Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Отчего-то став полынно-горьким, Август вынул скрипку меланхолии, Солнце опустил в ладони кротко, Словно лету длиться не позволили, И присел за городом устало, Ожидая грустного прощания. Видно, что-то осень нашептала Самым первым бархатным дыханием. *** Лето отступило неожиданно — шагнуло в тень, прикрываясь пологом тяжёлых серых туч, вздохнуло пряной прохладой ветра и опало вниз, оставшись увядшим цветком в ворохе уныло желтеющих листьев. Лето ушло по-английски, впопыхах бросив последнюю декаду августа влажным глазам тихо подкравшейся осени, и люди ощутили вдруг, как зябкой дрожью по спинам пробегает её безразличный взгляд. Люди прятали руки и плечи, покупали горячий кофе и мягкие пончики, люди просили тепла, искали его, звали, не зная, что само солнце устало от зноя, а десять дней забыты, как почти пустой чемодан. Их найдут. Найдут обязательно, обнимут, приголубят, но не согреют, не возвратят — дождями умоют, слезами напоят и проводят в густой туман безликого сентября. Один за одним, один за одним. Сколько осталось? Четыре? Два? Мы молчали. Опустившись на корточки, я прижимала ладонь к земле, отдавая немую дань тому, чей путь навсегда закончился здесь. Лучи звезды отступили на шаг, оставляя пространство, позволяя вздохнуть, но всё же были рядом. Каждый думал о своём, каждый ещё раз оглядывался в недавнее прошлое, переосмысливая, вздыхая запоздало, беззвучно прося простить. А ветер бережно пересчитывал зелёные листья, и они шептали что-то неясное, мелодичное, простое. Проглядывая сквозь них, небо щурило проникновенно-серые глаза. До боли знакомые, понимающие, родные. — Ну хватит, Криста. — Тонкие пальцы сжимают плечо, помогая вынырнуть из вязкого оцепенения, и бесшумно подошедшая Амалия улыбается — одновременно грустно и светло. — Пережила всё снова, да? Кивнув, смущённо смахиваю с ресниц тяжёлые крупные капли. — Пожалуй, — отвечаю тихо, невпопад. — Пора? — Пора, — голос Самойловой эхом, и крепкая рука светловолосой барабанщицы сжимает предплечье, помогая подняться. Молчание обнимает нас вновь, вливаясь в уши зыбким спокойствием, усталым умиротворением, печалью. Под ногами шуршит влажная от утреннего дождя листва, где-то жалобно пищит невидимая птичка, а «Morning Star» медленной цепочкой покидает неприметную полянку. Покидает, чтобы не возвращаться вновь. Каждый из нас ощутил горечь потери. Тёмная, едкая, густая — она влилась в пустоту, сменив недосказанность единственно-возможной правдой: Игорь ушёл несломленным, сильным. Ушёл вместо любого из тех, кто сегодня склонял голову у тонкой берёзы. Ушёл, унося с собой малую часть каждого. А что взамен?.. Лишь сидя в приятно пахнущем салоне Порше, я смогла окончательно прийти в себя. За окнами бесконечной вереницей сменялись дома и перекрёстки пригорода, рядом дремала Диана, да и меня непреодолимо клонило в сон. Что ж, не стану противиться. В конце концов, на переднем сидении нервно вращает мобильный в пальцах надёжная Амалия, да и таксист ждать не станет — разбудит, когда нужно, наверняка. Закрыв глаза, вздохнула. Полторы недели минуло с того дня, что стал последним для москвичей, отдыхавших на залитом солнцем пляже. Полторы недели. А что же изменилось для нас, мчащихся друг за другом в украшенных яркими шашечками такси? *** Я чувствовала напряжение. Холодной проволочной сетью оно накрыло студию, оплело каждого, скрепляя на запястьях острые кандалы, и теперь коварной змеёй усиливало хватку, неизбежной инъекцией вводя в незащищённые сердца суеверный страх. Каждый из моих ребят бронёй молчания с головы до пят укутался, и лишь глазами огромными настороженно сверкал: что Дети Солнца устроят на этот раз? Впервые мне было неуютно здесь. Оглядываясь по сторонам, я изо всех сил пыталась найти слова, но лишь беззвучно шептала не имеющие смысла фразы: «они… безопасны. Всё… проще». — Ну… пожалуй, начнём? — произнесла, будто белый флаг капитуляции выбросила, и двумя руками стиснула микрофон, показавшийся невыносимо тяжёлым. Песня без души — не песня вовсе. Так, набор слов да нот, построенных