Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Желтовато-белая дверь с девственно-пустой табличкой цвета червонного золота вела в крохотный коридорчик с тремя точно такими же проёмами и маленькой кушеткой, видом своим доверия не внушающей. Конечно же, я отказалась от блинов и кофе. Даже разговоры отмела на задний план. Сначала нужно увидеть Анжелину и удостовериться в том, что слова Александра — правда. Вот, что первостепенно. Вот, что важно. Свернувшись калачиком на сдвинутых на подобии дивана просторных креслах, сестра действительно спала в крохотной комнате с заслонённым тёмно-синими полосами жалюзи окном. Кто-то заботливо избавил её от вечернего платья, сменив его розовой ночной сорочкой с маленьким белым бантом. Даже рыжие волосы распустили, так что теперь они, тщательно расчёсанные, устилали большую подушку. Несколько прядей пряталось под краем мягкого пледа со смешными кошачьими мордами. Сейчас Анжи казалась хрупким, нежным ребёнком и, сжимая в ладонях скользкую ткань, бормотала о чём-то, понятном лишь ей одной. Я не стала тревожить её покой. Кивнув, проследовала за Александром туда, где проснулась несколько минут назад. Кто-то успел принести обещанную еду, так что теперь запах кофе смешивался со сладким духом джема из абрикосов. А мои волосы пахли гарью. Путаясь в изуродованной юбке, я облегчённо вздохнула, с удобством опустившись на край кресла. Присев напротив, Александр скрестил ноги. Пальцы рук сплелись под подбородком, и цепкие карие глаза всмотрелись в моё лицо. — Приятного аппетита, Кристина. — Спасибо, — кивнула я, щурясь. Спрашивать, откуда он знает моё имя, не стала. Из этого вопроса вытекало множество других. Мне же хотелось просто восстановить силы, что я и делала, неторопливо поцеживая нежный кофе из большого пластикового стакана. Он молчал чуть больше минуты. Менял положение, пролистывал бумаги в большой папке, поправлял манжет, но молчал. Героически ждал того момента, когда золотое солнце хорошо прожаренного блина исчезнет в недрах моего организма. — Знаешь, а тебе очень повезло, Кристина, — проронил наконец. Я с сомнением пожала плечами, смакуя сладкий джем. — Судьба подарила тебе невероятный шанс коснуться запредельного счастья. Если бы люди знали то, что знаем мы, каждый из них умирал бы от зависти. Но люди не знают. Зато тайна откроется тебе. — Скрипнуло кресло. Поднявшись, Александр широким шагом зашёл за мою спину. Большие руки погладили спутанную массу волос, отчего я непроизвольно дёрнулась. После свидания с пламенем шевелюра оказалась в плачевном состоянии. Наверняка придётся стричь. И ещё кое-что: я ценю личное пространство. С какой стати незнакомому человеку меня касаться? Но возмутиться не успела. Приятным тёплым ветром по плечам пробежала дрожь. Привычной, родной тяжестью всколыхнулась причёска, и одна за другой пряди выпрямились, возвращая себе былые силу и красоту. — Считай это небольшим подарком, демонстрацией сил. Но я могу больше. Много больше. — встряхнув кистями рук так, будто был заправским фокусником, Александр снова сел напротив. — У всех людей есть сердце, печень, почки — общепризнанные органы. Их можно исследовать, о них можно прочесть. Их даже извлечь можно. А есть душа. В её существовании сомневаются, но найти хотят. — Чувствуя, как трясутся руки, я медленно сделала шумный глоток. Этот человек показал способности, и мне наконец стало страшно. Но говорить нельзя. А значит буду молчать. Слушать и молчать. — Всех интересует, — продолжал Александр, постукивая костяшками пальцев по ладони, — что находится за гранью жизни, как себя чувствуют люди, побывавшие там, что в них меняется? А ответ прост. Чаще всего те, кто балансировал на краю небытия, приносят с собой частичку другого мира. Эти люди становятся иными*. — Иными, — повторила я одними губами, стремясь заполнить интригующую паузу. — Частичку эту мы называем барьером*, поскольку