Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Небо было беспощадно-синим. Слишком яркое, глубокое, чрезмерно-ясное, оно раскинулось над пустыней, слепо щурясь белёсым зрачком медленно плывущего в зените солнца. Сидя на деревянной скамейке со стаканом прохладного сока в руках, я делала медленные вдохи, будто издалека слыша собственный тихий голос. — Это безумие, Дамир. Понимаете? — Безумие… — он отвечал эхом, кивал мне в такт. — Брат нажил множество завистников. И торжество устроил неслыханное, всю семью собрал. Вот и погибли все. Почти все. Опуская взгляд к плещущейся в стекле жидкости, я пыталась играть роль. Минувшей ночью Дамир потерял племянницу и брата. Минувшей ночью его супруга навсегда утратила сестру. Я знала, кто виновен в их смерти. Но могла ли говорить? — не могла. И молчала. Тут и там невидимые, неслышимые люди Александра аккуратно, неторопливо направляли человеческие мысли в правильное русло. Тут и там жгучая, фантастическая правда перекраивалась, становясь ближе тем, кто никогда не узнает о сверхъестественном. Так безумная ярость Надира, повлёкшая за собой катастрофу, объяснена была мощными психотропными веществами, подмешанными в пищу, и никто не усомнился в том, вопросов не задал. Так правоохранительные органы бросили все силы на поиски вооружённых мятежников, нашумевших выстрелами несколько часов назад. Ведь это они, злостные преступники, устроили поджог. И ни одна душа не могла задуматься и осознать: ночным гостям был нужен не Надир Анвар, а две до смерти напуганные чужестранки в истрепавшихся вечерних нарядах. Я сама видела, как стекленели чёрные глаза Луи, когда один щелчок длинных изящных пальцев уничтожал воспоминания о давнем разговоре на парковой скамейке. Мы должны хранить тайну иного мира. Именно поэтому Луи должен забыть всё, что узнал от меня однажды. Пусть думает: мы приехали сюда на экскурсию. Пусть думает: я отвечала на зарождающиеся в его сердце чувства. Но имя Джонатана Диккенс предастся забвению. До поры. — Мы хотим вернуться домой, Дамир. — Я скрывала лицо волной волос. Голосом играть легче. Стоит ли говорить, что офис Александра находится в центре Москвы? Стоит ли говорить, что мои плечи укрывает горячее крыло чужой силы? Стоит ли говорить, что в любой момент я могу оказаться в сотнях километров отсюда? Это так странно, так необычно и чуждо. Будто я разом стала частью чего-то абсолютно нового, отдалённого, сотканного другими порядками. И принимать пока очень трудно. Мне навязали роль — и я её играю. Доверяю ли новым людям вокруг? — нет. Но именно они вырвали из рук смерти. Именно они обещали защиту. Так имела ли я право отказаться? А было ли оно у сестры? — Оскар проводит вас. — Дамир говорил медленно, устало. — Ему нужно отвлечься. Он — мальчик впечатлительный. Отвезёт в Москву — мне спокойнее будет. Кивала молча. С благодарностью. Нам не хотелось оставаться на похороны. Да и какими они могут быть, если останки не поддаются опознанию? Братская могила для трёх человек. И я не хочу это видеть. За несколько дней в Ливии они не стали мне родными. Разве что малышка Амэль осталась в памяти улыбающимся образом с длинными косами и любопытным взглядом больших наивных и светлых глаз. В суматохе собирали оставшиеся пожитки, заказывали такси и билеты. Прощались молча, скупо. Даже с Луи. Потерянный, он смотрел в моё лицо и, казалось, терялся, не находя чего-то единственно нужного, родного. Я пыталась приободрить улыбкой, но что она значила для него? На душе было гадко. Хотелось сбежать и забыть. Будто проклятые, мы невольно принесли беду в чужой дом. Знали ли, что выйдет так? Этого ли хотели? Александр восстановил не только мои волосы. Вторым его подарком стали два кожаных клатча. Деньги, документы, мобильник и даже любимая тушь. Жизненно необходимые и дорогие сердцу вещи. По легенде, мы оставили их в машине, избавив себя тем от уймы проблем. Но, держа в руках абсолютно целый паспорт, я жалела лишь об одном: необыкновенные способности иного не могут вернуть чужую жизнь. Из пепла возрождаются только вещи. *** Сумасшедшая гирлянда мерцающих тремя огнями светофоров оплетала город паутиной светящихся точек. Будто живые стражи дорожного порядка, они игриво подмигивали, отсчитывали секунды и, будучи лишь наборами бездушных деталей, крепко держали вереницы машин в своей неоспоримой