Плохая идея

Джексон не оборачивается, потому что, святые угодники, он и без того знает, что брови альфы сдвинуты к переносице, на щеках все та же щетина, а глаза – как херовы габаритные огни, вспыхивающие в ночи режущими взгляд зелеными огнями. - Дерек? – Еще раз сипло и потрясенно, и в отражении его зрачков Уиттмор замечает и побелевшее лицо бывшего вожака стаи (бывшего ли или взявшего тайм-аут?), и сжатые кулаки, и даже когти, прорезавшиеся из подушечек пальцев. Он слышит, как Стилински гулко глотает и моргает несколько раз подряд. А потом поднимает медленно руку и нерешительно машет Хейлу. Типа: «Привет, все дела». И без дальнейших разговоров запрыгивает в машину, сверкнув на Джексона глазищами-блюдцами. - Ты едешь или как? – Выдыхает как-то рвано, дергая в разные стороны ключ в замке зажигания. А Уиттмор будто к асфальту прирос. Он смотрит и смотрит на Дерека Хейла и… понимает, наверное. Оглядывается на Стайлза, что беспрерывно кусает и облизывает и без того опухшие губы. Снова на Хейла. Как каменное изваяние – серая, холодная скала, расколотая внезапным ударом молнии. Ты же сломал его, блядь. В дребезги расхерачил, а теперь явился, чтобы собрать осколки? Или добить то, что уцелеть умудрилось? Хотя, кого ты обманываешь, Джексон, вы оба – не больше, чем пригоршни хрустальной пыли. Даже склеивать нечего, хули. Моральные уроды с разрезанными на ленты душами. Блядь. Просто блядь. - Я поведу, - бурчит он, спихивая Стилински на пассажирское сиденье. Тот не возражает, только быстро-быстро хватает ртом воздух, будто МакКолл во время приступа астмы. – Ты таблетки пил сегодня, чучело? Сука, Стайлз, просто дыши, хорошо? Смотри на меня и дыши. Сжимает руку, и горячую кожу обжигает льдом его пальцев. - Я-в-порядке-в-порядке-в-порядке… - Отталкивает руку Уиттмора и стискивает виски, наклоняется, почти обхватывая голову коленями, и жмурится так крепко, что перед глазами вспыхивают разноцветные искры и звезды. Гонит, будто за ними стая бешеных альф несется, сверкая алыми радужками и белоснежными клыками. Когда они переступают порог дома, Стайлз бормочет что-то о необходимости выпить кофе, он сваливает в кухню и долго гремит там чашками-ложками, зачем-то двигает стулья. Джексон просто опускается на диван и сидит так, глядя в черный прямоугольник выключенного телевизора. И чувство, будто ноги увязли в болоте, и он не может сделать ни шагу, пошевелиться даже не может, это чувство разрастается, ширится, пропитывая вены какой-то клейкой черной жижей, в которую вдруг превратилась кровь. Когда из кухни доносится все нарастающий грохот, он подскакивает с места, бросается туда, как нападающий за мячом. И застывает на месте среди обломков мебели и посуды. В этот момент Стайлз сметает со стола миксер и микроволновку, пинает хрустящие под ногами осколки стекла и керамики. - Стайлз. Не слышит, с остервенением впечатывая кроссовку в ножку стола. У Джексона перед глазами темнеет и будто ведет куда-то. Но он бросается вперед, обхватывая плечи пацана, комкает пропитавшуюся потом футболку в ладонях и дергает на себя, впечатывая спиной в грудь. Слышит, как собственное сердце гулко-гулко колотится внутри, ударяясь о лопатки Стилински. Тычется носом в изгиб шеи и тихо, почти беззвучно выдыхает: - Успокойся. Все хорошо. Глубокий вдох, Стайлз, потом выдох. Тише, тихо. Я здесь. Чем-то это помогает, наверное, потому что мальчишка мгновенно затихает, и только тело мелко-мелко дрожит в его руках. - Иди к нему, Стайлз. Иди к Дереку. – Эти слова проволокой скребут по гортани, но Уиттмор знает, что должен закончить. Он знает, потому что если бы Айзек… Смаргивает дурацкую влагу с ресниц и сжимает ладони сильнее. - По крайней мере, хотя бы узнаешь, почему он уехал тогда. Волк воет, скулит и мечется где-то