― … мы не в состоянии понять, насколько бывают хрупки вещи. Мы заметим это, лишь когда от них останутся одни осколки. Все, кого мы любили, или бросят нас, или умрут. Всё, чего мы добились, вскоре будет забыто. Всё, чем мы гордились, со временем будет выброшено на помойку.
На небо будто набросили сияющую золотую сеть, и звёзды мерцали сквозь её ячейки, как шляпки блестящих гвоздей, забитых в тёмный небесный купол. Именно это увидел сквозь дыру в крыше Шон, когда распахнул глаза и вновь в ужасе закрыл. Кое-где небо набухло тяжёлыми тучами, приобретя стальной оттенок. Позади лба звездой полыхнула боль, когда Эртон сел, не отважившись открыть глаза. Одежда была мокрой и холодной, Шона передёрнуло. Сбитые руки жгло, ободранные пальцы слиплись между собой, под грязными ногтями всё ныло, будто туда вогнали иголки. Чувствовался запах гнили и земли, такой же как там, в помещении с трупом мальчика. Но тут прямо на Шона навалился поток ветра, поднимающий мусор с мокрой плитки и колышущий мутное стекло воды в лужах под дырами в крыше. Мальчишка задрожал и несмело приоткрыл один глаз. Шон огляделся. Сумрак разбавлял лишь слабый свет луны, которая глядела сверху на заброшенное здание. Оглядев знакомые стены, разбитые окна, грязную плитку и кучи мусора в углах, Эртон задышал часто-часто. Он вновь лёг на плитку и… захохотал. Игнорируя разводы земли с кровью на лице, которые сильно стягивали кожу, не позволяя широко улыбнуться, вечерний холод, боль во всём теле, одежду, которая липла к потному телу, засохшую кровь трупа на руках из кошмара. Шон радостно смеялся и не мог поверить своему счастью. Всё наконец-то закончилось, чёрт возьми! ― Я… я проснулся… ― поражённо выдохнул сквозь смех Эртон. ― Проснулся! Крик вернул на грешную землю и Итана. Он, с хрипом вдохнув свежий воздух, выгнулся на плитке дугой и закашлялся. Рука, которую Джонс, падая, подмял под себя, жутко загудела, и белобрысый, не открывая глаз, принялся махать ей из стороны в сторону. Шон, услыхав кашель, резко сел, огляделся и увидел Итана. Эртон на онемевших конечностях подполз к товарищу и пихнул его в плечо. ― Отвали от меня, Друг! ― перед тем, как открыть глаза, вскрикнул Итан и тут же сел, согнув ноги в коленях. ― Шон? Прости… Джонс зажмурился и вновь приоткрыл голубые глаза, которые потемнели в сумраке. Увидел перед собой всего лишь Шона и расслабился. Эртон оглядел товарища и поморщился. В мраке кровь на его лице казалась чёрной, а заплывший глаз выглядел особенно неприятно. Желтоватые пятна на скулах превратились в чуть ли не чёрные, кровавые подтёки. На щеке, словно борозда в почве, протянулась царапина. Наверняка от того, с кем Итан дрался. ― Белобрысый… ― Шон улыбнулся и ободряюще обхватил плечо Джонса рукой, ― мы проснулись, выжили, понимаешь? ― Да?.. ― в полную меру не осознавая своего счастья, безучастно спросил Итан и потёр повреждённый глаз. Шона белобрысый видел расплывчато, но всё же смог разглядеть пятна земли по всему лицу, содранные в кровь руки и почерневшие от грязи ногти. ― Да, чес-слово. ― Очуметь, ― также холодно бросил Итан и задрал голову, глядя на луну сквозь отверстие в крыше. От всей одежды несло металлом и затхлостью. Джонсу казалось, что вот-вот всё покроется кровью и начнёт гнить на глазах. Он не верил, что сейчас сидит живой и свободно вдыхает свежий воздух, пропитанный запахом мокрого асфальта, бензина и родного города… Итан вдохнул полной грудью, не отрывая взгляда от белого диска на небе. Агнес луна почему-то напоминала чьё-то побледневшее лицо, наполненное тоской… Поэтому в полнолуние она всегда зашторивала окна на ночь. Но с осознанием того, что луна и правда похожа на лицо с раскрытым ртом, пришли и воспоминания о двух трупах и запахе смерти. Джонс понял, что его вот-вот стошнит, и отполз подальше от Шона. Желудок конвульсивно сжался, стало больно ― каждое движение отдавало ноющей резью, ― но наружу вылетел лишь сухой кашель. Итан лёг на спину и провёл рукой по холодной луже рядом. Невольно скользнул мокрыми пальцами по шее и убедился, что рана исчезла. ― Так здорово осознавать, что… ― Итан запнулся и прокашлялся. ― Что мы живы. Эртон хмыкнул и глянул на бледную руку Эммы, которая сжалась в кулак. Эванс давно очнулась, но сил не хватало даже на то, чтобы открыть глаза. Всё лицо горело, казалось, царапины избороздили всё тело, дрожащее от холода. Ветер обжигал кожу сквозь дырку в майке на боку, разорванную Ридом. Там же когда-то напоминанием о долге алым блестели широкие порезы. Эмма зажмурилась, и Джонс, покосившись на неё, вдруг широко улыбнулся. ― Эт-самое… Сейчас заснёшь от скуки и опять попадёшь к Фиолетовому человеку, ― монотонно проговорил Шон и тихонько надавил ногой на руку Эванс. Та тут же её отдёрнула, но глаз не открыла. ― Шон дело говорит, Эммка, ― поддакнул Итан. ― И что делать прикажете? ― хрипло отозвалась Эванс. ― И не называй меня… ― Побегай, Эм, ― перебил Эртон. ― Кругами… Эмма нарочито громко засопела, и Итан чуть слышно фыркнул. Ребята замолчали. И никто не предлагал уйти из этого проклятого места, где уже даже воздух был пропитан запахом ненависти и… демонов. Простой человек, зайдя сюда, не уловил бы его, но троица была слишком поражена и напугана, чтобы игнорировать сладковатый привкус будто бы чего-то гнилого во рту. Похоже, так пахнут демоны. Смертью. Никто из ребят не хотел уходить. Все ждали чего-то. Но чего? Никто не смог бы ответить. Никто не смел уйти, пока не появится какой-то знак, что, спустя столько времени, всё наконец-то будет кончено. Ребята не хотели разговаривать. Их мысли были далеко отсюда, в тех кошмарах, где они сражались со страхом. Били его, втаптывали в грязь, расковыривали пальцами… Вдруг Шон покрылся гусиной кожей. Но не от холода. Он слышал, как бешено колотились три сердца. Только три… Радость тут же потухла, как огонь гаснет под потоком воды. «Оливер»… Шон вскочил и огляделся. Эмма с Итаном переглянулись и посмотрели на зеленоглазого. ― Что случилось? ― спросил Джонс, но тут же понял. Повернувшись к Эмме, одними губами прошептал: ― Оливер. Эртон огляделся. В стороне, окутанный темнотой, лежал его брат. Такой дорогой Шону, любимый брат… Эртон, шумно втянув воздух носом, медленно подошёл к Оливеру. В голове проскочили тошнотворные картинки: размозженный череп, багровая, чуть