Мир Луны

Саске не мог ни пошевелиться, ни отвести взгляда от мутных глаз Итачи. Его зрачки были неестественно расширены и болезненно блестели. Казалось, что отсутствующий взгляд был направлен сквозь предметы; белое, сероватого оттенка лицо не выражали ни единой эмоции, застыв в неподвижной маске, а посиневшие, пересохшие губы были плотно сжаты. Саске, едва кинув взгляд на лицо перед собой, готов был поклясться, что Итачи не понимал, ни кем является, ни где он, ни кто перед ним, ни что он делает. Его сознание было далеко от пролитой им крови. Да и было ли оно, это сознание? Саске перевёл взгляд на дуло пистолета, направленное почти на него, немного левее. Надо же, какая ирония. Видимо, теперь… — Мы поменялись местами, да, Итачи? — одними губами сказал Саске. В этот момент он чувствовал себя опустошённым и слабым как никогда. Но ебать, ему грех жаловаться, ведь это лучшее, что он мог испытывать, видя, как брат пытается пристрелить его и его друзей как бешеных собак! Впрочем, бумеранг справедливости всё-таки возвратился, и теперь на месте своих родителей находился сам Саске, считая секунды оставшейся жизни. Когда-то, верно, Итачи так же стоял перед ним, рядом с растерзанными отцом и матерью, в ужасе смотря на окровавленный нож в руках своего обезумевшего брата. Тогда он ничего не мог сделать, может, он и не был способен что-либо сделать, что с ним было, где он был, может, он вообще спал, а сейчас сам Саске пойман в ловушку трагедии прошлого. Причинять вред Итачи он не желал, но и умирать тоже. Но вот что же тогда делать, ведь одно без другого не обойдётся? В том, что Тоби, разумеется, всё узнал, сомнений не осталось; возможно, Итачи сам сказал ему обо всём, пытался угрожать или пробовал даже убить, кто знает, что случилось, как он достал проклятые копии, но так или иначе Тоби оказался сильнее и просто решил избавиться от них всех руками Итачи — возможно, это своего рода предупреждение или наказание. Но Саске твёрдо знал: он не позволит своему брату взять на душу грех братоубийства. Итачи — единственный, кто не запятнал руки родной кровью. Он — единственный, кто чище всех присутствующих вместе взятых. Он — единственное, что осталось у Саске. Его брат, вновь возвращённый в его жизнь брат, живой, родной, выживший, простивший его, любящий, добрый. Саске никогда не позволит Итачи страдать так, как страдает сам. Он защитит его и не повторит его ошибку. Да, ведь главная ошибка Итачи была в том, — и Саске не на секунды не сомневался в этом! — что в ту ночь он пытался спасти себя, своего брата и родителей бесполезными, никчёмными уговорами, за что чуть было не поплатился жизнью. Убеждения и разговоры, когда ты — спятивший мальчик с лезвием в руках, бесполезны, выход один — бежать. Конечно, учитывая, что у Итачи пистолет, а никто не вооружён даже карманным ножиком, это будет проблематично и смертельно опасно. Но оставаться здесь и пытаться голыми руками бороться с Итачи — это означает мгновенную смерть. Их перестреляют одного за другим. Одного за другим. Одного за… Внезапно сзади кто-то вскрикнул, и Итачи мгновенно повернулся в ту сторону. Раздавшийся над ухом звук выстрела заставил Саске отскочить назад — блять, ещё чуть-чуть, и это его мозги растеклись бы по полу! Он не хотел оборачиваться, чтобы узнать, кто стал следующей жертвой. Они ведь бойцы. Их учили переносить смерти товарищей. Они только что перенесли смерть родителей. Они справятся. Смогут. По крайней мере, он, Саске. Да, они всего лишь жалкие люди, всего лишь хрупкие, нестоящие жизни идиоты на двух, подгибающихся от страха ногах, всего лишь сопливые глупцы. Но они — профессионалы. И даже если они наложат в штаны, всё равно сделают своё дело. — Бежим! Быстро бежим! — крикнул Саске, в то время как Итачи, отойдя на несколько шагов назад, перезаряжал пистолет. Это же их шанс, их драгоценный шанс! Саске первый ринулся по коридору, спустя секунду все остальные с руганью, слезами страха и криками бросились за ним. Да, да, сотни раз да, они как ссаные сукины дети бегут от плохого дяди так, что сверкают пятки! Но, блять, кто упрекнёт их в том, что искусство побега иногда гораздо важнее умения держать в руках оружие. Саске лихорадочно соображал, что делать, куда бежать, куда смотреть, что говорить — вернее, пытался это делать. Даже если бы он захотел остановиться, то не смог бы: животное в нём несло его без оглядки, без права на передышку, без возможности осознания. Бежать, бежать, бежать, чтобы выжить — весь смысл жизни. Чёрт, но как это глупо! Разве это правильно? Разве так можно? Разве это достойно Человека? Саске тысячу раз