власти. Лениво ползли многотонные ленты тяжёлых фур, юркие легковые бойко протискивались в образовывающиеся проходы, и в каждом салоне скучали, читали, нервно сжимали оплётку руля или ручки сумочек десятки, сотни и тысячи не знакомых друг с другом людей. Силуэт облачённой в лёгкий сарафан девушки проглядывался в одном из верхних окон башни нового типа. Построенная не так давно, она всё ещё радовала глаз лимонно-жёлтыми стенами, не принявшими на себя тонны городской пыли. Самый центр Москвы. Приметное здание и тайна, укутавшая собою целый этаж. «Хочешь спрятать что-то важное, положи на видном месте», — улыбнулся Александр в самый первый день нашего знакомства, и был прав. Здесь, среди сотен офисов, контор и сервисных центров, его псевдо детективное агентство терялось гораздо лучше, нежели в злачных закоулках преступных окраин. Мы с сестрой пропадали тут без малого три дня. Непередаваемая эйфория пленила Анжелас, и теперь кружила круговертью бесконечного праздника — Александр и его люди приняли Анжи в свои ряды. А что чувствовала я, от раза к разу переступая этот порог? Наверное, ощущала себя лишней. Наверное, не могла осознать до конца всё, что происходило здесь. Каждый из этих людей прятался «за барьером». Каждый из этих людей однажды на миг шагнул за грань смерти, или родился таким. Вот, что разделяло нас монолитной, сплошной стеной, которую не разрушить, не обойти. Именно поэтому сгусток чистой энергии, являющийся неотъемлемой частью их самих, иные называли барьером. Будто особое ударение ставили, осознавая: им такими, как мы, не быть, и наоборот. Первым спешно осваивали курс самообороны. Защита, нападение, бегство. Я боялась выходить на оборудованную под плац крышу. Слишком молниеносными были движения. А ещё всем своим естеством я чувствовала тот самый вибрирующий, невыносимый гул на грани инфразвука. Так мой организм воспринимал применение силы, и даже Александр не мог это объяснить. «Не знаю. Возможно, в твоём роду были иные? — глядя в моё лицо сквозь опущенные веки, строил предположения, изучая, будто диковинную безделушку. — Потенциал действительно есть. В принципе, ты бы могла стать иной, но…» — Он не договорил тогда. Дёрнулся, ощутив вибрацию мобильного, и рыбкой нырнул в само собой распахнувшееся окно, чтобы, на ходу набрасывая щит невидимости, через мгновение оказаться где-нибудь далеко от офиса. Проделками своими меня шокировал не только глава Агентства. Летающие по воздуху предметы, люди, парящие под потолком, сам собой заваривающийся кофе — аномалии окружали со всех сторон, бросаясь в глаза в буквальном смысле этого слова. А ещё чудила Анжелас. Проходя обучение семимильными шагами, она старательно подчиняла барьер собственной воле, а вместе с ним волосы, платья и даже стульчак в туалете. Последний, к слову, отчего-то нередко повиноваться отказывался, а с ним краны, душ и тюбик зубной пасты, устроивший однажды взрыв и, как следствие, форменный беспорядок в нашей уютной ванной. Но всё же появление иных привнесло в нашу жизнь множество ярких красок, эмоций и знакомств, самым запоминающимся из которых стала первая встреча с отпрысками Александра. Элеонора и Эдгар — улыбчивые ребята погодки, похожие между собой настолько, насколько друг от друга отличные, силой своей давно обошли отца. Причиной тому было то, что барьер пришёл к ним не в следствии клинической смерти. Оба просто родились со способностями, получив их в наследство, и тем изрядно родителя в нежном своём возрасте утомили. Сами того не осознавая, мы с Анжелиной оказались в центре войны двух агентств. Битва титанов шла не на жизнь, а на смерть и, в то время, как рыжее «яблоко раздора» училось воздвигать нерушимые стены щелчком нежных пальцев, десятки подвластных Александру иных день и ночь оберегали наш покой, а ещё искали ни в чём неповинного человека, ставшего жертвой чужого боя. Где же ты, Игорь? Как нам тебя найти?.. *** Раз, два, три, четыре, пять… Чёрные силуэты мелких птиц замерли на провисающих линиях нотного стана. Музыка на фоне неба. Металл под напряжением, и такой до боли знакомый образ. Шум крыльев — один из проводов едва заметно раскачивается из стороны в сторону, а через миг неровный строй мелодии рассыпается оглушительным щебетом. Пустая линия электропередачи. Лопнувшая под пальцами струна. Последняя песня не имеет