Лицо врага: Окно первое

      Я почему-то точно знала, что я сплю и мне снится сон. Так иногда бывает, и от этого, как по мне, спать становится только приятнее, так как даже если бред прекрасен, хорошо всё же знать, что он бред, а не реальность.       Я сидела в своём кабинете, пила чай и вместо работы любовалась рассветом в высокое окно, узорчатые створки которого были распахнуты настежь. Свежий ветерок, холодный, как и полагается в это время, но как раз от этого приятный и бодрящий, колыхал невесомые занавески и шелестел тетрадями, книгами и древними свитками на столе. Разве что птицы, столь привычные в рассветные часы тем, кто эти рассветные часы привык встречать неспящим, не пли и не перекликались, но оно и понятно — это место было так долго покрыто Злом и скверной, что всё живое, что живо по-настоящему, возвращалось сюда медленно и будто нехотя. Но возвращалось. Теперь здесь всё было так, как и должно было быть. Более того, этот уголок мира был так мало тронут людьми и их всё преображающими руками, что здешняя природа мне казалась красивейшей в стране. Рассвет в горах всегда был очень нежен и при этом красочен, особенно когда только начинался — помимо алых отблесков на снежных шапках, лучи также хаотично отражались от самых разных магических кристаллов, прямо-таки торчащих из тела вершин и от солнца золотисто блестевших там, где снег сходил на нет. Рассветы завораживали, были потрясающими, как по мне, одним из лучших божественных творений.       Даже несмотря на горечь утрат, я была счастлива осознавать, что была ближе к началу начал, куда ближе, чем абсолютное большинство существ, живущих в нашем мире. Что я была действительно близка, что радовала своим существованием, что помогла и помогала… наверное, божественная радость есть лучшее, что может привнести в этот мир человек. К тому же, пусть я и потеряла одну близкую подругу и более не смогу увидеть человеческую улыбку второй, я вновь обрела маму. Этого было достаточно для чего угодно.       Солнце взошло над горами, тихо провозглашая новый день, и, как ни жаль, надо было продолжить работу.       Кто-то должен был находить те дела тайной службы, которые она сохранила в тайне до конца дней своих последних сотрудников. А я всегда была достаточно любопытна, а со временем ещё и утратила любое смущение и отторжение при узнавании чужих секретов, ведь какая разница — Яня же тоже всё знала и знает? Поэтому работа эта идеально подходила мне, а я — работе. Только вот иногда это утомляло.       Как сейчас, например.       Тяжёлая книга в моих руках навевала только мысли о том, что точно так же, как она оттягивает мои руки, само моё тело притягивается к ровным поверхностям и положениям, как-нибудь подходящим для сна, и уж вчитываться в открытые страницы не хотелось абсолютно точно. Но надо было. Я постаралась.       Зарево за лесом не угасало всю ночь, иногда разрождаясь абсолютно бесшумными, но оттого не менее страшными алыми сполохами на всё небо. В деревне с вечера никто не спал и даже не пытался, даже детей под конец уже никто не успокаивал. Многие дрожащими руками начинали собирать пожитки, стараясь брать только самое необходимое и стеная по оставляемому, и намеревались уйти с рассветом. Куда — никто ни у кого не спрашивал. Все понимали, что спрашивать бесполезно. Остальные, спокойные, тихие, понимали ещё и другое: уходить бесполезно. Тоже. Неважно, куда, неважно, к кому, неважно, знаешь ли ты, куда тебе идти.       Эта беда из тех, что настигнут везде и всех.       К утру, когда небо стало светлым от солнца, а не от вбираемых в себя отсветов далёкого пожарища, в деревне даже нашёлся смельчак — кузнец Минька. Парень он был нелюдимый, жил бирюком, так его и отговаривать не стали. А ведь отсутствие рук, тянущих назад силой любви и дружбы, зачастую и есть половина смелости. Минька пробрался лесными тропами и вернулся обратно незамеченным — хотя староста сомневался, что кому-то там ещё надо было его замечать. Он принёс весть, которую все уже знали внутренне, ожидали, но всё равно боялись услышать: от Боровца остался только пепел. Даже остовов домов или обгорелых костей там увидеть нельзя было.       Знание это не было непривычным, но и удивления не принесло. Разве что в деревне знали теперь точно имя пришедшей столь близко беды: Кровавый генерал явился в этот раз по уставшие души тех, кто укрывал царских разведчиков, или про кого так всего лишь подумали. Огненный бич в руках старых повстанцев, тайной службы и тайного советника, а теперь вот и этих отрядов, нелюдимый холодный мертвец из Тысячерогой волости. Теперь он пришёл и в эти земли.       Кто не стал спасаться, мечтая идти быстрее, чем двигалось по небу солнце, те понимали: как нельзя сбежать от лесного пожара, когда он уже разгорелся и жаждет пожрать всё на свете, так нельзя и укрыться от такого же в сути своей человека, когда он уже близко и неостановим в своём безумии.       