сказал бы: «Нет!», но не в этом положении и не сейчас, когда в голове стучала одна-единственная мысль — найти убежище. Спастись, выжить! Когда раздался ещё один выстрел, Наруто не выдержал, обернулся, затормозил и едва не сбил с ног своего друга. — Хи… Хината! — хриплым голосом прокричал он и рванул вперёд, напролом, но Саске толкнул его и потащил за собой, едва ли волоча за шиворот дальше. — Идиот, не останавливайся! Мёртвым уже не помочь. Не помочь! — Быстрее, быстрее, блять! — кричал Саске, подгоняя своего друга. Наруто оттёр слёзы с глаз и молча побежал дальше. — Не оборачивайтесь и бегите к лестнице! Не останавливайтесь! — продолжал командовать Саске. Он и сам не понял, когда успел стать лидером их несчастной компании, но знал: если он сейчас остановится или умрёт, погибнут все. Но почему он должен брать на себя такую ответственность! Раздался очередной выстрел, — сколько их уже было, Господь, сколько? — и на этот раз вскрикнула Сакура. Она не устояла на подкосившихся ногах, упала на колени, сбила их и схватилась за плечо, чувствуя, как оттуда под давлением начинает выливаться кровь. — Сакура! — Наруто снова остановился и почти бросился назад, но Саске успел перехватить его за руку. — Ты оглох?! Я сказал не останавливаться! — Я не брошу Сакуру, она ещё жива! Я не убегу! Я не брошу своих друзей! — вне себя кричал Наруто. Отчаяние перекосило его лицо, и Саске только сейчас увидел, что его голубые глаза наполнены слезами. Блять, Боже! Саске сплюнул. Наверное, это и есть тот самый крест дружбы. — Я сам помогу ей. Сакура сидела как тряпичная кукла, тщетно пытаясь встать, и когда Саске помог ей подняться, она только и смогла прошептать заплетающимся языком: — Саске… Однако церемониться тот не стал. Он со всех ног кинулся догонять остальных, вздрагивая от выстрелов за спиной и небрежно, точно мешок волоча за собой льющую слёзы Сакуру. Она беззвучно плакала, изредка постанывая от боли в посиневших, разбитых коленях и простреленном плече, когда Саске дёргал её за руку особенно грубо, заставляя поторопиться. — Не ной, — раздражённо приказал он, и Сакура мужественно стиснула зубы, сжала кулаки так, что ногти врезались в ладони. Да, слёзы она уже остановить не могла, но злить Саске стонами боли она себе не позволит. Она же сильная, да! Наконец, Сакуру грубо втолкнули на лестничную клетку и заперли за ней дверь. — Быстро, в подвал! — продолжал командовать Саске, всё ещё до синяков сжимая руку Сакуры. Она внезапно улыбнулась сквозь слёзы, слабость и боль. Да, она всегда знала, что Саске сильный и смелый, что он умеет быть лидером и держать ситуацию в руках даже в такие моменты, когда у него у самого дрожат колени. Но сейчас её девичье восхищение и наивный восторг болезненно перерождались в спокойное, глубокое, родственное чувство благодарности и доверия. Пока Саске с ними, всё будет хорошо. Он и Наруто защитят всех. Тем временем Саске сквозь поток криков, топота и ругани чутко прислушивался к звукам, сузившим его мир до размера атома: к шагам Итачи вверху. Тот спускался неторопливо, возможно, он не мог быстро двигаться. Да, иначе бы он ещё там, в коридоре побежал за ними. Это хорошо, очень хорошо. Скорее бы только очутиться в подвале! Поэтому не торопись, Итачи, не спеши, выжди ещё чуть-чуть, просто дай время! Спуск по лестнице, который обычно занимал немало времени, в этот раз пролетел в считаные секунды; наконец, Неджи пинком вышиб дверь внизу, и всех, ринувшихся в проход, тут же мягко окутали темнота и прохлада подвального этажа. Саске из последних сил закрыл вход на лестницу и отпустил наконец-таки Сакуру, ощущая неимоверное облегчение от отсутствия своей ноши. Вместо него её теперь поддерживал бледный как смерть Наруто. — Что теперь? — прошептал Неджи. Он едва говорил, его грудь быстро и беспорядочно вздымалась, пот лился по лицу и спине. Ещё бы. — У меня есть тайник, я держу там оружие, — сказал Наруто и тут же зашёлся кашлем, больше похожим на спазм. — Отлично, идите туда, — Саске согнулся и опёрся о колени, как собака громко дыша широко раскрытым ртом. Его щёки невыносимо горели, бок кололо, а пульс омерзительно стучал в ушах и висках, отдаваясь в глазах. Когда он в последний раз чувствовал себя так паршиво? — А ты, Саске? — вяло пробормотала Сакура. Она уже не была способна ни говорить, ни стоять, ни вообще что-то чувствовать. — Я догоню через пять минут, — Саске дрожащей рукой убрал мокрую чёлку со лба и поморщился. — Ногу свело, я должен отдохнуть. — Но… — Прости, но мы не можем остаться здесь ради него одного, Сакура, — отрезал Шикамару. — Он нас догонит, я не