Ошибки жизни

Каким-то далеким эхом слышались голоса и торопливые шаги. И мне следовало бы поторопиться... Потому что не хотелось теперь отдавать Гарму все лавры в связи с убийством этого скота Хальзе. Не знаю, почему именно мне этого хотелось, но... «Он – моя добыча! — полыхнуло ледяным пламенем в мозгу, бросив вперед – И Гарм обещал!». Над головой и мимо тела (совсем рядом) с шипением пролетели кипятком Водные клыки. Я возликовал: моя способность избегать серьезных ранений еще со мной! – и понесся по дуге, готовя на ладони концентрированный Адский пламень, целя прямиком в его костлявую ухмыляющуюся рожу. Пусть это не сработало раньше – но сработает сейчас! Тот, что так самодовольно назвал себя Всезнающим, не мог использовать всю свою немыслимую силу на подобающую ей мощь. Много ее расплескивалось наружу, как вода, и моему злорадному удовлетворению не было предела – вот так вот, выскочка, не суйся не в свой огород, когда после конкретной взбучки не можешь контролировать эту свою украденную у других и привитую силу! Да, жалкой человеческой жизни не может хватить на то, чтобы овладеть даже базовыми аспектами магии... Нет, дело может быть и не в жизни... Вероятнее всего, это зависит от мышления. Невозможно понять то, чего ты не можешь ощутить. Нужно родиться со способностями – и вот тогда... Но, вынужден признать, что Хальзе пошел очень далеко. Я бы на его месте вообще бы не начинал, а начав – плюнул... Потому что не созданы люди для этого. Не их это дело, если говорить по правде. Магия прикасается к человеку изредка (особую частоту рождаемости ненормальных детей в последний век можно твердо списать на слишком большую напряженность в... короче, у мира сейчас большие проблемы, и то, что это происходит – побочный эффект!), выбирая тех, кто способен владеть ею... А простого желания просто не может быть достаточно. Это как лазерная пушка в руках ребенка – нажмет не на ту кнопочку – и... Как ни обидно, но этот человек снова избежал удара моим Адским пламенем. Ну что ж, это во мне только сильнее разогревает рвение его достать. — Зачем ты мне пытаешься помешать, Гончая?! – взревел он, едва переводя дыхание и посылая вдобавок к одному посланному в мою сторону заклинанию Шаровую молнию. Уклониться я бы не успел – тем более, это означало бы потерю занятых с таким трудом позиций. И несмотря на верный воздушный щит и заклинание-отражатель (то, что противоположно по стихии и равно по силе), меня немного оглушило разрядом. Хвост повис, но уши продолжали дергаться от сдерживаемого порыва побежать вперед и разорвать его на куски голыми руками. Как же кипело от ненависти и гнева – давно такого не припомню – так жаждать отнятия чьей-то жизни... Весь этот мир попросту перестал существовать, вытесненный уничтожающим ураганом чувств... Момент, когда Гончая по-настоящему живет! «Есть, открылся!»... Рыча, я бросился вперед, уверенный всем сердцем и душой, что этот удар станет последним, достигнет цели – и затянувшийся бой закончится. Глаза заволокла красная пелена предвкушающего безумия... Вот он пытается развернуться и приготовиться встретить мой удар – но слишком поздно. Сейчас Адский пламень окажется в гнилых потрохах этого...! Да, этот удар стал последним. Но не для него. Для меня. Горячая волна мгновенно схлынула, оставив жар в левом боку. Мы стояли, застыв статуями, на расстоянии в считанные сантиметры друг от дружки. Из горла сквозь сжатые зубы вырвался глухой хрип – моя попытка зарычать. Мой нос раздражал резкий запах его человеческого пота и кожного сала. Как раз одна грязноватая капля упала с морщинистого подбородка нам под ноги – и именно тогда ноги, не выдержав, подогнулись, заставив жар в боку стать тысячекратно сильнее и парализовать тело и мозг. Но на