Серебряное солнце

      Утро было добрым. Утро началось с нежного поцелуя и наполненных чакрой поглаживаний.       — Привет, Итачи, — сонно проговорил Хаджиме, оглаживая его по лицу. — Я сейчас оторвусь. Честно. Вот прям сейчас…       Учиха приподнял уголки губ в чём-то, очень похожем на мечтательную улыбку, притянул волчонка ближе к себе. Несколько секунд рассматривал — взгляд ещё не успел обрести свою привычную строгость и отстранённость и казался бархатным — подался вперёд, возвращая поцелуй.       — Мы никуда не спешим, Хаджиме.       — Хорошо… — согласился найдёныш и прижался, ненавязчиво пытаясь закопаться под Итачи. Учитывая, что комплекции он был не самой тощей, получалось немного комично. — Люблю.       Итачи кольнуло в груди так, что сбилось дыхание. Хаджиме… Открытый, искренний волчонок. Со всем пылом бросающийся его защищать, так радующийся каждой толике внимания…       Более милосердно было бы оттолкнуть его сейчас, чтобы причинить меньше боли своей смертью.       Но — как можно, когда к тебе так доверчиво льнут?       Хаджиме прижался, погладил шею кончиками пальцев. Под кожей билась жилка, доставляя утреннюю, полную кортизола кровь по телу. Парень бросил на Итачи быстрый взгляд и прижался к ней, такой восхитительно тёплой и нежной, губами. Учиха замер, прислушиваясь к собственным ощущениям. Было приятно, даже очень — он и не знал, что достаточно невинные прикосновения могут вызывать такую сильную реакцию. Но эта же реакция и тревожила немного. Итачи было не с чем сравнивать, и он не мог сказать, нормально это или нет, когда пульс начинает частить. Что по телу разливается не слишком сильный, но заметный жар.       Не встретив сопротивления, Хаджиме продолжил покрывать напряжённую бледную шею лёгкими поцелуями. Шея, внутренняя сторона локтей, обратная сторона колен, бока, подмышки, внутренняя сторона бёдер — всё это зоны, которым в быту достаётся очень мало прикосновений, и поэтому они обладают особой чувствительностью. Предплечьями блокируют удары, на плечах носят рюкзак, коленями бьют… А вот эти… Самые нежные и защищённые части тела… Остаются для любви, не для войны.       Хаджиме опустился ниже, чуть оттягивая ворот рубашки. Его самого уже потряхивало — от вкуса, от запаха, от нежности под губами и тихой, но явной реакции…       Итачи наконец-то отмер, коснулся в ответ — пока ещё совсем невесомо, готовый в любой момент отдёрнуть руку. Он умел обращаться с детьми, но его никогда и никто не учил, как правильно — ласкать. Как чувствовать под кончиками пальцев не болевые точки или места для ударов, а только кожу. Как не просто дотронуться, а поделиться вот этим самым, от чего сбивается дыхание и пересыхают губы.       — Хаджиме…       — Да? — на выдохе поинтересовался волчонок, поднимаясь выше, к уху, за которым такая нежная и нетронутая взглядами кожа.       Сердце щемило от такой неуверенности в движениях. Это Итачи-то? Он даже рыбу чистит за полторы секунды с неповторимым изяществом и небрежностью. Сразу чувствуется, что с рыбой он дело имеет чаще. Гораздо чаще.       — Это проще, чем бить, Итачи… — шепнул Хаджиме на ухо. — И заложено природой всем, неважно, шиноби или гражданский, клановый или нет… Просто доверься своему чутью.       Он отстранился, стянул с себя водолазку, взял руку Итачи в свою, прижался к ней щекой, затем положил её к себе на шею и повёл вниз по гладкой коже, покрывающейся мурашками, к груди, прижал ладонь напротив сердца и склонил голову, занавешивая лицо волосами.       — Как убивать или пытать. Только наоборот.       — Я не умею пытать… — будто бы самому себе, чуть двигая ладонь.       Шиноби следят за руками — как бы ни грубела кожа от постоянных тренировок и оружия, гибкость пальцев очень важна. Не сумеешь быстро сложить печати — погибнешь. Вот поневоле и приходится сводить мозоли, гонять чакру и разминать пальцы.       Итачи никогда не думал, что у него такая чувствительная ладонь. Ему казалось, он чувствует толчки сердца прямо на ней, что горячая кровь вот-вот расплескается по коже алыми струйками… Страшно, но и завораживающе.       