Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

— Не спеши. Сосредоточься. — Нежный голос дочери Александра, хрупкой, миниатюрной Элеоноры звучал переливами нежных рождественских бубенцов. Потирая маленькие ручки, она медленно обходила Анжелину по кругу, снова и снова повторяя теоретический материал: — Твоя сила внутри тебя. Представь её маленьким тёплым шариком. Какого он цвета? — Солнце в полдень. — Едва заметно покачиваясь, сестра казалась дивной красоты змеёй, загипнотизированной мастерством бесстрашного дудочника. — Хорошо. Выпусти его. — Отойдя на несколько шагов, Нора присела на ручку кресла. — Выдохни, как воздух из лёгких. Ты в сфере. Раздувай её, как воздушный шар. Вокруг себя и дальше. До предела своих возможностей. Пусть сфера обнимает всё вокруг, запечатывает окна, укрепляет стены, льётся из твоей груди… Снова ощущая нарастающий гул, я невольно стиснула кулаки. Стоя в центре моей квартиры, Анжелина училась ставить энергетический щит. Идея казалась мне странной и безумной одновременно. В самом деле, как некая воображаемая стена может уберечь нас от, к примеру, взрыва? Показывая на примерах, Нора играючи создавала щиты вокруг тарелок, чашек и кусков торта. Будто в пуленепробиваемые сейфы упаковывала — можно в стену бросить, или ножом тыкать безрезультатно. Вот только надёжность защиты зависела от силы, так называемого резерва иного. Сейчас вы наверняка спросите, как именно он, резерв, измеряется. И это я попробую объяснить. Давайте представим энергию жидкостью. Резерв — своего рода чаша. Кому-то — грамм пятьдесят, не больше. Другие же по два литра в себе носить могут. Резерв — своего рода аккумулятор, заряд которого можно вычерпать или накопить. Тут уж, как не крути, выше головы не прыгнешь. Но ведь и жидкость может быть разной. Кому-то — вода, тогда как другому — бензин, кислота убойной концентрации или сладкий чай. Соответственно, барьер у каждого свой, и это роль далеко не последнюю играет. Вот она, классификация терминов. Резерв — количество энергии, от которого зависит длительность её использования. Барьер — слово, что используется довольно часто, и характеризует собою многие аспекты деятельности иных, заключая в себе, по сути, само обозначение их силы. А вот сила, будто у тока в физике, может быть абсолютно разной. Но, пытаясь объяснить вам то, что и сама понимаю со скрипом, я, кажется, отвлеклась. И зря. — Всё хорошо. Отлично всё. — Теперь Нора стояла на коленях подле Анжелины, обессилено опустившейся на ковёр, и нежные переливы её голоса доносились из-за волны светлых волос. — Ты просто исчерпала себя до дна. — Снова исчерпала. — Голос у Анжелины усталый, слабый, будто не она ещё минуту назад была полна свежих сил. — Сколько же можно?.. — Сколько можно, столько нужно. Ты ещё научишься рассчитывать свои силы. Думаешь, всем просто? — поднявшись рывком, протянула Анжелине раскрытую ладонь. — Вставай. Сейчас заварим чай, передохнём, и попробуем ещё один раз. Неужто ты думала, что такие колоссальные возможности даются просто так? Меланхолично пожав плечами, рыжая покачнулась. — Я устала, Нора — веришь? — устала очень. «Чабрец, мелисса, мята, сухие ягоды», — переставляя плотно закрытые баночки, я бросала в заварник всего понемногу, чтобы аромат такой как в детстве был. Улыбалась невольно, чувствуя в ладонях почти забытое тепло. Каждая травинка, каждый листочек тщательно собран, высушен и очищен. С любовью от мамы. А что я? А я погрязла в противостоянии агентств, и теперь десятки чужих барьеров заслоняют образ крохотного, уютного села. — Эй, не грусти, Криста. — Бездумно теребя в пальцах край