там, под ребрами. Стилински молчит и лишь дышит громко и горячо. - Иди. Тебе нужно это. Необходимо. «Что за ебаное благородство, Уиттмор?», - ухмыляется внутренний голос, который Джексон зачем-то пытается пинками загнать назад в подсознание. Ибо нехуй тут. Когда Стайлз тихо притворяет за собой дверь, Джексон все еще стоит посреди кухни, сжимая и разжимая кулаки. И улыбка из подбадривающей превращается в резиновую, прилипшую к лицу маску. В лофте пахнет пылью и одиночеством. Диван, на котором они так любили валяться когда-то, переплетаясь руками и ногами, как сиамские близнецы, все еще затянут грязно-белым чехлом. Распахнутое окно впускает в комнату свежий воздух, и столбики пылинок переливаются в косых лучах клонящегося к закату солнца. Стайлз не старается ступать тише, потому что Дерек Хейл - оборотень и учуял его еще до того, как джип, утробно рыча, остановился внизу. Он сидит на диване с открытой бутылкой пива, к которой, Стайлз готов в этом поклясться, так и не притронулся. Оно уже выдохлось, наверное, это пиво. Осторожно отбирает бутылку, отставляя подальше. Старается при этом не касаться волка, потому что знает, что последует дальше, если накроет его. Если их обоих накроет. Плечи оборотня обтянуты черной футболкой, и Стилински так сильно пытается не облизывать взглядом эту идеальную фигуру, что только через несколько минут замечает, какая неестественная тишина висит в помещении. Будто здесь кто-то только что умер. - Привет. Садится рядом, неловко касаясь коленом бедра Дерека, а того будто электрическим разрядом прошибает, и глаза вспыхивают красным. Как осенний закат, который они когда-то любили наблюдать с крыши старого особняка Хейлов. - Не ждал, что ты придешь. – Это первые слова, которые он слышит от Дерека больше, чем за год. От них становится так сухо во рту, что глотать кажущийся раскаленным воздух неимоверно сложно. Это вообще невозможно – сидеть здесь и сейчас, рядом с ним, и делать вид, что не стонал в эти губы, что эта щетина не царапала его лицо, что он не опускался перед волком на колени, скользя губами по твердому прессу. … Стайлз тупо ковыряет пол носком башмака, не осмеливаясь поднять глаза и встретиться с оборотнем взглядом. А тот смотрит так пристально, словно пронзает насквозь, словно сдирает кожу, забирается в голову и считывает эмоции, мысли. Пацан неловко передергивает плечами, понимая, что с каждой секундой вдыхать этот странно-спертый воздух становится все сложнее. Все сложнее смотреть по сторонам и пытаться не видеть то, что он выжигал из себя последний год – секунда за секундой, прикосновение за прикосновением, улыбку за улыбкой, вдох за вдохом. - Я… я не должен был уезжать вот так. Оставлять тебя без всякого объяснения, - его чувство вины вперемежку с глухим, пропитанным аконитом отчаянием, размазывает, измельчает, пригибает к земле, а Стайлз вдруг смеется раскатисто и неожиданно зло. - Да ты что? Целый год потребовался, чтобы понять? Дерек жмурится и молчит, даже встряхивает головой, будто пытается избавиться от зудящих под черепом мыслей. И он будто снова попадает на целый год назад в темную пустую комнату Стайлза, опускается на кровать и слышит (чертов волчий суперслух), как внизу, в гостиной позвякивают бокалы, плещется алкоголь, и тихо разговаривают два человека. Джон и Мелисса. Черт, он даже слышит, как Стилински накрывает ладонью руку женщины и уже собирается уйти, когда шериф выдыхает его имя. Произносит с такой пьяной досадой, что нехорошо холодеет где-то под ложечкой. - Дерек Хейл хороший парень, Мелисса, понимаешь. И сына моего так любит. Но он взрослый, и руки у него по локоть в крови. Вокруг него люди мрут, как мухи, и я просто боюсь потерять моего мальчика, моего Стайлза, понимаешь. Иногда мне хочется, чтобы Дерека