***
— Я сегодня чувствую себя немного неуютно, — сказала Фелиция, когда мы сели на скамейку в парке. Такой теплой погодой, в парке было много взрослых и детей. Тень от деревьев защищала нас от солнца, а холодный ветер немного снизил температуру. — Мы типа с тобой толком-то и не знакомы. — Кажется, чего-то не хватает. — Или кого-то, — она тихо вздохнула. — Странно все это. Впервые Феликс не сидит между нами и кажется, что мы просто вынуждены быть здесь. — Думаю, это нормально. Мы всегда встречались благодаря нему, так что это очевидно, что без него все не то. Я думаю, что это неправильно, потому что, находясь в этом городе, я не могу быть рядом с ним. — Это напоминает мне первый раз, когда мы с ним расстались. Как двойняшки, мы были практически неразлучны, когда были маленькими. Мы жили в одной комнате, все игрушки были общими, все было общим. Когда нам было около шести, Феликс сильно заболел. Не помню, что у него было, но маме пришлось отвести его в больницу, где он пробыл примерно неделю. Мама говорила, что мы оба плакали несколько часов подряд, постоянно спрашивали друг о друге, и это было сущим адом для мамы и для медсестер. Я помню, как мне было одиноко. Даже с Хедвикой, я не чувствовала себя дома, потому что его не было рядом, а я так привыкла к нашей близости. Я сожалею о том, что пошла в другую школу. Чем старше мы становились, тем дальше отдалялись друг от друга, но при этом все равно были близки. Все немного изменилось, когда мы выбрали разные старшие школы, а, когда он поменял свою, все стало гораздо хуже. Он почти не разговаривал со мной, не хотел никуда идти со мной и нашими друзьями. Казалось, он просто оттолкнул меня. — Не только тебя. Меня он тоже избегал. Я замечал множество небольших изменений в его поведении, которые заставляли волноваться, но я вскоре забывал о них, потому что Феликс всегда говорил, что все в порядке. Но теперь, когда я знаю, что произошло, я вспоминаю, что если бы заметил очевидную связь в этих изменениях, то мог бы сказать, что происходит. Он никогда не говорил о школе, и если кто-нибудь затрагивал эту тему, то атмосфера становилась напряженной, и надо было вести разговор в другое русло. Он вздрагивал каждый раз, когда я нечаянно прикасался к нему. Я не знал, почему он начал носить рубашки с длинными рукавами, но теперь я все понял. — Он режет себя, — я удивленно пострел на Фелицию. Я не знал об этом. — Что? Ты не знал? — Нет… — Ну, ты всегда сидишь на его кровати по правую от него сторону, так что понятно, почему ты не заметил. У него перебинтована левая рука. — Знаю. Я думал, что одна из тех травм от тех ребят. — Сначала я тоже так думала. Но, примерно неделю назад, мне стало любопытно, и я сняла бинты. Все его предплечье покрыто шрамами. Есть старые, примерно месячной давности, но есть и свежие, наверно, полученные в течение той недели, когда он был в порядке. Я не думаю, что делал это, чтобы убить себя. — Но если не поэтому, то зачем? — Я не совсем уверена и это только безумное предположение, но… Я читала статью в интернете, в которой говорилось, почему люди причиняют себе боль. По мне, это алогично, но множество людей говорят, что физическая боль — лучший способ заглушить душевные страдания, пускай только на некоторое время. Думаю, что с ним это сработало. — И потому он продолжил это делать. Просто пытался покончить с собой во второй половине июня. Я уверен, что он задумывался об этом раньше, но… Думаю, что причинение себе боли помогало ему держаться очень долгое время. Не понимаю как, и, наверно, никогда не пойму. Несколько минут мы просидели тишине. И все же, мои вопросы, касающиеся поведения Феликса, нашли ответы. Раньше я удивлялся, почему он несколько месяцев назад перестал снимать рубашку даже в моменты нашей интимной близости. Я интересовался: «Почему?» каждый раз, ведь раньше ему было «тотально хорошо» без нее. Он никогда не отвечал, но теперь предельно ясно почему. Он не хотел, чтобы я видел