Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

— Ну тише, тише… В глаза смотри, Кристина, в глаза. — Сжав пальцами подбородок, Эдгар — коротко стриженный парень с высоким лбом — заточил мою голову в упругий силовой кокон, не позволяя опустить взгляд. — Руки вперёд вытяни. Замри. О господи! Нора, здесь осколки. Достать бы. И обработать, как следует. С трупом что? — Игорь… — попытавшись вырваться, пролепетала я, но к энергетическим путам присоединились мягкие девичьи ладони. — Мертвее мёртвых, — звенел колокольчик Эдгару в ответ. — Юрий уберёт. Это ведь её искомый гитарист? — И уже мне, перехватывая запястья неожиданно властным жестом. — Кристина, сейчас ты зажмуришься и доверишься мне. — Я не… — лепечу, лишь теперь переживая заторможенность подступившего шока. — Плевать, Нора. Хуже, чем есть, не сделаем. Мягко обняв меня за талию, иная раздражённо на брата цыкнула — и началось нечто несусветное. Все иные умеют летать. Я уже не раз переживала это чувство на своей шкуре, но лишь сейчас, из какого-то странного упорства не послушав действительно полезный совет поняла, насколько это противоестественно для меня, обыкновенного человека, рождённого ползать по твёрдой земной коре. Меня держали женские руки. Меня, обмякшую, плотно обвивали нити упругой силы. А внизу — сотни метров свободного падения, и всё плывёт, кружится, ветер свистит в ушах, грудь сжимается, будто я мчусь на огромной качели до самых далёких звёзд. На какое-то ничтожное мгновение мозг разрывает неконтролируемая паника. Ужас сковывает руки, и извергается наружу сквозь непроизвольно распахнувшийся рот. Тугая волна неожиданно ледяного воздуха тотчас вторгается в горло, и я задыхаюсь, давясь собственным сдавленным криком. Ночь накрывает лицо густым чёрным тюлем. Тело, уставшее от бесконечных потрясений, скользит куда-то в сторону и вниз, сознание мерцает, дёргается — и меркнет. Занавес. Сон. — Как ты мог?! Александр, как ты мог?! — У меня мало людей, Анжелина. — Исполненный спокойствия голос Александра не казался живым. — И ты её бросил! Вы её бросили! А если бы она умерла? Если бы я потеряла её по вашей вине?! «Ну тише, рыжая, тише», — слабо пошевелила пальцами я, пытаясь думать как можно громче. Вдруг до сестры достучусь? В голове размеренно плескалась манная каша. Беленькая такая, жиденькая, с периодически проплывающими где-то в стороне крупинками мелких мыслей. Ладони сжимало что-то тёплое и мягкое. Мелкие ранки слегка пощипывало — наверное, кто-то успел перевязать пострадавшие руки. — Кристина, эй, слышишь? — колокольчик-Нора справа переливами заботы чарует. — Хочешь пить? Разомкнув потрескавшиеся губы, прохрипела что-то невнятное. Горло действительно пересохло, словно я — изможденный путник, проведший несколько дней в песчаных объятьях раскалённой пустыни. — Ты не спрашивай. — Шаги, и голос Александра звучит совсем рядом. — Платок водой смочи. Сейчас — несколько капель. Потом — полстакана. — Но организм обезвожен…. — звон стекла, вожделенный плеск и возмущённый голос Элеоноры немного поодаль. — В том-то и дело, — хмыкнул Александр в ответ. Уголок влажной ткани коснулся губ. Сглотнув, я благодарно моргнула. «Где мы?» — подумала изо всех сил, но ответа не получила. Наверное, видя моё состояние, никто не рисковал соваться в побитое обстоятельствами сознание. Быть может, оно и к лучшему. Глаза не хотелось открывать полностью. Лёжа на узком, мягком диване, я чувствовала, как он равномерно покачивается под спиной, и, благодарная, постепенно погружалась в этот убаюкивающий ритм. Будто на надувном матрасе в океане. Приятно, умиротворяюще, хорошо. А