ли не чёрная кровь, смех посетителей, напоминавший визг… Но сейчас всё выглядело иначе. Казалось, что Оливер просто спит. Просто спит. Он не истекал кровью, его череп не треснул под давлением зубов аниматроника, он не умирал… Не было никаких следов, какие бы смогли сказать, что произошло этой ночью. Может быть, всё обошлось? Или нет? Интересно, как получается сразу определить, что человек мёртв? Мёртвые совершенно не похожи на тех, кто упал без сознания. В мёртвых словно отсутствует некая изначальная искра. Сердце Шона замерло, когда он подумал: у Оливера нет этой искры. Лицо в лунном свете было почти белым. Изборождённое этой мертвенной белизной лицо напоминало порченный вандалами шедевр живописи. Шон медленно присел над братом, ожидая, что тот откроет свои серые глаза. Но этого не произошло. А как же хочется… Наплевательское отношение куда-то испарилось, и пустоту заполнил дикий вопль грусти и раздирающей на части боли. «Оливер, очнись! Очнись же, пожалуйста!» — хотелось крикнуть Шону, но ни звука не прозвучало. Он как будто очутился во сне, когда кричишь-кричишь — и всё впустую. Когда изо рта вырывается лишь слабый сгусток воздуха, как если бы тебе вспороли горло. — Олли… — на удивление ласково прошептал Шон, — ты не можешь. Не можешь сдаться и оставить нас. Итан и Эмма нависли над братьями. Жалость говорила им, что нужно как-то поддержать Шона, но здравый смысл приказывал стоять на месте. Трое замерли в мучительном ожидании.***
Последней волной по кошмару пронёсся детский смех, белые лучи померкли, и на плечи Марионетки навалилась тишина. Хотелось хоть как-то разрушить её, но ничего не приходило в голову. Хотелось просто хохотать и бегать по зданию, как маленький ребёнок. Внутри всё трепетало от радости. Но недолго… Вместе с тишиной пришло и осознание того, что кукла здесь не одна. До сих пор она не видела, как за спиной скорчился от захлестнувшего негодования Фиолетовый человек, как его кровь каплями заволокла белые плитки, слилась с чёрными. Не видела, что, не чувствуя силы хозяина, кошмар рушится, на глазах расходится трещинами, осыпается… ― Я убил, ― нарастающий шёпот демона рассёк тишину, словно молния небо, ― Тома Брауна, чтобы они, ― «они» демон произнёс с непритворным уважением. А может, Марионетке просто показалось, ― не узнали, что я такое, и не знали, где копать. Я убил Барри Томпсона, потому что он был последним из людей, кто помнил и знал все секреты настоящей пиццерии, в которой по ночам творились ужасные вещи. Я убил Оливера Эртона, потому что он как никто другой знал, кто я; знал, что именно из-под моего крыла выходят жестокие и беспощадные люди. Марионетка замерла. В каждое слово своей исповеди демон вкладывал столько ненависти, что, казалось, воздух в пиццерии дрожал. Кукла медленно повернулась и шумно выдохнула. Именно такого она боялась. Боялась, что столкнётся с настоящим убийцей. Боялась, что теперь, при ней, Фиолетовый человек не будет прятать острые зубы, которые на самом деле были предназначены, чтобы перегрызать глотки непослушным детям; боялась, что демон не спрячет руки за спиной, скрывая когти, которые нужны, чтобы выцарапывать глаза и уродовать лица глубокими порезами; боялась, что он больше не будет говорить громко и уверенно, а перейдёт на шёпот, от которого подкашивались ноги. Друг ссутулился и вцепился взглядом в Марионетку. Его лицо превратилось в жёсткую маску, лишь совсем потемневшие глаза смотрели всё так же упрямо. ― Ты это хотела услышать? ― прошептал Друг. ― Зачем ты убивал детей во снах? ― несмотря на страх, не отступила Марионетка. Вдруг демон улыбнулся. Но не так, как раньше. Не той улыбкой, с которой он смотрел на детей в пиццерии. Улыбка не вышла кривой или радостной. Фиолетовый человек улыбнулся так, как улыбаются убийцы, стоящие над телами убитых. С тоской. — Sʼio credesse che mia risposta fosse a persona che mai tornasse al mondo¹… ― задумчиво проговорил Друг, опустив взгляд. Кукла поражённо выдохнула: ― Данте… «Ад»? Демон вновь глянул на неё, почти беззлобно: ― А ты знаешь, что такое Ад? ― Ужасное место, ― напряглась Марионетка, не понимая, к чему клонит Друг. ― Для умерших. ― Для умерших… ― брезгливо повторил Фиолетовый человек. ― А не задумывалась ли ты, почему и демоны называют свой дом… Адом? ― Марионетка промолчала, и демон довольно кивнул. ― Ад ― место, где страдают все. Где собраны те, кто когда-то провинился и должен быть наказан. Знаешь, Преисподняя ужасна даже для демона. Только страдаем мы по-другому. Мы должны жить в мире, где каждый смотрит косо на каждого, где любой может предать любого, где один борется за место другого; где пресмыкаются над более сильными и купают в грязи тех, кто слабее; где наказание длится вечно. Марионетке показалось, что края разорванной на животе рубашки, пропитанные кровью, почернели, словно их слегка подпалили на огне, и она тряхнула головой. Фиолетовый человек, сглотнув, двинулся в сторону и опёрся рукой о стену, вновь сжав руку на ране. По пальцам снова потекли струйки крови. Видимо, с уходом душ детей силы начали вытекать из демона. Медленно, бороздя колкими иглами всё внутри. В какой-то момент кукле стало жалко неприятеля. Ведь она понимала, что значит чувствовать, как разваливаешься на части. Медленно, неспеша… ― Зачем ты рассказываешь мне это всё? ― хотела поморщиться Марионетка, но маска помешала. Друг посмотрел на неё широко раскрытыми глазами. Глазами, которые нужны, чтобы видеть насквозь и расковыривать внутренние раны. Только сейчас Марионетка увидела, насколько большие они у демона. Это в какой-то мере пугало. ― И каждый из нас пытается выбраться из подземного мира, который ужасен и прекрасен одновременно, ― Фиолетовый человек будто не слышал куклу. ― Но нам не дают этой возможности просто так. Плевать, кем ты был в Преисподней, ты должен начать жизнь заново, на Земле. Пожертвовать всем, чего ты добился. Забыть всё, что чувствовал. Стать ещё черствее. Стать расчётливым, чтобы не допустить ни единой ошибки. Ибо наказание будет неминуемо. Наказание? Марионетка невольно вновь оглядела демона. Сколько лет она встречает таких, как он, борется с такими, как он… Но почему-то всё равно всё время удивляется глубине и мерзости их целей, условий, работы. ― Ты хочешь знать, почему я создал Кошмаров? Почему зацепился