Текст меня ничуть не удивил. Гражданская война несла в себе и не такое, а отдельные человеческие ошибки… это ведь всего лишь человеческие ошибки. Это надо прощать, ведь нельзя не простить того, кто уже во всех своих ошибках раскаялся, и кому, что самое важное, было всё это время так плохо. Всё, на самом деле, надо прощать, но его, на мой взгляд, тем более. Это ведь всё в прошлом, а тем, кто погиб тогда, ведь уже хорошо.       Уже всё хорошо.       Я поискала глазами свою учётную книжку, чтобы вписать номер, приблизительное время повествования и краткое содержание, но вынырнула из сна.       Меня аккуратно тормошила Яня — не помню уж, как они с Верой поделили время дежурства, но никакой чрезвычайной ситуации не наблюдалось, а значит, она просто дежурила передо мной, и уже настала моя очередь. Я поздоровалась, пожелала ей зачем-то спокойной ночи, хотя уже были предрассветные сумерки, и, тяжело поднявшись и всё ещё кутаясь в одеяло, пошла обходить окна, чтобы понять, какая сейчас вообще обстановка. Я всё ещё чувствовала себя очень разбитой и уставшей, но всё же как-то отдохнула. Вчера всё было настолько плохо, что я даже почти забыла о том, что существует такая странная штука, как еда. За что теперь и поплатилась зверским голодом. Но зато, поев, хоть взбодрилась и согрелась. За окнами тоже изменилось мало — страдающие службисты всё ещё толкали коробочку с похвальным старанием, и ничего не предпринимали. Не знаю уж, сколько раз они успели смениться за это время, но нынешние, кажется, сменились давно. Я долго вглядывалась в горизонт и горы, но так и не увидела никаких построек и никакого прекрасного замка. Хотя и горы ещё были не так уж и близко, что-то разглядеть, быть может, было ещё просто невозможно. Рассвет наяву был куда обычнее и спокойнее в красках, чем рассвет в этом странном сне. Но всё же увидеть два рассвета за одно утро — это имеет свою прелесть, что ли?       Пока я дежурила, не произошло ничего необычного, разве что наши носильщики сменились пару раз — они, несмотря на очень низкую скорость, уставали почти мгновенно. А смешно — тайная служба в качестве личного транспорта, причём наподобие коней или рабов, впрягаемых в повозки на востоке.       Поскольку ничего не происходило и летели мы очень медленно, я никого специально не будила и думала, что спать они будут долго. Но мои ожидания не оправдались, и едва солнце поднялось над горами на два пальца, началось шевеление, просыпание и последующий поиск еды. Юлий даже не стал спрашивать у меня, было ли что-нибудь подозрительное во время моего дежурства. И так понял, что ничего. Заглядывали в окна, конечно, все, но не более того. И зачем мы вообще дежурства выставляли?.. Как-то даже немного невежливо со стороны тайной службы не сделать хотя бы одной маленькой гадости — уважили бы наш труд хотя бы.       — Мне сегодня такой странный сон снился! — поделился Марторогов. — Будто бы царь Волот раскаялся во всём содеянном и ушёл скитаться по миру, чтобы искупить свои грехи!       — Ну вы его в этом сне поймали и заставили искупать их немного по-другому, я надеюсь? — фыркнула Вера.       — Да нет, — он тоже усмехнулся, — мы решили, что это прекрасная идея, и попросились к нему в попутчики.       — Всеми вашими Отрядами, что ли? Это уже маленькая скитающаяся армия получается. — Я представила себе картину кучи праздно топающих непонятно куда придурков во главе с царём и Юлием, мило держащимися за ручки, стремящихся искупить все свои грехи и дерущимися за каждую встречную возможность. Какая-то странная у меня фантазия, наверное.       — Большая, вообще-то, — обиделся он.       Мы от души посмеялись.       — Хорошо-хорошо, большая так большая.       Свой сон я рассказывать не стала. Он не был ни смешным, ни просто интересным, зато очень странным. Я даже нормально объяснить не могла, где я находилась и что я там делала. Читала что-то сродни видений Яни, что ли? Нет, это однозначно бред. И что вообще за мертвец из Тысячерогой волости? Как будто отчим, честное слово. Да ещё мысли у меня в этом сне были какие-то очень странные. Гражданская война, прощать ещё мразь какую-то, находить дела тайной службы на какой-то осквернённой земле…       Хотя как-то слишком часто мне в последнее время сны снятся. Это я настолько впечатлительная, что ли? Хотя, пожалуй, именно так и есть.       — А всё-таки, — задумчиво и не к месту сказала Яня в какой-то момент, — я всё думаю про верховного князя Ассиохари-аля. За что он так… виноват и не виноват одновременно?       Она над этим всю ночь думала, что ли?       Хотя мне вдруг тоже подумалось, что для создания хоть какого-нибудь впечатления от прочитанного и его понимания мне не хватало именно этой части картинки. Это ведь всё-таки очень странно — такое же существо, как наш царь Волот — что его может по-настоящему задеть? Что его может заставить страдать? Я видела царя пару раз и много слышала, что о нём говорили. У меня сложилось впечатление, что булыжник на дороге и то чувствительнее хоть сколечко.       — За то, что он захватил власть и устроил тиранию, — легко сказал Юлий, так, как будто это была проблема того же уровня, что и «убил его любимую кошечку» или «увёл у него любовницу». — Хотя тут сложно. Я мог бы поспорить с тем, что у него не было выбора, но тут его наличие и правда неоднозначно. И я не про то, что выбор есть всегда, и каждый сам решает, жить ли ему как живётся, умереть или что-то начать менять. Ассиохари-аль, насколько я знаю от Тиоссанири, тогда рассматривал несколько вариантов, и одним из них было даже полное уничтожение монархии, как в Венее. Либо руками каких-нибудь бунтовщиков, которых, правда, нужно было долго и сложно находить и создавать, либо очень рискованным отречением всех членов княжеской семьи последовательно, что требовало даже больше людей и военной силы, чем революция. Что-то ещё там было, немало планов, куча способов захвата власти, даже какая-то странная идея войны с Родовией, которая тогда имела, да и сейчас всё ещё имеет очень серьёзную военную мощь, и череда поражений, а затем какие-нибудь унизительные условия мира и тяжёлое восстановление отвлекли бы существовавшие тогда придворные силы на проблемы более важные, чем власть. Но он счёл слишком кровавыми все варианты, кроме того, который мы видим сейчас. При уничтожении монархии, пусть даже и руками представителей этой самой монархии, случилась бы гражданская война в княжестве. По крайней мере, он пришёл к таким выводам. Я бы поспорил, опять же, да я с Тиоссанири много спорил, но он считает, что все мои идеи подошли бы людям, а не альвам, а чем наши народы так уж сильно отличаются, объяснить не в состоянии. Да и что толку спорить с Тиоссанири? Он, пусть и правда согласен, что у верховного князя было так себе с выбором, никогда ни на что не влиял, влиять не хотел и сейчас не хочет.       — Подожди. — Излагаемый Мартороговым бред был настолько странным и нереалистичным, что мне стало всерьёз казаться, что я всё ещё сплю или проснулась не до конца, и ещё не в состоянии понимать слова и складывать услышанное в осмысленные фразы. — Зачем княжеской семье самостоятельно уничтожать монархию? Зачем начинать войну с Родовией, напав на неё просто так, чтобы потерпеть неприятное и разрушительное поражение, и ставить себе целью именно это?       — Не напав, а спровоцировав, причём так, чтобы факту провокации очень удивились в первую очередь сами альвийские чиновники и военные, — поправил Юлий, внеся ещё некоторое количество сюрреализма в повествование. — В общем, это очень неприятная история. Сорок лет назад, как вы знаете, ну, или не знаете, в альвийских княжествах, во всех, была конституционная монархия. Очень конституционная. Везде, конечно, в разной степени ограниченная, но везде всё же очень сильно. В том плане, что и князю, и его семье можно было быть только красивым украшением престола и трона, они даже никаких формальных должностей занимать не могли. И то, что именно красивым украшением — тоже не просто разговоры, потому что сложившийся за многие века альвийский придворный этикет — штука поистине страшная, хуже устава тайной службы. Например, по этикету — заметьте, именно по этикету — любая земля, на которую ступила нога княжеских кровей, должна являться принадлежащей альвам. То есть, княжеским семьям нельзя покидать альвийских территорий, если, конечно, не нужен максимально дурацкий повод для объявления войны кому-нибудь. Ну или их должны всё время держать на весу, когда они находятся на чужой земле. Или ещё, например, никто, кроме родственников и супругов, не имеет права смотреть князьям в глаза, и это как-то очень строго карается… каралось, Ассиохари-аль этот этикет уничтожил полностью.       — Подожди, это серьёзно правила этикета? — я всё ещё не могла понять, что за бред я сейчас слушаю.       — Ага. Этикета. В то время, правда, этикет у них не был по сути отделён от законов, но да, он при этом всё же этикет.       Мы молчали. Понимать альвов было даже ещё сложнее, чем то, что они творили.       — Так зачем при этом уничтожать монархию или провоцировать Родовию? — наконец продолжила Вера. — Как это поможет смотреть людям в глаза, то есть, альвам, то есть, всем окружающим, и ходить куда тебе надо своими ногами? Или какие у них там ещё дурацкие ограничения были.       — Уничтожать монархию понятно зачем — чтобы избавиться от всей этой дури, просто перестав быть княжеской семьёй. Как бы нет титула — нет проблем. А воевать с Родовией… Я, если честно, так и не понял, зачем, но то ли чтобы собрать себе сильных сторонников, пока все мешающие факторы будут заняты войной, и чтобы потом в бедной и опустошённой стране было легче захватывать власть, хотя я так и не понял, почему должно быть именно легче… то ли чтобы Родовия всё-таки всех захватила, а они перестали быть княжеской семьёй чисто по техническим причинам, так как уже не будет страны, в которой они были княжеской семьёй. Но это плохой вариант, так как мало ли что людям-захватчикам в голову придёт, и в этом случае лучше бы заранее сбежать. Плохой для княжеской семьи, конечно.       — Добрый же этот Ассиохари-аль…       — Ну да, эгоист и сволочь последняя, — согласился Юлий. — Как видишь, то, что получилось в результате, для альвов куда лучше, чем быть захваченными Родовией. Сейчас они хотя бы живут мирно и более-менее богато, пусть у них и есть такой верховный князь. Но уж какой есть, да и это не наше дело, и не нам судить, что с ним при этом делать. Давайте лучше подумаем, как ему письмо отправить, если в такой обстановке что угодно перехватят на раз.       Вот тайная служба обрадуется, когда им помимо толкания четырёх увесистых тушек, сумок и чужой и своей магии придётся при этом ещё и послания какие-то перехватывать.       А кстати…       — Не знаю уж, как нам что-то на самом деле послать, но можно позапускать вестники с пустыми записочками, они будут их ловить и выматываться.       — И раза так примерно после десятого начнут игнорировать, и тогда мы пошлём своё письмо.       — Да нет, они сразу поймут, что это план…       — Но так можно сделать просто, без писем, чтобы их вымотать и нервы им потрепать.       — А оно нам надо?       — А письмо-то как послать?       — Так, я понял, — осадил нас Юлий. — Они будут вскрывать все сообщения, которые мы пошлём. При этом они могут подумать, что наш план состоит в том, чтобы слать пустые письма, пока им не надоест. Тогда они, возможно, проигнорируют одно послание, потому что мы по логике как раз после одного непойманного должны обрадоваться и отправить настоящее. Поэтому мы просто сделаем один и тот же текст в каждом, но чернила должны будут исчезать, если вестника коснётся кожа или магия, принадлежащая не альву.       — А если они это поймут?       — А если писать им всякие нехорошие слова, чтобы у них точно не было желания ловить новые?       — А если они будут в перчатках?       — А тайная служба у нас уже так крута, что у них и перчатки из альвийской кожи? Про нехорошие слова идея хорошая… только как бы их князь Ассиохари-аль тоже случайно не прочитал. Короче, не попробуем — не узнаем! — Он немедленно принялся за дело. Мы с Верой переглянулись и продолжили попытки придумать что-то более разумное.       Вернее, я хотела эти попытки продолжить. Но вдруг осознала, что для меня остался неясен один совсем не относящийся к делу, но очень важный для меня лично момент.       — Юлий, — позвала я, отвлекая. — А что именно моё плетение делает с врагами? Чего ты пытался добиться, когда носился там, как угорелый?       — Ты даже этого не знаешь? Как ты вообще его делала в таком случае?       — Как-то, — огрызнулась я. — Я была в шоке, ужасе и несколько не в себе.       — Оно заметно. Но… подожди, — насторожился он. — Ты даже не помнишь, как вкладывала в плетение функцию убийства того, к кому оно прикоснётся?       Убийства?       — Нет, я вкладывала, но только…       — По-другому? Ну, тебе ещё учиться и учиться, так что неудивительно, к тому же, получилось всё равно очень хорошо.       Всё не то, всё не так, колдовать я не умею. Но всё же, что я такое сделала? Я, вроде бы, хотела, чтобы оно захватывало нарушителя, а потом…       Так, нет. Что?       Я что, всех этих людей, которых коснулось плетение… убила?       В мыслях образовалась странная пустота. Что думать об этом, я не знала, как реагировать — тоже. Знать это, если честно, и не хотелось. Как всегда, когда есть непонятная, неожиданная вина, которая свалилась как будто с неба, и как с ней теперь жить… Как с ней теперь жить? Их ведь было, по ощущениям, больше сорока человек. И я ведь каждого почувствовала, я физически ощущала смерь каждого из них… и совсем не обратила на это внимания, совсем не думала о том, что же на самом деле происходит в эти мгновения. И они ведь кричали, а я всё равно не думала. Почему у меня не возникло даже мысли остановить Юлия? Или хотя бы спросить его в это время, что он делает?       Создавая эту защиту, я, конечно же, понимала, что скорее всего она кого-то убьёт, я создавала её именно для этого. Пусть я была испугана, пусть я и правда была отчасти не в себе, но было бы глупо считать, что моя магия, например, не понадобится, или что мне не потребуется специально направить её на врага. Но не по сорок же человек…       Более того, я ведь убивала раньше. Сначала — тоже нечаянно, долго потом плакала и пыталась понять, кто же я после этого, а Вера на меня, слабовольную и мягкотелую, ругалась, а Хельга Болотная то ли с лёгким презрением, то ли со строго дозированным снисходительным сочувствием — по ней, отряднице и террористке, было не понять даже этого — рассказывала мне, почему я, быть может, виновата, но точно права, и почему самозащита от уличных грабителей и по совести, и по закону преступлением не является. Потом, ведь столица у нас неспокойная, а дальние северные волости ведь тем более, особенно когда бежишь из дому и от отчима, я научилась даже не жалеть о своих действиях, всё ещё чувствуя вину, но стараясь не обращать на неё внимания. Но, опять же, это было не по сорок человек… Больше сорока, вернее. Может, даже и того больше… И они ведь просто делали свою работу, пусть её и нельзя назвать хорошей или человечной. Хотя и это нельзя — оно ведь только для нас и тех, кто с нами согласен.       — У тебя такое лицо, как будто ты расстроена, — заметил Марторогов. — Жалеешь тайную службу?       