сомневаюсь. После слов Шикамару никто больше не посмел возражать. Впрочем, и до этого не находились желающие задерживаться здесь хоть на секунду более. Наруто проводил всех взглядом и обернулся на Саске. Тот встал у двери, опираясь спиной о холодную стену. Грудь его медленно поднималась и опускалась, глаза были прикрыты. — Я бы остался с тобой, но… — Наруто слабо улыбнулся: он всё понял. Ему уже давно дали понять, что не стоит вмешиваться в дела братьев Учиха. И он постарается больше не переходить эту грань. Потому что это его крест дружбы. Наруто уже почти развернулся, поддерживая почти что бесчувственную от потери крови Сакуру, как его окликнули: — Пообещаешь мне кое-что? — спросил Саске. Наруто обернулся через плечо, безмолвно, взглядом вопрошая своего друга. Саске снова тяжёлым движением убрал со лба чёлку: она всё падала и падала на его мокрое от пота лицо. — Если Итачи дойдёт до вас, обещай, что не позволишь никому убить его. — Но… — Просто дай мне ебаное обещание! Наруто вдруг широко улыбнулся, большим пальцем касаясь своего лба. — Положись на меня. Мы ведь друзья до гроба, Саске. Саске с облегчением вздохнул и снова прикрыл глаза. — Да. Наруто кивнул. Сакура пошатнулась и окончательно повисла на нём, поэтому её пришлось подхватить на руки. Больше не оборачиваясь в сторону друга, Наруто крепче подхватил бесчувственную девушку и скрылся в темноте коридора. Вот, теперь тихо. Совсем тихо. Холод и тишина. Бесконечная, оглушительная тишина. Бесконечное, оглушительное ожидание. За то время, которое Саске простоял в ожидании звука шагов Итачи, ему казалось, что Вселенная могла успеть расшириться на биллиарды и биллиарды световых лет и распасться на атомы. Ему казалось, что прошло от силы не пять минут, может, даже меньше, а сотня веков, тысячелетия. И все эти бесконечные тысячелетия сердце спокойно, медленно, громко стучало, сжимаясь и разжимаясь в груди, а сознание, чистое и ясное, сузилось до крошечной точки, в которой было место лишь расстоянию, разделяющему их с братом. Саске выпрямился и сглотнул, когда, наконец, услышал долгожданные шаги за дверью. Да, их должно быть десять. Десять ебаных ступеней. На этот раз он не ошибётся. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Да, не ошибся. Не ошибся! Дверь распахнулась, и Саске как зверь накинулся сзади на Итачи, перехватывая одной рукой пистолет, а другой грубо впечатывая брата спиной и затылком в стену. Оружие с грохотом упало куда-то вниз, к их ногам. Саске зажал запястья брата над головой и быстрым, резким движением свободной руки ударил его в живот. Итачи охнул и наклонился вперёд, согнувшись пополам. Его лоб коснулся чужого плеча, а руки резко расслабились. Саске несколько раз глубоко вздохнул. Только сейчас, когда брат был с ним, в его руках, он ощутил себя по-настоящему спокойным. Он смог остановить брата. А значит, что кошмар позади и теперь всё будет хорошо. Но что может быть хорошего в их будущем — Саске и сам не знал. Хотя разве сейчас это важно? Важно другое — Итачи. — Эй, — тихо, по-матерински ласково позвал Саске, приподнимая свободной рукой лицо Итачи за подбородок, — ты меня слышишь? Никакой реакции. Всё то же маскообразное лицо, мутные глаза и никаких попыток вырваться. Саске нахмурился. К его ужасу и одновременному с тем изумлению Итачи на самом деле едва стоял на ногах, и если бы не оружие в руке, то его можно было бы ещё тогда, наверху опрокинуть на пол одним ударом. Несмотря ни на что, сейчас он был слабее и уязвимее, чем когда-либо раньше. Не то, что его младший брат, чьи сильные, крепкие руки сейчас грубо сжимали его жилистые и хрупкие запястья. Саске был готов к любому испытанию: к схватке, к боли, к крови, к тому, что им с братом придётся, возможно, сражаться насмерть, но только не к ощущению безвольного, слабого тела в своих руках. Это ужасно. Это невыносимо. — Итачи, брат, — Саске — это на самом деле безрассудно, но всё же — отпустил его запястья, и освободившиеся руки повисли вдоль тела. Взгляд Итачи едва был сфокусирован на валявшимся на полу пистолете. Саске вдруг стало нестерпимо больно. Настолько, что будь на его месте другой человек, он бы не выдержал. Будь проклят Тоби! Пусть в аду его живьём грызёт Цербер! Сука! Он ещё заплатит, эта мерзкая шлюха ещё за всё заплатит! Обязательно. По-другому быть не может. — Итачи, — Саске аккуратно положил его голову на свою плечо, зажмурился и уткнулся носом в растрёпанные волосы. — Всё будет хорошо. Ты проснёшься, Итачи, проснёшься. Я обещаю тебе. Но внезапно позади раздался шорох, суеверное сердце пропустило удар, и Саске почувствовал, как в