за них и именно таким способом? Из-за тебя, чёрт возьми! ― Друг ударил кулаком по стене, и крохи бетона посыпались на пол, окрасив воздух вокруг серой дымкой. Марионетка дёрнулась. ― Из-за меня? ― Да! Ты разрушила всё, что я построил! ― Кукла и не думала, что Фиолетовый человек умеет говорить с такой интонацией. ― Думала, что я хочу какой-то власти? Думала, что я потратил целых пять лет на то, чтобы получить власть над дрянными снами, которые ни одному демону не нужны?! ― в голосе появились истерические нотки, но они тут же исчезли, когда по пиццерии вновь пополз шёпот: ― Нет… Вовсе нет… ― Н-но ты в-ведь говорил… ― дрожащим голосом начала Марионетка. ― И ты мне поверила? ― грубо перебил её Друг. ― Хочешь узнать цель моих действий? Так слушай, ― видимо, Фиолетовый человек окончательно сдался. Марионетка замолчала, пытаясь дышать ровно, ― почему-то казалось, что громкий вздох может спугнуть Друга, как какого-то маленького зверька. Впрочем, так и было. Под давлением тишины Друг вздохнул и, настороженно поглядывая на Марионетку, прильнул спиной к стене. Странно всё получается… Оба устали, ослабли, но всё равно за спиной держат по ножу наготове. ― Думаешь, почему я так легко утверждаю, что Ад ― мучение даже для демонов? ― Друг прикрыл глаза и вскинул голову вверх. ― Слишком много лет я провёл там, чтобы сомневаться в своих словах. В Бездне всем командует стадный инстинкт, и я, как демон, ему повиновался. Я тоже мечтал дышать свежим воздухом Земли, а не запахом выжженной земли и пепла, который каждый раз огнём охватывает всё внутри; мечтал видеть человеческие лица, а не уродливые морды мерзкий тварей; слышать беззаботные разговоры людей, а не мученические крики и поистине пугающие визги. И это, чёрт возьми, случилось! Я был просто ослеплён радостью, ― Друг хохотнул: ― И чему я так сильно радовался?.. Шло время. Я был беспощаден и расчётлив. С уважением относился к своему ремеслу. Прошло пять, десять, сто лет… На моём счету было невообразимое количество душ, которые закончили свой путь убийцами и по сей день горят в адском огне. И ни одной ошибки. Ни одной! Очень много лет прошло… ― вдруг голос беса погрубел, и он ненавистно прошептал: ― А потом я встретил тебя. Ты помнишь нашу первую встречу? Не сомневаюсь. Марионетка хотела опуститься на пол и просто сидеть с остекленевшим взглядом, но вовремя одёрнула себя. Лишь опустила глаза. Друг был прав. Те злосчастные картины прошлого въелись слишком глубоко в память, чтобы их забыть. Казалось, это было вечность назад ― те времена, когда пиццерия была светлым и чистым местом… Тогда там не было притворного веселья, здание не скрывало столько страшных секретов, которые до сих пор кружились в воздухе обрывками детских страшилок и легенд. Марионетка помнила, когда увидела то существо, которое принесло страх и зло в детскую пиццерию, где сбывались все мечты. Тогда только чудом кукла, уловив холод, смогла разглядеть охранника в фиолетовой форме посреди толпы маленьких детей, для которых, спустя некоторое время, он стал палачом. Марионетка видела Винсента каждый день, но только тогда она заметила тень позади него, хоть свет и падал совершенно в другую сторону; тень, которая не была видна детям; тень, которую видели только Марионетка и Винсент; тень, которая тогда бледными красными точками буравила куклу. Хоть кукла и была послана в пиццерию, чтобы тьма не проникла туда, в тот день случилось непоправимое. Случилось то, что нарекло Друга и Марионетку врагами. И вовсе не убийство детей — их воскрешение. — Сразу после нашей первой встречи погибло пять детей, — равнодушно бросил Фиолетовый человек, так же равнодушно, как когда-то палачи отрубали головы. И отвёл взгляд в сторону. — И твой поступок — подлый и мерзкий поступок! — разрушил всё, чего добивались мы с Винсентом, — «Чего добивался ты», — хотелось вставить Марионетке, но она промолчала. — Именно тем детям и именно тогда ты захотела помочь. Демонам дарована способность безнаказанно рушить, а вам — забирать жизнь и воскрешать, когда заблагорассудится, и некоторые из вас небрежно плюются своим даром направо и налево. Мы привыкли беречь всё, что находим, и пользоваться своими способностями с умом, а вы настолько погрязли в свете и Божьем благе, что даже не задумываетесь о последствиях своих деяний. «Ты не задумываешься о последствиях»… Когда-то и Марионетка говорила так Другу. Как же всё быстро меняется… — Зачем ты воскресила тогда тех детей? — прозвучал вопрос, и кукла, даже не задумываясь, к чему течёт разговор, и насколько глубоко приходится уходить в прошлое, машинально ответила: — Я дала им шанс… — почему-то последнее слово застряло в горле, Марионетка вздохнула и выдавила: — отомстить. — Смерть этой пятёрки должна была хоть на мгновение утолить ужасный голод демонов — наше вечное проклятие и наказание за предательство, — с сожалением прошептал Друг и вновь посмотрел на Марионетку. Её пробрал озноб. Столько тоски уместилось в красных глазах... — Но ты забрала их у нас. В то мгновение все поняли, что допустил ошибку я. Тот, кто ни разу не ошибался. Но ты не задумывалась об этом, ведь дети отомстили! Убийца погиб на их глазах и должен был провести вечность в костюме старого зайца! Но нет... Не так всё пошло, так ведь? Что-то всё же держало детей в аниматрониках... И это я! Я их останавливал, не так ли? — Друг дрожал от боли, которая, начиная с живота, изъедала всё внутри, но всё же голос оставался ровным. Хитрые детишки... Хитрые, чёрт возьми. Но нужно продолжать свою исповедь. Тяжёлую, но такую нужную. — Знаешь, откуда этот шрам, из которого, благодаря какому-то перочинному ножу, вновь хлынула кровь? Знаешь, откуда эта ахиллесова пята? Марионетку передёрнуло, когда она уловила дрожь в до этого сдержанном хриплом голосе. Он держался на ногах... Удивительно. Ему словно что-то мешает...И мешало с того самого дня.