И правда… как бы я остановила Юлия, если это — тайная служба, и Отряды Будущего как бы должны против неё бороться, убивать её сотрудников и не только их, и для них это как бы правильно? Хотя нет, можно же было сказать ему тогда, что он дурью мается и что надо быстрее улетать оттуда.       — Я не жалею. Просто… убить больше сорока человек за раз… я не привыкла совершать массовые убийства. Даже несмотря на то, что это тайная служба.       — Ты не привыкла? — он искренне удивился. — Так их же я убил. — Так немного ревниво, чуть-чуть, капельку совсем обиженно, как будто был недоволен и задет моими словами.       Кажется, для него это было большим (или, может быть, даже вполне обычным) достижением, которым он не очень хотел со мной делиться, пусть и понимал, что отношение к этому событию я тоже имею, и делиться надо.       Согласиться с ним было бы хорошо со всех точек зрения, потому что это он принимал решение, это он носился туда-сюда, целясь в самые людские скопления, но… я ведь всё равно не смогу согласиться с ним до конца. Всё равно буду думать то, что я уже думаю, и всё равно буду знать, как оно было на самом деле. Да, на самом деле он принимал решение, он убивал, и моей вины тут не очень много — я его не остановила. Я не подумала. И я создала для него оружие, пусть и сама об этом не знала.       — Ты же не знала, что именно он делает, — обратилась ко мне Яня. — И в той ситуации было сложно это понять, да и все мы на тот момент плохо соображали от усталости. Да и… так ведь устроен мир, что кому-то надо вечно уничтожать кого-то другого. А уничтожала их действительно не ты.       Я не стала ничего ей отвечать.       Может быть, и правда? Он ведь из Отрядов Будущего, которые подрывают кортежи, поджигают дома, стреляют с крыш, нападают в тёмных переулках на разных высокопоставленных лиц и совсем не думают при этом даже о том, не попадёт ли их стрела в жену или сына их цели, не сгорят ли в огне ни в чём не повинные слуги и не заденет ли магическим взрывом мирных прохожих на улице. Ведь только недавно в Мягкой волости жена генерал-губернатора отскребала пальцами с мостовой кровь, мозги и кожу своих мужа, сына и трёх дочерей, обезумевшая от горя, поговаривали, что она так и не пришла в себя — и для убийц это было вполне нормально, да и для далёкой-далёкой меня тоже — мне до них не было никакого дела. Да и разве не я же когда-то мечтала, чтобы какие-нибудь подпольщики настигли в тёмном переулке моего отчима. Пусть лично для меня куда желательнее в тюрьму сажать, да и по тёмным переулкам он не ходит, но ведь… Юлий ведь из Отрядов Будущего, он ведь всегда найдёт, кого ему убить, и всегда найдёт оружие, которым это сделать?       Хотя нет, всё же нет. Я ведь могла дать ещё немного пожить хотя бы этим людям.       Или мне не стоило?..       Мы теперь против тайной службы, против царя, против правительства — а значит, так и должно быть, да? Так правильно?       Юлий пригласил меня в Отряды Будущего. Сам пригласил, и теперь я поняла, почему. Хотя нет, всё ещё не поняла, но всё же. Отряды Будущего, если мы выживем после этого путешествия, — лучший из вариантов, потому что тайная служба нас по-любому уже ищет, а там нас укроют хотя бы. И, конечно же, на них надо будет работать. Я смогла бы? Да нет, я, безусловно, смогла бы и смогу, если надо, но… правильно ли это? Вот так вот совсем не думать о том, кто на другой стороне, точно ли он на другой стороне, что именно он тебе сделал и правильно ли то, что делаешь ты?       Человеческая жизнь, жизнь того, кто тебе не близок и не дорог, всеми вокруг меня ценилась очень дёшево, почти никак. Что-то вроде «пусть живут, пока не сильно мешают», а то и дешевле. Это неудивительно, конечно — я с детства жила в замке отчима, генерала тайной службы, очень влиятельно и очень многое сделавшего для нынешней тирании человека. Гости его, соответственно, были такие же. Слуги в замке постоянно менялись — шли работать туда только от безысходности и, поправив своё положение, уходили — боялись. После смерти мамы и вовсе почти все ушли. Когда я поступила в Школу, со мной никто не общался — боялись не меньше, а если страх пересиливало желание обезопаситься или даже улучшить положение своей семьи через дружбу со мной, то я с такими не хотела общаться сама, я была очень чувствительным и мнительным ребёнком.       Только мама у нас всегда была слишком доброй. Прирождённой целительницей, которая стремилась спасти всех и вся, и всем при этом даже подарить свою улыбку и своё доброе отношение, кем бы ни были эти все и что бы эти все ни делали.       Но мамы не стало, когда мне было двенадцать.       И отчим после этого в полной мере выявил свою извращённую натуру. И показал, что даже к смерти близкого человека он не хочет относиться уважительно. Даже так.       А я же, кажется, пошла совсем не в маму, пусть и настоящего отца совсем не помню. Мама говорила, что он тоже был службист.       