Ошибки жизни

— Стой! – крикнул я не в первый раз, силясь его догнать (опять же, откуда у него такая скорость?!) и уже всерьез подумывая о том, чтобы запустить в него ножом. Иссиня-черный хвост блестел в бледном отсвете, дразня своей близостью. Я мог бы его схватить, если бы прыгнул, разогнался, полетел и протянул руку. Но он ускользал едва ни в последний момент из этой зоны, когда я уже был готов это предпринять. Вне моих способностей было догнать эту Гончую сейчас. Да что на него нашло?! Впереди замаячил вход в какую-то пещеру. От сводов отражались звуки голосов. Нужно спешить. Я прибавил скорости – он тоже. Никто не мог взять верх. Мои легкие уже начинали гореть (удивительно, я еще не восстановился, а он...), и даже возникла шальная мысль отпустить его, пока не остынет, как... ...коротко вскрикнув, Неясыть затормозил и, когда я на всей скорости врезался в него, лишь каким-то чудом не сбив с ног, мигом развернулся и вцепился пальцами в спину, практически раздирая ткань куртки: — Не отпускай! Заклинаю! – уткнулся лицом в свитер – Или я тебя никогда не прощу!.. Недоумевая, я все же крепко прижал его к себе. Тело его трясло в приступе странной лихорадки, температура, несмотря на холод и факт того, что он в одной жалкой футболке, была высокой, уши прижаты к голове так, что их, кажется, никогда и не отлепишь... В чем дело?! Я испугался и осмотрелся по сторонам, ища причину... И она оказалась намного проще, чем можно было бы подумать. У сияющей тайным огнем стены лежали две оставшиеся Гончие. Выражения их морд показывали только огромную скуку. Амон протяжно зевнул. Из фавнов и других возможных гостей горы никого – похоже, не вытерпели присутствия этих исчадий Ада. У другого входа сюда валялась парочка трупов – люди Всесильных. А практически посередине пещеры происходила такая картина... Узнай из третьих уст – ни за что бы не поверил. Да не поверил откровенно и тогда, когда увидел собственными глазами. Гарм, сидя полупригнувшись, прикрывал своими 5-ю пушистыми серыми хвостами от холода небольшую фигурку в джинсах и зеленом шерстяном свитере, которая, сидя на одном из этих хвостов, доверчиво льнула к нему. Правая лапа, сверкая острыми смертоносными когтями, предельно бережно прижимала ее к себе, а та в ответ обхватила руками, сильнее зарываясь лицом в густую шерсть его воротника на шее... И, если это не было очевидно, как ясный день, то я – трамвай... По волнам густых красновато-каштановых волос немного ниже лопаток до меня тут же дошло, что это женщина. А по спокойному сдержанному блеску его глаз, задумчиво погруженных вглубь, узнал ее личность. Значит, Масаки – это она, без сомнений. Вот только жаль, что ее практически не видно из-за хвостов и лапы – посмотреть бы... Неожиданно она вздрогнула, будто почувствовав чужое присутствие – ярко-зеленые (кажется, даже до неестественности) глаза настороженно сверкнули, остановившись на мне, а потом, перефокусировавшись на Неясыть (тело которого еще больше напряглось и затряслось), загорелись... нет, не огнем какого-то неистового чувства. Это скорее напоминало интерес, а затем, через долю мгновения – мучительное счастье наряду с тем испугом, который испытывает зверь, видя перед собой глаза кобры. Вовлекающие в гипнотическое состояние эйфории и несущие с собой смерть... Объятья на правой лапе Гарма медленно ослабли. Тот, придя в себя (неужели не заметил нашего появления – настолько был рад ее благополучному спасению?), предостерегающе сказал: — Лучше не стоит... Она, даже не повернувшись на его голос (и кстати, как так получилось, что на нее его ядовитое дыхание не действует?), предельно осторожно встала, не сводя взгляда остекленевших глаз с Гончей-полукровки в моих объятьях: — Дорогой, все нормально... По спине пробежал странный нервный холодок: «Дорогой...». Та Гончая, имени которой я не знаю, не сдержала насмешливого фырканья. Гарм, вмиг сменив маску (это единственное наиболее точное определение) и вскочив на ноги, угрожающе ощерился и пронзил ее взглядом этих вновь уничтожающих на расстоянии глаз, впиваясь в землю под собой когтями, едва сдерживаясь от смертоносного прыжка. Она, прижав униженно уши, поджала хвост и заскулила, наверняка