— Нет, ты не знаешь, — сорвав голос, шёпотом ответил на свой же вопрос Фиолетовый человек. — Ты даже не задумывалась... На куклу нахлынуло чувство стыда. Она была так одержима идеей того, как помочь детям, как убедиться в своей значимости, узнать, в правду ли от неё зависят судьбы людей, что вовсе не обращала внимания на своего врага. Да Марионетка даже не смогла увидеть настоящую опасность! Она была ослеплена безумными мыслями. — Помнишь тот поздний вечер? Ты помнишь то время? Помнишь… Ты запомнила всё так же хорошо, как и я. Словно по команде в голове всплыли эпизоды того самого вечера. Пиццерия уже не работала, везде была темнота, даже в комнате охранника. Туда, окутанный темнотой и недобрыми умыслами, поспешно шагал Винсент. Бывший охранник, который, стоя перед стеклянными дверями, ещё не знал, что это будет его роковой вечер. Марионетка, тогда прячась в темноте неосвещённых углов, наблюдала за тем, как парень вошёл внутрь. Видела, как он был растерян. Но это не тронуло куклу. Она была окутана страшным желанием отомстить за детей, показать Тьме, на что она способна. Тогда она и не думала, что будет дальше. Марионетку это не заботило. Почему тогда Винсент пришёл? Кукла так и не поняла. Видимо, что-то тащило его сюда, здание манило своей тайной, мрачностью. Марионетка помнила каждую мелочь. Помнила кровожадность на лицах погибших детей, страх, который тенью лихорадочно метался в округлившихся глазах убийцы, который сделал ужасное не по своей воле. Кукла тогда и не задумывалась, что парня заставили. Не задумывалась о последствиях. Она была ослеплена желанием помочь. Помнила старого аниматроника, в глазницах которого царила лишь пустота свежевырытой могилы. Видела безысходность в дёрганных движениях Винсента. Видела кровь. Много крови. Но кукла не задумывалась, чья она на самом деле. — Боль была настолько ужасна, что Винсент сразу же сдался, — расколол мысли Марионетки Друг. — Не он кричал оставшиеся минуты, не он узнал, что такое настоящая боль, — демон мерзко улыбнулся. — Знаешь, самая длинная и толстая металлическая балка впилась Винсенту прямо в живот, — Друг опустил взгляд. — Прямо в живот. Прямо в это место, куда воткнул лезвие брат Оливера Эртона. Марионетка невольно вгляделась в кровоточащую рану. Нет, ей не показалось. Концы разорванной рубашки и вправду были окаймлены чёрными, чуть заметными пятнами. — До этого момента там была дыра, покрытая тонкой коркой запёкшейся крови. Дыра, которая никогда не заживёт и будет напоминать мне о моей неудаче. Благодаря ей я всегда буду помнить, как выглядит настоящая боль. Благодаря ей я всегда буду чувствовать себя уязвимым. Меня невозможно задеть, но ударить, чтобы я потерял самообладание, как видишь, — вполне можно. Если знать… А Итан Джонс знал. — Это рана появилась именно из-за аниматроника, — выдохнула кукла, придавленная угрызениями совести и приступами жалости. — Но почему?.. — Почему? — Друг, ещё раз с омерзением глянув на рану, поднял глаза. — Ты воскресила их. Воскресила, — словно молитву, несколько раз повторил демон и опять замолчал. Марионетка выжидательно посмотрела на Фиолетового человека, но продолжения не последовало. «Воскресила»… Сколько же неприятного несло в себе это слово. Раньше кукла не придавала такого значения этому слову. Но не теперь. Друг произнёс это слово с такой интонацией, что Марионетка невольно задумалась, принесло ли это воскрешение хоть что-то светлое. — Не понимаешь, да? — без характерной язвительности спросил демон. — Я просчитался, не добыл души детей, они не оказались в Аду. Тогда мне перестали доверять, но всё же дали ещё один шанс. Шанс, чтобы раздобыть что-то… другое… Человека, который по уши когда-то был заляпан кровью. Ты понимаешь, почему Винсент пришёл тем вечером в пиццерию? Я просто хотел покончить с ним раз и навсегда и убрать с себя клеймо неповиновавшегося прихотям Преисподней. Почему именно в этом здании? Хотелось поиграть с ним. Чтобы Винсент всё вспомнил. Если уж и идти на вечные муки, то осознавая, что ты — ничтожество, ноль. Но вновь встряла ты. С этими треклятыми детьми ты во второй раз разрушила мои планы. И я знал, что в этот раз мне не простят. Поэтому без разрешения вмешался в ваши с Винсентом разборки. Считай, я пошёл на мучения, чтобы помешать тебе. Я терпел всю эту боль, лишь бы душа бедного парня не застряла в костюме старого аниматроника. Что угодно, но только не это. И за моим поступком потянулось всё остальное: подозрительное возвращение Спринг Трапа, которого уже давно хотели выкинуть на свалку; аниматроники, которые и после смерти убийцы продолжили вести себя как люди из-за душ детей; открытие аттракциона; очередные жертвы, вот только уже в подвале, в комнате страха; очередная душа, душа Винсента, которая из-за нашего вмешательства застряла в пиццерии, обречённая бесцельно бродить по коридорам того места, где погибло и осталось тело; и самое ужасное — странные силуэты аниматроников в аттракционе, подчиняющиеся демону, который истекает кровью, убивает охранников, лишь бы продержаться ещё один день, и бегает за душонкой человека, чтобы отправить её в Ад. Марионетка помнила, насколько она была удивлена, когда узнала, что души в аниматрониках так и остались запертыми внутри. А она ведь им обещала, что, когда убийцы не станет, они обретут свободу. Но не так всё оказалось, не так… И кукла принялась искать причины, какие-то зацепки. Но не там искала. Игнорировала удивительно живое поведение золотого зайца, в котором гнило тело Фиолетового человека, пока тот творил ужасные вещи по ночам. — Строил козни и гонялся за душой я, — Друг словно уже и не чувствовал боли, наигранно прищурил один глаз и глянул вверх, словно что-то вспоминал, — месяца два, да? И наконец-то догнал. Кукла невольно отвела взгляд от демона и не нашла ничего лучше, кроме как уставится на крышу. По телу проползли колкие иглы холода, когда деревянные балки наверху покрылись почерневшей плесенью, начали гнить и сыреть. Казалось, крыша вот-вот обвалится и накроет собою Фиолетового человека и Марионетку. Но нет, балки сдаваться не торопились. Но поневоле в памяти показались мерзкие кадры: демон с окровавленными руками, растерянность в поразительно живых глазах роботов. Тогда Марионетка уже не в первый, даже не во второй раз увидела Друга. Она уже знала, как его зовут, знала, кто ему нужен. Но только тогда она увидела, как похожи Друг и Винсент. Ужасно похожи. Но у демона недостатки внешности бывшего охранника выделялись ярче: худоба, подчёркивающая изворотливость, сутулость, которая делала острые лопатки мерзкими буграми, а позвоночник напоминал мелкие ядовитые шипы. Видимо, демоны обладают умением искусно выявлять чужие пороки. Как во внешности, так и