А если бы, например, началась новая гражданская война — что бы я делала? Я боевой маг, я уже на старших курсах, и если бы я не пошла в Отряды Будущего или в прочие подобные организации, то я, наверное, была бы мобилизована в армию царя. Отчим, быть может, захотел бы меня откосить, но чисто из-за моего собственного отношения к нему и любым его действиям я послала бы его далеко и надолго… и пошла бы в Отряды Будущего тоже чисто из-за своего отношения к отчиму, да. Но если бы не пошла? Или если бы меня — Хелену Белозёрную, падчерицу Кровавого Хорогова — не приняли бы. Меня наверняка, абсолютно точно не приняли бы. Что тогда? Да и, на самом деле, всё равно, куда бы я пошла. Что тогда?       Нет, ну что за глупые мысли лезут мне в голову?       Может, действительно стоит остановиться на том, что я не несу за это ответственности? Или нет, всё-таки, мне кажется, хоть сколько-то несу…       — Мы снижаемся? — вдруг заметила Вера.       Мы прильнули к окнам.       Разумеется, мы летели столь медленно, что что заметить снижение, приближение верхушек деревьев, было практически невозможно. Но, при всей нашей медлительности, это чувствовалось.       — Как им удаётся менять нашу высоту? — удивился Юлий.       — Насели сверху, да и всё тут, — пренебрежительно ответила Вера. — Надо было и сверху тоже окна сделать.       — Надо-то надо, не спорю, не подумал. Но ведь это на то и левитация, чтобы не реагировать на такие незначительные изменения поднятой массы. Вот если бы они гору на нас сверху положили, было бы всё понятно, но тогда левитация сорвалась бы полностью, и Хеля бы почувствовала. Да и, вернее, мы все бы почувствовали, так как мы все можем эту левитацию контролировать.       Точно… не надо было давать ему право контроля над моей магией… Вернее, надо было вовремя это право забрать.       — Да-да, все бы почувствовали. Падение с такой высоты не заметить вообще сложновато.       — И это тоже, — задумчиво сказал он. — Но всё же, как?       — Вы письмо написали? — строго спросила его Вера. — Копии сделали? Скрыли их от тайной службы? Вестников сотворили?       — Хорошо-хорошо, молчу. Но я уже почти закончил. Но вы всё же присматривайтесь, мало ли что. — Он вернулся к работе.       По-хорошему, надо было послать письмо как можно скорее, по крайней мере, пока мы достаточно далеко от крупнейшего восточного оплота тайной службы — мало ли какая там охранная магия. Да и вообще мало ли что. Впрочем, он уже был очень близок к цели. Порядка двадцати одинаковых писем лежали перед ним рядком, уже зачарованные. Он уже делал вестников. Я хотела заглянуть в одно из писем, но вовремя вспомнила, что так не только ничего не прочитаю, но и испорчу ему работу, и не стала. Но всё же, что можно писать такому же тирану, как наш Волот, когда ты всего лишь знаком с его братом?       — А вы лично знакомы с князем Ассиохари-алем? — спросила я, не став понапрасну об этом думать.       А если понапрасну подумать не об этом… то кто хуже? Царь Волот и тайная служба, или те же Отряды Будущего? Отряды Будущего и все прочие подобные им организации хотят, как они уверяют, лучшего будущего, отсутствия царского произвола, передела земли, улучшения жизни и так далее, какие там ещё общие слова они используют, но при этом их методы что-то хорошее несут в себе нечасто. Методы тайной службы, да и сама она, конечно, тоже. Тайная служба работает для того, чтобы царь удерживал власть. Вернее, чтобы он был уверен, что он её крепко держит, потому что, как мне кажется, с властью у него и так проблем не было. Не было бы, если бы не создал тайную службу и не дал ей столько полномочий. Хотя нет, Отряды Будущего, кажется, несколько раньше появились, и именно из-за них царь создал тайную службу. Или это сепаратисты появились? А потом тайная служба, а потом Отряды Будущего? Да, точно, во время гражданской войны взамен на помощь против старого царя было обещано, что несколько восточных волостей смогут беспрепятственно выйти из состава Богоси и стать отдельными государствами, или одним, я не помню. Вроде бы кто-то из великих родов, Новостольные, кажется, даже торговые соглашения с недоформированным новым правительством подписывали, деля шкуру неубитого царя. А потом им не дали. Царь Волот ввёл войска, повесил всех несогласных, всё как полагается, так сказать. Там Беловейская волость была, Стольгородская, вроде бы ещё Стереговая, хотя не уверенна… одним словом, как раз те, в которых сейчас очень сильны сепаратистские движения, а Отряды Будущего иногда и того сильнее. Но что после них появилось раньше — тайная служба или Отряды Будущего? Совсем не помню…       Надо будет спросить потом у Юлия. И спросить, какая у Отрядов Будущего реальная программа. Если она вообще есть, конечно… Но ведь должна быть. Убивать всех подряд, быть может, для кого-то и увлекательное занятие, но однозначно малоэффективное, да и что будет после, если они чего-нибудь добьются? Ведь они даже самим названием кричат, что они про будущее, и ведь люди к ним идут за тем, что будет после, а не за развешанными по деревьям кишками очередного главы управления тайной службы.       