его волосы вцепилась чья-то рука, рывком оторвала его от брата, и не успел он ничего предпринять, как его голову изо всех приложили о стену. И не один раз. Блять! Череп тут же взорвался огненной болью, и из глаз посыпались искры. Кто сюда мог войти? Почему он не услышал появление кого-то постороннего! И перед тем, как Саске упал на пол и распластался по нему как куча дерьма, его лоб снова встретился со стеной, но на этот раз ещё сильнее. Он мог поклясться, что слышал, как в его голове раздался нечеловеческий треск. Земля в мгновение ушла из-под ног, превратилась в мягкое месиво, в воздух, в зыбучие пески и прочую хуйню, чёрные круги затянули собой всё пространство, тошнота рывком подкатила к горлу, и Саске встретился лицом с полом, надолго теряя связь с настоящим, с Итачи и с самим собой. *** Тёмную комнату освещал тусклый свет из дальнего угла, где валялась упавшая с тумбы лампа. Поэтому Саске видел только смутные очертания предметов вокруг. Он часто поморгал, прищурился, глаза неприятно резанули тупой болью. Разобрать что-то в темноте не получалось. Где он, чёрт возьми? Саске вдохнул спёртый, тяжёлый воздух всей грудью и тут же поморщился: виски сдавило, а голова неприятно закружилась от духоты, сладости и ещё чего-то непонятного. Неприятного. Отвратительного. Левая стопа ныла, судорожные покалывания от неё бежали вверх, к бедру. В подошву впилось что-то твёрдое и острое, и рана мучительно саднила, чесалась. Наверное, это осколок той разбитой фарфоровой вазы с перевёрнутого стола. Как же больно стоять на ногах. Ещё больнее, наверное, будет сделать шаг. Где же он? Тело ощущалось разбухшим и ослабевшим, головокружение нарастало. Надо присесть. Вытащить из ноги осколок. Присесть и подышать. Медленно, глубоко. Всё пройдёт. Саске хотел уже сделать шаг к дивану, но замер, когда, наконец, ощутил, что стоит в чём-то горячем, скользком и мокром. Босые ноги прилипли к полу. Кожа ступней казалась стянутой и покрытой коркой чего-то непонятного. Нет. Этого не может быть. Саске медленно переводил внезапно ставший ясным взгляд с одного предмета на другой. Ноги стыли; то, в чём они стояли — тоже. Наконец, Саске с усилием закрыл глаза, когда к горлу подкатил ком тошноты. Да, он вспомнил, где он. Он вспомнил эти плотные, наглухо задёрнутые синие шторы на больших окнах, разбитую фарфоровую вазу с золотым и красным узорами, опрокинутый чайный столик с журналами и разбитыми кружками с недопитым, забытым с вечера чаем, как сверчок потрескивающую старую лампу, валяющуюся в углу, мягкие кресла с забытой полураскрытой книгой и кофтой на них, узкий диван. Наверху сейчас ложится спать брат, который вернулся после учёбы. Он посещал секции по рукопашному бою и очень устал за день. Завтра его ждёт ещё и подработка в магазинчике на другой стороне Накано. А внизу, на этих диванах, досиживали последние минуты перед сном родители. Да, точно. Как это можно было забыть. Как это можно было не помнить. Ведь Саске — в аду. Нет. Нет, нет, нет, нет! Он не может, не должен и не хочет здесь находиться! Он не хочет вспоминать! Это его дом, его гостиная, его мебель, и единственное, что не его, — это кровь, в которой он стоял. Саске зажал рукой рот, когда почувствовал подкатывающую с новой силой рвоту. Вот, от чего его так тошнило — от запаха крови его собственных родителей. Господь, если ты на самом деле есть, то услышь и избавь от этого кошмара! Ты же можешь! Ведь для тебя это ничего не стоит, Господи! Саске не хотел смотреть вниз, он желал только одного — крепко зажмуриться, крепко-крепко, до рези в глазах, но какая-то потусторонняя сила своей жестокой рукой заставила его широко раскрытые от ужаса глаза найти безобразное сплетение растерзанных тел. Блять, Боже, не надо! — Не надо, — прошептал Саске неизвестно кому. Как он мог это забыть. Как? Он узнавал, кому принадлежали длинные тёмные волосы, очень красивые, ухоженные, похожие на волосы брата, и край фиалковой ночной рубашки — единственный край, не запачканный кровью. Он узнавал этот некогда тёмно-зелёный махровый халат отца, сейчас полностью пропитанный кровью и разбухший от неё. Саске судорожно пошевелил свободной рукой и обнаружил, что всё ещё сжимает большой кухонный нож — мать обычно разделывала им мясо или рыбу. Он был очень большим, тяжёлым и острым. Пальцы тут же судорожно разжались, будто металл раскалился и сжёг до костей их плоть и кожу, и тяжёлое оружие упало на пол, в лужу крови, забрызгивая ноги Саске по щиколотки. Тот в ужасе отшатнулся. Крупная дрожь, предвещающая истерику, сотрясала его жалкое, продрогшее тело, залитое чужой кровью. Она