шрамы, и прятал их. — И все же, если бы он поговорил с кем-нибудь, ничего бы не случилось. — Но он этого не сделал. Ты когда-нибудь видел, чтобы он пришел к кому-нибудь и высказался о своих проблемах? Во-первых, он слишком упрямый, чтобы просить о помощи. Во-вторых, он слишком туп, чтобы додуматься, что ущерб здоровью не спасет от душевной боли… — она хотела еще что-то добавить, но тут у нее зазвонил телефон. Фелиция достала его и ответила на звонок: — Алло?.. Мы в парке, рядом со Дворцом Культуры… Зачем?.. Вы ведь вроде сказали, что мы должны гулять весь день или это что-то срочное? О… Да, конечно, мы сейчас… Хорошо, увидимся, — она положила телефон обратно в карман и встала. — Давай, надо идти. Я поднялся следом, и мы пошли обратно. Я едва ли поспевал за ее быстрым шагом, но через несколько метров поравнялся с ней. — Что случилось? — спросил я, пытаясь не споткнуться. — Маме позвонили из больницы. Видимо, что-то произошло, но доктор не сказал, что именно. Просто попросил приехать как можно скорее. Она будет ждать нас на парковке.***
Спустя полчаса, мы уже были в больнице. К счастью, дорога не казалась мне такой долгой, как обычно. Вместе со мной, Фелицией и госпожой Лукашевич также была старшая сестра Феликса Хедвика, которая проводила много времени с их дядей и младшим братом, который до сих пор гостил у господина Эмиля. Доктор ждал нас в своем кабинете. Это вызвало у меня огромный приступ дежавю. Врач сидел за столом, заполняя какие-то документы, прямо как две недели назад, когда он вызвал нас по той же причине, сказав, что «что-то случилось». И это «что-то» было отнюдь не хорошей новостью, поэтому я боялся, что в этот раз все стало еще хуже. Прошло столько времени с тех пор, когда он сказал, что если Феликс не проснется в течение нескольких недель, будут тяжелые последствия. Я зашел в кабинет с легким головокружением, а резкий запах медикаментов лишь усугублял мое состояние. Лицо доктора было нечитаемо, и было непонятно, каких новостей стоит ожидать. Хороших или же плохих? — Рад, что вы пришли так быстро, — сказал мужчина, поднимаясь со стула и откладывая ручку в сторону. — Пройдемте со мной в палату Феликса. Он открыл дверь и пригласил нас следовать за ним по длинному коридору. Всю дорогу он молчал и, только остановившись перед двенадцатой палатой, палатой Феликса, обернулся к нам. — Сэр, может, наконец скажите, что происходит? — спросила Хедвика. Ведь доктор так ничего и не сказал о состоянии Феликса. Мужчина тепло улыбнулся (что выглядело пугающе, и я предполагаю, что он просто не умеет по-настоящему улыбаться). — Я рад вам сообщить, что Феликс проснулся сегодня утром. Я почувствовал, что мир остановился, а огромный камень упал с моей души. Хотелось плакать. Но впервые за целую вечность, хотелось плакать от счастья. Все наконец-то хорошо. Фелиция тоже плакала, госпожа Лукашевич едва сдерживала слезы, Хедвика просто улыбалась. А я улыбался и плакал одновременно. Мое сердце билось о грудную клетку, но теперь совсем безболезненно. Я впервые искренне улыбался. После того, как мы все относительно успокоились, доктор вновь заговорил: — Мы уже провели осмотр, и все результаты оказались благоприятными. Его легкие отлично работают, так что скорей всего прошлый их отказ был временным состоянием в условиях комы. Он немного ослаб, но это в основном из-за отсутствия движения и минимального количества солнечного света. Так что через несколько дней он будет чувствовать себя намного лучше. Все в порядке. — Мы можем его увидеть? — спросила госпожа Лукашевич. Ее голос был прежним, тем самым, который я не слышал в течение этого злополучного месяца. — Конечно. Но я бы рекомендовал заходить к нему по одному-два человека и то, на несколько минут. Он еще немного потерян, а в его голове происходят множество процессов. Также не стоит задавать ему трудные вопросы. Последующие дни будут отведены на его полное физическое выздоровление. Я прямо сейчас пойду к