А ещё завораживает провести ладонью по груди, чувствуя, как от этого движения пробегает лёгкая, почти непроизвольная дрожь. Погладить, чуть царапнуть аккуратно подстриженными ногтями, скользнуть вверх, к шее. Не сдержать тихого выдоха от того, как это — чувствовать руками чужое доверие.       Чувствовать, что твои прикосновения желанны.       Хаджиме выдохнул сладко, подставляясь под прикосновения, как голодный кот. Его влекла эта игра… Игра не в театральном плане, не в плане притворства и уж тем более не в плане игрушки. Нет, Итачи играл на нём, как на каком-то музыкальном инструменте, лёгкими поглаживаниями вырывая из горла вздохи наслаждения и гоняя по телу толпы горячих искорок.       Парень опустил руки, расстёгивая мягкую светлую рубашку, чтобы склониться и начать нежно выцеловывать открывшуюся кожу, обжигая жаром дыхания с каждым поцелуем. Откуда-то он знал, что никогда раньше так не делал — возможно, по ощущению лёгкого дискомфорта от позы, который означал, что в моторной памяти такого движения нет. Что за жизнь у него была, что в ней не было кого-то столь важного, чтобы дарить ему счастье — так? Не было того, кто смог бы реагировать так, как Итачи… Хотя нет, так, как Итачи, не смог бы никто.       Учиха словно забыл о том, что является шиноби, что должен быть настороже и готов к нападению. Мышцы расслабились, перетекая под кожей, как сонные змеи, пальцы стали по-настоящему ласковыми. Лицо больше не было фарфорово-застывшим, волосы растрепались — но такой, живой Итачи был стократ лучше себя обычного. Разрумянившиеся щёки, чуть приоткрытые губы, мягко поблескивающие глаза — в таком Итачи можно было и не признать того Учиху в плаще с алыми облаками. Он чуть прикрывал глаза на каждое новое касание, сладко вздыхал и сам скользил ответными ласками по телу — как виртуоз, играющий на незнакомом инструменте. И контраст этой виртуозности с явной неопытностью ошеломлял.       А потом Итачи подался вперёд и поцеловал. Не лёгким касанием губ, как обычно, — глубоко, уверенно, лаская рот языком. Словно решил для себя что-то… Или решился на что-то сам.       Хаджиме отвечал со всем энтузиазмом, как бы говоря: да-да, я тут, я рядом, готов на всё, только позволь, только сделай шаг…       …пожалуйста.       Итачи разорвал поцелуй — неохотно, с заметным усилием отстраняясь от чуть припухших губ, — очень серьёзно посмотрел в глаза волчонку.       — Потом мы поговорим. И я тебе всё расскажу, а ты решишь, нужно ли тебе это. Надеюсь, ты простишь меня, Хаджиме…       И, не давая ничего ответить, притянул парня к себе, покрывая ласковыми поцелуями лицо. Подбородок, щека, скулы, веки… Медленно, смакуя каждую секунду и каждое ощущение.       — Какой же ты чистый, Хаджиме… Как чистый лист…       У волчонка сердце сжалось в предчувствии близкой беды.       — Тогда… Не останавливайся, ладно? Я всё решу… После. Пожалуйста. Не хочу оказаться перед выбором… Что нужно отказываться от того, чего никогда не пробовал.       Итачи кивнул — очень серьёзно, почти торжественно. Можно было бы сомневаться, доказывать себе, что потом будет тяжелее, что подобное поведение эгоистично…       А можно — просто не портить момент и не лишать себя хотя бы того, что досталось драгоценным даром. И Учиха собирался в полной мере показать Хаджиме, насколько тот драгоценен.       Неопытность, сомнения — всё это такие пустяки, когда действительно решишься на что-то. Тому, кто умеет убивать одним касанием, не так уж сложно понять обратный алгоритм. Умея увлечь за собой в драке, навязать свой рисунок боя — справишься и с ритмом страсти. Даже если саму страсть напрочь заглушает рвущаяся из груди нежность.       Хаджиме… Найдёныш, волчонок, драгоценный подарок судьбы… И что с того, что физически он мог быть старше Итачи? Здесь и сейчас он был хрупким и доверчивым, в первый раз подпускающим к себе кого-то — и оставалось только восхититься его решительностью. Его уверенностью в своём выборе.       Итачи знал, что выбор этот далеко не самый удачный.       Но отвергнуть его просто не мог.       И он ласкал, нежил, заставляя забыться и потерять голову, не думать о будущем — и позволял не помнить о нём и себе. Будущее подождёт за порогом. А здесь… У него есть Хаджиме.       Хотя бы в этот раз.