в строгом порядке неумолимым метрономом сильных и слабых долей. И музыка умирает в бесполезности бессмысленного действа, и любимая работа становится непосильным ярмом. Но я не хотела так. Не хотела и, неожиданно оборвав припев, бросила на стол распечатанные утром ноты. — Нужно поговорить. — Безапелляционно. Выстрелом. И поочерёдно пронзила взглядом каждое из недружелюбно насупленных лиц. — Так мы работать не будем. Или сейчас расставляем все точки над «i», или благодарим Аниту и разбегаемся навсегда. — Криста, — поднялся было Антон, но я раздражённо махнула рукой, вежливо предлагая ему заткнуться. Странная ярость бушевала в душе. В самом деле — своих ребят я понять могу, но «Неотразимые»… Почему волками смотрят они? — Джейк. Что изменилось с прошлой ночи? Какая муха покусала всех вас? — Малярийная, — снова подал голос мой гитарист, за что получил подзатыльник от бдительной Амалии. — Муха? — сощурившись, медленно поднялась с места Кэт. Дёрнула кистью, и в центре студии возник полноценный Эдгар, подёрнулся рябью тотчас — все мы выдохнули, с трудом осознавая: это — лишь морок. Но достоверный донельзя. — Знакомьтесь, — язвительно бросила тем временем брюнетка, и глаза на миг полыхнули лазурью, вызвав в моих висках короткую вспышку тупой боли, — муха цеце. Или навозный жук? Мелкий иной, ворвавшийся к нам посреди бела дня с миссией захвата и оравой хиленьких бойцов. И знаешь, чей образ в его голове, Кристина?.. Но я не слушала. Как же так? Как же так?! Получается, в те минуты, когда мы говорили с Александром, его люди вступали в заведомо проигрышную схватку? Но зачем? Ради какой цели? Хотят выжить из города Детей Солнца? Или более того — уничтожить? Как и Смирнова, последняя встреча с которой покрылась густым пьяным дымом. Дура. Какая же я дура! — Отойдём, Джейк?! — Ты что за?.. — дёрнулась Кэт, но её брата уже тащили к выходу для того, чтобы, очутившись в прохладной тени раскидистого представителя флоры, прибить к стене разъярённым взглядом мечущих молнии глаз. — Ты говорил мне, что борешься с последствиями несдержанности своей сестры. Смерть почти двухсот человек — твоя борьба? Где гарантии, что Кэт безопасна? Как я могу быть уверена в том, что моя группа не пострадает от её сил? Как могу принять чью-то сторону? — Людей в супермаркете убил Алекс. — Голос глухой, тихий. — Где гарантия безопасности, не скажет тебе никто. Мир Иных отличается от твоего — признай это. И решай сама. — А потом он вдруг улыбнулся. — Я слежу за ними, насколько хватает сил, и до тех пор, пока не вмешиваются сторонние факторы, всё нормально. Вот только я не смогу пообещать ничего, если нападения иных продолжатся. Меня не хватит на всех, а Карл слаб. Слишком. — Вы ведь опасны, — выдохнула, успокаиваясь непроизвольно. — Необученные иные опасны вдвойне. Опасен и простой человек — нетрезвый водитель, безалаберный собаковод, маньяк с ножом… — О ножах не будем, Джейк, — перебила, и опустила взгляд. Больно. Но он не стал задавать вопросов. Просто, кивнув, продолжил: — Всё относительно. Ни в чём нельзя быть уверенным до конца — такова жизнь. Но в любом случае все мы — люди. То, что было на пляже, — случай поистине ужасающий. Это — исключение из правил. Мы все были сосредоточены на вас и Светлане. Знаешь, что малейшее воздействие убьёт её теперь? — Убьёт? — переспросила, пытаясь разложить по полкам ворох полученной информации, и добела стиснула пальцы. — Почему бы тебе не поговорить с Александром так, как говоришь со мной? — Ты пытаешься развивать две темы. Это трудно, — улыбнулся собеседник. Сощурился, и за моей спиной возник маленький красный диван. Померцал, собираясь из воздуха…. — Морок? — округлила глаза, аккуратно касаясь гладкой ткани. — На силовом каркасе, — ответил Джейк, и приглашающе взмахнул рукой. — Садись. О Свете говорить меньше, так что начну с этого. Вам нужно выждать до конца осени, оберегая её максимально. Жизненные силы Светланы на пределе. Лучше бы их пока с барьером не сталкивать. А вот с Александром сложнее. Я слушал его мысли. Странный человек. Будто безумный слегка. Верит, что он — потомок бога, а моя семья — нежить, дети дьявола. Смешение правды и религий может породить странный коктейль. В тот день я с замиранием сердца наблюдала, с какой опаской два мира впервые соприкасаются тонкими гранями невидимых стен. Джейк говорил много — объяснял, подбадривал, щедро рассыпал шутки и давал подзатыльники ехидному Алексу. Лишь Кэт скрипела зубами в углу, да Амалия задумчиво ковыряла бас-барабан носком яркого кеда. Так, словно боялся спугнуть крохотную птичку, Джейк показательно направлял силу во благо — разделил с Дианой боль порезанного утром пальца, отыскал потерянные Антоном ключи и, на радость всем, поочерёдно облачился в десяток разнокалиберных иллюзий. Я тоже сидела в стороне. В голове разозлённым пчелиным роем билось одно единственное имя — Александр. Борьба агентств, пламенные речи, блеск глаз… отчего мы не заметили раньше? И кому верить сейчас — практически незнакомому человеку с двухцветной радужкой, или иному, поддерживавшему нас на протяжении долгих дней? Мне был нужен совет, вот только говорить через океан с Анжелиной слишком опасно, да и не выскажешь трубке всё, что разрывает сознание на мелкие заострённые части. Значит думать придётся самой, рассуждать здраво, взвешивать факты… или просто следовать зову сердца. А, впрочем, почему бы и нет? И я пустила всё своим чередом, дав каждому время, испытательный срок, возможность склонить чашу весов в сторону своих интересов. Дала — и не пожалела, осознав вскоре: поступаю единственно верно, правильно, так, как должно быть. Начало следующего дня ознаменовалось настойчивым стуком в дверь, распахнув которую я узрела внушительную корзину желтовато-белых роз. Восхитилась флорой, похлопала ресничками и, обнаружив представителя настырной фауны, подпёрла кулаками бока. — Доброе утро, Луи. — Я люблю тебя. Тьфу. Хоть бы поздоровался, романтик. — Отлично. — И показала нечищеные ещё зубы. — Дальше что? На миг почудилось: он замешкался. Поднял ладонь, поправляя ворот рубашки, смешно пошевелил носом и, зачем-то подвинув принесённую корзину правой ногой, попытался вторгнуться в мои пенаты. Вот только лоб его тотчас встретился с краем тяжёлой двери, и взгляд стал обиженно грустным. — Почему нет? — На улице подождёшь, — буркнула, наклоняясь, втащила цветы и, отвернувшись, оставила ухажёра одиноко куковать на лестничной клетке. Корзина оказалась тяжёлой. Держать её пришлось двумя руками, прижимая к груди и вдыхая сладкий аромат роз, что покачивались перед носом, норовя задеть то щёку, то нервно подёргивающийся глаз. — Поклонник утомил? — донеслось вдруг из-за спины, и презент рухнул на стол с жалобным треском, а из моих уст малиновых вылетело крепкое русское словцо. — Что ты здесь делаешь, Джейкоб? — Да так… — отлепившись от стены, солнечный заяц картинно поклонился, — гуманитарную помощь привёз. Ты ведь сегодня в оккупации до полудня, а в холодильнике — тощая мышь. Действительно. Вчера вечером маленький грызун занял почётное место на пустой полке, и я твёрдо пообещала своему желудку выбраться в ближайший магазин за пополнением провианта. Но почему это вдруг делает Джейк? — Напасть какая. Один, второй… Издеваетесь? — Я-то? — Повернувшись ко мне спиной, Джейкоб потрошил большой чёрный пакет с красной стрелой и надписью «Обеды у соседа» в ярком пунктирном круге. — Я тебя от голодной смерти спасаю, а вот он ещё часов пять под окнами гарцевать будет. Хочешь, выйди, конечно, но я бы не советовал… паршивые у ливийца этого мысли. — Последние слова незваный гость произнёс серьёзно, опустив голос на несколько тонов, что заставило призадуматься. Джейк же тем временем деловито загружал холодильник, извлекая на свет божий фрукты, колбасу, сыр, пакет молока, жаренную курицу и несколько шоколадок. Наблюдая быстрые движения смуглых рук, я рассеянно теребила нежный бутон. Равно до той поры, пока пакет не опустел, и совсем рядом не прозвучало бодрое: — На розах гадаешь, что ли? «Любит — не любит, любит — не любит»… Так? А сколько их — знаешь? И что делать с букетом будешь? Хочешь, вазу принесу? Но вместо ответа я потащила корзину к подоконнику