нему, сказать, что вы пришли поздравить его с «возвращением», — он улыбнулся и зашел в палату. — Что же, все прошло гораздо лучше, чем я ожидала, — хмыкнула Хедвика. — Ты должна идти первой, мама. — Хотите пойти со мной? — спросила госпожа Лукашевич, посмотрев на своих дочерей. — Конечно. То есть, если Фелиция не хочет. Я могу и второй пойти. — Нет. Я бы хотела побыть с ним наедине. Я пойду за вами. Для меня все складывалось как нельзя хорошо, потому, что я как раз хотел пойти один и самым последним. Врач вышел из палаты и сказал, что мы можем заходить, а, если возникнут вопросы, он будет находиться в своем кабинете. Время пошло.***
Когда Фелиция вернулась, настала моя очередь. Не знаю почему, но я немного занервничал. Отбросив это чувство, я решительно направился к двери, открывая ее нараспашку. Сейчас или никогда. Окно в палате было открыто, впуская с улицы прохладный ветерок и солнечный свет. Феликс сидел на кровати, подтянув ноги к груди, обхватив их руками и положив подбородок на колени. Он даже не поднял голову, когда услышал, как открылась дверь. Такое поведение обескуражило меня, но я все равно подошел к нему и сел рядом. Его глаза были полуоткрыты, а взгляд прикован к кровати. — Привет, — прошептал я, боясь повысить голос. — Как ты себя чувствуешь? Я вообще не знал, что сказать. В голове вертелось столько мыслей, слов и вопросов, которые я хотел озвучить. Но я понимал, что сейчас не самое подходящее время. Так что решил начать с обычного разговора. Он не ответил. — Я знаю, что мои слова никак не повлияют на твое состояние и твои мысли, но я так рад видеть, что ты в порядке. Он по-прежнему молчал. — Вижу, ты сегодня не разговорчив. Это что-то новенькое. Ни единого слова. — Я не знаю, что происходит в твоей голове. Не знаю, что происходило в ней несколько месяцев назад. Не представляю, через что ты прошел, но поверь, я хочу помочь тебе. Он до сих пор ничего не сказал. К тому времени я начал волноваться сильнее, чем раньше. Боялся того, что происходило с ним. — Не буду заставлять тебя говорить со мной, это бесполезно. Мне лучше уйти, да? — я пододвинулся ближе, наклонился и поцеловал его в лоб. — Я люблю тебя. Сказав это, я уже собирался уйти, но его руки притянули меня обратно. Улыбнувшись, я положил руки на его талию. Он пододвинулся, меняя свое положение, и теперь сидел у меня на коленях, цепляясь руками за мою рубашку и уронив голову. Я почувствовал, что что-то теплое и влажное капало на плечо, а потом услышал тихие всхлипы. Феликс плакал. — Я здесь, здесь, — прошептал я, сжимая объятья. — Все хорошо, я никуда не уйду. Я здесь, любимый. Он заплакал сильнее, утыкаясь носом в мое плечо и орошая слезами рубашку. Он, наконец, отпустил все. Я обнял его крепче. Он в порядке. С ним все хорошо, он жив, он проснулся. Я могу поговорить с ним, я могу видеть его глаза, слышать его голос, высказать ему все, что держал в голове все это время. Я могу держать его и никому не позволить забрать его у меня. Он со мной, и это все, что имеет значение, верно? — Я люблю тебя. Господи, я так сильно люблю тебя, Феликс, — я вновь и вновь повторял эти слова. — Мы… У нас все будет хорошо, обещаю. Все в порядке и… Господи, как же я рад, что ты в порядке. Я люблю тебя. Я больше не мог сдержать слез. Я плакал навзрыд в его плечо. Он почувствовал, что вся боль, которую он испытывал, вернулась, и попытался оттолкнуть меня. Но всего лишь на миг. — Я люблю тебя, — всхлипнул Феликс, тихо рыдая. Наконец-то я почувствовал свободу от той боли, которая терзала меня. Мои кошмары не оправдались. Я, наконец, могу держать его на руках. Могу рассказать ему все, сказать, как я его люблю. Могу смотреть ему в глаза, и неважно, что сейчас они красные, опухшие и полны слез. Они все еще того самого великолепного цвета на свете. Я могу целовать его, и неважно, что его губы сухие и соленые. Ощущение их на моих губах самое захватывающее чувство. Он здесь, со мной. И я не могу не быть счастливым.