границе слуха все же смог расслышать знакомый крик. Одинокий, замерший под сводами пещеры... Бездвижным мешком я рухнул. Время, казалось, здесь совсем остановилось. Рядом, оставшись без питания магии, гасли бледные всполохи Адского пламени. Да, все огни гаснут – рано или поздно... И, почти ничего не видя затуманенными болью глазами, все же разглядел, что прямо сейчас Хальзе, отступив на шаг, стряхнул с короткого клинка, который прятал в своем посохе, мою кровь. Тонкие губы не удержались от улыбки – и не какой-то, а широкой и полной злорадного ликования: — Такие, как ты, не могут понять, когда надо остановиться... Но эти слова не достигали моего рассудка. В нем звучало совсем другое... «Глупый полукровка, глупый и безбашенный, как слепой щенок, — говорил мне мой собственный голос в голове – Человеческая жизнь, человеческие мысли, человеческая слабость... А ведь и тебе это далеко не чуждо! Как ты смел возрадоваться, что этот ублюдок не в силах использовать способности по-прежнему?! Смог надрать ему задницу тогда – и уже считаешь себя всесильным и вправе делать выводы?! Да не смеши меня! Эта твоя жажда боя, этот твой «момент настоящей жизни Гончей» затуманили тебе последние мозги! Ты – не Гончая! Ты – не порождение Гарма, как эти Амон, Пилико, Чесс и вся эта милая компашка! Тебя изгнали, дорогуша – изгнали ровно 2117 лет назад! Ты больше не принадлежишь их роду, даже духовно! Твоя мать – не Гончая, а слабый тщедушный человек – и от этого тебе никуда не деться! Даже в песьем обличии, под этими ребрами бьется именно человеческое сердце! И ты по себе знаешь, как человек упорен! Ему что ни сделай – при определенных обстоятельствах он и через горящую лаву перепрыгнет, и сквозь острейшие лезвия пройдет! Ну и пусть его сожжет в пепел и искромсает в мелкий фарш, но он не отступит! Да, а такие, вроде Хальзе, хитры... И их никогда нельзя недооценивать! Ты сам вывел это правило, и сам же его нарушил! Глупый ты, беспомощный щенок... Без чьей-то поддержки и удачи ни на что не способен!..». Через муть стало видно, как поднимается левая рука с узловатыми пальцами, в ней загорается какой-то свет, а тонкие губы неслышно шепчут заклинание... Смерть дышала мне в затылок, но он захотел меня добить. Хвалю, человек – нельзя оставлять врага за спиной, пока не убедишься точно, что его сердце остановилось, и способов возвращения не существует. У меня не хватило мозгов последовать этому простому правилу – и вот результат... Закрывая глаза, я понимаю, что даже не могу пошевелить и пальцем. Сердце все било изнутри по ребрам, разнося адреналин – но толку никакого. Последние силы ушли вместе с тем броском и Адским пламенем. Больше противопоставить этому человеку мне нечего. Тузы в рукаве кончились. Но Гарм – и я в некотором смысле рад – уже близко, моя роль в этой пьесе на этом закончена. Поэтому дух мой готов принять злой рок без какого-либо сожаления... И, сквозь глухой звон и шум в голове уши, дернувшись, различили треск. За ним через мгновение – другой звон, даже грохот. Грохот наконец разрушенной преграды. Неужели... барьер...?! И с ударом в лицо порыва свежего морозного воздуха я странно отчетливо слышу истошный крик, полный ярости и боли: — Неясыть!!! «Будь ты проклята, дура стоеросовая, останови его!». Но торопливый бег ни на миг не прервался, неумолимо приближаясь. И мне хотелось вскочить и вновь отшвырнуть его конкретным пинком обратно, или просто накричать... Но это было невозможно в принципе. Каждая клеточка тела налилась горячим свинцом, горло, в котором чувствовался явственный вкус моей собственной крови, отказывалось напрочь издавать хоть какие-то членораздельные звуки – только жалкий хрип. Я не мог ничего сделать... и в тот момент возненавидел себя за это. Но