в характере. — Тебе, наверное, интересно, что сейчас происходит с Винсентом, — растягивая слова, проговорил Друг. — Он терпит боль, которую чувствовал я. Ощущает металлические балки, которые впивались в меня. И так будет вечно. Внутри Марионетки появилось отвращение к собеседнику, которое в начале разговора испарилось, не оставив и следа. Увидев противоречивые эмоции в тёмных, бездонных глазах куклы, Друг улыбнулся. Его улыбка походила на бритвенный разрез — такая же нечёткая и мерзкая линия, обрамлённая острыми зубами, багровыми от крови. — Всё бы ничего, но Винсента оказалось недостаточно, — улыбка исчезла так же неожиданно, как и появилась. — За то время, пока я гонялся за этим идиотом, я бы мог сделать гораздо больше. Чего стоит душа убийцы, когда по миру блуждает десяток детских душ — таких сладких и вкусных — который я не смог превратить в грязь своим влиянием? — И ты поджёг пиццерию, — продолжила Марионетка, бесцельно разглядывая Фиолетового человека, — чтобы… — Винсент попал туда, куда ему следовало, его история закончилась навсегда, а души освободились, — перебил куклу Друг. — Я поджёг пиццерию, чтобы отвлечь тебя от роботов. Да не только. Я надеялся, что прикончу тебя, что ты сгоришь и больше никогда не появишься на Земле, а будешь сидеть под крылом Бо… — демон остановился и поморщился. Им было в тягость произносить это слово, а Друг слишком ослаб, чтобы повернуть язык в нужную сторону. Марионетку передёрнуло, когда она вновь увидела перед глазами языки пламени. Но это был необычный огонь. Яростное пламя, отдававшее зелёным цветом, которое пожирало всё за считанные секунды. Именно тогда демон и улизнул. Но не один. С Винсентом и душами детей, которые так и не получили свободу.Но теперь с ними всё будет хорошо. Они находятся слишком высоко. Зло их не достанет.
— Ты говорил про наказание, — напомнила Марионетка и опустила взгляд. Видимо, этот разговор был мукой не только для раненного демона. Во взгляде Друга проклюнулась грусть, под которой, однако, скрывались тщательный расчёт, насмешка, цепкость, меркантильность и странное… равнодушие. Кукла поймала себя на мысли, что Фиолетовый человек до сих пор что-то тщательно просчитывает. — В тот момент, когда Преисподняя получила душу Винсента, мне было отведено определённое время, чтобы собрать столько душ детей, сколько я упустил в слепой погоне, — Друг перевёл дыхание и выплюнул сквозь сжатые зубы: — Ровно пять лет. Спокойствие Марионетки ухнуло куда-то вниз и разбилось на множество осколков, которые поранили всё внутри и заставили задрожать, как в лихорадке. «Дети для меня — машина», — боль прострелила затылок репликой демона. — Спустя пять лет… — выдохнула кукла. Фиолетовый человек шумно выдохнул. Казалось, что он вот-вот взорвётся, накопившиеся эмоции вылетят наружу мощным потоком. Но нет. — Дети — просто способ избавиться от наказания, а его суть… — всё также спокойно сказал Друг. — Больше всего дети доверяют себе, ― втянул сквозь клыки воздух демон, спрятав руки за спиной. Марионетка краем глаза уловила, как на стене в стороне треснул и осыпался слой бетона, почернев и превратившись в нечто… тёмное и вязкое на плитке. ― Присмотрись… кого ты видишь во мне? Кукла упёрла в демона кинжальный взгляд. Первое, что приходило в голову, ― имя «Винсент»… Имя того самого охранника, который под влиянием Друга прикончил пятерых детей. Несмотря на остро очерченные красным светом скулы, большой рост, костлявость и злобные глаза, демон был схож с охранником. ― Винсента, ― кратко ответила Марионетка и вздрогнула, когда плитка под ногами растрескалась, и сквозь щели показались ростки сорной травы. ― Именно, ― выдохнул Фиолетовый человек. ― А ведь я не имею собственной внешности, я просто сгусток вязкой чёрной грязи, которая вечно примеряет костюмы тех людей, которых преследует. Раньше я легко мог из мудрого взрослого стать уверенным в себе мальчишкой, даже скромной и тихой девчонкой ― всё зависело от того, кого я преследую и сколько лет. Ребёнку легче договориться и поверить самому себе, своему двойнику, нежели тёмной тени на стене, которая оставляет за собой чёрные подтёки, не так ли? Но это было раньше… Когда мой «подопечный» погибает, я становлюсь бесформенной слизью, которая бродит в темноте, ища очередного человека, внешность которого заберёт. Увидев демона в его обычной форме, сразу можно узнать про его главные черты характера, потому что они чётко выражены в облике. Мне, например, вполне подходит лицемерие, циничность, изворотливость и… ничего человечного. Но не в этом дело. Винсент погиб, а его внешность до сих пор напоминает мне о моей, не побоюсь этого слова, роковой ошибке. Я думал, что когда встречу Оливера, всё изменится в лучшую сторону, но ничего не произошло, и я так и остался с этой непосильной ношей на плечах. Теперь этот облик Фиолетового человека превратился для меня в кошмар наяву. Мы оба застряли в костюмах уже давно разыгранного спектакля. Может, тебе и нравится быть куклой, набитой поролоном, но я хочу это прекратить. Представь, что тебя окунули в кислоту. Плоть начинает медленно и мучительно сползать с уже обугленных костей. И тут на тебя напяливают прогнившую кожу мёртвого человека и заставляют жить в ней. Ты не можешь сделать ни шага без тупой боли, не можешь даже ударить в ответ своего обидчика, потому что знаешь, что будет после, ― адский огонь в венах! Вот наказание! Вот оно! За пять лет я, без какой либо помощи, должен придумать, как искупить свою вину, терпя чужую давно сгнившую внутри кожу на своём теле, которая сдавливает меня с каждым днём всё сильнее, и чувствуя, как кровоточит и гноится рана! Это кажется нереальным, но, чёрт возьми, я создал гениальный механизм, машину, которая работала и приносила плоды. Да вот начал я работать в начале лета, и... этого не хватило. Я вновь просчитался. Фиолетовый человек замолчал, и кукла вздрогнула от внезапной тишины. В какой-то момент ей стало жалко врага. Хотелось протянуть ему руки, сказать что-то утешительное, остановить эту ужасную исповедь убийцы… Но в то же время хотелось просто заткнуть демона, придушить собственными руками. Чтобы не слышать хриплого голоса, не чувствовать угрызений совести. Ведь он помог кукле найти виновного в этой игре, в которой погибло множество детей. Марионетка