была всюду, даже на лице, Саске ощущал, как она засыхает и остывает, и ему хотелось содрать с себя кожу, лишь бы не чувствовать всего этого. Боже, Боже, Боже, где же ты, где?! Если ты есть, то спаси! Он не хочет, не хочет, не хочет этого видеть! Саске запустил мокрые и липкие руки в свои волосы, сжал их в отчаянии, почти выдрал их и зажмурился до пульсирующей боли под веками. Всё, всё прошло, всё позади, ничего этого нет, это всего лишь иллюзия, воспоминание, не реальность — ведь если ничего не видно, значит, этого нет. И, значит, кровь под его ногами всего лишь бред. Ведь он не хотел. Не хотел, не хотел, не хотел! Это не его вина, Боже, не его вина! Он их любил. Невыносимо сильно любил. Саске прикусил губу, когда его болезненный хрип едва ли не прорвался наружу. Остановите это, да прекратите же, блять, это! Немедленно, сейчас же! Или он сойдёт с ума. Он же и правда сойдёт с ума! — Саске, всё в порядке, — ласково прошептал за спиной голос Итачи — что он здесь делал? Пришёл на крики? Саске крупно вздрогнул и замер. Неужели… неужели в аду есть кто-то живой? Саске резко повернулся и увидел почти вплотную перед собой Итачи. Брат стоял с горькой улыбкой, если можно было так назвать тот неестественно искривлённый рот; его взгляд был спокойным и невероятно пристальным, а бледное, молодое, ещё с подростковыми чертами лицо тонуло в тенях проклятой комнаты. — Ита… чи, — выдавил из себя Саске, с ужасом наблюдая, как с набухшей от крови футболки брата по одной падают на пол тёмные капли. Боже, их надо остановить, скорее, скорее же! Подхватить каждую, собрать, влить обратно, перевязать, чтобы кровь больше не текла. Итачи же умрёт! Он же сейчас умрёт! Умрёт, и Саске останется один посреди этого ужаса, один в этом мире! Кто-нибудь, помогите же Итачи, помогите, ради всего святого, не забирайте хотя бы его! Ну же, давайте, ноги, почему же вы стоите, почему вы не можете ступить и шагу! Давайте! Пожалуйста! Пока ещё не поздно. Пожалуйста. Но только вот Саске не ощущал больше своего тела. Всё, что связывало его с его плотью, это ощущение того, как дыбом встают волосы на голове. — Не волнуйся, Саске, — так же тихо и вкрадчиво говорил Итачи, будто не замечал того, что на его распоротом животе расползалось чёрное пятно. — Просто выкини из головы эти глупости. Только и всего. — Что? — потрясённо прошептал Саске. О чём он? О чём?! Что здесь происходит? — Я всегда буду рядом как твой старший брат, это мой долг, — продолжал Итачи. Саске судорожно рассматривал его лицо: ему казалось, что он уже слышал прежде эти слова, не в этом месте и не в ту страшную ночь, но слышал. Намного раньше. Но в чём его пытаются убедить? В чём? — Но ты не должен думать обо мне, — Итачи прикрыл глаза, улыбка его стала мягче. — Будет лучше, если ты вообще забудешь, что у тебя есть брат. Мои проблемы не должны касаться, волновать, пугать или смущать тебя. Это только моя трудность и мой грех. Саске медленно закрыл лицо трясущимися руками, размазывая холодную кровь по своим щекам. Остановите! Остановите это! Остановитеостановитеостановите! Он вспомнил. Теперь всё вспомнил. Всё, совсем. До самого конца. Правда, как он мог забыть свой ад? Все прелести своей прежней жизни? Да, Саске понял, о чём говорит Итачи. Он, ебать в рот этот поганый мир, вспомнил до малейшей детали весь этот ужасный разговор летом на крыше сарая в их деревне! Тогда ещё и он, и Итачи были самими собой. Но почему именно эти два самых ужасных воспоминания перемешались между собой? Почему? Чтобы добить до конца? — Ты должен выкинуть эти глупости из своей головы и больше не думать и не вспоминать, никогда, — лицо Итачи вдруг подёрнулось тенью холода и строгости. — Твоя жизнь продолжается. Я не позволю ни тебе самому, ни себе причинить тебе вред. Забудь обо всём, Саске. Ты — ребёнок. Мы — родные братья. Не больше, не меньше. Мы ими родились, ими умрём. И точка. Если ты действительно любишь меня, не заставляй меня страдать ещё больше. Отныне я запрещаю нам общаться. Саске закрыл руками уши и зажмурился. Теперь он помнил. Он вспомнил своего доброго старшего брата — любимца отца, ребёнка, подающего огромные надежды, гения в учёбе, гения в спорте — гения во всём. Саске вспомнил, что у них с братом всегда были хорошие, дружеские отношения; они иногда проводили свободное время вместе — дома перед телевизором, на улице, гуляя, в магазине по поручению мамы, — иногда молча занимались своими делами рядом друг с другом — это было особенно неповторимо, особенно приятно, трепетно, непередаваемо, — Итачи иногда помогал с учёбой, если у него находилась свободная минута, а