именно он навсегда разделяет нас с обычными людьми. Он — тайна, величайшая из многих, и он же — величайшее счастье и благо, вершина власти над всем живым. — И эта власть может попасть не в те руки. — Комочек золотого теста встал в горле, и голос вышел сиплым, сдавленным. Словно сильная рука сжала шею, мешая дышать. — Увы, да. — На миг большие карие глаза Александра стали серьёзными. — Для этого я и создал своё тайное агентство. В представлении простого человечества мы — отличные детективы, но на самом деле разыскиваем не преступников, а иных, что только обрели свои силы. Каждого нужно обучить, направить. Каждому нужно показать истинный путь. Ведь сила может идти во вред. — Значит, — отставив от себя опустевший стакан, сложила пальцы домиком я, — огнестрельное ранение сделало Анжелину иной. Так? — Так. — Склонив голову набок, Александр медленно поднимал широкую бровь. — Её барьер постепенно набирал силу, и она не могла не оставлять следов в Москве, где её почувствовали мои люди. Но приблизиться не сумели. Не считая нашего дыхания и голосов, в кабинете было тихо. Лишь люминесцентные лампы мерно гудели, будто гигантские ульи скрывались за их светящимися щитами. Я уже давно приняла силу сестры, и верить Александру сейчас было просто. Даже, пожалуй, слишком просто на первый взгляд. Но, если подумать, пока я не узнала ничего нового. Причины и следствия, особые термины? — до этого мы почти дошли сами. То же, что иных вокруг нас гораздо больше, чем можно представить, новостью тоже не стало. Хотя и радости не принесло. Опуская взгляд к поверхности светлой столешницы, я постаралась представить шахматную доску. Фигурки событий — по разным клеткам, но цветов больше. Белый и чёрный — слишком просто. А полутона… — Джонатан Диккенс — иной? Повинуясь мыслям, красная фигурка застыла над поверхностью воображаемой доски. — О да. — Мышцы на лбу Александра вздулись. — Он — глава второго агентства. Только вносит хаос. Наша сила идёт во благо всего мира. Его люди живут лишь ради себя. И цели преследуют только свои. Но хватит играть в «вопрос — ответ». Ночь коротка. История во сто крат длиннее. *** Рассвет казался красным. Не золотисто-розовым, не пастельно-нежным, а именно красным и густым, как разлитый по тёмно-синей поверхности клубничный кисель. Липкие, сладкие линии тянулись с востока, ширились, покрывая собою весь небосклон, а над пустыней пламенела ало-оранжевая полоса — солнце рвалось вверх, стремясь овладеть беззащитно-сонным миром. Обняв колени, я сидела на нижней ступеньке высокой белокаменной лестницы. Рядом, бездумно глядя вдаль, пристроилась Анжелина. Пламя удалось успокоить лишь полчаса назад. Умирая в последние минуты ночи, оно оставило едкий шлейф горького дыма и руины. Нам позволили на них взглянуть. Но лишь краем глаза. Впрочем, особо и не хотелось. Одетые всё в те же вечерние платья, с воссозданными заново растрёпанными причёсками, мы ждали тех, кто сумеет отыскать двух до безумия напуганных девушек. Ждали, поддерживая созданную для простых людей легенду, а в мыслях кружилась ночная сказка со вкусом горячего кофе и абрикосов. *** Джонатан Диккенс никогда не отличался терпением и терпимостью. Целеустремлённый со школьной скамьи, он ставил перед собой, казалось, непреодолимые цели лишь для того, чтобы отыскать новый, никем не хоженый ещё путь. Но пробивался к нему по головам, топча, калеча, вдавливая кого-то в придорожную грязь подошвами своих сапог. Джонатан Диккенс всегда хотел жить красиво. Рождённый в маленьком городке, он никогда не знал роскоши и, с завистью глядя на с иголочки одетых мужчин в дорогих авто, твёрдо знал: его место — среди них. Когда-то и он пройдёт по Авеню с пачками долларов в карманах дизайнерского пиджака. К нему тоже будут льнуть соблазнительные блондинки в сексуальных платьях. Но выберет он одну. Не продажную шлюху, имя которой захлебнётся в щедрой порции дорогого