Пилико попыталась его остановить – когда Хальзе, заметив (естественно!) его приближение, замахнулся этим разрушительным заклинанием (без понятия, честно, к какому типу оно относилось) на него. Окрик ее, как звон колокольчиков, отозвался резкой болью в ушах. Ее крупная тень, попытавшаяся загородить собой Пастуха – это последнее, что я помню беспристрастно и четко. А дальше... Какова ни была ее сила (а она была довольно-таки велика), но она погибла почти в ту же секунду, когда черновато-серо-лиловый шар врезался в нее. Гончую длиной в 7 с половиной метров и весом в неполные 600 килограмм разорвало на куски, как тряпку, засунутую в вентилятор. Если бы это было возможно, то меня бы вырвало. Мне стало ее искренне жаль. А через долю мгновения, и так скованное болью, мое тело пронзила еще одна – и в сто раз большая. Пастуха задело не только самим заклинанием (такое сильное... поверить не могу!), но и силовой волной швырнуло на стену – и спиной в острый выступ. Послышался хруст – и он безжизненно упал вниз с высоты где-то в 10-ть метров. Запахло паленым мясом. Гонимый ужасом, я вновь захрипел, стараясь себя убедить, что это всего лишь царапина, небольшой ожог... Но рассудок сказал: «После такого выживают разве что регенераторы. Разве ты не почуял? В заклинании не только сила отшвырнуть и обжечь. Там яд – и противоядия от него не существует во всех трех мирах... Тем более, что позвоночник его пробит насквозь». Довольный таким исходом, Хальзе смеялся, запрокинув голову. Во мне поднялась и закипела волна ярости, но, понятное дело, успеха в контроле над обездвиженным телом ничем не могла помочь. Единственное, что еще починялось моей воле – легкое колебание голосовых связок, достаточное для того, чтобы зарычать. Тот миг, когда я пронзал этого ублюдка глазами, растянулся на долгие часы. Убить его – и больше ничто меня не волновало... Мне грызла голову мысль, что все произошедшее было им спланировано: тщательно и в малейших деталях. Потому что навряд ли могло быть простой случайностью то, что сначала он меня отделал в пределах купола, а потом, когда Пастух разрушил барьер (с его способностями вполне возможно было создать его покрепче), бросил в него то заклинание, что предназначалось для меня... Впрочем, это разыгралась паранойя того, кто близок к смерти и пытается всему найти объяснение... Не зная в упор, что же делать, я зажмурился: «Пожалуйста... Все святое, что еще осталось в этом мире!.. Изначальная Тьма!.. Неназываемый, кого сейчас называют не иначе, как Господь-Бог!.. Скверна всего Ада!.. Взывая к вам, молю о помощи! Не ради себя, а ради тех, кого я любил и люблю до сих пор!.. Дайте мне сво...» — и невольно оборвал мысленное послание. Заливистый, кашляющий смех Хальзе слегка приглох, а боль, сковывающая меня, немного притихла. На самую малость, но достаточно, чтобы это заметить. Открыл глаза, боясь, что не увижу ничего, кроме лика Смерти. Но нет, я увидел. И вовсе не лик Смерти. Но все-таки того, от осознания личности которого по спине пробежалась ледяная волна... Тошка, продолжая сидеть на корточках, смущенно оттянул уголок рта, заметив эту реакцию. Меня объял если не ужас – то страх точно. С усилием чуть проморгавшись, заметил, что человек, вновь вспомнив обо мне, глянул в упор и попутно стал творить новое заклинание (и, похоже, что-то новенькое). Он не видел моего умершего друга. А мой мозг непроизвольно отметил, что вижу я сквозь него – и в прямом смысле. Его тело просвечивало. Он нематериален! И, будто угадав мои мысли, его голова делает кивок. Но времени мало. И разбираться в этом смысла нет. «Ты пришел, чтобы помочь мне?» — бросаю мысль, заранее зная, что буду услышан. Вместо ответа или кивка Тошка протягивает руку и касается моего лба. Будто кусок