скатерти, Анжелас пристроилась на шатком табурете. — Хочешь, возьмём Нору или Александра, и поедем? Но я головой отрицательно покачала. Не хочу нести это в дом. Не хочу, чтобы мир иных касался моей семьи. Пусть лучше живут обыкновенной жизнью без малейшей угрозы узнать то, чего и мне бы лучше не слышать. — Когда-нибудь ты научишься защищаться, ставить барьер и оберегать нас. Когда-нибудь мы забудем имя Джонатана… и отправимся. Куда захотим. Так ведь? Сжимая пальцами горячую чашку, сестра улыбалась. — Так. А потом мою квартиру снова и снова наполнял потусторонний гул, и Анжелас без сил оседала на пол. Неудачи и попытки. Попытки и неудачи. Сколько же времени пройдёт прежде, чем сила подчинится ей окончательно? А лето каталось на крышах цветных автобусов, повисало на проводах и бегало по шатким карнизам. Лето смеялось, выдыхая жару в распахнутые окна, а потом без устали играло в салки с солнечными лучами. Лёгкое, беззаботное лето. И неожиданно нагрянувшая администрация группы с прекрасным известием: «ваш отпуск закончился, господа». Это не на шутку обеспокоило Александра. Толпы фанатов, концерты, бесконечные вспышки камер. Какова вероятность того, что в подобных обстоятельствах его люди сумеют уберечь меня от пули, ножа в живот или энергетического удара? Меня захотят убить — и убьют, ведь не возможно узнать намерения каждого человека, и абсолютной защиты не бывает. Совет собрался в просторном кабинете Александра. Сидя за круглым столом, (сам он, мы с Норой и Анжелас, а так же четверо незнакомых иных), растягивая глотки, пили прохладный фруктовый сок… и молчали. — Мы можем поддерживать две иллюзии. — Голос мужчины со светлыми усами хрипловат. Кажется, говорить ему трудно. — Трудно, да. — Склонившись к моему уху, Анжелас зашептала быстро, стремясь удовлетворить ненасытное любопытство. — Юрий был ещё жив, когда Александр вызволял его из петли. Исцелить его удалось, но горло не восстановилось полностью. Даже сила иного не безгранична. — А почему он?.. — искоса рассматривая мужчину, я всем естеством ощущала, как вертятся невидимые шестерёнки сознания, сплетая самые невероятные истории чужой жизни. — Не знаю. — Пожав плечами, Анжи сделала небольшой глоток. — Из прошлого он ничего не оставил. Говорит: себя прежнего повесил на пыльном чердаке. И похоронил там же. Юрий-иной — человек новый, и жить будет иначе. — Иначе… — Я откликнулась эхом, прикрывая губы прозрачным стеклом. — Иллюзии — не выход, — произнёс Александр задумчиво, тем самым возвращая нас с сестрой к реальной проблеме. — что, если среди фанатов окажется иной, превосходящий в силе любого из нас. Станет ли он молчать о том, что солистка — пустое место? — К тому же иллюзии не поют, — веско вставила Нора, чем заслужила одобрительные кивки собравшихся. По странному стечению обстоятельств, иллюзии действительно были лишены вокальных данных притом, что человеческой речью их было наделить вполне возможно. — Создать щит для Кристины мы тоже не можем. Она — человек, и долгое воздействие навредит ей. — Отставив в сторону опустевший стакан, незнакомая женщина с идеально ровной бесцветной чёлкой подпёрла подбородок стиснутым кулаком. — Что остаётся? — Следить. Как раньше следили, — вздохнул Александр. Проскользнув сквозь широкие полосы жалюзи, яркий солнечный луч по-дружески коснулся его плеча. — Но если Джонатан проявит себя, группу посвятим. — Что за?.. — Информация дошла до меня не сразу, но, как только это случилось, я протестующее поднялась. — Группу. Мы. Посвятим, — повторил Александр с нажимом. — Так будет проще. — И как они примут всё это? — рваным жестом ладонь обвела