонь. — Сидишь. Тут, — протянул наконец нараспев, рассмеялся глупо. — А я стою. Пока стою. Видишь? — и сделал неуверенный шаг, чтобы, потеряв равновесие, с силой припечататься спиной о золотисто-коричневый паркет. — О-оп! Ты смотри, какая штука! Теперь сижу я. — Это? — я говорила по-английски, бессознательно комкая партитуры, — что? — Игорь, — заключила Амалия сухо. — Хорош, да? — Девочка-ба-ра-бан-щи-ца, — язык его заплетался, и слово он произнёс по слогам, притом это стоило ему немалых усилий. — Ты меня не понимаешь. Никто меня не понимает. А я русский. Ну чего ты так смотришь. Я свой. И пришел репетировать. Играть, петь… да-а-а… — фраза захлебнулась утробными звуками. Я отвела взгляд. — Что он говорит? — Коснувшись моего плеча, Амалия махнула рукой в сторону входа. — Бессвязно, — пожала плечами я. Вот тебе и невинный отдых. Вот тебе и надёжный друг. Но почему? Почему, господи? Что не так? Что может изменить одна только лишь декада? Невыносимый, удушливый запах нагло влез в лёгкие, перекрыл обоняние и, заполнив собою помещение, отравил налитый солнцем воздух. Запах моего детства. Запах прошлого, он мешался с далёкими, размытыми картинами. Будто кто-то снимал их на очень плохую плёнку. А сейчас паршивые актёры играли бессмысленный фильм. Зато изображение было чётким, реалистичным, омерзительно-живым. Игорь лежал в грязно-желтой луже на полу и, бормоча что-то бессвязное, то и дело захлёбывался клокочущим, рваным кашлем. Было тошно. Хотелось уйти прочь, брезгливо подобрав юбку. Хотелось. Но Амалия уже переворачивала гитариста набок, действуя точными пинками длинных ног. Бросив на стол не нужные никому ноты, я приблизилась, жалея, что подол нежного терракотового платья опускается к щиколоткам и ниже, обнимая ноги нежными складками лёгкой ткани. Пришлось скручивать их в жгут и, обнажая колени, заправлять скомканный край за ленту широкого пояса. — Салфетки и вода в рюкзаке, — бросила Амалия через плечо, наблюдая, как я пытаюсь остаться чистой. Игорь казался соломенной куклой, покорной воле отнюдь не хрупких женских рук. А потом рванулся ко мне. Грязные пальцы до боли вцепились в запястье, дикая вонь спазмом перехватила горло. — Девушка. Красные волосы. Смерть рядом. Ближе, чем ты думаешь. — И столько огня и живой мысли в серых глазах, столько мольбы. — Беги, Кристина, пока она не нашла тебя! Пока я не нашел! Тёплая желчь брызнула на ступни из широко распахнувшегося рта. Хватка ослабла, а я стояла, глядя в никуда и ощущала, как вместе с мучительной болью из сердца вырывается дикий страх. Потом я бежала, не разбирая дороги, не обращая внимания на гудки машин и красные огни светофоров, на людей с колясками, собаками и маленькими детьми, на чёрные байки и цветные велосипеды, киоски, деревья, дома… «Беги, Кристина, пока она не нашла тебя. Пока я не нашел!» Но куда? Зачем? От какой незримой, неведомой опасности? Может это — лишь бред, безумная фантазия затуманенного алкоголем разума? Вот только пульс бился в висках отчаянным криком взбесившейся интуиции, и я переставляла тяжелеющие ноги, начиная медленно узнавать обступившие меня здания — там — небольшая кофейня. Дальше — сквер и мой дом, квартира на пятом этаже, душ, мягкий плед… Анжелас. Где она сейчас? Должна была быть с Игорем, проведать Диану и ехать в студию. Что пошло не так? И кто такая девушка с красными волосами? Что-то кольнуло память. День аварии, больница, сестра задыхается на постели… Я ведь помню алую молнию, метнувшуюся прочь. Может именно она — недостающая деталь головоломки? Но кем тогда был мужчина с ножом? И кто сидел за рулём пурпурной красавицы? Сотни острых лезвий поселились в левом боку, и я согнулась пополам, пытаясь отдышаться. Дрожащие ладони оперлись о согнутые колени. Хватит паниковать, Кристина. В конце концов, где твоё здравомыслие? Ты должна вернуться в студию, забрать вещи, телефон, позвонить Анжелине и привести в порядок Игоря. Ты не имеешь права сверкать пятками. Иначе станешь жертвой. Кружась роем гудящих мух, в глазах мельтешили чёрные точки, дыхание свистело оглушительным воем злобного ветра. Может из-за него я пропустила приближение лёгких шагов и испуганно дёрнулась, ощутив прикосновение горячих ладоней? Короткий вскрик вырвался сам собой, а потом меня мягко приобняли мужские руки. Вопросительно щуря чёрные, будто ночь, глаза, рядом стоял Луи Анвар, и, придерживая меня за плечи, со всё большим изумлением оценивал растрёпанно-грязный вид. — Моя прекрасная незнакомка, — произнёс он тихо и, видимо