льда – холодный и... мертвый. Но боль отступила, став хоть и большой, но терпимой. Я, стиснув зубы, заставил двигаться сначала пальцы – а затем и все мышцы руки. Хальзе, позабыв о том, что заклинание надо закончить, заулыбался: — Не знаешь, когда умереть, полукровка? Мое практически деревянное тело село на пятки. Отяжелевшая в сотню раз голова медленно поднялась, пронзив человека глазами. И мне было известно, что теперь все будет совсем по-другому, чем минуту или секунду назад. И онемевшее, казалось, горло выдавило с хрипом: — Знание сути полукровки... недостижимо... даже для духов... – и слова эти были не столько моими, сколько нашими общими. Общими с Тритоном. Пусть мой взгляд не мог его различить где-то поблизости, но разум безотчетно знал: он следит за мной. И кровь, переставшая литься из раны, но еще исходившая паром на холоде воздуха – это его рук дело. Дело рук моего мертвого друга, которое тоже не вечно. Следовало действовать быстро. Быстро и хитро. И именно тогда, при взгляде на сгусток странной субстанции на его ладони и на глаза, безотрывно следившие за мной (и отблеск отстраненного внимания на собственное заклинание, все мысли направлены на поисках способа меня обойти), мне вспомнилось... Из последних сил ноги совершили толчок в сторону противника. Живот пронзило, но на траекторию заклинания Огня – простого Огня! – это ничем не повлияло. Человек отразил его обычным воздушным щитом – и рассмеялся, уверенный, что это всего лишь акт отчаяния: — Этим меня не достанешь!.. – и тут же невольно вздрогнул. Из лунного камня я сотворил маленькое копье размером с большую иглу – и теперь оно наполовину торчало из ребра ладони между большим и указательным пальцами. Я пустил Огонь только для отвлечения внимания, а настоящей моей целью было просто воткнуть его в правую руку (в которой теплилось незаконченное заклинание) это, с помощью телекинетических нитей заслав со спины, где воздушный щит не действовал. Хальзе на чистом рефлексе тряхнул рукой, даже не задумываясь... И получился эдакий большой «бабах!» с криками, замершими в первую долю мгновения. Я, потеряв все остатки сил, рухнул на колени, часто дыша и стараясь не потерять сознание. Даже пепла не осталось... Вот так легко оказалось отвлечь его от контроля над заклинанием и получить желаемый эффект – его шандарахнуло собственным оружием. Привет с того света, Паркер? Ухо дернулось, поймав звук очень близких шагов. Гарм остановился на полпути ко мне, пытаясь сообразить, что же тут произошло (то есть, как мне хватило силенок на то, чтобы угрохать этого самозваного Всезнающего). Меня шатало, и сил на то, чтобы даже обернуться – не то, что произнести хоть слово, не имелось никаких. Уши ловили каждый звук, источником которых был тот, кто пришел вместе с ним... Речник вбежал в пещеру ровно через 5-ть секунд после основателя всего рода Гончих. И времени, чтобы найти глазами сына, много не потребовалось. Через тройку мгновений он уже наклонялся над ним, осматривая страшные раны и стараясь их как-то залечить (фавны обладают этой способностью, но только чистокровные). Мое тело пробирала дрожь от напряжения силы воли, мышц и нервов. Мне хотелось услышать только одно – и тогда, рухнув без сил, испустить последний вздох... У меня не такой острый слух, как у Гончей. Но эти слова услышал. — Проклятье, если бы хоть на минуту раньше...! – и от осознания собственного бессилия громко вскрикнув, фавн прижал его к себе. Через связь между нами я знал, что сердце Пастуха еще бьется – и надежда есть... Но он первой же попытки встать я упал на живот. Из сквозной раны на животе тут же полилась кровь, едва не лишив сознания. Гарм, обернувшись в то же мгновение от созерцания останков Пилико, сделал пару шагов в мою