Чертовы сучьи инстинкты

Знаете, бежать, когда у тебя ноет грудь, спирает дыхание и скручивает живот, а хер стоит так, что того и гляди отвалится - не самое приятное на свете занятие. Знаете, моя потенциальная омега справляется с этим гораздо лучше: по крайней мере, убегает он от меня так шустро, будто я его сожрать собрался. Хотя это не сильно отходит от истины: десны ноют, тело разваливается на части, скрипит от утомления и боли, но несется с неменьшей прытью, чем Лендон; нюх обостряется, а поле зрения одновременно сужается и становится четче. Это как на охоте, - мелькает тупая мысль, когда я выскакиваю на улицу. Хоть я и потерял его из виду, но дорожка из запаха не подводит - ноги будто сами несут меня. Проходящие мимо люди расступаются, а то и обходят меня на добрые пару метров, так что мешает только вездесущая слякоть, хлюпающая под моими ботинками. На повороте я с отчаянием понимаю, что запах слабеет - и это неслабо подстегивает меня. Грудь сжимает тисками не только от недостатка воздуха, но и от обиды, не имеющей каких-либо рациональных причин, но когтящей меня будь здоров как - будто ножами по нежному голому мясу. Я свирепею от одной мысли о другом, о любом, кто посмеет коснуться его хоть пальцем... Убью без колебаний. Зубами ведь порву. Я настигаю его на автобусной остановке, хватая за ворот куртки и разворачивая лицом к себе, будто для драки; он меня гораздо выше, так что удается не только заставить его повернуться, но и наклониться - настолько близко, что его еще более усилившийся запах снова забивает меня изнутри моментально, вытесняя чувства и мысли. Его горячее быстрое дыхание сплетается с моим, красное, покрытое испариной лицо оказывается за пару сантиметров от моего... Он смотрит на меня прикрытыми, будто пьяными глазами, приоткрыв влажные губы; на всем его лице застывает такое блядское выражение, что похрен на течку - от одного этого я бы завелся вполоборота. - Ты дурак? Ты собрался ехать... в течку... на автобусе? - хриплю я, умирая от желания его поцеловать. Лендон, облизав губы, прикрывает глаза, мотает головой, будто собираясь отстраниться, но я знаю - нет, чувствую, - что он этого не сделает. Не сможет. - Автоматически, - едва ворочая языком, отвечает он с закрытыми глазами. Я внутренне взвываю. - Такси, - коротко, не дыша, говорю я. Он слабо кивает, прислоняясь к моему лбу своим, но держа расстояние, достаточное, чтобы не суметь дотянуться ртом, но слишком маленькое, чтобы перестать испытывать соблазн. Хотя тут не поможет даже километр. Я хочу его, хочу настолько сильно, что проще умереть, чем довезти его до дома целым и невредимым. Но если вопрос встал так, то я лучше умру, чем что-то сделаю против его воли. Мне кажется, что мы стоим на продуваемой всеми ветрами остановке вечность, стараясь не наброситься друг на друга, хотя проходит едва ли пара минут. Вокруг нас пусто - все будто чуют нашу связь, чуют, как нас сколотило вместе - так, что не оторвать. Больно даже шевелиться. Суть течки не в самом сексе. По-настоящему связанные испытывают потребность именно в связи - связи физической, чаще всего. Когда трепались о духовной связи, о потребности в простом присутствии, запахе, голосе, осознании взаимной нужды друг в друге, я ржал, если честно. Но сейчас мне не до смеха. И, когда мы кое-как ловим такси и влазим в него неуклюжей многоногой каракатицей, я вновь сцепляюсь с ним в один неразличимый однородный комок. Губы Лендона на моей шее; нитка слюны, протягивающаяся от мочки моего уха к его жадному языку; прерывистое дыхание; крепкий обхват его больших сильных рук; цветные круги под закрытыми веками от напряжения во все миллион вольт между нами. - Перестань... - делаю я жалкую попытку возразить ему. Но он меня, кажется, совсем не слышит: он трется об меня через одежду, елозит напряженным членом об мое бедро, пытается задушить в крепких ароматных объятиях - делает что угодно, но только не слушает меня. - Это неправильно... - пищу я, - ты же совсем себя не контролируешь... - Да какая разница, - низким от долгого молчания голосом отвечает он мне в рот, через секунду лишая меня всякой возможности ему возражать. От движений его губ и языка маленький темный салон вращается перед глазами. Я, переставая сдерживаться, с рыком запрокидываю его голову, тяну за волосы, целуя его подбородок, шею - пульсирующую, горячую, так по-блядски подставленную, готовую... Я разочарованно стону, позволяя себе только проехаться по нежной коже клыками. Нельзя. Я уже давно забыл почему, но одно помню - нельзя. Надо сдерживаться.