* * *

      Хаджиме ничком лежал на кровати и ни о чём не думал. Тело было таким лёгким-лёгким, словно в нём не осталось ни жил, ни костей, один летучий эфир, который вот-вот упарит на небо или, наоборот, растечётся по полу тяжёлым облаком.       Сказать, что было хорошо… Это не то что преуменьшить — безбожно соврать. Его жизнь словно снова разделилась на несуществующее «до» и реальное до последней восхитительной нотки аромата «после». Было настолько хорошо, что он даже не знал, что с этим делать — говорить что-то, не говорить, если говорить, то что?.. Но было так хорошо, что даже заморачиваться этим не хотелось. Просто лежать…       …и млеть.       Итачи лежал рядом, дышал тихо-тихо, совсем невесомо, временами так же невесомо поглаживая Хаджиме неосознанным движением. Тяжёлые мысли о будущем, смерти и младшем брате куда-то испарились и не спешили возвращаться, да и вообще, о каких откровениях может идти речь после такого? Когда уже был откровенен — но не рассказами о прошлом, а открытым нутром, взаимной лаской, смешанным дыханием.       Учиха не мог не согласиться, что отказаться от такого, не испытав, было бы глупо. И совершенно не тянуло на взвешенное и осознанное решение.       Но начинал смутно опасаться, что Хаджиме и не захочет отказываться, а значит, его благие намерения пойдут прахом.       Ленивую негу прервал стук в дверь. И это был явно не Кисаме — тот, если и стучал, то делал это вальяжно, полностью уверенный в своём праве и будто делая одолжение. Сейчас же в комнату словно безумный дятел колотился. В ощущение расслабленности и неги этот стук не вписывался категорически, так что Итачи решил, что проще шугнуть надоеду. Но стоило ему снять печать и приоткрыть дверь, как Дейдара буквально ввинтился под руку.       — Только скажи что-нибудь — взорву, — хмуро буркнул он.       — Ты обнаглел?       Хаджиме приподнял голову и хмуро посмотрел на вторженца. Тот не смутился — совесть для шиноби вообще редкое проклятье, а уж для нукенина…       — На нас напали? — уточнил он.       Дейдара зыркнул на невозмутимого Учиху, который одеться и не подумал, более внимательно оглядел Хаджиме. Вывод, чем эти двое тут занимались, напрашивался сам собой, но со знакомым образом Итачи отчаянно не стыковался.       А ещё — с языка почему-то не шла привычная и понятная гадость. Ну не в опасности же получить кунай под ребро дело. Такое его никогда не останавливало. Поэтому подрывник промолчал.       Итачи кивнул сам себе, подцепил Тсукури за шиворот и бесцеремонно поволок к двери. Угадывать, что у него переклинило в мозгах, было лень.       — Э, не-не-не! — возмутился Дейдара, упираясь руками в косяк. — Я туда не пойду!       Хаджиме был слишком разнежен и добр, поэтому, зевнув, он поинтересовался:       — А что случилось-то?       Подрывник затравленно глянул на Учиху, вздохнул, сдаваясь.       — Там Тоби.       Хаджиме неожиданно для себя проникся сочувствием. Неизвестно, кто его в прошлой жизни так доставал, но желание спрятаться хоть у биджу на хвосте он понимал и принимал.       — Итачи?.. — вопросительно произнёс волчонок.       Учиха вздохнул. Дейдара обвис на руке, словно выловленный из лужи котёнок, но за косяк держался крепко и отковырять его без лишнего шума вряд ли получилось бы.       — Обнаглел, — констатировал Итачи. — Вконец.       — А он мне вообще тортик обещал, — вдруг выдал Тсукури, не спеша разжимать пальцы.       — Сейчас же утро, какой тортик, — снова зевнул Хаджиме и таки пополз одеваться. — Его сделать сначала надо… Есть только несколько пирожков, — волчонок заглянул в сумку. — И чай. Будешь?       Итачи ещё раз вздохнул — ещё немного понежиться явно не удастся, и даже выпинывание Тсукури в коридор не поможет. С Дейдары станется снова начать колотиться в дверь хотя бы из вредности. Стоило одеться самому, ну и понаблюдать, как Хаджиме справится с потенциально конфликтным общением. Дейдара был сейчас самым молодым из Акацки и, в отличие от самого Итачи в его возрасте, эмоции скрывать толком не умел и не любил. Вот и сейчас — моргал и таращился, как оглушённая сова.       — А вот буду, м-м!       — Да молодец, молодец, — покивал Хаджиме. Его почему-то такое поведение не раздражало, а наоборот, умиляло. Хотя в его благостном состоянии хорошо будет всё — даже если перед носом появится Шинигами и скажет: «Приве-е-ет».       Волчонок передёрнулся. Нет, всё-таки состояние не настолько благостное.       Он быстренько подогрел техникой воду до идеальной температуры, заварил во фляжке чай, развернул пирожки…       — А кухни у вас точно нет? — ещё раз уточнил он.       — Закуток, чтобы чай заварить, есть. Готовить мы там не пробовали, — отозвался Итачи, наблюдая, как Дейдара придирчиво обнюхивает выданный пирожок.       Ну, то есть пытается придирчиво обнюхивать. Подрывник был шиноби и кроме того — подростком, которые даже у гражданских вечно голодные и готовы чего-нибудь пожевать. Так что пирожок был умят почти сразу.       — Вкуфно, м-м!       — Конечно, вкусно, — покивал Хаджиме и подсунул ему ещё. Взгляд, который он бросил на Итачи, можно было расшифровать как: «Смотри, как надо кушать». — Надо будет осмотреть ваш закуток и состряпать что-нибудь большое и вкусное… А то что-то мои запасы маловаты.       — Запасов тут много, но всё долгохранящееся, — сообщил Итачи. — Дай и мне.       Это было абсолютно нелогичное, нерациональное чувство, но какое-то зудение внутри мешало позволить Дейдаре умять все пирожки. Ну, или почти все.       Хаджиме одобрительно хмыкнул — материал, конечно, сыроватый и пакостный, но не безнадёжный. Откормить, отобщать, выяснить больные мозоли, и вполне можно работать…       И опять волчонку показалось, что он такое уже делал.       — Сбегать в ближайшее селение за свежачком слишком палевно, да? — риторически уточнил Хаджиме. — Блин, кончилось. Дейдара, ты всё ещё голодный?..       Тсукури с сожалением слизнул с пальцев крошки, кивнул. К его удивлению, Учиха даже не скривился на зажёвывание пирожков ртами на руках. Он вообще был какой-то чересчур благостный.       — Ну… — Итачи задумался.       Мысль смотаться в посёлок за продуктами ему в голову раньше не приходила — но, честно говоря, Итачи не слишком интересовало, что именно он ест. Питательно, и сойдёт.       — Дейдара-сан, вы тут давно?       — Второй день, — отозвался подрывник. — Какузу приштопал мне руки и запретил неделю выходить — а то, мол, на меня трат больше, чем пользы, — Тсукури обиженно надулся. — Вообще ничего не понимает в искусстве!       — А при чём тут искусство? — не понял Хаджиме.       Как-то у него рисование с пришиванием рук не особо ассоциировалось, хотя… Смотря куда пришивать.       — Стоп, — Итачи резко вскинул руку. — Если ты сейчас начнёшь разливаться про взрывы, торт тебе не достанется.       — Эй! — обиделся Дейдара. — Мои взрывы — это искусство!       — Умение вкусно готовить — тоже, — коварно сообщил Учиха.       