легонько мотнула головой и взялась худыми дрожащими руками за голову. — Излишек чего угодно способен исковеркать мир, — усмехнулся Друг, словно подслушав мысли куклы. — Излишек тьмы может умертвить, а излишек света — ослепить навсегда. — А что происходит, — голос Марионетки предательски дрогнул, — если демон не справляется в срок? Вы ведь не умираете, мы все бессмертны. — Для вас бессмертие наполнено благими мыслями и целями, а для нас — это вечное проклятие, — проговорил, похоже, давно заученную фразу Фиолетовый человек. — Я не первый и не последний, кто ошибся. Мы не умираем. Мы перестаём существовать. Становимся просто бесформенными тенями, которые не слышат, не видят и не разговаривают, потому что это теряет смысл. Перестаём быть демонами. И я перестану. Мне не хватило времени. Марионетка глубоко вздохнула, чтобы жжение в горле ушло. Больше она ничего не ждала от Друга. Да и он, видимо, больше ничего не хотел говорить. Так они и замерли в метрах друг от друга. Хоть они и были заклятыми врагами, одного ничуть не смущало присутствие другого. Кукла мельком глянула на Фиолетового человека. Она прекрасно помнила, когда случился пожар, когда душа Винсента ушла глубоко под землю. Марионетка не знала, сколько времени прошло с того момента, как она оказалась здесь. Но она чувствовала: осталась пара минут. Пара чёртовых минут, и всё закончится. Но Друга это словно не беспокоит. Он поудобнее устроился возле стены и просто смотрел на крышу. Ждал. Ждал того момента, когда пройдут эти минуты. Тогда его не станет. Не станет демона. Другой бы на его месте паниковал, пытался что-то исправить… Но не он. Жаль, что мир потеряет такого хорошего… демона. Вдруг Фиолетовый человек тихо чертыхнулся. Кукла глянула в сторону врага и поражённо выдохнула. Демон, согнувшись, осел на пол и опустил голову, видимо, разглядывая, как из пореза безостановочно сочится кровь. Марионетка стоит и смотрит на это, не помогает. Ужасно осознавать, что так надо. — Мне жаль, Друг, — выпалила Марионетка. — Это я во всём виновата, я… — Твоя работа, — сухо отозвался демон. И вдруг рассмеялся: — Вы ведь так любите детей, должны их защищать. Я убил с десяток детей за эти летние дни. Жаль, что они сейчас горят в адском огне зря, не так ли? «Зря горят в адском огне...» — эхом отдалось в голове у куклы, прежде чем её пробрал озноб. Марионетка сжала руки в кулаки. Она ненавидела это чувство. Чувство, когда исполосованная временем маска становится мерзким слоем ненужной грязи, который хочется содрать с лица. Чувство, когда застывшая улыбка становится настоящим бременем. Чувство, когда понимаешь: ты будешь улыбаться вечно. Даже тогда, когда не хочется. Как сейчас. Да, они оба застряли в костюмах давно разыгранного спектакля… Надменная улыбка медленно, словно дразня Марионетку, сошла с лица демона. Она, полным слепой ярости взглядом, окинула врага. Эта ярость в глазах выдала куклу, и Друг нарочито громко хмыкнул. Он видел, что задел её. Так быстро подбирать нужные слова надо уметь… — Я всё больше начинаю соглашаться с выражением «даже белая роза имеет тёмную тень», — с наслаждением продолжал Друг. — Ты спасла многих, но потеряла ещё больше. И ты даже не думала о тех, кто погиб. Краснота широких радужек затмила собой зрачки, лишь только узкие-узкие чёрточки, похожие на неглубокие царапины, напоминали о зрачках, которые видели всё. Для Марионетки дети были больной темой. Особенно когда речь заходила о тех, кого не удалось уберечь от слизкой и мерзкой Тьмы. Похожих на куклу так воспитывали. Дети для них были продолжением, шансом изменить этот мир в лучшую сторону, добавить в него множество других цветов. Для демонов это было самое лучшее, чем можно было хоть на несколько секунд утолить голод. Две стороны просто застыли в вечной погоне. Для Марионетки смерть одного ребёнка являлась ужасным событием. А смерть множества… — Заткнись, — тихо, скорее просто для себя, прошипела Марионетка. — Но я тебя не виню, — в одно мгновение улыбка стала предвестником чего-то жуткого. — За детишками очень трудно уследить. С наивными идиотами всегда трудно, не только с детьми, — Фиолетовый человек пакостно хохотнул. — Достаточно улыбнуться, мило похлопать ресничками, рассказать шаблонную историю про несчастного мальчика, имевшего ужасных родителей, который умер и согласился стать демоном… Сам удивляюсь, как у меня язык поворачивается изо дня в день молоть такую чушь! Но результаты меня радуют — я получаю доверие, которое мне нужно, чтобы двигаться дальше. А всё потому, что никто из детей не видел настоящего Ада, — болезненная хрипотца показалась ещё отчётливее, словно по горлу провели наждачной бумагой. — Они так привыкли верить историям про ванильных демонов, что не хотят принимать другого. Они не знают, откуда берутся такие твари, как я. Они не знают, что люди и после смерти остаются убогими душами. Они, чёрт возьми, не понимают, что в Аду нет каких-то особенных! — Друг повысил тон. — Оливер не знал, например, что у меня не было так называемых родителей, — вопреки своим знаниям Марионетка удивлённо расширила глаза. — Он не знал, что когда я впервые открыл глаза, я не увидел ничего, лишь темноту; не знал, что первым, что я услышал, был холодный приказ идти и работать на Дьявола; не знал, что я развивался под звон стекла, треск огня, удары хлыстов и мученические крики. Оливер не знал этого, он верил в маленького мальчика, а не в тварь, которая и человеком-то никогда не была! Многие дети видели, что иногда мне сложно понять их чувства, проблемы. Они думали, что это из-за того, что мальчишка из моих рассказов просто прожил слишком мало на свете. Но это неверный ответ. Я с самого своего появления чувствовал по-другому, как демон, как адская тварь. Я так и не научился подражать человеческим чувствам: человек радуется — я натянуто улыбаюсь, человеку грустно, он страдает — я не трачу время впустую, ищу выход, чтобы выкарабкаться. Я не умею сочувствовать, потому что никогда этого не делал, не умею поддерживать, потому что никому в Бездне это не нужно, вообще не имею понятия о любви, которой так старательно поют дифирамбы люди. И сейчас я знаю, что меня не станет, но мой голос ни разу не дрогнул. Потому что я не понимаю, что нужно чувствовать, и что сделал бы в такой ситуации человек. Он бы