кабинет и людей вокруг. — Смирятся? Возненавидят? — На любое сознание можно воздействовать. — тонкие ручки Элеоноры мягко усадили меня на место. — Будь покойна. Каждый из них сделает правильный выбор. — Нельзя так. Не верно это, Нора. — Опустив взгляд куда-то вниз, я принялась изучать шнуровку собственных босоножек. — Просто найдите Игоря, — выдохнула устало. — Прошу, просто найдите. Но Игорь нашёлся сам. *** «Morning Star» — серебристые буквы на загадочно-синей ткани новенькой футболки. «Morning Star» — и я улыбаюсь с огромного плаката на стене. Яркий макияж, ночной ветер чуть треплет рассыпанные по обнажённым плечам кудри, а вокруг — небо, огромная звезда мерцает за спиной. «Morning Star». Вот — другое фото — море, Анжи, Игорь… снова моя улыбка. Хитрая, таинственная чуть-чуть. Помню, как делали этот снимок и десятки других, мелькающих сейчас вокруг — на сумках, кофтах, открытках и календариках. Целая история в руках незнакомых, но таких счастливых людей, и вспышки, щелчки, камеры… — I love you, my stars! — поднимаю руку в приветственном жесте, и ощущаю десятки взглядов, устремлённых ко мне. Восторг, восхищение и радость. Как же странно чувствовать себя человеком, способным подарить кому-то такую гамму чувств, но вот я занимаю центральное место за столом, даю автографы, обнимаю восторженных подростков и смущённых парней. Вот отвечаю на вопросы, напеваю что-то, а в груди гадко скребётся ядовитый паук чёрной паранойи. Третий день мы без устали мечемся по Москве — интервью, передачи, встречи с фанатами и начинающими группами, а сегодня — автограф-сессия, и каждый невольно ощущает подкрадывающуюся со спины усталость. Диана, новый персонаж нашего маленького цирка, приковывает к себе внимание фанатов, но всё же я снова и снова слышу: «а где Игорь?», «Куда исчез гитарист?» Тему перевожу автоматически. Мы работаем без него. До тех пор, пока Марина не отыщет замену, или Александр не сумеет… но на помощь иных я уже давно не надеюсь. Мероприятие неслось пёстрой каруселью, мелькая перед глазами десятками смазывающихся в единый образ лиц, голосов, вопросов и рук, неуверенно касающихся моей одежды. Ожидаемо, людям хотелось подойти ближе. Непозволительно близко порой. А потом странно знакомые ладони сжали мои предплечья, и бархатистый голос растерянно, устало выдохнул в ухо: — Моя прекрасная незнакомка, здравствуй. На какое-то мгновение я растерялась. Тупо смотрела в печальные глаза цвета тёмного гагата*, и изо всех сил пыталась вспомнить имя этого человека. Наверное, подобное случалось с каждым из вас. Будто память отключается, не позволяя заглянуть в свои недра, а потом выстреливает залпом ярких, реалистичных картин недавнего прошлого. — Луи? — опустив голову, попыталась отступить на шаг назад, но в спину больно врезался угол высокого стола. — Я думала, ты… дома. — У дяди здесь были некоторые партнёры. — Лишь сейчас я заметила Оскара. Подбрасывая на ладони купленную, видимо, для забавы ручку с логотипом моей группы, он пристроился у стены, держась подальше от внимательных глаз больших чёрных камер. — Дела закончить хотим. Да и, к тому же, нам обоим нужно отвлечься. Хотя… давай не будем вести такие разговоры на твоей работе. Я вообще не думал, что нас сюда занесёт. Шли-шли, да и на огонёк заглянули — представляешь? В больших городах не увидеть звёзд. Маленькие, едва мерцающие огоньки, они умирают в бездушном свете оранжевых фонарей, газовых ламп и неоновых вывесок. Даже небо кажется багровым, розовым и красновато-коричневым иногда. Неестественным, словно перевёрнутый над человечеством купол синтетического пластика. А ещё воздух