Чертовы сучьи инстинкты

Мозги превратило в студень, кишки скрутило в калачик. Все тело изнемогает: башка раскалывается, грудь крутит-вертит, челюсть ноет, мускулы дрожат от напряжения, и только хер будто живет отдельной от всех жизнью - он вообще уже битый час стоит так, будто я отдал богу душу: я его от боли вообще не чувствую. Но в то же время стоять так, уткнувшись носом в шею Лендона и вдыхая его теплый, горьковатый запах, можно вечно. Он, видимо, тоже так думает, хотя и молчит, обняв меня твердой, совсем не омежьей хваткой. А я наслаждаюсь этим, хоть мы и стоим так уже битый час с тех пор, как уехало такси; под куртку начинает заползать сырой промозглый холод, пальцы на ногах одеревенели, но мне похуй. Даже о течке Лендона я не думаю, хотя надо бы. - Что будем делать? - спрашивает Лендон невнятно из-за того, что прижался ртом к моему виску. Я чувствую шевеление его губ и дыхание, опалившее кожу. Это он зря: я вспоминаю о вкусе этих губ, об их податливости, влажном тепле жадного языка и ощущении сладкого плотного дурмана, охватывающего изнутри грудь и живот. - А чего бы ты хотел? - спрашиваю я. Лендон страдальчески хмурит брови, загнанно дыша через нос и зажмуриваясь. Кадык на вспотевшей шее сдвигается вверх-вниз, из расстегнутого ворота куртки разит - да, именно разит, возмутительно воняет - горьковатым, терпким, желанным запахом Лендона. - Я... я не знаю. Соображалка совсем не работает, - он усмехается, - если решишь меня трахнуть, нагнув раком и боком, я явно буду рад. - Не ты, - возражаю я, - твоя... долбанная течка. Кстати... какая нахуй течка? Почему ты не сказал мне, что ты омега? - Я не знал, как сказать. Вы все сами за меня решили, что я альфа. Повисает молчание. - Я всегда старался им быть - большим, сильным альфой, которого уважают, а быть омегой я так и не научился. - А Роб? - спрашиваю я, стараясь не встречаться с ним взглядом. Изнутри пробирает злостью. Большой, брутальный, сильный, насмешливый, притягательный. С тем самым блядством, привлекающим омег. Я на его фоне - игрушка. - Мы поссорились, - усмехается он. - С чего вдруг? - шепчу я, не до конца веря в такое простое решение всех проблем. - Я за тебя заступился тогда, когда ты пришел сцены закатывать, - отвечает он, прислонившись лбом к моему лбу. В моих ушах стоит звон. Я даже не понимаю глубинного смысла его слов. Я просто ощущаю, как целая гора сваливается у меня с плеч. Поворачиваюсь, инстинктивно тяну его на себя, глядя в пьяные от похоти глаза. Член снова болезненно ноет, зажатый между нашими животами: я так очень скоро кончу, даже не коснувшись себя, а боль - это набухающий у основания узел. Кончать, не зажав его хотя бы рукой - довольно болезненная хрень. Будто в яйцах камни сидят: никакой разрядки, и удовольствие сомнительное - короткое, как неяркая вспышка света под закрытыми веками. Но сейчас мне даже так хорошо: настолько, что я просто бессовестно хватаю его за зад, мну его, с рычанием вцепляясь в губы Лендона, вжимаясь пульсирующим до боли членом в такой же твердый стояк напротив, делаю всего пару толчков - и меня уносит. Хорошо-о! Твою мать! Блядь! Хриплю, рычу, сиплю, от досады и наслаждения вгрызаясь зубами в воротник его куртки, в опасной близости от его шеи. Он тоже глухо стонет, и этот звук напоминает мне рык раненого большого зверя. На пару долгих секунд утихает напряжение, изнутри поднимается теплая бешеная волна; мы целуемся, стонем, мнем друг друга. Лендон так крепко хватает меня за щеку, что точно останутся синяки от пальцев. Сверкающий весенний день вокруг нас вспыхивает и исчезает, осыпается горсточкой пепла. - Мне кажется, или нам реально стоит хотя бы зайти в квартиру? - отдышавшись, хрипло усмехается Лендон, когда мимо нас с диким воем убегает драный дворовый кот, рикошетом ударяясь об дверь подъезда и убегая дальше, только теперь уже молча.