просто никогда не было, и тогда… Кажется, он говорит что-то еще, но Дерек не слышит, выпрыгивая из окна и устремляясь прочь от темного и кажущегося спящим дома. Потому что Джон Силински прав на все сто. Потому что он, Дерек, только ломает жизнь Стайлза, подвергая опасности изо дня в день. Потому что он просто обязан дать ему шанс жить нормально. Потому что он правда любит его. - Я ошибся, Стайлз, - Хейл выныривает из воспоминаний и вдруг понимает, что смотрит прямо в эти глаза – цвета теплого какао. И руки сами собой тянутся к лицу, чтобы привычно пробежаться пальцами по россыпи родинок, тронуть губы губами, срывая тихий, почти жалобный стон… Но его отталкивают так грубо и зло, что оборотень почти падает на спину от неожиданности, равновесие удается сохранить лишь в последний момент, но… - Стайлз… - Стайлз-Стайлз, - передразнивает мальчишка, а у самого слезинки концентрируются в уголках глаз и так хочется прижать к груди, собрать их губами. – Ни хера так не пойдет, Дерек. Тебя столько не было, ты даже не удосужился позвонить и узнать, в порядке ли я, жив ли, не сдох ли без тебя. Больше года прошло. А теперь ты являешься весь такой крутой в кожаной куртке, типа нихуя не случилось, не объясняешь ничего и лезешь целоваться. Заебись приехали. С чего ты решил, что теперь можешь вот так легко влезть в мою жизнь и перевернуть ее с ног на уши? Он размахивает руками и, может быть, брызжет слюной, но плотину прорвало, и он должен, обязан высказать все, потому что осколок, застрявший между ребрами после отъезда Хейла, он никуда не исчез. Боль чуть притухла, но хватило легкого сквозняка, чтобы в груди заломило с новой силой, чтобы воспаленная рана загноилась. - Влезть в твою жизнь? Теперь Джексон Уиттмор – твоя жизнь? Горько-горько. А лицо неподвижное, будто нарисованное. - Он мне жизнь спас, Дерек. Мы друг друга спасли, когда вы с Лейхи предпочли свалить подальше. Пара, да? Хуйня все эти ваши пары. Потому что иначе ни ты, ни Айзек не уехали бы, оставив нас загибаться и лезть на стены. Нахуй, я пойду лучше, мне домой пора. Он хлопает дверью, и снова тишина – вязкая и мутно-серая, затягивает лофт. В ушах звенит, и до Дерека вдруг доходит, что «домой» - это совсем не туда, где живет старший Стилински. Дерек, мать твою, Хейл, что ж ты наделал? Волк, запертый внутри человека, садится, обвивая ноги хвостом, и протяжно воет в низкое, стремительно темнеющее небо. Стайлз заходит в квартиру, когда небо окончательно чернеет, вспыхивая до горизонта серебристыми россыпями ярких веснушек. Джексон сидит на подоконнике, свесив ноги вниз. У него рубашка на груди расстегнута, а на голове какой-то невообразимый хаос. Он пьет какой-то алкоголь прямо из горлышка и даже не морщится. Часто затягивается, стряхивая пепел куда придется. Стилински присаживается рядом, отбирает бутылку, делая огромный глоток. Почти давится, когда крепкий бренди обжигает рот, заставив слезы брызнуть из глаз. - Бренди? – Стайлз глазам своим не верит, потому что кофе с корицей и бренди, блинчики с кленовым сиропом. И Айзек. - Да какая теперь нахуй разница? – Уиттмор щелчком отшвыривает окурок и отбирает бутылку. – Если хочешь, там на столе еще есть. - Хочу. Они упиваются в дым и только к рассвету перебираются в постель. Полностью одетыми. Они не трахаются, не целуются даже. Просто лежат, а кровать под ними раскачивается, будто огромная лодка, причаливающая к берегу Стикса. «Паромщик, у меня нет денег, чтобы заплатить», - хочет выговорить Стайлз, но вырубается раньше, чем издает хотя бы звук. Джексон лежит еще несколько минут, слушая тихое дыхание друга. Он закрывает глаза и засыпает, думая о золотистых кудряшках. Хотя это, быть может, всего лишь узоры, вырезанные по бортам той самой лодки, что примерещилась Стилински.