здесь тяжёлый, словно дышишь густым, грязно-бурым смогом с сизыми табачными кольцами и синеватым шлейфом из тысяч выхлопных труб. Такова атмосфера больших городов. Но кто её замечает? Лишь тот, кто полной грудью вдыхал свежесть хвойных лесов, умывался хрустально-чистым ветром и с головой окунался в купель золотого солнца. Сантименты, да. Вот только о чём ещё думать, быстрым шагом пересекая оживлённый проспект? Автограф-сессия закрылась полчаса назад. Усталые, лучи моей звезды расползались по домам, Анжелас буквально растворилась в воздухе, отправившись на полигон с Александром и Норой, а я, гонимая любопытством, спешила в крохотную забегаловку, где, развалившись за круглым столом, два абсолютно полярных ливийца смаковали однозначно паршивый кофе. — Даме — ваших помоев за мой счёт, — властно взмахнул рукой Луи, и тотчас неуклюже пошатнулся на высоком барном стуле. — Эспрессо, пожалуйста, — тихо улыбнулась я. — И сахара, если можно, половину. — Процокав по светлому кафелю высокими каблуками, устало бросила сумочку на соседний столик. — И давно вы, Оскар, здесь отвлекаетесь от проблем? — В Москве дней пять. — Взъерошив пальцами золотисто-каштановую шевелюру, он метко бросил опустевший стаканчик в стоящую у входа урну. — А в этой дыре минут пятнадцать, наверное. — Но, кажется, Луи этого хватило. — Зашумел автомат, и хрупкая девушка в голубом переднике махнула мне рукой, с укором глядя на черноглазого ливийца. Лишь сейчас я поняла: на дне его посуды плещется ну никак не кофе. Но что изменить могла? — Знаешь, его понять можно, — коснулся моего плеча Оскар, предлагая перебраться в противоположный от родственника угол. — Он потерял всех разом. — У него есть тётя, Дамир и ты, — здраво возразила я. — В конце концов, Райхана ведь жива?.. — Жива, да. — Вынув из моего стакана пластмассовую мешалку, собеседник зачем-то принялся её ломать. — Нашлась даже. Представляешь? В Швейцарии — как добралась только? — помрачнел. — Возвращаться, правда, отказывается. Даже на похороны не прилетела. — А ты бы смог? — Сбежать или вернуться? — склонив голову, бросил в сторону косой взгляд. — Не знаю, Кристина. Никогда женщиной не был. Тем более, женщиной в таком положении. Незавидном весьма. — Незавидном, — откликнулась эхом, а потом, потянувшись, изо всех сил сжала неожиданно тонкое запястье. — То, что сегодня происходит с Луи, повториться больше не должно — ты лично проследишь за этим — слышишь? — Не дожидаясь кивка, чуть встряхнула мужскую руку. — Вашим законодательством подобное запрещено. Он ведь просто домой вернуться не сможет. — Он и не собирается. — Пожав плечами, собеседник осторожно высвободился из моей хватки. — А я — не нянька, Кристина, понимаешь? Он — взрослый мальчик. На пару мгновений повисло молчание. До закрытия безымянной забегаловки оставалось несколько минут, и посетителей, кроме нас, не было. Лишь востроносая девушка-бармен едва не шевелила ушами за стойкой. Типичная сплетница. И отчего-то ужасно хочется чем-нибудь в неё запустить. — Одного «взрослого мальчика» я так уже потеряла. — Голову опустила низко, пряча глаза. — Это — веришь? — больно. А ничего не предпринять — больней стократ. Сказать хотелось больше, гораздо больше, но, одним глотком влив в себя остатки мерзкого напитка, я быстрым шагом направилась к стеклянной двери. Осточертели мужчины. Перегар осточертел, и огромный город, душащий в тисках неоновой ночи, осточертел тоже. А винить кого? — некого. Просто, куда не поткнись, кому-то паршиво и, даже если моей в том вины нет, я всё равно чувствую себя причастной. *** Иногда он ощущал себя псом, полицейской