Плохая идея

Стайлз почти приземляется мимо высокого табурета, пытаясь продрать пальцами слипающиеся глаза, но сильные руки подхватывают у самого пола, усаживают на стул и впихивают в ладони чашку горячего какао с корицей. Того же оттенка, что и соловые глаза мальчишки, который никак не может проснуться. - Это все из-за тебя, между прочим, - сонно ворчит Стилински, пряча нос в свою кружку. – Всю ночь спать не давал. Оборотень ненасытный. Или маньяк сексуальный, я еще не решил. Дерек усмехается непонятно и уходит к плите. Стайлз прихлебывает терпкий напиток, отдающий еще и ванилью, и приоткрывает один глаз. Прямо перед ним – обтянутая джинсами задница альфы, хозяйничающего у плиты. У него мука в волосах и пестрый фартук повязан на поясе. Пританцовывает и напевает что-то, заставляя своего парня скривиться и спешно уронить кружку на стол, чтобы заткнуть уши. - Блять, Хейл, заклинаю всеми богами, умолкни. Тут будто новорожденных котят мучают. Или головы им откусывают живьем. Серьезно, приятнее слышать, как твои когти скребут по стеклу. Или, на крайний случай, пенопласт резать тупым ножом. Только не пой. Дерек оборачивается через плечо. И Стайлз вместо вспыхнувшей алым радужки, которую он, согласно всем своим познаниям, должен был увидеть, обнаруживает улыбку такую добрую и широкую, что… - Кто ты и что сделал с моим волчарой? – свирепо рычит он на волка, делая улыбку того еще шире, ярче, еще, блять, лучезарнее. - Пей свое какао, чудо. Панкейки почти готовы, - выдает Хейл и продолжает что-то жарить, помешивать. И все еще мурлычет себе под нос нечто ужасное. На грани слышимости. Пиздец. - Ты как альфа-хозяйка, чувак, - Стилински прыскает в кулак, но не выдерживает и начинает хохотать так, что сгибается пополам, давится какао и таки сваливается на пол, смешно взбрыкнув в воздухе длинными ногами. А потом замирает, смешно скосив глаза в сторону. Дерек роняет лопаточку и панкейк, который пытался перевернуть, и, матерясь сквозь зубы, бросается к Стайлзу, почти подхватывает на руки, прижимая к груди. - Детка, ты в порядке? Горячее дыхание щекочет лицо, и Стайлз растекается в руках оборотня, как масло на раскаленной сковородке. Выдыхает шумно, когда губы оборотня как-то слепо шарят по лицу, а потом накрывают его рот, лишая воздуха. Он чувствует себя пластилином, податливой глиной, он готов принять любую форму, сущность, лишь бы стать еще ближе. - Волчара. Ох, Дерек… Цепляется руками за плечи такие твердые, будто вырубленные в граните. И тихий стон срывается с губ, заставляя волка довольно рыкнуть и целовать еще требовательнее, еще ненасытнее. Мой. Мой. Мой. И каждый вдох, каждый поцелуй, каждое касание как доказательство этой давно установленной истины. Теоремы, которую не нужно доказывать. Как клятва, через которую не переступить уже никогда. У Дерека мука не только в волосах, но и на лице, на руках, она сыплется на Стайлза рождественским конфетти, попадает в рот, забивается в нос. Щетина царапает кожу, и руки уже тянутся, чтобы стянуть к чертовой матери такую лишнюю сейчас одежду, и воздух словно откачали из комнаты, а по венам вместо крови струится раскаленная плазма. - Эй, голубки, у вас никак горит что-то? – незваный гость незамеченным входит на кухню и смотрит на парочку сквозь черные, как преисподняя, стекла очков. Усмехается криво, усаживаясь в сторонке на табурет. У него кудряшки, как затвердевшие лучики солнечного света, скрутившиеся в спиральки. А щеки такие впалые, будто он себя месяц голодом морил, не меньше. - Айзек?! Ты когда, блять, вернулся? Стайлз умудряется выскользнуть из-под Хейла проворной горной лаской, зачем-то торопливо поправляет задравшуюся футболку. У него яркие пятна на щеках и исцелованные Хейлом губы, а взгляд до сих пор блуждающий, пьяный. - Там что-то горит, - Лейхи тычет длинным пальцем в сторону