Саске, сидя в его ногах на постели, мог читать ему на ночь учебники, если у Итачи начинались мигрени из-за переутомления; пусть даже их отношения время от времени казались прохладными, но на самом деле это было не так — просто время и силы, потраченные на достижение успехов в учёбе, спорте, в жизни, не давали им общаться столько, сколько надо. На самом деле их отношения и связь всегда были особенными, крепкими, невероятно тесными, да, и Саске всегда это знал. Знал и сейчас. Потому что он вспомнил, что Итачи, его брат, его ебаный старший брат очень любил, всегда любил его — так сильно, что в какой-то момент с ужасом осознал, что любит не так, как стоит любить младших братьев. Нет — так вообще нельзя любить братьев. Так вообще нельзя думать о братьях, таких чувств не должно быть к братьям! И, чёрт побери, сам Саске не далеко ушёл от Итачи — трудно было сказать, кто первым всё осознал, кто первым увидел в чужих глазах то, что видеть нельзя, чьи чувства были сильнее. Но главное — они оба считали, что так не должно быть. Никогда и ни при каких условиях. Что это — катастрофа. Это — мерзость. Это — проклятье. Это надо остановить любым путём. Да… вот оно как. Как всё отвратительно очевидно. Тоби… он тогда сказал… но что же он сказал в тот день, когда они всем классом поехали вместе с ним тем же летом на лечение в санаторий? Нет, его звали не Тоби, точно не Тоби, а… как же… как? Не вспомнить. Этого пока не вспомнить, но важнее другое. Да, Тоби сказал… что же он сказал… точно, он сказал, что делает препарат, который избавит людей от мук. Он поможет забыть то, что причиняет самую большую боль. А Саске так хотел, мечтал избавиться от чувств к Итачи, забыть их, излечиться от этой грязи, ужаса и даже не ради себя — ведь ему так важны были эти чувства, которые наедине с собой он признавал прекрасными, с которыми в глубине души не хотел расставаться, которые взращивал в себе, несмотря ни на что, которые хотел отдать Итачи и забрать у него взамен его чувства без остатка, духовно, физически — пусть даже это будет значить их полное моральное падение! Он хотел избавиться от чувств ради своего брата. Только ради него. Чтобы вернуть его покой, вернуть их прежние братские отношения — ведь они больше не могли общаться нормально. Никак не могли. После того разговора на крыше сарая никто из них не мог. Ведь Итачи так сильно переживал и ненавидел, презирал себя за это, мучился от отвращения к себе. Одна мысль о том, во что всё может вылиться, не прими мер, о том, что между ним и его маленьким братом может случиться, что это может хоть немного навредить Саске, сломать его жизнь, приводила его в ужас. Разумеется, для них обоих произошедшее с ними было страшной трагедией. Тоби не солгал в одном: Саске действительно сам согласился на опыты над собой. Результат был слишком заманчив, а они с Итачи не могли больше нести такую ношу. Остальные тоже отдали себя в руки Тоби добровольно? Ах, этого пока не вспомнить, но Саске — точно. Сам, да, сам. Сам вырыл могилу родителям. И себе, и Итачи, и Наруто, и Сакуре, и всем остальным. Если бы тогда он знал, если бы Саске знал! Но он сделал лишь хуже, в миллионы раз хуже, ведь он так и не получил того, ради чего потерял всё: потеря памяти только развязала руки его чувствам, только в сотни раз усилила их. И даже Итачи стал слишком слабым, чтобы дальше бороться с тем, кто уже не видел в нём родную кровь — роковую преграду между ними. Итачи сдался. Итачи после стольких лет отдал себя в руки своего брата. Вот почему он всегда отталкивал Саске. Все эти года. Теперь-то Саске понимал. Понимал, что его хотели уберечь любой ценой — пусть ценой ненависти и обиды — от малейшего намёка на появление прежних чувств. Если бы он знал, если бы он знал… — Прости меня, Итачи, — Саске сел на пол, изо всех сил зажимая руками уши. Он сидел прямо в луже крови родителей. — Простите, простите, простите… Его тошнило, его бросало в холод, в жар, в пот, в дрожь одновременно. С подбородка капали слезы. Итачи всё что-то говорил, улыбаясь. Кровь родителей остывала. Саске казалось, что он сходит с ума. Он и правда, правда сходит с ума! Бога нет, иначе бы он не был в силах смотреть на это! Бога нет! И милосердия нет! Ничего нет! Нет ничего, кроме этого кошмара! Да за что же, за что ему этот кошмар! Заберите его отсюда, заберите, кто-нибудь, кто-нибудь! Кто угодно, как угодно, но он не может этого видеть, не может больше этого слышать! — Заткнись, заткнись! — кричал Саске, зажмурившись. Его крик заглушал всё, он рвал барабанные перепонки, захлёбывался в горле, но оставался