сторону: — Что ты пытаешься сделать, отродье? – глаза его выражали только холодный интерес. Внутренне залепив себе пощечину, чтобы привести чувства в терпимое состояние, я встал и, пошатываясь, двинулся вперед, держа в фокусе только одну цель... И, когда он оказался на одном уровне со мной, его левая рука неожиданно сомкнулась на моем плече: — Зачем ты пытаешься это сделать? «Убери лапы, будь ты проклят!!!» — с уст сорвался едва слышный шепот: — Это... нужно... – и дернул слабо, этим, тем не менее, сбросив его хватку. Но на смену ей встала широкая грудь, мускулистость которой просматривалась даже сквозь водолазку, и теперь обе руки впились мне в плечи: — Остановись! «Черта с два!»: — Дай пройти!.. – пошатнувшись, все же не упал на него – Пастух...! — Он не Гончая! Тебе не нужно...! – видимо, он во что бы то ни стало не хотел создавать прецедента... нет, ему хотелось убить меня лично – по нашему договору. — Мне плевать... – выдавил сипло, не сводя взгляда, объятого туманной пеленой, от того, ради кого я и прошел весь этот путь – Моя жизнь кончается... и я хочу лишь пойти дорогой меньшей смерти. И ты меня не остановишь... Ни шевеления. — Гарм, умоляю... – выдохнул тяжело, стараясь сдержать боль не только от раны, но и в сердце (от боязни не успеть) – Больше ни о чем просить не буду!.. — Отродье... — Пропусти! – почти прорычал, разом сменив тактику – Ты должен понимать!.. – и тихо добавил неслышно – У меня ведь тоже нет души, и посмертия тоже... Я и не наделся, что Гарм меня послушает. Никогда не слушал раньше – и никакого резона нет слушать сейчас. Но он послушал – и отошел, давая пройти. И не отстал, следуя за спиной. Речник, повернув голову на звук наших шагов, яростно сверкнул глазами, переливающимися радугой: — Что вам нужно?! – и прижал голову сына сильнее к себе. Мои ноги дрожали, вот-вот готовые подогнуться – и тогда подняться не получится. Никогда и вовеки... Гарм, заметив это, поддержал сзади за горловину футболки: — Позволь ему подойти... — Что вы хотите с ним делать?! – взревел сильным глубоким голосом, сдерживая скупые слезы – Из-за вас он умирает!.. — Я могу вернуть ему жизнь... – перебил я его тихо, не сводя умоляющих глаз – Я об одном только прошу... – едва не потеряв сознание, машинально зажал вновь открытую рану на животе, горячие струйки потекли по ногам, но внимания на это было не больше нуля — ...дайте с ним поговорить... немного... Радуга в мокрых глазах угасла, явив вполне нормальный даже для человека цвет. Крепкие руки крайне нехотя отпустили голову. Я молча приблизился и, спустившись на пятую точку по стене, дождался, пока он положит его передней частью мне на колени. А потом, впившись ногтями в ладонь, чтобы прийти в себя, спросил: — Гарм, скажи, а... – осекшись, продолжил также спокойно — ...как Масаки? — Я оставил ее с остальными, — и ответил на другой невысказанный вопрос, не сводя бесстрастного взгляда с меня – С ней все в порядке. Ни царапины. — Это хорошо, — сглотнув сгусток крови изо рта, бросил – Теперь уходите. Через полторы минуты их шаги стихли окончательно. Я, собрав последние осколки воли и сил в кулак, чтобы не вырубиться, похлопал по бледной щеке: — Пастух... – поморщившись от пронзившей тело боли, позвал громче – Эй, Пастух!.. Веки, дрожа, открыли чистые серые глаза: — Кто... это? — Я, Неясыть... – держа за шею, наклонился чуть ниже – Можешь привстать? — Я уже умер?.. – сморгнул навернувшиеся слезы. — Можешь подняться? – спросил более настойчиво. Титаническое напряжение нас обоих – и он придавил меня своим весом к стене, уперев висок в грудину. Сдержав крик боли, я, вытащив из ножен его охотничий нож, выдавил с трудом: — Пастух, слушай... – другой рукой подняв его голову на уровень своей ключицы, в ухо зашептал – Я сейчас дам тебе кое-чего... Пей, пока не излечишься! Слышишь?! Обмякнув, промолчал. Я, паникуя, что не успею, слабо встряхнул: — Пастух!.. – и, добившись, чтобы его глаза вновь открылись, немного отстранил и, сделав глубокий разрез на своей шее, прислонил его губы к нему – Пей, давай!.. Свежая кровь Гончей – это универсальное лекарство. Вылечивает любые раны и болезни, выводит любые яды, возвращает на пороге смерти... Но только та, которая не имела контакта с открытым воздухом – под действием кислорода тут же превращается в самую обычную кровь, теряя лечебные свойства. Еще один нерушимый закон Гарма гласит: «Под страхом небытия нельзя лечить своей кровью никого, кроме сородича». Нарушителя этого уничтожают так же, как и того, кто напал на сородича. Но мне ведь нечего терять, верно? Скорее почувствовался, чем послышался острый сосущий звук. Пастух, тут же разом обретя новые силы, поднялся и обхватил меня плотно руками. Мое тело напряглось, но не перебороло дрожи страха. Секунда. Другая. Я был готов к тому, что должно было произойти потом – но все равно едва подавил желание оттолкнуть его. Клыки длиной в полмизинца впились почти до самой кости. Наконец-то яд хладного вампира, укусившего его мать еще до зачатия ребенка, пробудился. Значит, еще не все потеряно, и он останется в живых... «Черт... сонная артерия... насквозь!..» — чуть дернувшись, я подавил крик, которым бы обрек себя на смерть. Смерть от одиночества. Потому что, закричав сейчас, заставив наших отцов повернуть назад (а какая-то часть меня знала это точно), я лишил бы себя совести смотреть в глаза тому, кто... Напрягшиеся руки сдавили его плечи, впиваясь пальцами... и, словно в каком-то сне, я заставляю их двигаться... и сомкнуться под его теменем, прижимая голову чуть плотнее. Из-под зажмуренных век в третий – и наверняка последний раз за последнюю неделю полились слезы. Да, уходить в эту пустоту так больно... Пастух не отрывался, жадно глотая мою кровь вместе с жизнью. Перед глазами с каждой секундой темнело все больше и больше. И, пусть многие говорят, что это – просто предсмертные глюки, я был уверен в тот миг целиком и полностью, что Тошка, стоявший за его спиной на расстоянии в шаг – реальный, а не плод больного воображения... Заставив мышцы лица расслабиться, я с печальной улыбкой коснулся его протянутой навстречу прозрачной ледяной руки... Боли больше нет. Нет ничего, кроме покоя. Открыв глаза, вновь вижу перед собой Тошку: высокого, широкоплечего, мускулистого, зеленоглазого, веселого и с обычной тройкой жабр по бокам шеи с каждой стороны. Он же аква. — Неужели это все? – спрашиваю очень тихо, не веря до конца. — Ты сделал выбор. Я всего лишь тебе помог, — пожал плечами – Ведь если ты выбрал его – значит, за мной оставалось только поддержать... — Значит, ты не злишься? – признаться, подобной реакции я от него не ожидал. — За то, что ты не сдержал обещания, данного моей матери, когда та умирала? Обещал, что всегда будешь обо мне заботиться... – вздохнул, отводя взгляд в сторону – Знаешь, отступиться от обещания самой Владычице Океана, как ее прозвали... это мужество. И пусть я узнал об этом только после своей смерти... — И все же...? — Да не злюсь! – бросил резко, вновь взглянув на меня – Ваша связь сильнее в сотни, если не в тысячи раз. И если бы ты спас меня, а Пастух бы умер... мучался бы и я. От вида твоей боли. Вы же оба – мои лучшие и единственные друзья. — Спасибо... – все же чувствуя себя виноватым, избежал его взгляда. Повисла небольшая пауза. — Ты помнишь, как мы все познакомились? Я, вздрогнув, нахмурился. — Да, неудивительно, — хмыкнув снисходительно, предложил – Ты хочешь это увидеть перед тем, как твое сердце остановится, и наступит конец? Ответа моего не