плиты и Дерек, втянув запах сгорающих стремительно блинчиков, с проклятьем бросается к плите. - Ты Джексона видел? Сука, Лейхи, почему ты здесь, а не с ним? Ты же нужен ему, не представляешь, как его колбасит, - Стайлз тараторит со скоростью десять слов за секунду – быстрее, чем дышит. Подпрыгивает на месте и все порывается схватиться за телефон, но какая-то ядовитая усмешка волчонка останавливает руку, что уже начала набирать номер друга. - Видел. Я видел Джексона, Стайлз. Думаю, и ты часто с ним видишься, так? Вот только не пойму, куда смотрит Дерек, и нахер ты так поступаешь, - выплевывает каждое слово, как ядовитые колючки, а потом швыряет мальчишке прямо в лицо его старую красную худи. - Айзек, уймись, - Дерек вырастает перед бетой, отгораживая оборотня от Стайлза, у него глаза загораются обагренными кровью кораллами, и когти предупреждающе показываются из кончиков пальцев. Лейхи вскидывается, и вокруг зрачков его растекается жидкий янтарь, Хейл опускает ладонь на плечо и рычит, предупреждая. – Успокойся, или я успокою тебя сам. - Он трахается с ним у тебя за спиной, а ты на это глаза закрываешь?!!! Сука, да что с тобой, альфа?!!! Дерек замахивается для удара. Заткнуть, размазать щенка по стене, чтобы не смел, не смел напоминать, не смел делать выводы, говорить о том, чего даже не понимает. Боль выкручивает суставы, и звериный рык рвется из глотки. Но вдруг видит, как прозрачная слезинка срывается с золотистых ресниц мальчишки, катится по щеке. Вторая, третья. Видит и беспомощно роняет руку, и когти втягиваются в плоть, а трансформация останавливается. - Он выгнал меня, Дерек. Сказал не приходить никогда. Ласкал, целовал, и я поверил уже, что все будет, как прежде, а он просто вышвырнул, как использованную вещь. И там вещи Стайлза по всей квартире, все его запахом пропиталось, как аконитом. Дерек, как так? Всхлипывает жалобно и потерянно, размазывает по лицу прозрачные слезы, оставляя на щеках длинные кровавые полоски, затягивающиеся, как следы на воде от брошенных камешков. - Ведь это ты уехал, Айзек. Вы с Дереком бросили тут нас одних, загибаться без вас от тоски. Без единого объяснения. Ты хотел, чтобы он улегся кверху лапками и смиренно издох? Или что? Эгоист ебаный, - Стайлза трясет, как в лихорадке, и он сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладони, изо всех сил стараясь не разреветься вслед за Лейхи. - Детка, спокойно, - Дерек старается говорить ровно и встряхивает головой, будто вытряхивая из нее посторонние звуки и шумы. А у Айзека взгляд безумнее, чем в первое его полнолуние, что уж там, он и в суперлуние не выглядел столь взвинченным и невменяемым. Просто на грани. Балансирующим на остром лезвии ножа. - Да я спокоен так, как пиздец! – орет мальчишка и громко шипит рассерженной одичавшей кошкой, ударившись костлявой коленкой о ножку стола. – Я спокоен, а этот Отелло, блять, мог бы включить мозги хоть раз в жизни и задуматься. Подумаешь, просто уехал. Подумаешь, год тишины, безвестности. Да он же имя твое, сука, в кошмарах ночами стонал, - и добавляет уже тихо, почти про себя, закусывая губу: - и не только в кошмарах. А ты? Что ты сделал, чтобы ему стало легче? Ты хоть иногда его вспоминал? Ах да, в редких приступах нарциссизма, когда звонил и дышал в трубку, а Джексон по полу в ванной потом катался, скуля и воя в голос. Ты знаешь, сколько раз он признавался, как хочет сдохнуть? Просто для того, чтоб эта боль, наконец, закончилась. А теперь ты винишь его! Оба нас вините, - швыряет в побелевшего Хейла подвернувшимся под руку апельсином, шмыгает носом, глотая слезы, что все же потекли по лицу. – Вините в том, что нашли способ жить дальше. Да нахуй оба идите! И вылетает из кухни куда-то вглубь лофта, падает на кровать, зарываясь с головою в подушки. Острый и горький запах слез и обиды разносится