бесполезным. Господи, умоляю… Умоляю! Умоляю! Внезапно Саске открыл глаза, встречаясь с невыносимым белым светом, ослепившем его в первую секунду. Он не понимал и не ощущал ничего: ни собственного тела, ни воздуха, ни запахов, ни звуков. Саске чувствовал только свои горячие слёзы, которые лились по его щекам. Белый свет стал мягче, серее, перед глазами замаячили неясные, расползшиеся пятна, вокруг заносились чьи-то голоса, доносившиеся словно сквозь толщу воды, а Саске всё не мог прийти в себя. Внезапный приток кислорода облегчил его боль, разогнал кровь в висках, и Саске с усилием поморгал: опухшие веки словно налились свинцом. Кто-то стёр с его глаз слёзы и коснулся лба. Ещё через несколько минут Саске начал различать в тёмных пятнах вокруг очертания людских тел и ощутил на своём лице кислородную маску. Глаза медленно закрылись. Да, точно. Его же ударили о стену. Скорее всего, он в госпитале. В лучшем случае. — Наконец-то он полностью пришёл в себя, — сказала какая-то женщина. Саске с усилием поднял веки и нашёл её взглядом. Она была незнакома ему, по крайней мере, пока он не мог вспомнить, кто она. Это была блондинка в возрасте, её волосы были заплетены в два хвостика, а поверх серой униформы был небрежно накинут белый больничный халат. Карие глаза смотрели пристально и серьёзно. — Эй, ты слышишь нас? — спросил второй голос — мужской на этот раз. Саске с невероятным усилием перевёл взгляд на его обладателя. Но половину лица светловолосого мужчины скрывала тряпичная маска. Саске попытался пошевелить губами, но в эту секунду понял, что не может даже приоткрыть их. Он вообще не может шевелиться и издавать звуки. — Не время, Какаши, — строго сказала женщина. Мужчина, названный именем Какаши, посмотрел на неё. — Но, госпожа Цунаде… — Не время, — повторила она. Нагнувшись к Саске, Цунаде осторожно погладила его по голове: — Ты в безопасности, всё хорошо, — её сильный и властный голос скорее внушал эту простую истину, чем пытался успокоить. Саске бессильно закрыл глаза, постепенно впадая в здоровый сон. Вдогонку он лишь успел услышать сочувственное: — Пусть отдыхает, несчастный мальчик… *** Интересно, кто же принёс сюда эти цветы? Красные тюльпаны. Они были настолько крупны, что их зелёный мясистый стебель сгибался к самой тумбе. Тяжёлый и приторный запах угнетал и без того гнетущую атмосферу, но он был единственным живым пятном в застывшей белой больничной палате. Саске сидел на постели, облокотившись спиной о высокие и мягкие подушки. От нечего делать он разглядывал лежащие на коленях ладони — узкие, словно высохшие и с прозрачной кожей. Как будто и не его руки вовсе. Саске их совсем не узнавал. Было как обычно прохладно, тёплое одеяло очень кстати укрывало ноги. Наконец, в дверь постучались, и тут же вошёл тот, кого Саске ждал уже битых полчаса, а именно Хатаке Какаши. Со дня, когда Саске пришёл в себя, прошло три недели — он считал, — и за всё это время ему ни разу не проходилось снова видеть этого мужчину. Он толком не помнил его — что Саске мог запомнить в полубреду, когда даже не понимал, кем сам является? Впрочем, запоминать в любом случае было нечего: маска закрывала почти всё лицо Какаши, и только тёмно-серые глаза, один из которых был изуродован длинным продольным шрамом, внимательно и с наигранным радушием смотрели на далеко не сиявшего ответным добродушием Саске. — Здравствуй, как поживаешь? — небрежно весело спросил Хатаке и сел на стул около койки. — Нормально, — сквозь зубы выжал в ответ Учиха. Его нервировал дружелюбный настрой собеседника, поскольку он явно не считал нужным ни сближаться с ним, ни изображать несуществующую идиллию. В конце концов, Какаши — человек, которого Саске должен был впоследствии убить, и чьих людей он убивал. Что же произошло? Почему Саске приходит в себя на руках у своих врагов, и почему эти враги так доброжелательны с ним? Хотя доброжелательность ли это? Нет, этот двуличный мир не так прост, а Саске не так наивен, чтобы верить в милые сказки. — Как ты себя чувствуешь? — продолжал допрашивать Какаши. Да, именно допрашивать, потому что Саске сильно сомневался в том, что о нём хоть на йоту волнуются. От него нужна выгода — информация, не более того. Это старо как мир. — Нормально, — всё так же безразлично повторился Саске. Грёбаные вопросы начинали всё больше бесить его. Как он может чувствовать себя, если ещё даже не может самостоятельно сходить в туалет? Глупые формальности. Можно обойтись и без них, никто не обидится. — Хорошо, Саске, я рад. Позволь мне представиться. Меня зовут Хатаке Какаши, я — глава Анбу. Ты помнишь это название? Слышал ли когда-либо