виски и забудется с запахом придорожного отеля, не размалёванную глупую куклу с амбициями и силиконовой грудью, не знающую себе цену бизнес-леди. Нет. Его избранница будет свободной, взбалмошной и живой, по-настоящему живой. Солнце и океан сольются в её дивном образе, нежность и авантюризм. Вдвоём они станут одним целым, разделят горести, радости, и, играя по-взрослому, останутся семьёй. Самой чудесной, которую можно представить. Он сам построит дом у океана. С колонами. Обязательно белыми, будто гребни огромных волн. Он станет носить её на руках, и она будет смеяться, как шестнадцатилетняя девчонка. А вечером, когда солнце скроется в бархатном одеянии ночи, она вдруг наденет другую маску, чтобы стать его поддержкой и опорой. Чтобы встать спина к спине. И однажды такая женщина отыскалась. В ту пору Джонатан лишь поднимал голову и, усталый с ночи, мчался по пустынному шоссе на своём видавшем виды пикапе. Это был волшебный рассвет. Солнце горело, переливалось, пылало сотнями оттенков и цветов. День приходил гордо, с полным осознанием собственной значимости для вечно бодрствующего города. Океан лоснился в золотых лучах, лениво перекатывался, шепча свою вечную песню. А потом на далёком, покинутом пирсе возникла она. Будто из солнца, из света родилась. Не было её — и вдруг стоит, воздев руки к небу, а утренний ветер треплет длинные пряди ярко-рыжих волос. Игнес стала его идеалом и богиней, поддержкой, опорой и единственным родным существом, ради которого хотелось становиться лучше. Но, Боже правый, в каком же безумном мире она жила, какое же несла тяжкое бремя. Карточный долг отца, воровка-мать, прошедшая не одну ходку*. За что всё это столь чистому, волшебному существу? Преступный мир подкрадывался к Джонатану медленно, со спины. Быть может, Игнес просто не знала иной жизни, а может другую принимать не хотела? Разве мог он поверить, что в дочери утреннего солнца живёт отъявленная, отчаянная разбойница, не знающая жалости и границ? Но от раза к разу рыжие волосы вспыхивали адским пламенем. Две стороны одной женщины. Золото и огонь. Могла ли она не восхищать? Пробные вылазки на виллы зажиточных бизнесменов показали: вместе они — прекрасная команда, вместе они смогут всё. Их было только двое. Сначала двое. Двумя тенями они выносили ювелирные лавки, кассы торговых центров и даже банки подчас. А в свете дня были образцовой семьёй, и строили дом своей мечты в Лос-Анджелесе. Подальше от самых истоков своего долгого пути. Но, делая шаг на скользкую дорожку, сложно не скатиться вниз. А остановиться во сто крат труднее. Тот, кто однажды вкусил сладость беззакония, никогда не сможет жить с миром наравне. Такова цена тьмы. Таков удел слабого человека. Он действительно пытался открыть легальный бизнес, но от раза к разу оказывался на грани банкротства. Тяжким грузом на плечи опускалась серая обыденность, а перспективы риска не финансового, но куда большего, в котором на кон ставится сама жизнь, маячила на горизонте соблазнительным цветом истинных желаний. Нет. Джонатан и Игнес не были созданы для домашнего очага, и прекрасно осознавали это. Карьера коварных татей звала, как призвание, противится которому не выходило. Но под сердцем рыжеволосой авантюристки билось два сердечка. Выбор. Счастье в новом доме, или вольная жизнь? Как преступить законы, оставаясь примерным в глазах любимой жены? Как уберечь её от опасностей покровительницы-ночи? И он отыскал путь так, как делал это всегда. Люди, сочетающие в себе две крайности. Редкость ли они? Настанет ли переломный момент, когда одна из сущностей возьмёт верх, или обе — лишь маски? Тогда что для Джонатана было жизнью, а что — лишь ролью в спектакле туманных теней? Ответа на этот вопрос не знал даже он, но с трепетом замирал, прижимаясь щекой к округлившемуся животу жены, а вечером выскальзывал в город. Налаживать сбыт живого товара. Сотни смертей на