Хаджиме посмотрел на одного, на другого, ничего не понял, но решил замять для ясности. Ещё решил не комментировать, что Итачи и Дейдара общаются вполне нормально, а не как глыба вежливого льда с отморозком. Ну и о своём зверском желании накормить Дейдару тоже умолчал — всё-таки чертовски приятно, когда твои блюда уплетают с таким аппетитом. Итачи, конечно, ест и даже почти не давится, но эмоциональный отклик не тот.       — Думаю, если под Хенге и один раз, то это не будет опасно. Какие продукты нужны? — сообщил Итачи итог размышлений.       — Пойдём сначала кухню посмотрим. И склад, — вздохнул Хаджиме, поднимаясь. — Может, не всё так катастрофично.       — Там Тоби, — напомнил Дейдара.       — Ну… Не вечно же от него прятаться? И потом, не может же всё быть так плохо?       — Может, — пробурчал парень, но развивать тему не стал.       После небольшой инспекции выяснилось, что на складе еда, конечно, была… Но лучше её оставить до совсем уж паршивых времён. Так что список Итачи выдали внушительный. Учиха оценил разнообразие и объёмы требуемых продуктов, поднял брови:       — Ты не увлёкся? Нас всё-таки тут всего четверо, а не толпа.       — Так ему ж тут как минимум пять дней куковать, — Хаджиме указал большим пальцем себе за спину. — А ребёнку надо хорошо питаться.       Итачи поднял брови ещё выше, хмыкнул… Но спорить не стал.       — Базу не взорвите тут.       Естественно, уходить Итачи и не собирался — продукты прекрасно и клон дотащит. Но почему-то хотелось понаблюдать не напрямую, а из тени. Ностальгия по службе в АНБУ проснулась, что ли?       — Эй, ты кого ребёнком назвал? — до Дейдары дошло не сразу, поэтому и возмутился он как-то вяло.       Хотя то, что Учиха молча пошёл покупать продукты — ему! — способно было вывести из равновесия даже придурка Хидана. Наверное.       — А тебе сколько лет? — уточнил Хаджиме.       — Не твоё дело, — огрызнулся Тсукури, чуя смутный подвох. — У меня S-класс, понял, м?       — Это не влияет на то, что твоё тело ещё в процессе роста и нуждается в хорошем, разнообразном питании, — сложил руки на груди волчонок. — Или ты тортик уже не хочешь?       На лице Дейдары проступило несчастное выражение. Привычка толкала ругаться дальше и гордо отказаться от угощения — вот ещё, он не подобрыш какой, чтобы его откармливать, — а желудок тонко намекал, что такой глупости хозяину не простит.       — Ну вот и ладно, — Хаджиме решил не гладить растерянную взрывоопасную няшечку по голове. — Хочешь, научу превращать эту дрянь в относительно вкусное нечто?       — Это реально? — подрывник тут же скорчил скептическую мину. — И вообще, нечего на мне проверять. Вон, Учиху корми или рыбоида.       — Реально-реально, — волчонок с успехом игнорировал все попытки нарваться. — Берёшь, нарезаешь тонкими ломтиками, прожа-а-ариваешь… Берёшь лук, это такая фигня — везде растёт… Промываешь, нарезаешь, обжариваешь… Заворачиваешь лук в это, и можно есть.       Хаджиме быстренько сложил рулетик и с аппетитом захомячил. Ему не досталось пирожков, а Итачи с продуктами ещё когда вернётся.       — С луком всё вкуснее, — сделал вывод он. — А в походных условиях лук можно запечь, пожарить на плоском камне или поместить в рулет сырым.       Дейдара принюхался — пахло вкусно. Потыкал пальцем в обжаренные заготовки для следующего рулета, попробовал свернуть сам. Получилось не так ловко, но на вкус и в самом деле стал поприличнее.       — Ты кто вообще такой? — поинтересовался Тсукури, прожевав порцию.       