плакал? Я не умею. Расстроился? Не вижу смысла... Марионетка ничего не ответила. Она чувствовала, как внутри горит горло, и не хотела, чтобы вся боль вылезла наружу в виде дрожи в голосе. — Такое странное чувство… — с поддельной задумчивостью в голосе проворковал Друг, согнувшись ещё сильнее. Он уже чувствовал, как тело трескается вместе с Кошмаром, и при малейшем движении тут же распадётся на части. — Когда понимаешь, что игра всё-таки стоила свеч. — Ты истекаешь кровью, считай, медленно погибаешь, — с пугающим равнодушием сказала Марионетка. — И говоришь, что игра стоила свеч? Ответом на вопрос последовал лишь смешок, выдавленный из судорожно сжимающейся глотки. Кукла глянула на демона. Он протянул одну руку к воротнику рубашки — единственному чистому месту на его одежде — и оттянул его в сторону. Справа напряжённую шею плотно обволокла тьма. Тьма, окрасившая кожу в чёрный; тьма, заставившая кожу по бокам гнить и покрываться порезами, из которых шла не красная, а такая же пепельная кровь; тьма, приносящая боль, которая была демону в радость. «Я просто сгусток грязи...» ― вихрем проскочили слова Фиолетового человека, и Марионетка, несмотря на приличное расстояние, сделала ещё шаг в назад. — Ещё бы немного мёртвых детей, и я спокойно смог бы сбросить с себя ненужную кожу давно погибшего человека, — прошипел демон. В этом шипении было нечто, что заставило Марионетку передёрнуть плечами. Это было дьявольское шипение. — Заставляешь меня сжиматься от мыслей о погибших, а сам думаешь только о себе?! — злобно выплюнула кукла, не в силах больше терпеть. Марионетка прищурилась. Наверняка этого не было видно из-за маски, стягивающей лицо. Теперь всё стало запредельно ясно в этой затянувшейся игре. Оказалось, каждый игрок имел собственную цель и пытался достичь её любой ценой. Но кто-то должен проиграть, чтобы всё закончилось. — Ты должна сжиматься от мыслей о погибших, потому что ты служишь Свету, — уже не так спокойно ответил Друг, медленно опустив руку, которой оттянул воротник. Это было последней каплей. Марионетка с отчаянным и коротким всхлипом мигом подлетела к демону и пригвоздила его к стене. Друг лишь тихо цыкнул, когда ударился затылком о бетон и окончательно обмяк на грязном полу, где медленно скапливались лужи, взявшиеся из неоткуда. Потом, лениво моргнув, уставился в глаза Марионетке, которые были совсем близко. Как в их первую встречу, во сне Тома, когда демон чуть не убил куклу. Но тогда глаза аниматроника были наполнены мольбой остановиться, а теперь в них горели ненависть и отвращение. — Всё из-за того, чтобы выжить самому, — прошептала Марионетка и упёрлась второй рукой о стену, ещё сильнее сжав глотку врага. — Эгоист… — Мир живёт по одному правилу: не сожрёшь жертву вовремя, она сожрёт тебя, — прохрипел Фиолетовый человек, совершенно не сопротивляясь. — Только ты живёшь по этому правилу, — собственный мягкий голос стал противен, — потому что с тебя комьями сыпется грязь. Чудовище, — Марионетка присела на корточки, не ослабила хватку. Так захотелось вжать демона в стену… — Это каким нужно быть, чтобы настолько хладнокровно... — Знаешь, Марионетка, — рука, сжимающая напряжённую шею врага, дрогнула, когда он назвал её по имени, — когда тебе долгое время больно и страшно, страх и боль превращаются в ненависть. А ненависть меняет мир. Кукла перевела взгляд на шею демона. Она пальцами чувствовала, какая кожа справа рыхлая, колючая… Да, ненависть меняет мир... Разворачивает всё внутри, выворачивает наизнанку… — Меня так воспитали, — перебил Друг и делано усмехнулся: — Я получаю удовольствие от убийств. Получает... Кукла тихо фыркнула — Фиолетовый человек просто подстрекает её совершить ещё один опрометчивый поступок. — Убей ты меня уже! — прохрипел демон. — Убей, чёрт возьми, тебе же так хочется! Кукла сжала пальцы ещё сильнее, и Фиолетовый человек запрокинул голову, зажмурился, но молча. Замер в ожидании. Марионетка наклонилась ещё ближе. Она чувствовала, как что-то дрожит в горле демона, как что-то фальшиво бьётся в груди, гоняя по чёрным венам вязкую кровь. Чувствовала, что всё, из чего состоит её враг — комья тёмной глины, пропитанные ядовитыми умыслами… Кукла остановилась. Ослабила хватку, но руку не убрала. Всё ещё сомневалась, правильно ли она поступает. Вдруг она ошибётся, охваченная желанием убить? Ошибётся, вновь думая только о себе? Друг широко распахнул глаза и со вскинутой кверху головой покосился на растерянную куклу. Он расцвёл, но ликование его было того сорта, который трансформирует изысканный лик в маску жестокости — сплошные зубы, как оскал мантикоры. — Ты не можешь… — торжествующе выдохнул демон. — Могу, — Марионетка также нерешительно отпустила шею Друга и мимолётным движением второй руки стянула с фиолетовых волос фуражку охранника. Пряди упали на лоб, скрыв от глаз капельки холодного пота. Кукла медленно поднялась. — Но не хочу. Тень удивления проскочила по лицу Фиолетового человека, стерев улыбку. Но вот он вновь осклабился, ещё ниже сполз по стенке на пол. — Хоть чему-то ты научилась от меня за это время, — Друг тихо рассмеялся. — И правда, в чём смысл убить меня и прекратить мои страдания здесь и сейчас, если есть шанс насладиться столь чудесной картиной? Кукла всегда могла узнать демона в толпе людей. Демоны пахли по-особенному: дымом. Друг пах также. Марионетка втянула воздух. За мгновение он стал сырым и холодным, как в реальности. Но запаха гари не было...Ведь его время закончилось.