ощущая, как напряжён каждый мускул моего тела, отступил назад, пряча руки за широкую спину. С минуту мы молчали. Не знаю, чего ждал Луи. Может, встречного приветствия, а может объяснений, но в тот миг, когда тишина стала невыносимой, заговорил сам, глядя на меня так, будто я маленький напуганный зверёк: — ты так и не позвонила. Я думал (нет, не так), я знал, что не пришелся тебе по душе. Потом надеялся: тебе просто нужно время. В итоге – не выдержал. Твой адрес добыть оказалось не так уж сложно. И вот я здесь. Вижу сейчас: я пришёл не зря. Что происходит с тобой, Кристина? Чем я могу помочь? А потом меня прорвало. Усталость накатила вместе с той самой запоздалой истерикой, что теплилась где-то на грани сознания, будто огромный магнит собирая все страхи последних недель. Помню, как дрожали губы, пальцы и колени. Помню, как пыталась рассказать что-то и, захлёбываясь рыданиями, замолкала, изо всех сил мотая растрёпанной головой. Меня держали под руки и мягким, но настойчивым движением усаживали на вогнутую, как трапеция в учебнике, деревянную скамью, потом поили водой из пластиковой бутылки и, позволив прийти в чувства, вели к старой питьевой колонке — мыть ноги, лицо и обувь, отпуская по течению каждую пролитую слезу. Я представляла, знала, как это выглядит со стороны и чувствовала, что щёки покрываются пунцовыми пятнами жгучего стыда, но слабость, проклятая женская слабость корёжила, ломала, прогибала выкованную страхом броню. Злобно шипя, осколки тёмного металла разлетались алыми искрами. Алыми, будто грива распущенных волос в окне. И я чувствовала, как душа безнадёжно обнажается перед незнакомым человеком, как рваный рассказ о бесконечных покушениях срывается с губ. Лишь что-то внутри (что-то, что было мудрее меня самой) строго запретило рассказывать о том, что и я осмыслить не могла. Чтение мыслей, странные сны, чудесное исцеление Джен — не для простого студента. Это лишь наше с Анжелас, и должно остаться при мне даже в такой миг. Луи не сочувствовал, не вздыхал, не пытался подбодрить. Просто слушал, позволяя растворяться в бездонных колодцах внимательных чёрных глаз, а потом неожиданно протянул карамельного петушка на деревянной палочке. — Это напоминает мне о тебе, — произнёс с улыбкой. — Потому, что курица? — склонила голову я. — Цвет глаз твой, — пожал плечами он, и бережно поднял мою руку со сладостью вверх. — Смотри, — поймал взгляд, указывая на тонкий солнечный луч, пробившийся сквозь густые кроны. — Карамель — просто растопленный сахар с краской, но если захотеть, в ней можно увидеть хризолиты*. Так и с тобой. Ты удивительная, Кристина Малахова. Если будет трудно, помни об этом, а тогда, когда станет невмоготу, позвони мне, и я увезу тебя на край света. Тебя и твою сестру. Миг, и он исчез. Ушел, не прощаясь, снова оставив мне зелёного петушка на деревянной палочке и самодельную визитку с аккуратно написанным номером, а еще странное, новое, удивительное чувство тепла и защищённости, которому так хотелось верить. Кто же ты на самом деле, Луи Анвар? К счастью, Анжелина нашлась в палате Дианы. Так и не дождавшись Игоря, она отправилась к подруге сама. Цветущую, солнечную и такую неподдельно живую, расстраивать её очень не хотелось. Но разве я могла молчать? Имела ли на это право? Конечно, нет. Если это касается нас обеих, разбираться тоже будем вдвоём. И даже если Джонатан Диккенс и девушка с алыми волосами никак не связаны, мы найдём их обоих, и обязательно будем спать спокойно. *** Грязная темнота разлилась по переулку зловонным пятном омерзительного запустения. Такие места люди спешат скорее оставить за спиной. Гуляя меж стен обшарпанных домов, тишина здесь кажется особенно зловещей, не несущей в себе ничего, кроме страха и дурных помыслов. Темнота плещется вокруг — вязкая, маслянистая, пропитанная запахом помоев и человеческих испражнений, она жадно заглатывает неясные силуэты, делая случайных прохожих частью непредсказуемого театра живых теней. Одинокий фонарь отбрасывает слабое пятно тусклого света. Оранжевый круг раскачивается под порывами ночного ветра островком сомнительной безопасности. Низкие дождевые тучи нависают над кронами клёнов и кривыми крышами. Окна щурят слепые зрачки. Некоторые, будто огромные пасти, ощерились осколками кривых жёлтых зубов. Это район низших слоёв общества, мир босоногих детей в видавших виды сорочках, безжалостных грабителей и синих, опухших лиц. Это край запустения, медленного умирания и бесстыдной торговли телом. Место, где с