его руках, и две жизни, которые он хранил. Смерти ради жизней, продажа на органы. Разумно ли? Безумно ли? Возможно ли понять, принять и сделать частью своего бытия? Кто-то не дожидался любимых, а кто-то получал желанное сердце. Кто-то терял дитя в родильном доме, а кто-то его покупал. Сколько стоит человек, и как назначить цену? Кто посмеет взять на себя такое неоправданное моралью бремя? Джонатан позволил себе. И взял. А потом были долгие роды. Тяжёлые роды, едва не стоившие Игнес жизни. Она — его огненный ангел, его солнечный луч — таяла на глазах, теряя красоту и жизнь. Но малышки… две куколки, две искорки волшебства. Та, что спокойнее херувима — Анжелина. Вторая дочь — Барбара, названная именем бабушки. В память о прошлом. В память о том, к чему Джонатан не возвратится никогда. Как же прекрасны они были, как похожи и непохожи в одночасье. Словно отражения его собственной души, близняшки воплощали в себе два состояния. тихая, уютная, как котёнок — Анжелина. А Барбара — беспокойный вихрь, с которым не совладать. Любить их получалось по-разному. Ведь разве можно раздать сердце по частям? А потом хрупкий кораблик семейного счастья получил свой первый удар. «Разве каждая женщина по природе — мать? Я хочу свободы, авантюр, ночных вылазок! Я не собираюсь тонуть в подгузниках!» — так отдалялась Игнес. Дальше — больше. Куда подевалась его солнечная девочка с глазами цвета чистой лазури? Растрескалась земной почвой под давлением рвущейся изнутри огненной лавы. Растрескалась и рассыпалась. И первый порыв штормового ветра омрачил привычный, тихий штиль. Придётся выбирать. Женщина всей жизни, или две умильно машущие ручонками крошки? Он выбрал работу. Пропадал сутра до ночи, уповая на то, что послеродовая депрессия пройдёт, и всё встанет на круги своя. Но месяцы утекали прочь, а ничто не менялось. Истерики Игнес, плач малюток, тихие разговоры по телефону, количество отправленных на убой душ… снова истерики. Снова рёв. Пустота в душе. Безразличие. Зато легальный бизнес пошёл в гору, идеально маскируя источник истинного дохода. Но потом на пути Джонатана встал он, Джордж Льюис, амбициозный мужчина с далеко идущими планами. Ведь и он начинал не с продажи цветов, далеко, далеко не с неё. Вспыхнув ярким пламенем, всё внезапно пошло наперекосяк. Льюис выигрывал тендеры, и шёл в гору, в то время, как Джонатан несколько раз терял ценные партии живого груза. Будто жизнь внезапно решила отнять всё, что отсыпала щедрой рукой, взимая теперь справедливую дань за каждого человека, ставшего мясом на хирургическом столе. А дома всё те же истерики Игнес, начавшие раздражать крики Барбары и выводящее из себя спокойствие Анжелины. Затем — облавы, неожиданно выплывшие документы, проблемы с копами. В тот вечер он, помнится, долго смотрел на океан. И на дом с колоннами, белыми-белыми, как и хотел когда-то. Потом, одну за одной, вынимал из карманов дизайнерского пиджака хрустящие банкноты, и со странным удовольствием наблюдал, как те покачиваются на волнах, брошенные небрежно, с безумной злостью. Этого ли ты хотел, Джонатан Диккенс? К этому ли стремился? От тела исходил невыносимый жар, но рукоять лежащего у груди пистолета показалась мертвенно-ледяной, а оружие неожиданно тяжёлым. Как бремя. Как крест. Куда он поднимался, зачем распахивал дверь и выкрикивал имя? Пъян ли он был? Трезв? Игнес стояла лицом к стеклянной стене. В память до боли впечатались детали — короткое кружевное платье, туфельки на изящном каблучке, грива длинных рыжих волос. Он больше не видел в них золота. Лишь адское пламя. Все беды — от женщин. А эта женщина была неправильной с самого начала. Как он, глупец, этого не замечал. Вот и сейчас стоит, дьяволица, губы подводит, а в комнате этажом выше — плачь детский, надрывный, хриплый. Разве мог он поверить, что в дочери утреннего солнца живёт отъявленная, отчаянная разбойница, не знающая жалости