Интересно, как отрядники, а именно их террористы, чувствуют себя, как они воспринимают свои действия, что по этому поводу думают? Только радость от хорошо выполненного задания, как от любой качественной работы? Или ничего? Наверное, можно было бы спросить об этом Хелю… А ведь, кстати, я очень спокойно меняюсь с ней телами, давая ей полнейшую свободу действий, и не испытываю при этом ни малейших угрызений совести, мне даже в голову никаких лишних мыслей не приходит. Хотя Хеля, судя по всему, только шпионит и подворовывает на благо организации.       Так, нет, так не пойдёт. Я что, внезапно стала противницей Отрядов Будущего? Я, судя по этим мыслям, сторонница царя и оправдываю действия тайной службы?       Пожалуй, на этом в таких рассуждениях стоит поставить точку. И вернуться к ним хотя бы в более здравом состоянии.       — Видел пару раз мельком, — ответил Юлий. Он долго молчал, и я даже уже забыла, что о чём-то его спрашивала. — Но он знает, что я друг Тиоссанири.       Он наконец доделал вестников. Подцепил один из них магией, подошёл к окну, выпустил. Службисты продолжали старательно пыхтеть и подрабатывать бурлаками, мы с нетерпением наблюдали. Юлий сделал свой вестник невидимым, снабдил его антимагическими щитами, чтобы он спокойно прошёл через антимагические щиты тайной службы, и очень хорошо его направил — так, чтобы он пролетел наиболее далеко от всех службистов. Он пролетел…       …И спокойно полетел дальше, никем не остановленный и, похоже, даже не замеченный их магией. Глазами они и не должны были его заметить, но вот магией… почему их магия его пропустила?       Юлий поражённо выругался.       — Они его не заметили? — уточнила Яня.       — Похоже на то. — Он взглядом испепелил оставшиеся письма, а пепел развеял по ветру. — Похоже, они слишком устали, чтобы держать ещё и дополнительные щиты. Я мог бы и не заморачиваться.       — Ничего, подстраховка никогда не помешает.       Яня свалилась в обморок. Мне сначала так показалось, на самом деле просто в видение. Вера привычно подхватила её и уложила. Она просто сжалась в комочек и странно скривилась, и всё.       Юлий задумчиво проводил её взглядом, подошёл к другому окну.       — Скоро долетим, — заметил он.       Я посмотрела туда вслед за ним. Уже были видны ажурные серые башни замка. То, что было рядом с ним, пока что было скрыто за деревьями.       — Мы и правда там будем просто сидеть и ждать, пока они отвлекутся? — уточнила я.       — А что нам ещё делать? Поверь, этот план сейчас и правда лучший.       — Не верю, но других у меня нет.       — Ну вот и ладно.       Мы продолжали напряжённо наблюдать. Замок медленно приближался, службисты за окнами страдали и выжимали из себя последние силы. Опушка, вернее, постепенное схождение на нет сплошного леса было всё ближе и ближе. Дальше была та самая равнина с трудовым лагерем и тюрьмой, где уже были видны шахты, люди и вышки часовых, потом замок, а дальше — абсолютно пустые горы. Мне подумалось, что замок этот совсем не подходит к подобному пейзажу. Он, пусть грязный и с решётками на окнах, как будто был создан в совсем ином, мало похожем на наш мире, знать не знающем ни про какую тюрьму и ни про какую тайную службу. Как будто его выдрали с какого-то другого места и вкопали в этих горах, подровняв землю и сказав, что так и было. Вернее, нет. Без лагеря и этих шахт горы и долина были бы, наверное, очень красивыми. И замок бы им подходил.       Опять тайная служба всё изгадила… Интересно, она хоть что-то хорошее сделать может? Хоть на что-нибудь не отвратное она способна?       Ведь если бы не было тайной службы, этого всего бы не было, да? Если бы тогда, давно ещё, царь дал восточным волостям отделиться, как им хочется, если бы не создавал тайную службу, если бы не правил почти единолично, если бы не придумывал дурацкие маловыполнимые законы, если бы умел хотя бы править…       Снижались мы почему-то всё быстрее и быстрее. То есть, так, наверное, и должно было быть, но Юлий был с этим категорически не согласен. Да и службистам становилось всё легче и легче нас тащить — те лица, которые можно было разглядеть за слоями плетений, однозначно повеселели.       Очнулась Яня. Она почему-то была смущена и растерянна.       — Не что чтобы это самое откровенное, что я в своей жизни видела… но я всё же предпочла бы этого не видеть.       — А что там? — живо заинтересовался Юлий. — Не то чтобы мне сильно не хватает этой информации, — тут же поправился он, оценив направленные на него взгляды и поняв, о чём мы сейчас подумали, — но интересно же! К тому же, судя по всему, лететь нам не так уж и мало. А делать нечего.       Яня решила не испытывать на себе его навязчивое красноречие, помня, что он не отвяжется, не получив своего, и отдала ему блокнот.       — Нет, так-то там ничего такого, — сказала она, всё ещё стесняясь, — просто я же не только то, что написано, видела, а ещё и чувствовала то, что он чувствовал. И она…       Юлий вчитался.       — А что тут такого? — Не понял он. — Король Айнаре, конечно, считается великим, но сумасшедшим его тоже иногда называли. И откровенного тут ничего нет.       