жизнью сражаются за жизнь, а смерть танцует в лохмотьях на останках сломанных судеб. Здесь не слышится счастливый смех, сюда, кажется, даже солнце заглядывает не часто, и сама Москва стыдиться изнанки своего великолепия, пытаясь делать вид, будто это — часть иного, забытого богами мира. Грешные дети — не её дети. Им не выбраться из трущоб. Полночь коварной татью крадётся сквозь безмолвие, брезгливо касаясь заплёванных стен, и вдруг, словно острый нож мягкое, податливое масло, тишину разрезает неторопливый цокот острых каблучков. Недовольно урча, тьма отступает, клубится в углах, чувствуя, как ширится прореха в невозмутимой ткани чёрного платья развратницы-ночи. Длинные ножки в тонкой сетке чулок ступают по остаткам развороченного асфальта так свободно и легко, будто невысокая девушка в маленьком красном платье гуляет босиком, не боясь наступить на опасно притаившийся в темноте кусочек бутылочного стекла. Но с ненадёжной опорой это нежное, женственное создание разделяют тринадцать сантиметров шпилек. Словно сошедшая с подиума модель, одинокая красавица бесстрашно пересекает опасный район. Слабый свет фонаря оживает, касаясь свободно распущенных алых кудрей, и, осмелев, обнимает аккуратный стан. Девушка знает, куда и зачем пришла. Московские трущобы не вызывают у неё такого смешанного с ужасом омерзения, какое отпугивает обывателей и раскормленных свиней, сибаритствующих за чужой счёт. Ей же всегда скучно. Скучно на элитных вечеринках, скучно в шикарных номерах, объятиях сногсшибательных мужчин и раздувшихся от праздной жизни олигархов. Скучно ей и сейчас. Среди тощих, словно жерди девиц, разбитые лица которых никогда не знали профессионального, ухода и макияжа, красавица с алыми волосами особенно остро чувствует собственное совершенство. Она всегда будет слишком идеальной, слишком умной и привлекательной. Она слишком хороша для этого мира, и будет скучать до тех пор, пока не найдёт кого-то, способного затмить её неповторимый блеск. Но он обязательно умрёт. Умрёт быстро или медленно, мучительно или милосердно — значения не имеет. Умрёт от её рук, музыкальные пальчики которых восхищают как мужчин, так и женщин. Есть еще одно средство, способное изгнать ненавистную скуку. Тепло в груди. Огонь, разгоравшийся долгие годы. Потянуться мыслью, коснуться, пропустить по плечу вниз и ощутить покалыванье в ладонях. Кисть расслаблена и спина прямая, ровная. А сила разбегается по телу сотнями раскалённых молний, разбивает голову на части и делает разум невероятно чистым, свежим, как полотенце, вынутое из переложенной веточками лаванды стопки. Зрение обостряется до предела. О да! Это хрупкое создание действительно совершенно! Но незачем тратить энергию сейчас, когда цель заметит даже слепой. То, что на первый взгляд казалось грудой грязного тряпья, вдруг оказывается человеком. Сидя на обломках кирпичей, он закрывает лицо руками. Пальцы судорожно рвут свалявшиеся в колтун патлы. Девушка подкралась грациозной кошкой. А может человек просто не заметил её шагов. Лишь поднял пустые глаза, расслышав томное сопрано. — Немного же тебе для счастья нужно. Времени, сил, средств… — Уйди… — слабый шёпот с искусанных губ. — Убей, — улыбается гостья. Ровные жемчужные зубки эффектно выглядывают из бутона соблазнительно-пухлых губ. Человек похож на разбуженного зимой медведя. Опираясь на одну руку, он поднимается с трудом, раскачивается из стороны в сторону, и всё же предпринимает ничтожную попытку. Равнодушная сталь ловит оранжевый свет, пронзает воздух — и натыкается на что-то твёрдое, отстранённо ледяное. Кончик раскладного ножа с силой упирается в центр раскрытой женской ладони. — Не меня, — хохочет красноволосая, отбрасывая оружие прочь. — Её, — шепчет, почти касаясь аккуратной ушной раковины человека. — Ну же, смелее. Просто убей. Ты же умный мальчик. — Пить. Чтобы жить, — бормочет хриплый голос в ответ. — Стена, броня. Не надо. Не стану… пить, чтобы жить. Глоток за глотком. А ей — бежать. На край света. За край. От меня. От тебя. Уходи. Уходи… Исчезни! Резкий толчок в широкую грудь прервал бессвязный монолог. Ударившись спиной о неровную землю, мужчина застонал, беспомощно поднимая руки. Мгновение девушка покачивалась на шпильках, теребя в пальцах длинную алую прядь. — Тебе должны верить, — процедила наконец, и напевность в нежном голоске сменилась холодной сталью. — Алкоголь — щит от внушения. Но и это — не на всегда. Рано или поздно, так или иначе ты убьёшь её, Игорь. А рыжая останется Джонатану.