ищейкой, бросившейся по следу, охотничьей гончей, почуявшей свежую кровь. Напряжённый, натянутый, будто тетива лука, тонул в образах, захлёбывался чужой волей, и из последних сил цеплялся за спасительные остатки самообладания. «Нельзя так. Так нельзя!» — кричал самому себе, но ничего не слышал. У самого сердца невыносимым жаром пылал тяжёлый боевой нож. Казалось, он поёт, казалось, именно он сводит с ума, требуя, навязывая, принуждая: «Убей. Убей… Убей!» Этот вечер был особенным. Давящий, наполненный душным городским смогом, он гнал Игоря, заставляя плутать в сплетениях узких улиц. Всё внутри ликовало. Всё внутри предчувствовало скорую развязку, и даже невыносимая усталость отступила в тень вместе с изнуряющим тело голодом. Игорь готов ко всему. Игорь полон сил. Сегодня всё закончится. Раз и на всегда. А потом он вдруг неожиданно для самого себя замер в центре оживлённого проспекта. Вдох, выдох… деваха в наушниках выпускает в лицо струйку сигаретного дыма, и безумный музыкант сглатывает ком подступившей к горлу тошноты. Зачем он здесь? Почему? Цокот каблучков, звон колокольчика, стук закрывающейся стеклянной двери… Он видел эту девушку гордой, видел счастливой, плачущей видел порой. Он помнил, какой страх может плескаться в её огромных зелёных глазах. Он так хотел уберечь её от всех опасностей огромного мира. Хотел. Давно. А сейчас пошатывающейся тенью шёл след в след, сжимая вмиг заледеневшими пальцами невыносимо горячую рукоять. *** Город чадил и кашлял, Город сбивался комом. Небо сверлили башни — Небо смеялось стоном. Люди спешили в норы — Люди теряли силы; Этот безумный город Дымом дышать учили. Город — седой астматик В ярком наряде хиппи. Город меняет карты. Город смеётся с хрипом… Город уйдёт однажды. Город устал и болен. Стены домов бумажных Город сбивает комом. *** Беда не приходит одна. Собираясь погулять, она всегда захватывает с собой подружек. Беда не пунктуальна и не корректна — нагрянет без приглашения, а потом уйдёт по-английски. Но порой и взашей гнать нужно, ведь может неожиданно оказаться, что твои душа, сердце и уютный диван облюбованы и заняты навязчивой гостьей. А самому куда? Или уходить, или бодаться за собственное имущество с навязчивым квартирантом. Мои беды, кажется, скоро станут сожительницами. Угол им выделить, что ли? Улыбка получалось корявой. Из последних сил переставляя уставшие ноги, я всеми силами отметала прочь образ огромных чёрных глаз с болью, плещущей через край. Выходило на троечку, но разве могло быть иначе? Попробуйте сказать себе: «не думай о разбитом зеркале. Не думай». А теперь позвольте-ка с одного раза угадаю: что навязчиво крутится в ваших мыслях? Вот-вот. И со мной не иначе. Уж так он, человеческий мозг, устроен. Вдруг невыносимое ощущение чьего-то присутствия за спиной привело сознание в состояние девственной пустоты. Появилось, и пропало так же неожиданно, исчезло, захлебнувшись гулом пронёсшегося справа байка. Шаг — возвратилось вновь. На один лишь миг. Со мной ли сейчас люди Александра, или всё же что-то не так? Должна ли я нажимать кнопку экстренного вызова? Без паники, Криста. Вокруг десятки людей. Это просто усталость. Это лишь паранойя. Так ведь? А потом оживлённый тротуар сменился узким проулком, десятки ламп — одиноким фонарём где-то вдалеке, и хриплый, усталый голос выдохнул в спину резкое: — Остановись, Кристина. *** Он чувствовал, как опускаются руки. Он ощущал лёгкую женскую ладошку на своём плече. Как же невыносимо больно осознавать: аловолосая ведьма здесь, рядом, и выверенные жесты её длинных пальцев правят безумный спектакль вечерних теней. А в нескольких