думая, как ретироваться (о своем впечатлении вообще промолчу). Масаки, конечно, тоже не удержалась от испуганного застывания на месте, но быстро пришла в себя, даже не оборачиваясь (он тем временем почти мирно улегся обратно, положив голову на передние лапы). Она остановилась в нерешительности в нескольких шагах. Я, наконец обретя дар речи, сказал негромко, просяще: — Лучше не надо, правда... Вы же понимаете? — Да, понимаю, — выдохнула не без трепета, собираясь с духом и сжимая-разжимая свои тонкие пальцы в кулаки – Но все-таки... – не закончив, закусила губу. Я не мог отвести изумленного и откровенно потрясенного взгляда, едва помня о том, чтобы не отпускать уже боровшегося со мной Неясыть. Но мое оцепенение вызвано вовсе не ее красотой или какими-то еще выдающимися внешними качествами... Нет. Она мало чем отличалась от теперешних девушек ее возраста: средний рост (одного с Неясытью, во всяком случае), обычное телосложение (имею в виду: в меру широкие бедра, и грудь... не слишком большая) и все остальное, не выдающееся за обычные рамки. Невольно вспомнилась та женщина, которую мы обнаружили в той комнате. И не в обиду ей будет сказано – та была даже более красивой, на мой взгляд: и по форме лица, и по стройности... Признаться, я ожидал, что если Гарм и любит человеческую женщину, то... более выдающуюся, что ли? Но не скажу, что она мне не понравилась. Просто я не ожидал от такой средней внешности такой самоотверженности... — На вашем месте я не стал бы... – отступив от нее на шаг (Неясыть послушно следом), попытался передать всю искренность этих слов — ...так рисковать. — Масаки... – позвал Гарм ее – Возвращайся сейчас же! Такой повелевающий тон... Но она даже не обернулась – и ожидаемой кары за это не последовало. Обе Гончие наблюдали с все нарастающим интересом, не шевелясь и затаив дыхание. Несколько шагов, разделяющих нас, были преодолены ровно за две секунды. Когда ее правая рука потянулась вперед, мой духовный брат впился в меня еще сильнее: — Она здесь? – голос его звучал почти неслышно. Я беспомощно посмотрел на нее – и, прочитав немую просьбу в глазах, произнес ему в самое ухо (так плотно прижатое, что он не слышал нашего разговора): — Спит. Гарм просто не хочет ее будить... – сжал его сильнее. — Ладно... – выдохнул почти облегченно, мышцы немного расслабились (но далеко не полностью) – Но пускай поторопится... Масаки, не сдержав улыбки и навернувшихся в уголках глаз капель, сморгнула их. А потом, набравшись еще смелости и потянув руку немного дальше, кончиками пальцев коснулась взлохмаченных иссиня-черных волос. Неясыть задрожал крупнее: — Что... – голос сорвался на сиплый шепот — ...это? «Не могу представить даже, как ему сложно держаться...»: — Всего лишь я, не бойся... — А, понятно... – вновь расслабился (и опять не полностью). Масаки, благодарно посмотрев мне в глаза и зайдя с моего левого бока, погладила его смелее – и рука едва не дрожала от бури чувств. Вот только не нравилась мне подобная затея... Рискованно... Прошла минута. Потянулась другая. Она, похоже, сил оторваться найти в себе не могла. Гарм раздраженно ворчал, скрежеча когтями по камню – щебень отлетал на несколько метров. А я молчал, тайно наблюдая за ней и все больше восхищаясь... Вот представьте себе: у вас появляется долгожданный ребенок, вы его любите всем сердцем, души не чаете, на все ради него готовы... а он вдруг однажды ни с того, ни с сего пытается вас убить. Не знаю, как Неясыть выглядел во младенчестве (а именно тогда он впервые напал на свою мать), но та метаморфоза под действием проклятья наверняка была жуткая. У меня нет детей, понятное дело – и я просто не могу знать, возненавидел бы я своего ребенка, если бы он попытался (пусть и неосознанно, против своей воли) сделать что-то подобное со мной и моей спутницей жизни. Но, осмелюсь предположить, что, скорее всего, да. Гарм, во всяком случае, особой приязни к своему «отродью» не питает (при этом я никак себя с ним не сравниваю, подчеркну). По правде признаться, я ожидал нечто похожего и от матери, но... Слышал я однажды такую фразу (и не помню, от кого именно, хоть убейте): «Мать всегда простит свое дитя и примет». Тогда мне это показалось