Кукла отпрянула. Тень жалости пронеслась по белой маске, но Марионетка лишь отмахнулась. Она знала: так надо. Кто-то должен проиграть. Внутри похолодело, когда она увидела, как по фиолетовым пальцам правой руки пошли трещины. Кукла шагнула к Фиолетовому человеку, и её тень, обрамлённая бледным красным светом негреющего багрового солнца, нависла над телом, которое продолжало трескаться. Казалось, оно вот-вот распадётся на части, как и этот Кошмар. Кукла никогда не видела, как исчезают демоны, но теперь придётся. И не просто видеть. Она знала, что в этом спектакле ей отведена роль палача. Безжалостного и хладнокровного. ― Ты навечно станешь очередным ночным кошмаром, который отступит с наступлением утра и будет забыт после пробуждения, ― холодно изрекла Марионетка, глянув на скорчившегося демона. Бывшего демона... ― Ты навечно будешь заперт здесь, будешь не в силах выйти на свет, ибо для тебя он будет губителен, как огонь для сухого дерева. Лишь под покровом ночи ты сможешь бродить бледной тенью по сновидениям детей, которые не смогут ни коснуться тебя, ни увидеть. Кукле ответила тишина. Фиолетовый человек застыл в жуткой позе: руки, плотно прижатые к ране, расслабились, кисти безучастно легли на пол; губы плотно сжались, будто до сих пор сдерживали в горле отчаянное шипение и острые слова, которые не в силах был сказать на прощание Друг; глаза так и остались широко раскрытыми, теперь смотрящими в никуда и абсолютно мёртвыми. Марионетка слышала лишь своё сбивчивое дыхание и чувствовала навернувшиеся на глаза слёзы. Очень жаль, что мир потерял такого демона. Тоска железным обручем стиснула горло, и кукла на ватных ногах повернулась спиной к замершему Другу, сжимая фуражку. Спустя долгие годы… Долгие годы… Годы она потратила, чтобы дойти до этой концовки, чтобы добро вновь победило. Чтобы знать, что тварь в костюме Фиолетового человека проведёт остаток вечности так. Не сможет сделать ничего плохого на Земле. Всё оборвалось внутри, когда сзади прозвучал смех. Несдержанный хохот существа, которое потеряло всё. Марионетка резко обернулась. Мурашки пробежали по телу, когда Фиолетового человека не оказалось на полу. Лишь багровая лужа с примесью чёрной субстанции напоминала, что он был здесь. ― Друг… ― только и успела произнести Марионетка. — Не называй меня так! Грудь пронзила резкая боль, и кукла хотела закричать, но в горле лишь мерзко булькнуло. Она опустила взгляд ниже и замерла, чувствуя, как расходится трещинами ткань. Из груди торчала костлявая рука с острыми и ужасно тонкими, как металлические лезвия, когтями. Фиолетовая кожа стала чёрной, словно по ней несколько раз полоснули остывшими углями. Тут и там по бокам показались наросты, напоминавшие шипы, наполненные ядом. Мрачными полосками запястья избороздили вздувшиеся вены. Стало ещё больнее, когда на худых пальцах, некогда фиолетовых с широкими когтями, сверкнул ангельский ихор². Марионетка и не думала, что от вида собственной крови ей станет так тоскливо и больно. Очень больно… Почерневшая рука, проткнув куклу насквозь, сжалась в кулак и исчезла. Исчезли и силы, которые струились по ныне обмякшему телу. Марионетка тихо всхлипнула ― её душили несуществующие слёзы, которых не может быть на этой маске. Кукла, потеряв самообладание, рухнула на пол. Последнее, что она увидела, когда глаза заволокла тьма, ― треснувшую крышу и дикую улыбку Друга. В последний момент показалось, будто у него не было лица, лишь красные глаза с вытянутым зрачком да всё те же клыки, потонувшие в слизкой тьме, но теперь кукла могла слышать только мимолётное шуршание фиолетовой формы охранника. Видимо, Друг присел на корточки и находится совсем близко. Хотелось увидеть, что же играет у него на лице: радость, страх, грусть? Или же там пусто? Ведь он так и не научился подражать человеческим чувствам. ― Как же всё быстро меняется, ― прозвучал совсем рядом голос. ― Сначала ты стояла надо мной, теперь я над тобой, раньше ты торжествовала, а теперь я. Вроде бы был демоном, на Земле звался Другом, а теперь больше по душе кличка, которую мне дали твои аниматроники. Знаешь… ― от незнакомого шипения стало не по себе, ― ты раскрыла мне глаза. Теперь я понял, что такое свобода. Теперь я никому не подчиняюсь и никому не нужен. Я никому не должен отчитываться за каждый поступок и вдох. А ведь устаёшь искать в своих действиях смысл… Но теперь это никому не нужно. Кукла вздрогнула, когда ощутила на своей маске прикосновение ледяных пальцев и когти, которые неприятно прохаживались по пластику. — Зло никогда не проиграет. Это попросту невозможно. Вы посмотрите, что сделал я, один из тысяч таких же. А ведь есть более могущественные. Есть Дьявол. Запомните это и передайте остальным ангелкам. Вы запутались и не знаете, что теперь вы побеждаете только в сказках, которые читают маленьким детям на ночь. Вы запутались, потому что потонули в любви людей к вам. Вы запутались, потому что пока что человечество не понимает, кто из нас проще и доступнее, мадемуазель, — тело Марионетки похолодело, когда Надзиратель вернулся к своему обыденному тону и наигранному уважению, которым воспользовался в первый раз за этот разговор. ― Когда всё закончится, король и пешка всё равно будут лежать в одной коробке, ― из последних сил выдавила Марионетка. ― А ты запомни это. Кукла выдохнула в последний раз. Но не земля её манила, а небо. Свобода после стольких лет заточения в костюме давно закончившегося представления. Главное, что Фиолетовый человек сгниёт здесь. Главное, что дети свободны, и их больше никто не обидит. Никто и никогда… ― Запомню, ― кивнул Фиолетовый человек, но кукла его уже не слышала. ― Что ж, ave atque vale³, мадемуазель... Надзиратель поднялся и отошёл, сжав почерневшую руку в кулак, с непривычки впившись длинными когтями в грубую кожу. Как же давно он не чувствовал в своих руках столько силы… По выпиравшему позвоночнику прошёл холодок, когда белые огоньки в глазах куклы померкли, и Фиолетового человека обдало волной света, который огненными искрами жёг кожу. Но это было неважно. Сумрак вновь обступил со всех сторон, но куклы уже не было. Лишь лужица золотистой жидкости сверкала и переливалась на плитке да фуражка, вымазанная ангельской кровью. Фиолетовый человек легонько пнул её. Надзирателя обдало волной боли ― рана на животе вновь напомнила о себе. Да и не только она. Всё тело ломило, позвоночник скривился, ноги подкосились, и мужчина осел на пол. Ничего не вышло без потерь. Каждый потерял что-то в этой игре. А демон так и останется в костюме Фиолетового человека, так и будет заперт здесь. Было настолько больно, что хотелось хохотать. Дико и бездумно. Иногда свобода обходится нам слишком дорого и больно. После падения создателя кошмара стены вновь пошатнулись, тут и там с новой силой расползлись трещины. Страшный сон строился лишь на эмоциях роботов и детей. Но сейчас здесь не было никого кроме того, чьё сердце зачерствело уже давно. ― Erchomai⁴... Erchomai, ― лишь это бережно прошептал Фиолетовый человек перед тем, как бетонные стены рассыпались в чёрную пыль, и крыша здания рухнула, накрыв демона собой.