потребовалось – это и так было ясно... Солнце. Вечер летнего дня. Пастух, скрючившись над учебником, вполголоса ворчал о том, что преподы совсем обнаглели – столько задавать. Я (или вернее, Тошка, а я за всем этим наблюдаю с его точки зрения, из чужой головы), уже утеряв всякую надежду ему что-то объяснить, просто сидел рядышком и молчал. Я (он) его понимал. Конечно, начала неорганической химии в таком возрасте – еще та рутина... Неожиданно фавн насторожился и, не обращая внимания на мои вопросы о том, что же он услышал, вскочил со скамейки, сбросив с коленей учебник и даже не обратив на это ни малейшего внимания. А потом, по-прежнему ничего не говоря, пошел в сторону ворот, с каждым шагом набирая скорость. Я (он), не мешкая, бросился за ним вдогонку. И, едва выбежав на край парковочной площадки по эту сторону стены, узрели следующую картину: вплотную к решетке ворот стоит группа детей с 7-и до 11-ти лет, человек 8-ь. Самых обычных, из города. Наверно, бегали на речку ловить рыбешку. Сначала я (он) недоумевал, в чем же дело – они были на той, уличной, стороне, а перелезть сюда у них никак бы не получилось при всем желании... Но потом, когда Пастух подбородком кивнул на того, что висел, вцепившись в два прута руками и просунув между ними левую ногу... Его (меня) держали за каждую часть невероятно худого тела, за какую вообще возможно было держать, включая иссиня-черные волосы до плеч. Он (я) хотел сбежать от них. А они его (меня) поймали, потому что он другой. Ненормальный... Людские дети кричали, дергая его (меня) к себе, пытаясь отцепить от забора и потащить за собой. Куда? Не знаю. В место, где можно будет над ним (мной) вволю поиздеваться, где даже взрослые не смогут помешать... Да, эта шпана так хотела самоутвердиться... До нашего общего 11-тилетия было еще далеко, и меня привезли в интернат только пару дней назад, глубокой ночью, так что слуха об этом не было никакого. Ну новое лицо в куче возящихся детей, ну одной головой в очереди больше – и какая в этом разница? Друзей у меня не могло появиться так быстро. Да и все время до того, как решил выйти на прямой контакт с Тритоном, поселившись в интернате, я просто находился поблизости, следил со стороны – и, когда последние уловки иссякли, мне надоело их придумывать. И я (предварительно убрав полтора десятка лет из тела) себя проявил в открытую, чтобы Директор меня обнаружил. Вот и вся хитрость... Тошка, видя, что пальцы мои вот-вот разогнуться, бросился вперед. Первый отлетел назад на метр от удара в нос, брызгаясь кровью. За ним – и второй, на этот раз – в плечо и под ребро. Остальные, быстро поняв, что дело – дрянь, тут же отбежали подальше, бросив свою добычу – худого мальчишку, который зачем-то подобрал с земли свои солнечные очки (с отломанной дужкой и трещиной на стекле) и отбежал за мою спину. К моему удивлению, он даже не хныкал, и на пыльных щеках не было и намека на светлые следы, показывающие дорожки от слез. Пастух, встав рядом для внушительности, тихо сказал, не скрывая готовности устроить драку: — Убирайтесь, пока не получили! Тот, которому разбили нос, пробубнил, зажимая кровь: — Да нас больше, предур...! – вероятнее всего, этот был заводила. — Тебе требуется повторять? – произнес я (Тошка, то есть) негромко своим ломающимся уже голосом с полной уверенностью в собственной физической силе. Пацан, вздрогнув, отступил на полшага. А потом, сделав остальным жест убираться, неспешно пошел вдоль улицы, сопровождаемый ими. И это было наиболее правильное решение с его стороны. Да, Тошка даже в 10-тилетнем возрасте уже производил впечатление... Фыркнув про себя: «Ублюдки!», я обернулся на черноволосого мальчишку, который сидел прямо на асфальте, в надорванной футболке (выглядела на