Хаджиме отвернулся, пряча улыбку. Всё-таки повёлся! Не стоило сомневаться, что при следующей необходимости есть это Дейдара не поленится и поищет лук.       Вообще, странно было испытывать такой лютый родительский инстинкт к человеку, которого он вчера чуть не загрыз, но… Вот как-то вышло. И Дейдару от лютого накормления и затискивания спасала только боязнь спугнуть.       — Я ученик Итачи, — отозвался он, не отходя от базовой версии. — Слушай, а почему все так нервно реагируют на слово «искусство»?       — Утырки потому что, — Дейдара насупился. — Искусство — это нечто мимолётное, мгновенное, это взрыв! Вспыхивает и отгорает, оставляя после себя пепел, это агония, вдохновение!.. Я творю искусство, а они пытаются впаривать какую-то хрень про кукол и иллюзии, м!       Справедливости ради, Учиха в споры о сути искусства не вступал — он вообще мало разговаривал — но Дейдаре слишком запомнилось то поражение и собственная мимолётная мысль, чтобы он смог простить Итачи превосходство.       — Пф, им просто стрёмно признавать, что их дело — не искусство! — поддержал разговор Хаджиме. — Но вообще я мало в жизни искусством интересовался и совсем-совсем ничего об этом не знаю. Расскажи.       Тсукури потрясённо распахнул глаза. Сложил «Кай». Для верности потыкал в Хаджиме пальцем, убеждаясь, что не клон.       Впервые на его памяти кто-то не пытался его заткнуть, не спорил и не переубеждал, а просил рассказать поподробнее.       — Искусство — это то, что расцветает всего за секунду до того, как испариться навсегда, — немного неуверенно начал он. — Жизнь красива лишь потому, что так мимолётна и непостоянна. То, что застыло, неизменно — это не искусство, это шлак! Оно не может вызвать тех бушующих эмоций, которые приносит близкий взрыв!       — Тогда кулинария — тоже искусство, только рангом пониже, не? Бытовое такое. Посмотри на эту вишенку, такую красную и полную жизни, которую в ротик хоп! И брызнула красным соком, умирая!.. — Хаджиме наглядно показал, что фрукты тоже могут взрываться.       Дейдара закусил кончик пальца, всерьёз обдумывая новую концепцию. Приравнять что-то к своим обожаемым взрывам было бы для него кощунством, но ведь и не приравнивали же! Сам, добровольно признал, что рангом пониже.       — И всё-таки, кто ты такой, м? Где-то же Учиха тебя выцепил.       — Где выцепил, там больше нету, малыш, — отозвался Хаджиме и погладил Дейдару по голове.       Дейдара хватанул ртом воздух. Все подозрения и прочие умные мысли вымело из головы мгновенно, будто мощным взрывом. Дело было даже не в том, что его назвали малышом — «нежный» возраст частенько становился темой подколок и задирок.       Просто никто никогда не дотрагивался к нему — так. Не в попытке ударить, без желания полапать… Так… Заботливо?       — Э-эй, ты чего? Не трогай меня, — вышло не слишком убедительно, хотя сам Дейдара попятился, вжимаясь в угол.       — Ой, да ладно, я всего лишь погладил, — замахал руками волчонок. — Разве тебе не нравится, когда тебя гладят?       Сбивало с толку то, что у его действий не было явно выраженного мотива. Дейдара впервые позавидовал зубам Кисаме — с ними можно было бы внушительно оскалиться. А так смех один выйдет, а не оскал.       — Дейдара-семпа-а-ай! — Тоби, неизвестно как пропустивший их шуршание на складе, наконец-то подал голос.       Тсукури дёрнулся. Посмотрел на безмятежно перебирающего припасы Хаджиме. Представил мельтешащего вокруг Тоби. И решительно перебрался в другой угол — так, чтобы ученик Учихи оказался между ним и дверью.       Ну, а вдруг и правда сработает?