смысла, и он с силой ударяет инструмент об асфальт. Гитара плачет жалобно, с укором: «предатель ты». Годы их дружбы разлетаются горстями безликих щепок. Хруст под подошвами. Шершавая проволока цвета меди цепляет ноги, но он лишь ускоряет шаг. Грудь жжёт невыносимая тяжесть. Нужно идти вперёд. Его ищут. Он ищет. И так по кругу. А ведь Игорь только расслабился, почувствовал свободу и облегчение. Зачем ты вернулась, Кристина?! Зачем вернулась в Москву?! Когда в мире остаётся всего два цвета, приходит вечная ночь. Ночь с алыми всполохами осознания собственной беспомощности, она кружит по комнате, хохоча. По пустой комнате его квартиры, и каблучки выстукивают дробный ритм задорного танца. Так сходят с ума. Или нет? Ведь безумец не признаёт себя таковым. Может каждый случай индивидуален? Ощутимая тяжесть в нагрудном кармане не даёт покоя. Проклятая одержимость. Ему бы так хотелось назвать её шизофренией. Тогда бы и ведьма с красными волосами, и нож — всё бы стало галлюцинацией, бредом воспалённого сознания. Игорь не шагает по серому тротуару серого города. Это — фантазия, плод прогрессирующей болезни. Конечно, ведь сейчас его тело бьётся в обитых мягким войлоком стенах. И женщина… зеленоглазая женщина… единственно-нужная женщина в безопасности. Она никогда не получала его письма. Он никогда не видел, как пульсирует… пульсирует сонная артерия на нежной шее, не слышал, не говорил, по-настоящему не хотел… Губы жадно обхватывают стеклянное горлышко бутылки, и прохладная газированная жидкость толчками врывается в пустой желудок. Игоря мутит. Горький протест поднимается откуда-то из глубин организма, мерзко бурлит в горле, и выплёскивается через край, вынуждая сгибаться пополам. Что-то тёплое стекает по подбородку. Тошнит. Вот уже три дня воротит, и щит по швам трещит. Ни капли алкоголя в глотку. Хотя становится ли Игорь от этого трезвее? Безликие люди проходят мимо, серые машины разрывают грязную вату дня резкими гудками. Во рту поселилась желчь. Отвратительный вкус. И запах невыносим. Пот крупным бисером усыпал лоб. Жара безумствует вокруг, но куда ей до вулкана, что проснулся в глубинах сгорающего изнутри человека? Маленький передвижной рефрижератор встал на пути неожиданной преградой. Солнечные лучи били в глаза, сталкиваясь с гладким стеклом, и Игорь зажмурился. Куда он идёт? Зачем? К горлу снова подступил спазм, и ополовиненная бутылка с размаха влетела в пустую урну. Когда он последний раз ел по-человечески? Только яркий, сладкий вкус тревожит язык памятью? — Рожок, — произносит хрипло, не обернувшись ещё. — Ягодный. — Пухленькая женщина с длинной косой головой качает, улыбается по-матерински, ласково. — Тебе бы, милый… — и замолкает, читая безумие в остром взгляде. Холодный вафельный конус подаёт, не смотря. Даже деньги, кажется, считает нехотя, но Игорь сдачу не ждёт. Плевать. Медленно шагает по асфальту, срывая пёструю фольгу. Плевать. В бумажнике рублей сто, не больше. Всё равно плевать. Нож в нагрудном кармане. Аловолосая в шею дышит. Скоро всё кончится. А мороженое тает во рту. Болью тает, далёкой памятью. Тогда он был здоров. Реальность с ума не сходила, любимая женщина рядом была — лишь протяни ладонь. Сейчас же с ним только нож. И он ищет. Его ищут. Бег по кругу. Ягодный рожок. И день бесцветный. Как остатки жизни в дрожащих руках. Последняя песня звенит в воздухе плачем лопнувшей струны, разрывает голову, рвётся на волю переборами пронзительных нот. Верная гитара больше не ляжет в руки, но слова навсегда останутся в памяти безумного музыканта. Их в небо кричать бы… В этом только твоя вина, Если в синих глубинах сна не сплетается канитель из волшебных стихов и песен. И в реальности путь не прост — ты с небес не хватаешь звёзд, пусть и строил до неба мост — на земле не хватало места. В этой жизни, и даже вне. Ты губами поймаешь снег и укроешь одной рукой оголённую ветром душу. Ты когда-то летал. Летал и под небом, и даже над, в тёмно-синих глубинах сна — и реальности домик рушил, Чтобы вспыхнуть — и вознестись на огромных качелях ввысь И сверкающий солнца шар обнимал, как любовник, нежно. Но, обжёгшись, Упал?.. Упал, кем-то странно-ненужным став. Может, в этом твоя вина? Время кружится в вальсе снежном. Ты однажды коснулся дна за границей фантазий сна. Тихим плачем поёт струна. В этом тоже твоя вина.