в воздухе — запах кофе и жаренного миндаля. Ну никак с тёплым курортом не вяжется. Хотя обоняние радует. Пусть остаётся, пожалуй, со мной. Покачнувшись ещё несколько раз, диван вдруг остановился. Мысли, вольготно расположившиеся у берегов бесконечного блаженства, неторопливо поплыли в другую сторону. Анжи волнуется. А Игорь? Где сейчас он. Где его… тело? Дышу глубоко, заполняя лёгкие пряным, уютным ароматом. «Не надо, Криста, — убеждаю себя саму. — Ты устала. Спи». В тот миг, когда глаза мои окончательно распахнулись, за окнами центрального офиса Александра занимался карминово-красный закат. От долгого сна в одной позе тело почти потеряло способность двигаться, и любая попытка вызывала неприятное покалыванье под кожей. Кабинет опустел. Не без труда приподнявшись на локтях, я окинула помещение внимательным взглядом — стол, стулья, цветочный горшок в углу, мёртвые прямоугольники ламп на потолке. А что, собственно, ищу? Туфли обнаружились под диваном. Маленькие, аккуратные балетки, не имеющие ничего общего с орудием пыток, навсегда оставшемся на полпути к моему дому. Тряхнув головой, отмела мысли. Обулась. Дальше что? Стакан сока и золотистые тосты — на прозрачном стеклянном столике у окна. Протянув руку, будто на плёнку натыкаюсь. Осознание того, что это — щит, приходит вместе со статическим электричеством, бегущим вверх по запястью. Чужая энергия сливается с кожей, не оставляя следов, и я невольно улыбаюсь. Кто-то позаботился о том, чтобы тосты остались тёплыми, хрустящими, и не раскисли от щедрого слоя джема. Ещё и стеклянный стакан прохладным оставили, словно сок вынули из холодильника минуту назад. Приятное чувство свежести. И как в подобное можно верить? — Просто ешь, — посоветовал нарочито весёлый голос Анжелины из-за спины. — Как ты, Криста? Напугала нас очень. Ну разве можно так? — Нельзя. — Покорно склонив голову, я подтащила к окну лёгкое, обитое кожей кресло. Низкий стеклянный столик оказался шатким и неудобным, из-за чего блюдо пришлось ставить на колени, а стакан просто держать в руке. — Ты прости, Анжелас. Заставила тебя волноваться. Отбросив с лица кудрявую рыжую прядь, Анжи поморщилась. Тёмные круги под глазами выдавали, насколько она устала. — Игоря считают пропавшим без вести. Мы… похоронили его… за городом. Там не найдут. Не хотелось людям… тело подбрасывать, огласку давать. Ты, наверное, осудишь? Бездумно глотая маленькие кусочки ароматного хлеба, я молчала. Кивнула, лишь опустив пустой стакан на гладкое стекло. — Быть может, вы правы. Только вот… — …больно? — откинувшись на мою подушку, сестра сложила руки на груди. — Мне, знаешь, тоже. Это ведь не с тебя началось. И не тобою должно закончиться. — Значит у нас длинный список жертв? — Улыбка вышла кривой, наигранной, и не задержалась на губах долго. — Только Смирнова и Джонатан, — слабым эхом откликнулась Анжелина. — Но и это, поверь, немало. *** И всё-таки я сдалась, пала, не выдержав натиска стремительных событий. Бегство моё было позорным, но от того не менее радостным. Вы когда-нибудь чувствовали щемящее счастье, то самое, от которого так болезненно сжимается крохотный клубочек печали в ямочке у ключиц, и безумно хочется плакать? Вы когда-нибудь улыбались сквозь тёмный смерч разрывающих изнутри эмоций? А я пыталась залить чёрную краску белой. Смешивала, роняла кисть, и снова черпала до безумия нужный цвет. Хочу без серых тонов. Хочу так, чтобы слепило снегом под полуденными лучами зимнего солнышка, подвенечным платьем сияло, жемчугом из ладоней в изумрудную траву сыпалось. Беззаботность — горю взамен. И