по помещенью, и Дерек опускает руку на плечо своего беты. - Садись, я тебе виски налью. Это сложно, волчонок, но мы придумаем, как разрубить этот узел. Я тебе обещаю, - и понуро шепчет после длинной паузы: - Натворили мы с тобой дел. Это была охеренно плохая идея. Айзек обхватывает себя длинными руками и снова забирается на табурет, подогнув ноги. Прячет выдох в поднятый воротник и щурится от кислотных лучей солнца, хлещущих наотмашь сквозь стекло, по которому весело скачут рыжие блики солнечных зайчиков, будто в салки играют. Стайлз паркуется на стоянке у школы, когда занятия почти закончились, и одноклассники уже рассаживаются по машинам, чтобы отправиться по домам или куда-то еще. Он останавливается аккурат возле навороченной тачки Уиттмора, которая сегодня кажется какой-то тусклой, будто припорошенной пылью. Выпрыгивает из джипа и ждет, опустившись задницей на капот Porshe. Джексон появляется через четверть часа. Стайлз даже вздрагивает, когда видит голубовато-белое лицо и запавшие глаза, а еще синяки под ними, как нехилые такие фингалы. - Джекс, что случилось?! – и осекается, понимая. Лейхи случился. И как же, должно быть, ломает сейчас Уиттмора, когда он сам отказался от пары, выставил за порог. – Так, давай за мной, разговаривать будем. Оборотень пожимает плечами и садится за руль, кивая на пассажирское сиденье. Он так устал, что не хочется даже огрызаться или спорить. Забиться бы куда-нибудь в темный угол и сдохнуть, свернувшись клубочком. Только бы все отъебались. - Ты мне, блять, что говорил? Пижон ты несчастный и враль! Эй, проснись, я с тобой говорю или с приборной панелью?! Джексон, серьезно, так не пойдет. Тянется, обхватывая за плечи и встряхивает изо всех своих человеческих сил. Джексон переводит на него взгляд. Мать честная, да он как будто обдолбанный. И глаза мутные, как вода в реке после дождя, тусклые и несчастные. У Стайлза сердце в груди остро колет, как будто оборотень сжал его лапой, выпустив когти, вонзившиеся глубоко в мышцу. - Все со мной хорошо, - сипит волк так простуженно, будто его связки – это тысячу лет не смазываемые дверные петли. А потом взгляд мальчишки падает на запястья, и он видит тонкие белые шрамы, змеящиеся по рукам вдоль вен. Глубокие и длинные, как нити, исчезающие под рукавами рубашки, заканчивающимися у локтей. Сколько раз он должен был сделать это, чтобы остались следы, чтобы регенерация не сработала до конца? Сколько раз он присыпал глубокие раны аконитом или пеплом рябины? Куда они смотрели все? Лидия, Скотт, Дэнни и Итан. И ты, Стайлз Стилински, куда ты, сука, смотрел? Как допустил это? Ты, который обещал, что не бросишь, что всегда будешь рядом. Вот же блять. - Джексон, - касается рубцов длинными пальцами и моргает изо всех сил. Твоих жалких слез ему еще не хватало. – Джексон, давай поговорим. Просто скажи, почему? Оборотень дергается, рычит и пытается брызгать ядом, словно он и не волк, а снова скользкий ящер. Словно он снова не нужен совсем никому. - Мы должны проговорить про Айзека, Джексон. Он вернулся… - Я знаю, - отдергивает руки и лезет подрагивающими пальцами в бардачок, достает сигареты. – Вернулся, да поздно. Он бросил меня, уехал, а потом запёрся, как ни в чем не бывало, завалился в кровать, пока я спал. Не хочу. Это ты меня спас, а он приехал и… Затягивается глубоко, выпускает облачко дыма под потолок и молчит, уставившись вверх. - Он приехал, и стало хуже. Так? Поэтому ты пытался… Поэтому сделал это? – осторожный кивок на запястья. – Джексон, так не пойдет. Помнишь, когда Дерек вернулся, ты читал мне лекцию за лекцией о том, что значит для волка его пара? Это связь, которую не разорвать. Ты пытаешься, и это убивает тебя. И его убивает. Ты же любишь его, как ненормальный. Всегда любил, помнишь? Вспомни, что ты сказал перед тем, как я решил дать Дереку