шагах напротив Кристина застыла изваянием. Вид измождённый, усталый, и даже яркий макияж не способен это скрыть. Колени дрожат, но от страха или неудобной обуви — не понять. Пока в глаза не всмотришься. Огромные, зелёные, с золотыми бликами в глубине. В них узнавание горит, отчаянье пожаром пылает. В них — смятение и паника. В них — вся его никчемная жизнь. — Игорь?.. Игорь, ты… — Он не сразу понимает, к чему прикован её взгляд. — Прошу тебя, опусти нож… «Убей!» — бьётся в голове, и гитарист мучительно медленно делает шаг вперёд. — Как ты посмела вернуться в Москву? — Ещё шаг — рукоять жжёт ладонь, и Игорю кажется: плоть прогорела насквозь. — Игорь! Игорь… — Кристина отступает. Выставляет руки инстинктивно. Тонкие, нежные руки. В одной — аккуратный клатч, на запястье другой — браслет с виноградными лозами. Его подарок. Такой давний, а она помнит. Или нет? *** Невидимый в темноте осколок стекла жалобно хрустнул под каблуком. За ним ещё один, и ещё… Я пыталась защититься так, как могла, как умела. От страха хотелось кричать, разрывать горло нечеловеческими возгласами, но с губ слетал лишь лепет. Жалкий детский лепет: «Игорь… Игорь, прошу…» О чём я думала, отказываясь идти на тренировку с Анжелас? Чем рассуждала, сворачивая в опасную, подлую тьму? Но могла ли я знать, предчувствовать? Ждала ли беды? Она приходит без приглашения. Он исхудал. Футболка с ярким принтом весела грязным мешком, из коротких рукавов которого угрожающе тянулись исцарапанные, сухие руки. Лишь мышцы бугрились, как прежде, и казалось, бледная бумага тонкой кожи вот-вот лопнет, выпуская на волю остатки былых сил. А ведь ещё час назад этот человек улыбался со стен, смеялся на футболках и хрипловато, чувственно пел из чёрных кубов больших колонок. Ещё час назад этот человек жил для меня вещами. Жил в записях, картинках, в памяти жил… И умер сейчас. Умер, как образ. Умер сам, оставляя бесполезное тело, подчинённое воле Джонатана Диккенса. Есть ли в этой марионетке что-то от моего прежнего Игоря, от моего никогда не унывавшего гитариста? Но он хотя бы был трезв. Душный запах давно не знавшего чистоты тела не смешивался с горьковато-кислым, до невыносимого омерзительным перегаром. Дыхание — в лицо. — Прости, Кристина. — Голос слишком близко. И нож. — Это — тот самый нож? — отступаю в последний раз, и кажется: оживаю. Кнопка экстренного вызова под пальцами. Лишь нажать… На плечи наваливается тяжесть и из моего горла вырывается сдавленный, тихий писк. Страшно. Господи, я хочу жить! Увернувшись, чувствую, как подламывается тонкий каблук, и, будто в замедленной съёмке, оседаю на неровный асфальт. Это даёт ещё секунду жизни. Игорь пошатывается, заслоняя тёмным силуэтом свет одинокого фонаря. Этот бой — не со мной. Это — сражение собственной сути с чужой волей. Вот только Игорю в нём победителем не быть. — Да. — Глядя на лезвие у глаз, Игорь медленно склоняется к моему поверженному телу. — Нож — тот. Зря подобрал — права ты была. — Но не утопил. Не выбросил. — Осколки врезаются в спину, разрывая тонкую ткань блузы, и я отчаянно ёрзаю, пытаясь подняться. — Да десятки, сотни раз. В реку швырял, в люки и урны. А потом просыпался, а он — в ладони. — Безумный, хриплый голос снизился до шёпота. — Он всегда возвращается. Всегда! Я пил. Я заливал чужие мысли, а мне приказывали. Из меня делали куколку. Только, когда пьян был, не подчинялся никому, но тебе был не нужен. — Глядя в заросшее тёмной бородой лицо, я старательно сучила ногами, пытаясь сбросить ставшие балластом туфли. — Они хотели, чтобы ты из жизни ушла. От моих рук! Они делали со мной… всё делали. Когда-то я