никак не иначе. — Ты уж вообще нас с отцом бросила, — хмурила брови мама, а я, как в детстве, зачарованно следила за широким потоком тёплого ещё молока. Вот как у неё получается попадать прямо из ведра в маленькую прозрачную чашку? Наверное этот фокус я никогда повторить не сумею. — Ну прости, мам, — тяну жалобно, а потом двумя руками принимаю головокружительно пахнущее молоко. — А пирожки ещё остались? — спрашиваю в промежутках между жадными глотками. Не выдержав, мама смеётся в покрытую сетью морщинок ладонь. — Со вчера-то? — откидывает угол клетчатого полотенца, заглядывая в большую железную миску, именуемую нами не иначе, как маленький таз, и качает головой. — С вишнями последний Анжелина стащила. А вот яблочная сиротинушка, видимо, никому, кроме тебя, не потребуется. — Сиротинушка, говоришь? Так я её быстро… — опустив руку, погладила жалобно урчащий живот, — усыновлю. У меня такие органы опеки… — Смотри, дочь, как бы штат не разросся, — поддразнила мама, протягивая золотистую выпечку. — Знаешь, как увольнять потом трудно? — У-во-лю, — счастливо прочавкала в ответ я. Но в душе всё ещё бушевал шторм. Вот уже сутки, как мы с Анжелиной отдыхаем в моём родном селе и, казалось бы, лето, солнце, река совсем близко — живи, да радуйся, вот только уж очень неожиданным стал наш побег. Просто, проснувшись ярким солнечным утром, мы независимо друг от друга осознали: больше так не протянем. Смерть Игоря, Джонатан, агентства — это сведёт с ума. Переглянувшись, заключили: берём тайм-аут. Тем более, что той злополучной ночью, когда моя жизнь в очередной раз повисла на волоске, Анжелина сумела перебодать Юрия в энергетической дуэли, а значит не совсем уж без защиты едем. Сказано — сделано. Звонок Марине, один на двоих чемодан, вокзал, билет, электричка — и здравствуйте, мои родные белёные домики; здравствуйте, сладкие мамины пирожки! Привет, детство! Сиесту устроили у реки. Развалившись в раскладном шезлонге, Анжелас томно потягивала охлаждённый компот, а я с абсолютно серьёзным выражением лица бросала мелкие камешки в блестящую на солнце воду. Интересно ведь, какой сколько раз отскочит. — Фигнёй маешься? — Покинув насиженное местечко, сестрица примостила своё бренное седалище подле моей королевской попы. Недолго думая, схватила серый угловатый камень. Будто насмехаясь, он тотчас исчез под водой, за что обиженным взглядом почему-то была награждена я. — Опыта тебе, — констатировала, — не хватает. — А через миг округлила глаза, наблюдая, как целая горсть разнокалиберной гальки отплясывает над рекой заводную румбу. — Мухлюешь! — уличила, пытаясь повалить нахалку на бок. — Силой своей мухлюешь! А ежли я? Но, показав длинный розовый язык, Анжелас продолжила выпендриваться — и взвизгнула, неожиданно для себя оказавшись в воде по самую макушку. Дёрнулась, булькнула возмущённо, и, не меняя позы, одним лишь мысленным усилием переместилась на берег, грустно отжимая ставший мокрой тряпкой сарафан. Секунд десять мы просто смотрели друг на друга, а потом, возопив обиженным в лучших чувствах павлином, я метнулась куда подальше, осознав: сейчас кого-то будут бить больно. Вот только изловят пускай. Изловили, и попытались утопить. Три раза. Барахтаясь в нашей мелководной речушке, я наконец сумела сбросить с плеч глыбу давящих, гнетущих проблем. А быть может, это её осколки весело плясали над водной гладью? Коли так, пускай плывут, окаянные. Даже, если ненадолго, даже, если из последних сил, я хочу расправить крылья. В конце концов, мне всего девятнадцать лет, а я хвост повесила. Мы ещё повоюем, Диккенс! Слышишь? — Мы повоюем!