и границ? Теперь он видел это — читал в осанке, поставе головы, изящных жестах тонких рук. Игнес — плохая мать. Игнес — преступница, прирождённая ночная тать. — Ребёнок плачет, Нэсси. — Голос Джонатана нежен. Даже слишком нежен, но всё же в хриплых его глубинах читается укор. Но она лишь пожимает плечами. — Они всегда ревут, Джон. Зачем он говорил? Хотел ли услышать её голос? Сомневался ли? Разве не принял решение давно? Разве не… Рука поднимается медленно. Будто бы заржавела. «Эта женщина — зло. Эта женщина — зло!» — мантра. Бейся в голове. Бейся в голове! Молотом стучи о наковальню, роем пчелиным жаль: «Женщина — Зло! Эта женщина — зло. Эта». Выстрел. Пьян ли он был? Трезв? Позже в газетах напишут: «Тайны семьи Диккенс. Честный бизнесмен внезапно оказывается злостным преступником. Его жена жестоко убита в собственном доме. Грудные дочери-близняшки оставлены в городском приюте». Его взяли в тот же вечер. Он и об этом знал. И этого не боялся. Слишком многое попало в руки Джорджа Льюис. Слишком близким было смрадное дыхание неминуемой расплаты. А жёлтая Пресса кричала: «Игнес Диккенс — адская рыжеволосая дьяволица! Игнес Диккенс коварная хищная кошка. Нашей бравой полиции так и не удалось взять её живьём. Легендарная девушка погибла в перестрелке, унеся с собою множество жизней наших ребят». И, как не странно, именно эта версия со временем стала правдой. Возможно, оно и к лучшему. Ведь так? Единственным, о чём порой думал Джонатан, сидя в одиночной камере перед судом, был наполненный солнцем дом с белыми колоннами. Волшебный дом у океана, о котором он так мечтал. Потом был суд, приговор, колония строгого режима. Годы шлифовали человека. Годы соскабливали остатки веры во что-то хорошее. И лишь одно слово билось в сознании. Одно слово заставляло просыпаться по утрам. То было слово — Месть. А дальше жестокая драка заключённых, финка в почке, тёмный коридор, тоненький лучик света… Старый смотрящий* приходил в госпиталь не один раз. Сидел подолгу, молча глядя на Джонатана, и, не проронив ни слова, удалялся, тяжело шаркая по полу. Разговор состоялся не во второй визит, и даже не в пятый. Смотрящий вообще редко подавал голос, но тем не менее авторитетом был. Правда, никто не мог вспомнить, почему. — Ты, малый, знаешь, за что почкой-то заплатил? — Угрюмый взгляд был ему ответом и, покрутив усы, старик улыбнулся. Кривые жёлтые зубы показались на миг, а потом исчезли. — Силу в тебе вижу. Больше, чем моя, куда больше. И, что знаю, уж расскажу — так оно лучше будет. Джонатан не верил долго. Не верил и тогда, когда в голове заговорили чужие голоса, и тогда, когда слабый огонёк вспыхнул на пальце силой одной лишь мысли. Принять было трудно. Но ещё труднее оказалось научиться использовать силу в собственных целях. — Как бы ни хотелось, малый, — шамкал смотрящий, наблюдая, как Джонатан медленно поднимает железную кружку взглядом, — но сила твоя должна остаться тайной. Не беги. Не нужно — сколько срока того осталось? Обдумай всё, опыта наберись. И прячь, прячь способности. Свобода без них придёт, а с нею всё, чего только пожелаешь. А хотел он мести. Кому? За что? — вряд ли знал. Единственное имя, которое помнил — Джордж Льюис. И причины находил, и поводы ненавидеть. О дочерях же старался не думать. От женщин — зло. Рыжие дьяволицы. Как Игнес. Как их покойная мать. Годы стали подспорьем для занятий. Медленно, шаг за шагом сила подчинялась, возрастала, дарила власть. В тот день, когда бездыханное тело смотрящего — единственного советчика и человека, посвящённого в тайну Джонатана, вынесли прочь, узник впервые сумел заглянуть за пределы своей тюрьмы. Как живёт Джордж Льюис? Чем дышит, что пьёт по утрам? Резерва не хватило на долго. Джордж сидел в богато обставленном кабинете, листал бумаги, хмурился иногда. Минута, две… — силы начали таять, изображение подёрнулось рябью — и вдруг рыжей молнией в комнату