и, распахнув створку окна, улыбнулась ярким лучам золотого солнца. Луи действительно мерил шагами пространство у буйно цветущей клумбы, и дёрнулся весьма удивлённо в тот миг, когда первая роза шлёпнулась аккурат на покрытую чёрной растительностью макушку. — Раз-з, — удовлетворённо потёрла руки я, и тонкий зелёный стебель потянулся на вольную волю. — Два. — Тихий треск лозы, последний и первый полёт…. — три! — Кто сказал, что Кристина Малахова цветы не любит? Да обожает просто. Но как не устлать путь ливийского ухажёра? В конце концов, должна ж я точно знать, сколько в букет понатыкано? Роза номер тридцать пять упорхнула с последней из нервных клеток, и оставшаяся часть отправилась вниз вместе с корзиной, сопровождаемая свистом Джейка, матом дворника и улюлюканьем бабулек, занявших неизменный наблюдательный пункт. Я же просто захлопнула окно с чувством полнейшего удовлетворения от хорошо проделанной работы. — Может, и тебя туда же? — протянула задумчиво, наблюдая, как Джейк по-хозяйски выкладывает кусочки тёплого мяса на большое белое блюдо. — Как пришёл — так ушёл? — поднял правую бровь тот, и я вздохнула. Быть может, совершала масштабную глупость, но выгонять зайца солнечного не хотелось. Что ему, вольному, пусть скачет. По крайней мере, пока. Дни понеслись каруселью пестрящих красок, тройкой коней промчались, гулко отстучав копытами чёткую дробь. Они казались спокойными — группы постепенно притирались друг к другу, отступала угрюмая подозрительность, и даже хмурая Кэт оттаяла, присоединившись к общему балагану. Привыкая к странностям новых коллег, ребята занялись активной эксплуатацией дармовых сил, что сделало возможным общение во внерабочее время. Теперь уже Амалия проводила экскурсию по Москве, взяв с Карла слово, что в ближайшее время он подсобит с обустройством её съёмного гнезда. Антон же спелся с Алексом на почве безграничной любви к разного рода технике. Одна лишь я отстранилась, путаясь в мыслях, и раз за разом задавая себе вопрос: «Когда»? Когда смогу раскрыть истинную судьбу Игоря? И смогу ли? Стоит ли? Пойдёт ли на пользу всем? С исполнительностью молодого курьера Джейк повадился таскать вкусности. Иногда, просыпаясь утром, я сталкивалась нос к носу с его довольной физиономией, удобно разместившейся на моей кухне, а порой просто находила коробку, свёрток или пакет с коротенькой милой запиской «приятного аппетита, Криста». И это не раздражало, не злило так, как настырные ухаживанья Анвара. Быть может, дело было в конкретном человеке, или во мне самой, но чем-то неуловимо тёплым располагал к себе улыбчивый солнечный заяц, чем-то уютно близким, почти родным. Вот и сегодня я улыбалась в предвкушении нового чуда, сонно топая к обеденному столу, и вдруг чьи-то холодные пальцы легли на обнажённое ночной сорочкой плечё. Обернулась с криком, прокручивая в голове тысячи версий и лиц. На том самом месте, где впервые появился Джейк, стояла Нора и, комкая край лёгкого платья, щурила красные от недосыпа глаза. — Здравствуй, — произнесла устало, наблюдая смену эмоций на моём лице, и как-то рассеянно, криво усмехнулась. — Ты давно не говорила с отцом. — Это прозвучало упрёком, но, глядя в осунувшееся лицо гостьи, я ощущала: сейчас лучше молчать. — Дети Солнца пугают его, — продолжила Нора сипло. — Вчера он провёл переговоры с Джонатаном Диккенсом и заключил перемирие. Стой-стой, молчи — времени у меня мало. Джонатан обещал помощь. Плата — Анжелас… И твоя смерть. Это… условия. Я предупредила. Лучше беги из города. Если новым знакомым доверяешь, их поддержки проси. И обязательно предупреди, верни Анжи. Это всё, что я могла сделать. — И шагнула на подоконник, не поднимая виноватого взгляда. — Прощай. И прости. Долго ещё я стояла в одной позе, пытаясь переварить слова, свалившиеся на голову тяжёлым ледяным комом, а затем горькой обидой к горлу подступила тошнота. Чей номер хотелось набрать? С кем поделиться? В одно мгновение перед мысленным взором пронеслись образы — письмо Игоря, взгляд Луи, Ливия, Александр… Снова бежать — куда? Как? У кого просить помощи? «Агентства