шанс. «Если бы это была Айзек, Стайлз, я не сомневался бы ни секунды». Каких-то несколько дней назад мне это сказал. Уиттмор упрямо поджимает губы и опускает ресницы, чтобы пацан не увидел заблестевшие влагой глаза. - Ты не понимаешь… - Еще как понимаю. Я был рядом весь этот год и видел то, чего никто никогда не увидит. Я помню каждый кошмар и каждую слезинку, каждое полнолуние помню. Так почему сейчас, когда все может наладиться, ты не позволяешь? Туча набегает на солнце, и в полумраке, заполнившем салон синими чернилами, Стилински видит на красивых скулах Джексона две влажные дорожки, которые тот зло стирает руками. - Он уехал. - Я разговаривал с ним сегодня. Он приходил к нам в лофт, нашел мои вещи у тебя и ввалился с обвинениями. Ты помнишь, как повздорил с ним перед самым его отъездом во Францию? Злился на связь и на отсутствие права выбора. Он просто хотел дать тебе этот выбор, пойми. Решил, что не дает тебе жить и свободно дышать. Пиздец, как тупо, я понимаю, но это же Лейхи, он не хотел быть помехой. Он любит тебя. Джексон выпрямляется на сиденье и руки его сдавливают руль так, что еще немного, и отломят к чертовой матери. Так ребенок ломает игрушку, злясь на разбитую губу или коленку. - Бред какой-то. - Я знаю. Но дай ему шанс все исправить. Разве не это ты просил меня сделать для своего альфы? А теперь прошу тебя я. Дай шанс себе снова стать счастливым. Позволь своим друзьям перестать бояться за тебя и твой рассудок. Мне это позволь. Как ты не понимаешь, придурок, я же с ума сойду, если с тобой что-то случится. Уиттмор молчит. Молчит так долго и глаз не открывает, словно уснул, но сердце его бьется так рвано и громко, что слышит даже Стилински, и венка на виске колотится быстро-быстро, словно там, под кожей, засела крошечная пичуга, что пробивает путь наружу, на воздух, в небо. - Джексон? - Я люблю его. Блять, я так люблю его, что больно дышать. Челюсти стиснуты и губы побелели, но напряженная спина чуть расслабляется, и руки отпускают руль. - Скажешь ему? Волна воздуха врывается в салон, когда Уиттмор открывает дверцу, ступает на асфальт. Лейхи стоит чуть в стороне и смотрит настороженно. Плечи ссутулены, а руки – глубоко в карманах джинсов. Придурочный вязаный шарф намотан почти до бровей, и на голове беспросветный пиздец – словно и не волосы даже, а деревянная стружка. Как всегда. Он стягивает зеркальные очки, и Джексон чуть не спотыкается, когда его накрывает волной тоски, струящейся из этих глаз – прозрачных и глубоких, как высокое летнее небо. Волк внутри скулит, будто спрашивает разрешения. Робко взмахивает лапой, оставляя под сердцем глубокую рваную рану. Дай, дай мне его. Верни. Не гони. Это сильней, чем любовь, нужнее, чем воздух. Он – это просто вся жизнь, и если отпустить, то и смысла больше не будет. Джексон делает два шага вперед. Останавливается. Он не говорит ни слова, просто протягивает руку, прижимая ладонь к впалой холодной щеке. Наверное, он умирает, потому что тепло и эйфория, заполняющие вены и легкие, кажется, делают тело невесомым, вот-вот, и оно оторвется от земли, улетая к солнцу. - Я не могу без тебя. Пожалуйста, не прогоняй. Молчит, лишь прикрывает ресницы и опускает голову на плечо Айзека, и вдыхает полной грудью его аромат: теплое солнце, одуванчики, манго. Длинные руки мальчишки обвиваются вокруг его тела, как цепи, от которых не хочется освободиться. И губы трогают висок, забирая всю боль. Стайлз подмигивает из-за плеча и, взмахнув на прощанье рукой, запрыгивает в свой разваливающийся джип. Взвизгнув шинами, исчезает за поворотом, как заяц, улепетывающий от охотников или спешащий по каким-то своим заячьим делам. Заяц, рванувший в самое логово волка. - Поедем домой? – тихо спрашивает он своего волчонка, и тот кивает, сплетая их пальцы. Словно боится отпустить хотя бы на мгновение.