скользнула женщина. Игнес! Игнес?! Нет. В холодном поту Джонатан упал на жёсткие нары. Будто наяву пальцы ощутили холод рукояти. Отзвук выстрела в ушах. Эта рыжая дьяволица быть не может его женой. Это просто другая женщина с таким же цветом волос. Наверняка другая. Призрак Игнес почил вместе с ней, сгнил в земле с трупом, канул в небытие. Но она жила в двух образах. Образах маленьких голубоглазых близняшек. Барбара. Анжелина. Где они теперь? С кем? Тогда о дочерях он вспомнил впервые. Вспомнил по-настоящему, и сердце заныло, как не ныло никогда. Оно ведь было гранитом столько лет. Так что сейчас? Что с ним сейчас?! Лишь через три месяца он осознал, чем была эта боль, и ненависть его возросла сто крат, и через край была хлынуть готова. Что это — стечение ли обстоятельств, или коварный замысел? Знала бы пресса. В воображении замелькали заголовки: «Джордж Льюис забрал из приюта дочь конкурента» или: «Дочь убийцы в новой семье!» Но журналисты не знали. А сам Джордж?.. Он долго наблюдал за ней. Видел школьные будни, сумасшедшие проделки, дискотеки на пляже и первую любовь. Он был с ней в моменты задумчивости, мечтаний и грусти. А потом чувствовал себя разбитым. Какой бы стала Анжелина, будь её фамилия — Диккенс? Была бы счастлива, как сейчас, или тоже бы превратилась в ночную тать? Тогда слово «месть» стало иным, растаяв в свете нового солнца. Выбраться из клетки, забрать дочь, вернуться в дом со светлыми колоннами и начать всё с начала. Но Анжелина не одарена. Не одарена… А ведь их должно что-то роднить. Что-то большее, чем кровные узы. Так как дать дочери способности? Нет. Джонатан не искал лёгких путей, но годы за решоткой научили его двум жизненно важным вещам — терпению и терпимости. Вот, почему он обдумал всё сотни раз. Вот, почему, получив желанную справку, не бросился в дом Джорджа Льюис на крыльях новой силы. Сотканный из десятков ходов план был столь же безумен и странен, как Джонатан, и будто солнце-Анжелина прекрасен. Сперва — завоевать авторитет, вернуть былое, обрести влияние и вес. Изучить мир Иных так, чтобы неделимо с ним слиться. Это — его игра, и правила он в ней установит сам. Разве просто вычислить одарённого среди многотысячной толпы? А если он на порядок тебя сильнее? Если найденным быть не хочет? Но для Иных нет границ, ведь что значат государства и города, если для тебя открыто целое небо, а люди покоряются одному лишь твоему взгляду, готовые выполнить любой приказ? И снова он связался с женщиной. Найденная в далёкой Москве Алина Смирнова оказалась сильной иной, и почти безумным человеком. Способности её, слишком мощные для такого хрупкого существа, шли вразрез с выносливостью мозга, и вместо того, чтобы покориться, медленно овладевали им. Смирнова стала его первой собачонкой, его орудием и резервом. Напарником, которого так не хватало. Кем она себя мнила? Богиней ли, высшим существом, идеалом? Джонатан был выше всего этого, и аловолосая остывала, касаясь его холодной рассудительности. Вся жизнь — игра для неё, тогда как ему — многоходовая схема, неназванная, не получившая огласку война. Несколько месяцев он кропотливо собирал информацию о людях со всего мира и медленно, даже тщательнее, чем нужно, организовывал собственное агентство. Находя в Джонатане наставника и покровителя, иные стекались под его крыло, становясь одной командой, доверие которой он завоёвывал каждый день и час. Ведь ему нужны действительно верные люди. Армия на службе амбиций. Те, кто не станет задавать вопросов, когда Джонатан пустит в действие нежно взлелеянный план. Это — игра. Безумие на грани удовольствий. Он бы мог просто уничтожить семью Льюис, мог бы забрать дочь и исчезнуть. Но разве подобное — интересно, разве заслуживает внимания, разве стоит сил? Они будут умирать по одному. Мучительно и ужасно. Нужен лишь повод. А ещё тело, тело, способное заменить дочь. Барбара Диккенс с рождения