заключили перемирие» — и не изменить ничего, не повлиять, только мышью в подпол забиться. «Цена — Анжелас и моя смерть». А принимать, оказывается, больно. Но я должна делать что-то, менять что-то, спасать жизнь… И весы склонились резким толчком, а длинное прозвище «Солнечный Заяц Джейк» ярким светом вспыхнуло на экране. Сон пронзал тело горячими железными прутьями, выворачивал сознание наизнанку и заставлял снова и снова подскакивать с коротким тихим вскриком. Часы тикали лениво, медленно отсчитывая вереницу неприлично длинных секунд. Я сжимала виски ладонями, призывая спасительное забытье без сновидений, но лишь металась на грани реальности и чернильной пустоты, чувствуя невыносимый гул на грани восприятия — это оставленный щит Джейка напоминал о себе, лишая меня покоя. Тонкие пальцы рассвета тихо забрались в окно. Бесформенные, туманно-серые, они перебирали оставленные на столике вещи, касались моих волос, и вычерчивали на потолке замысловатые, неровные тени. Гул исчез. В затылке тяжело стучал огромный молот, и поднялась я с трудом — в изножье постели, сложив на коленях ладони, застыл почти скрытый полумраком силуэт. — Кто ты? — в горле пересохло, язык, казалось, распух. — Я, Криста. Я, — шепнул знакомый голос, и силуэт повернул голову, всмотревшись в моё лицо голубыми глазами Анжи. — Почему ты не дома? — Почувствовала, что тебе нужна помощь. — Она говорила тихо, с хрипотцой, а длинные пальцы отстукивали рваный ритм по обнажённому короткой юбкой колену. — Александр и Джонатан… — …заключили договор, знаю, — перебила, опуская взгляд. — Будущее просматривается ярко, словно в завтрашний день гляжу. Джейк укутал тебя щитом — хорошо. Но не поможет. — Они убьют меня? — И прокашлялась тихо, на ощупь отыскивая неизменный стакан воды. — Не они. — Анжи хмыкнула, сощурилась, а через миг протянула мне искомый сосуд. — Непроизвольно, но… Кэт. Люди Александра нападут на нас, ранят Джейка и Алекса, а Кэт не сдержит себя. Ты глупо умрёшь. По случайности. Скоро так… быстро. — Сколько осталось? — Три дня. — Три… дня? — судорожно сглотнув, перевела тему: — А Джен? И короткий, сухой ответ:  — Перебесилась. А тебе бежать нужно. С Джейком поговори, и улетай. Хотя бы на десять дней. В Лондон. Пусть отнесёт тебя — квартира ведь есть. Не пропадёшь там. *** Вот что изменили прошедшие полторы недели. Вот во что вылились. И единственным, последним делом перед отлётом осталось прощание, которое я задолжала, раскрытие правды, торжество единственно справедливой грусти. И пусть трудно, пусть больно, но сейчас, мчась в Пежо к оживлённому центру, я ощущала: глыба льда тает, обливая сердце последним потоком горячих слёз. Эта страница закрыта, призрак любившего меня человека истает, сотрётся почти, оставшись в памяти туманным образом, горечью, ошибкой, исправить которую не в силах никто. Я же попытаюсь побороться за свою жизнь. Даже, если единственный способ войны — трусливое бегство. Странно тягучая апатия поселилась в душе, растеклась по мыслям неотвратимым осознанием: я не вернусь. Той, кем была, назад не вернусь больше. И это подстёгивало улыбаться людям, не оставляя за спиной забытых, неоконченных дел. Именно из-за этого последний день я провела в селе. Смеялась, обнимая маму, всем естеством вбирала тепло родных стен, а там, глубоко внутри, тихонько плакала. И жалела о том, что так и не смогу увидеть отправившегося в очередной рейс отца. Лишь на маленьком железнодорожном полустанке Джейк и Анжи проявили себя. Шагнули, порываясь стереть крупные капли с моих щёк, и синхронно выдавили нарочито бодрые улыбки. — Меня здесь в обиду не дадут, — заверила Анжелас, по старой привычке связывая узлом широкий фиолетовый пояс. — А ты, Джейк, береги её. Понял? — и пальцем погрозила. Вот только сын прекрасного солнца уже уносился прочь, бережно прижимая к груди моё устало обмякшее тело. — Храни тебя бог, Анжи, — впервые в жизни молилась я, а ветер заталкивал слова в приоткрытый рот так, словно там, в небесах их не хотели слышать. Что ж, коли так, справимся без высших сил. По крайней мере, мне безумно хочется в это верить.