нем, как на вешалке) и истертых до дыр шортах (но кроссовки были новые), и пытался что-то сделать со своими очками. Мы – его спасители, перестали существовать. Не сумев приладить дужку, чертыхнулся. Пастух, присев на корточки рядом, предложил свою помощь. Тот, отдернув руку, резко отказался. Я, уже не вынеся такой наглости (мы же его спасли!), схватил его за руку и дернул вверх, ставя на ноги его щуплое тело: — Не строй из себя крутого, идиот!.. Но тут же отпустил, едва заметив пару ярких всполохов его глаз. Это сработал мой инстинкт аквы. «Тот, у кого такие глаза, не может быть другом!» — твердил он. А этот мальчишка, сжав плотно губы (с мыслью «Вот так всегда...»), тут же пробормотал тихо под нос заклинание Огня и, расплавив пластмассу отломанной дужки, приладил ее на место. Не поведя бровью, будто делал давно привычное дело. — Ты умеешь пользоваться магией! – скорее утвердительно, чем вопросительно крикнул Пастух, подскочив на месте. Тот, дыханием остужая пластмассу, покосился на него (а у меня от жуткого блеска этих глаз мурашки бежали по коже... впрочем, у фавна тоже, но он это скрывал): — Это тебя удивляет? – голос был спокоен, несмотря на то, что всего полминуты назад его чуть не утащили на расправу. — Ну... да... – выдохнул почти неслышно. Тут мне захотелось все выяснить до конца: — Потому что в таком возрасте... это почти невозможно. — Оказалось, что очень даже наоборот, — бросил бесстрастно и неожиданно улыбнулся мне: слегка и вполне доброжелательно – Краем уха слышал, что тебя зовут Тритон... Я кивнул, заставив себя расслабиться: — Для друзей я просто Тошка... — Ну, мы еще на браденшафт не пили... – фыркнул хитро, надевая очки – Но учту. Фавн, нерешительно прочистив горло, обратил на себя его внимание: — А я – Волчий Пастух, — протянул руку для рукопожатия (хотя было видно, каких ему это стоило усилий) – Будем знакомы! Тот, недоуменно изогнув бровь, пожал ее не более уверенно, а с уст его внезапно само собой сорвалось почти неслышно: — Неясыть... — Что? – загоняя страх подальше, переспросил, не отпуская руку. — Мое имя, — сказал более громко, косясь на их сцепленные руки почти подозрительно – А что, не нравится? – солнечные очки почти съехали на кончик носа. Вспомнив, я рассмеялся: ведь тогда я просто сымпровизировал, взяв вариацию того, предыдущего, имени – Оул. Вырвалось само собой. — Нет, почему же? – поспешил успокоить – Сильное имя. Мне нравится... – и внезапно для меня и него широко и открыто улыбнулся. Через долю мгновения в отстраненных глазах алого и желтого цветов мелькнул тот огонек, который нельзя спутать ни с чем похожим – любовь. А еще через секунду пряди по бокам головы зашевелились, явив вставшие торчком острые звериные уши, а из шорт выскользнул хвост цвета его волос – и повис неподвижно. Глаза продолжали его сверлить. Я не нашел в себе сил что-то сделать, чтобы спасти друга – тогда во мне возникла уверенность, что этот тип сейчас превратится в чудовище и порвет нас на куски. Но против этого говорило ошалелое выражение бледного, как простыня, лица и тех странных глаз, полных уже скорее замешательства, чем огня. Пастух, вздрогнув от этой метаморфозы, спросил серьезно, стараясь обратить это в шутку: — А ты часом не девчонка? Да, внешность смазливая... — Э? – придя в себя, отпустил все еще сжатую в приветствии руку и отступил на шаг – Нет... я... нет, не девчонка... — Ты ведешь себя странно... – выдавил я (Тошка) из себя. — Похоже... – рассмеявшись нервно, разом посерьезнел и прошептал заговорщически – Ребят, раз вы помогли мне, я не имею смысла что-то от вас скрывать... А потом была рассказана новость о том, что я – полукровка адской Гончей... Знаете, тогда я не был уверен, что поступил правильно, но сейчас... не жалею...