вполне естественным. Но если взять в расчет данный случай... Не думаю, что кто-либо стал бы осуждать ее за ненависть к своему ребенку после того, как тот пытался ее убить (и, похоже, неоднократно). И мои ожидания шли именно в подобном направлении, не уходя куда-то в сторону. Я рассчитывал в некотором роде на это. Так каково же было мое изумление, когда в изумрудных ее человеческих глазах загорелось мягкое пламя настоящей нежной материнской любви. А по щекам бежали крупные слезы едва ли не счастья. И, странное дело – это чувство передалось и мне... Прошла еще минута. Гарм демонстративно отвернулся к стене, помахивая хвостами. Две другие Гончие удалились бесшумными тенями прочь (видимо, так и не получили ожидаемого зрелища). Я, стоя тихо и молча наблюдая словно бы со стороны, как Масаки пытается сдержать эмоции и продолжает гладить Неясыть по голове. Тот, по-прежнему дрожа, как осиновый лист, тяжело дышал через мой свитер. Мой отец, прибежав с полминуты назад, поначалу хотел расспросить о происходящем (при этом его глаза переливались радугой от раздражения), но тут же невольно притих, заметив в упор угрожающий взгляд Гарма. Я взглядом упросил его не совершать поспешных действий. Он, поморщившись далеко не одобрительно, скрестил руки на груди – и тихо встал рядом. Висело полное молчание. Но никто (я – во всяком случае) этим не тяготился. Совершенно неожиданно плотно прижатое к голове иссиня-черное ухо, дернувшись, встало резко торчком. Масаки, испуганно вздрогнув, отдернула руку – да так и застыла на месте. Я осторожно, стараясь держать голос под контролем, спросил: — В чем дело? Он, не пытаясь отстраниться, сказал сквозь одежду: — Показалось... чье-то присутствие... – буркнул тихо, впиваясь пальцами в спину мне сильнее – Осмотрись... Я, задумавшись, отвлекся. И в то же мгновение был отброшен назад Неясытью, что каким-то образом вывернулся из надежной (казалось бы), хватки. Затылок обожгло болью при ударе об каменный выступ стены, все окружающее в поле зрения поплыло. Двумя жадными фонариками загорелись разные глаза, зубы оскалились в хищной гримасе... и тело тонким зверем-лаской метнулось вперед. И этот миг растянулся в минуты. Гарм, вскочив на ноги, кинулся в нашу сторону, намереваясь его остановить. Мой отец, среагировав тут же, перехватил моего духовного брата на половине прыжка и придавил своим весом, но тот, вывернувшись почище ужа, вновь пустился к цели – своей матери. Которая, зная, что не хватит сил увернуться, застыла на месте... Раздался крик. Брызнула свежая кровь на сияющий лунный камень. Речник, слегка потирая щеку, в которую пришелся удар локтем, быстро встал и невольно распахнул глаза шире. Гарм, на мгновение замерев, потом в один шаг преодолел оставшееся расстояние и прерывисто вздохнул: — Никчемный огрызок... – все 5-ть глаз загорелись сдерживаемой яростью. Неясыть свирепо полыхнул на него своими полубезумными глазами: — Да уберхи ехо отфута! – и поневоле еще сильнее впился зубами в правое запястье. Свое правое запястье. Масаки, от страха и шока крупно дрожа, осторожно вылезла из-под него, замершего на четвереньках, стараясь не делать резких движений. Тот, крепко зажмурившись, заставил себя сесть – я его схватил и уже надежно держал. — Залезай! – бросил коротко основатель рода Гончих, опуская корпус к земле и, едва дождавшись, пока его жена залезет на спину, поспешил уйти. Шаги затихли с расстоянием. Неясыть, осторожно расслабившись, разжал челюсти и почти безразлично посмотрел на алые струйки, побежавшие из прокусов на запястье: — Немного крови... – выдохнул почти облегченно, откидывая голову назад – От запаха своей крови... я забыл обо всем... — Даже о проклятье... – отозвался я тихо, не размыкая объятий на всякий пожарный. Отец мой, убедившись окончательно, что любая опасность миновала, крайне нехотя отпустил рукоятку своего пистолета и застегнул ремень на кобуре (а когда успел ее отстегнуть? – я не заметил): — Чертовы Гончие... – проворчав что-то еще, посмотрел на меня – И это по душе тебе? Я выдавил некую улыбку: — Ну, я же тоже человек, пап... Он, помотав головой сокрушенно, повернулся спиной, чтобы уходить: — Знаешь, если я не вернусь, клан с ума сойдет...