просто не смог пить. И умер. Умер! Вот оно, внушение. Медленно приподнимаясь на локтях, я всем естеством ощущала, как бурлит в груди горячая, неудержимая ярость. Иные обещали мне защиту, но ничего не делают. Одни иные клялись, что найдут Игоря, а другие превратили его в ничто. Понятно, почему он не смог пить. Алкоголь — защита от любых воздействий. Мозгу в угаре своей воли не навязать. Зато можно изменить процессы организма. Я видела, как Александр практикует «кодирование на энергетическом уровне». Вместо тока — собственная сила, и человек капли в рот не возьмёт. Мучиться будет, с ума сходить и выворачиваться наизнанку, но больше никогда не опьянеет. Эмоции прибавили сил. Обида и жалость к Игорю — воли жить. Проклятые стёкла оставили узкие порезы на ладонях, когда я одним рывком бросила тело в шаткую вертикаль. Тотчас метнулась в сторону. Нужно только до поворота добежать, а там — огни, машины, люди… Что-то невидимое, жёсткое хлестнуло по ногам. Земля в лицо бросилась, и я в который раз за этот вечер приняла удар на изнывающие от боли руки. Перевернулась по-пластунски. Меня ударили нитью силы. Значит Игорь — иной? Сомнения сгрудились в голове, проводя спешный конгресс, и через миг дружным хором уставились туда, где тьма казалась особенно густой. Из неприметного закоулка единственно достойной почестей королевой выплывала она, аловолосая ведьма в коротком платье. Интересно, почему эта женщина появляется в тот миг, когда я безмятежно покоюсь в каком-нибудь грязном углу? Совпадение ли, или просто её расчёт? Улыбалась сквозь боль. Не знаю, почему улыбалась. Может из-за того, что мне очень не хотелось быть перед нею слабой? А Игорь казался покорным псом. Не скулил, но миг, и, подумалось, руки лизать бросится, в ноги падать. Вот только Алина брезгливо выставляет руку, держа дистанцию. — Хороший мальчик. Молодец. Дела закончишь, и свободен. — А макияж у неё, оказывается, превосходный. И зубы идеально ровные. Не то, что мои. Вон, скалится как. — Ну же, убей. И он без сомнений идёт ко мне. А сил отползать не осталось. Лёжа и глядя в небо, я продолжаю глупо улыбаться. Слишком отчётливо вижу нож. Достойное оружие. Сколько ударов понадобится на то, чтобы я перестала дышать? Каков мой порог боли? *** О эти глаза! Эти непередаваемо огромные, невозможно прекрасные и выразительные до боли. Как же проникновенно они могут смотреть. С какой обречённостью и жалостью. Жалостью не к своей обладательнице, но к нему, убийце с боевым ножом, потерявшему человеческий облик существу с пустым взглядом. Игорю казалось: тело ему не принадлежит. Руки, ноги, голова — всё двигалось как бы через силу. Словно заржавевший механизм. Девушка на земле не шевелилась, и он присел рядом. Слегка ныла скула — в пылу краткой схватки за жизнь Кристина сама не заметила, какой силы удар нанесла острым локтем. Но он не острее его ножа. За спиной карающим ангелом возвышалась аловолосая ведьма. Ждала, сложив руки на груди и отрешённо, как бы со скукой, улыбалась. Игорю не хотелось на неё смотреть. Вдох, стиснутые до скрипа зубы — рука возносится вверх… — Мне не будет больно? — Кристина непроизвольно жмурит глаза. По гладкому лбу, размывая тщательно наложенный слой макияжа, скатываются капли пота. «Что ты делаешь, Игорь?» — слова отрезвляют. Голос, образы… Они целовались на съёмках, а потом кричали каждому, что друзья. Они пели дуэтом, держась за руки. А теперь она распласталась на грязном асфальте. Что он делает? Боги, что? Захотелось уйти. Отбросить нож, подхватить обмякшее тело и бежать из последних сил. Но алая ведьма улыбается за спиной. Игорю не оставили выбора. Если