не вызывала в отце той же гаммы чувств, которую дарила тихая, исполненная нежной хрупкости Анжелина. Именно Барбару он ассоциировал с Игнес. И не искал, не вспоминал. До тех пор, пока его величество случай не столкнул с жизнерадостной голубоглазой пианисткой. Судьба на то и есть судьба. Иначе как объяснить то, что в одно время, в одном месте отец и дочь встретились лицом к лицу, лбом ко лбу, пройдя несколько метров на расстоянии шага. Так вот ты какая, Барбара Пейдж. Слишком открытая, жизнерадостная, слишком свободная и знакомая. Слишком похожая на тень прошлого. Не за тем ли ты заявила о себе, чтобы стать гармоничной частью плана? Мясом. Телом. Жертвой авиакатастрофы. Отцу не было больно, и страшно не было ни чуть. Ведь он подписывал приговоры не раз. У него никогда не дрожали руки. Летящий самолёт. Верный человек на борту. Заменить одну девушку другой — что может быть проще? Потом — взрыв, расследование, пресса… Почему из двух близняшек он выбрал одну? Так бывает всегда. Кто-то один — к отцу, а другой — матери. Джонатан отпустил Барбару к Игнес. И ничуть о том не жалел. А потом стоял в тёмном лондонском переулке, глядя в огромные голубые глаза, и снова, как в далёком прошлом, рукоять пистолета казалась мертвенно-ледяной. Его выстрел должен подарить Анжелине другую жизнь. Больше она не вернётся в семью. Пара месяцев и он, Джонатан Диккенс заберёт дочь из клиники, чтобы посвятить, обучить и сделать центром своей вселенной. Но разве мог он предположить, что в план неожиданно вклинится сторонний человек — зеленоглазая девчонка с копной шоколадно-русых волос? И гонка начнётся снова. Кристина Малахова казалась иной. На первый взгляд, на второй и даже на третий. Он видел в ней огромный потенциал, наталкивался на щит — и вдруг осознавал: резерва нет. Но всё же она стояла между ним и дочерью. И подобраться было трудно. Сперва Анжелина должна проявить способности. Обязательно должна. А пока он будет планомерно истреблять остатки семьи Льюис и, быть может, придумает, как убрать Малахову прочь. Череда не связанных между собой покушений кружила калейдоскопом. Сколько раз люди Джонатана подводили Анжелину к грани разумного, вынуждая защищаться — не счесть. Для кого-то из них это стало игрой, тогда как для самого Диккенса — вопросом жизни и смерти. А из-под контроля выходила Смирнова, и всё больше и больше мешала зеленоглазая тварь. Он даже пытался убить её сам. Вот только почему-то сделать это не выходило. Тогда понадобились другие руки. Ими стал простой человек. Внушение, нож, энергетический толчок – что может быть проще. Но мантра «пить, чтобы жить» набила оскомину. Игорь сумел найти защиту. И медленно себя умертвлял. Время шло. Медленно теряя терпение, Джонатан ошибался. Покушения стали банальным запугиванием. Зато Анжелина наконец показала способности. И тем самым оставила следы, на которые вышло московское объединение иных. То, что начиналось, как игра, стало гонкой. Кто первым заберёт Анжелину, кто внушит свои морали и принципы — тот и выйдет победителем. Тому лавры, почёт или просто уютный дом с белыми колоннами у океана. Потом был ночной Гадамес, вышедшая из-под контроля Смирнова и буйство пламени. Вот он, повод убить всех зайцев — унести дочь, уничтожить Малахову и скрыться. Скрыться навсегда. Вот только время. Коварное время. Почему его не хватило? Почему желанное вырвали из рук?.. «Сердечко стучит: тук-тук, тук-тук, и сети плетёт паук, паук. И кто-то пылает — смотри, смотри. И жарко, и ясно гори! Гори!» Джонатан Диккенс давно разучился быть человеком. Годы тюремного заключения иссушили живую душу, оставив серый пепел и горечь чёрной золы, но, заворожено глядя в глубины разошедшегося пожара, он впервые снова чувствовал себя живым. Живым, подавленным и разбитым. А ещё особенно ярко в памяти вспыхнул образ рыжеволосого ангела на залитом солнцем пирсе. Образ приближающейся катастрофы.