Король Айнаре? Тот с двумя косичками и любовными посланиями Мирите Майлоне, Муань Миэюй?       Теперь стало интересно и нам тоже, и к Юлию и блокноту потянулись две жаждущие новых исторических знаний ручки. Юлий почему-то сделал выбор в мою пользу.       — Вот ты сейчас прыгнешь, — насмешливо раздалось сзади, — а нам, несчастным, потом площадь убирать, торжественные похороны организовывать, а потом ещё новые выборы устраивать. А потом ещё возиться с каким-то недоумком похлеще тебя, потому что нормальных наш народ выбирать не умеет. Короче, не прыгай.       Он фыркнул на дурацкую шутку и обернулся.       Илга медленно прошла на балкон, запрокинула голову и приложилась к бутылке, уже полупустой и, возможно, не первой.       — Дай-ка мне тоже, — решил Айнаре. — Тогда не прыгну.       Женщина истерически расхохоталась, захлёбываясь, допила, пролив половину на шею и грудь, и с размаху шарахнула бутылку об стену. Осколки разлетелись во все стороны. Оставшуюся розочку швырнула в Айнаре. Он увернулся.       — Генерал Рагата, я король, — укоризненно сказал он. — Меня надо слушаться.       — А я дура поехавшая, — пожала плечами Илга. — Пошёл ты.       Она подошла к перилам, облокотилась и свесилась вниз. От неё пахло наркотическими смесями, причём Айнаре смог различить запахи минимум трёх разных. Осторожно и недалеко, чтобы не показаться невежливым, отодвинулся.       — Не прыгай, — на всякий случай сказал уже он. — Я тоже не хочу подозрений в твоём убийстве. Мне хватит и обвинений в том, что я бухаю по ночам у себя в кабинете. — Он указал на осколки стекла на полу и внизу на мостовой. Вздохнул. — Иди работать.       — Иди в жопу, — рассмеялась Илга.       — Кто такая Илга Рагата?       — Не помню, — сказал Юлий. — Ну, генерал. Там же написано. Но больше не помню, прости. Интересные у неё, конечно, придворные манеры…       Я отдала Вере видение, снова посмотрела в окно. Что бы ни говорил Юлий, а замок приближался всё быстрее и быстрее.       И до меня внезапно дошло, почему левитация слабела, но не исчезала — вокруг замка было поле излучения, притягивавшее к себе всё, что двигалось вокруг, за исключением, наверное, тех, кто был отмечен как свои или имел некоторый магический пропуск, чтобы никто лишний не перенёсся внутрь или над замком, не пролетел и, самое главное, не улетел. И не сбежал — на земле ведь тоже действовала, наверное. Об этом я сообщила Юлию. Он скупо похвалил тайную службу.       — Улететь будет трудновато, — заметила Вера, не став никак комментировать прочитанное.       — Да, надо будет сначала как-то его убрать, — кивнул он. Так спокойно, как будто это было для него обычным, рутинным делом, не очень приятным и довольно сложным, но ничуть не из ряда вон выходящим. И однозначно выполнимым, что настораживало больше всего. — Или узнать, как его обмануть.       — Как?       — По дороге найти узел плетения и распустить его. Или отловить какого-нибудь придурка, хорошенько допросить и скопировать плетение пропуска, если система отзывается на конкретные рисунок магии. Первый способ предпочтительнее, потому что так мы можем кому-то помочь, или хотя бы создать дополнительный бардак, чтобы они ловили не только нас, но и всех, кто успеет сбежать.       — Откуда вы знаете, что плетение притяжения не круговое и не снабжено никакими убийственными функциями?       — Это слишком сложная магия, такое нельзя сделать из замкнутой нити. А если касаться не частями тела и не магией, за исключением антимагических щитов, то всё должно быть в порядке. Вы боитесь?       Вера негодующе фыркнула.       — Мы не понимаем, почему ты делаешь вид, будто всё замечательно, а мы сейчас просто идём на прогулку, посмотреть чудесные горные пейзажи. Выглядит… странно, знаешь ли.       — Ну а что мне, бегать из угла в угол, биться головой об стены и вопить, как же мне плохо, страшно и себя жалко? От этого никому легче не станет, да и назад мы всё равно не повернём. Надо — значит, надо, и от того, что я буду тут громогласно страдать, ничего не изменится. От слов вообще ничего не меняется, какими бы ни были эти слова.       Что ж, резонно.       Отвечать никто не стал.       Снижались мы всё быстрее и быстрее, и вот уже подлетели к замку так, что могли даже заглянуть в окна. Там, впрочем, ничего интересного видно не было. У замка не было огороженного двора (если не считать таковым весь лагерь), но была довольно большая ровная площадка перед главной дверью. Наверное, когда замок строился, её насыпали специально. Сейчас на этой площадке по краям толпились люди, вышедшие из замка нас встречать. Какая честь, однако ж! В толпе были как службисты в форме, так и одетые в обычную одежду люди — видимо, замковые слуги, не упустившие случая поглазеть на такое редкое явление, как сотрудники тайной службы в качестве тягловых животных для отрядников.       Я уже причисляю себя к Отрядам Будущего, что ли?       Зря это я.       Но ладно.       Наконец, коробочка мягко, но ощутимо стукнулась об землю.