только не?.. *** Я не знаю, каким отчаянным порывом был тот рывок. Просто в тот миг, когда взгляд Игоря неожиданно прояснился, мне особенно сильно захотелось жить. Конечно же, я помнила о Смирновой. Я даже видела её улыбку. Безумную улыбку, будто ведьма смотрела лучшую из комедий. Но что могла поделать с самой собой? Села с хрипом. Расставила руки, и врезалась лбом точнёхонько в яркий принт на замызганной футболке. На том везение себя и исчерпало. Как подняться на ноги, если они, ватные, противятся любой из твоих попыток? Вот я и не смогла. А потом время закончилось. Невероятной тяжестью Игорь навалился сверху, распластывая по твёрдой земле. Голова закружилась от ударившей в нос вони. Кашляя, я барахталась, словно безумная. Оказалась сверху, снизу — и получила мощный удар в лицо. Растрёпанный Игорь нависал сверху. Нож сверкал, стремясь к моему животу. С губ сам собой сорвался неясный мышиный писк, я зажмурилась… …И хриплый мужской стон разорвал наполненный смогом вечер. Что-то густое и горячее лилось в будто нарочно подставленные ладони. Что-то… Неужто — кровь? *** Он не чувствовал боли. С маниакальным упорством сжимая раскалённую рукоять, Игорь откидывался вбок, боясь придавить Кристину и покалечить. В тот миг, когда ему не осталось ровным счётом ничего, он сам умер, ушёл, растворившись в цвете прекрасного хризолита. Добить конвульсивно двигающееся тело — что может быть проще? Если нож желает пронзить чью-то плоть, быть посему. Но люди должны слышать нежные переливы волшебного голоса. Люди должны видеть эту невероятную женщину живой. А он, Игорь, будет вспарывать артерию острой сталью, и смеяться в лицо аловолосой. До последнего вздоха. Сколько осталось их? *** Я кричала, выла на одной ноте, силясь заслониться от образа решительного взгляда, смыть с рук горячие, липкие сгустки и забыть. Забыть навсегда! Но Игорь смеялся, хрипел и кашлял. Игорь поднимал ладонь, что-то искал бесцельно… и кровь (его кровь) щедрым потоком лилась на шершавый, истоптанный сотнями ног асфальт. Слёзы катились по щекам, кулаки остервенело били судорожно поднимающуюся грудь, а гитарист (мой чёртов гитарист) улыбался. И умирал за меня. Две у него было теперь улыбки. Одна — на лице, а вторая — на шее, ниже. Он ушёл быстро. Мгновение — и застыл навсегда. Как же странно было осознавать: человек лежит рядом, тёплый, мягкий ещё, но в тёмной подворотне его уже нет. Нас всего двое. Алина и я. Истерика отступает, но горло продолжают сжимать тиски. Энергетическая удавка душит. Смирнова не позволит себе проиграть. А я? И вот наконец клавиша экстренного вызова качнулась под пальцами. Вот только, казалось, поздно. Сколько мозг проживёт без воздуха? А сколько лететь иным? Алина молчала. Молчала и я — сжатое горло просто не давало говорить. Молнии метали глаза. Но я не умею убивать взглядом. А потом кто-то высокий и тёмный метнулся из-за угла. Вскрикнув, Смирнова повалилась набок — алые волосы устлали осколки и грязь. Почувствовав минутную свободу, я сделала хриплый, болезненный вздох. Незнакомая тень и алая молния мерцали, то исчезая, то появляясь вновь — так проходил энергетический бой. А меня покидали силы. Смутно помню, как чьи-то горячие руки касались лба. — Вам нужно уходить, девушка. — Мягко шептал незнакомый голос по-английски, и я осознавала, что никогда раньше не слышала таких голосов. — За мной придут, — лепетала непослушными губами по-русски. Руки исчезали. Кем бы ни был незнакомец, он спас мне жизнь. Вот только не сумел помочь Игорю, и уходил, исчезал спешно, заслышав топот десятка ног. «Боже, надеюсь, это Александр, а не простые люди!»