о нём? — Да, — ответил Саске, всё ещё разглядывая свои руки. В его голосе не было ни оттенка жизни. — А ты помнишь, из-за чего ты оказался… — Какаши замялся, пытаясь подобрать корректное слово, что в данной ситуации показалось Саске верхом нелепости, — на больничной койке? Саске раздражённо вздохнул. — Я помню всё. Хатаке приподнял бровь. Он сидел, развалившись на складном стуле и закинув ногу на ногу. Белый халат, наброшенный поверх серой бесформенной униформы, почти касался пола. — Всё? — сложив руки на груди, уточнил Какаши. Саске, наконец, оторвал взгляд от своих ладоней и прямо взглянул на собеседника. — Всё, — глухо проронил он. — О, — в глазах Хатаке пронеслось удивление, и он заёрзал на месте, садясь удобнее. Прокашлявшись в кулак, он кивнул: — Вот как. Что ж, Саске, это отлично. Саске угрюмо сверлил взглядом лицо Какаши и молчал. Ничего отличного он в этой новости пока не видел. Конечно, им отлично, у них появится информация, и не им жить с такой ношей. Сволочи. Впрочем, кого ебут чужие проблемы? — Вижу, что общаться ты не настроен? — Нет, — честно ответил Саске. Какаши прикрыл глаза в знак понимания. Он выглядел очень спокойным, понимающим и вопреки всему располагал к себе этим. Только вот с такими людьми и надо обходиться осторожнее всего. — Разумеется, я не ждал откровенности от тебя. Особенно сейчас. Но понимаешь ли… я хочу, чтобы ты знал, что ни я, ни кто-то другой не виним тебя ни в чём. Ты тоже не должен винить себя, парень. Мне жаль, что тебе пришлось узнать и вспомнить всё таким образом. Саске отстранённо окинул взглядом палату и снова вернулся к лицу напротив. — Чушь. — Что? — переспросил Какаши. — Какая разница, как я обо всём узнал бы. Итог был бы один, — вялый голос Саске снова сел и стал слабым, язык едва ворочался во рту. — А, ты об этом, — Какаши почесал сквозь маску кончик носа и тяжело вздохнула. – Да, прости, я не подумал. Ты прав, в любом случае это было бы ужасно. Саске опустил глаза вниз и ничего не ответил. Он странным взглядом сверлил свои безвольные руки. — Мы действительно хотим помочь тебе и хотим, чтобы ты помог нам кое в чём. Позволишь? — не дожидаясь ответа, Какаши пересел на кровать к Саске, и сквозь его тонкую маску проглядывались очертания вежливой улыбки. — Мы разыскиваем Об… Тоби… — Обито. Учиху Обито, — не удержался и фыркнул Саске. К чему теперь строить тайны? Больше никаких тайн нет. Учиха Обито. Да, ебаная ирония. Он теперь помнил и имя, и внешность этой паршивой суки. Их же с братом родственник и подложил им свинью. Семейное, не иначе. — Он мой родственник. Дальний. Но я часто общался с ним. Поверхностно, но достаточно для того, чтобы считать его хорошим знакомым. Какаши на секунду нахмурился. — Вот как, ты и правда всё помнишь. Должно быть, это очень непросто. Но не будем об этом, да? Что ж, тебе, скорее всего, интересно узнать, как ты оказался здесь, — Какаши скрестил руки на груди и вдруг заметил на прикроватной тумбе тюльпан. — Не иначе твои поклонницы. Нашли тебя и тут, а, Саске? — рассмеялся Хатаке, но, не увидев никакой ответной реакции на мёртвом лице Учихи, он вздохнул. — Прости. Тогда, когда мы были в тупике, нам помог Учиха Итачи. От него мы меньше всего ожидали помощи: мы считали его мёртвым всё это время. Ты понимаешь, о чём я. Ты, вероятно, слышал, что человек по имени Орочимару, тот, кто помогал Обито в его делах, украл у него же всю информацию о вас, чтобы проводить исследования самостоятельно, а от него она попала к нам. Мы долгое время разыскивали этого человека и получили ценный результат, хотя его самого так и не удалось поймать. Итачи попросил эту информацию, взамен он сказал, что позволит нам услышать один интересный разговор — его и Обито. Он спровоцировал его сказать многие важные для нас вещи. Только благодаря помощи Учихи Итачи нам удалось проникнуть в больницу и вообще узнать о ней. К сожалению, мы опоздали, но, как видишь, не совсем. Я очень благодарен Итачи. Мы все ему благодарны. Свою последнюю миссию он выполнил на отлично. Саске снова смотрел на свои сухие, истощённые ладони. Нужна ему их благодарность. Жалкие слова. Жалкие. Они не помогут ни ему, ни брату. — Да. Я так и думал, — тем не менее, тихо ответил Саске. Какаши внимательно, с сочувствием посмотрел на него и продолжил. — Ты знаешь, что такое Мир Луны? — Нет. — Это то, над чем работал Обито. — А, препарат, — вяло сказал Саске. Казалось, что это его вообще не интересует. Какаши, помедлив, кивнул. — Да, но не совсем. Мир Луны — это психологический эффект, который вызывает установка под названием Джуби. Мир Луны — это своеобразный гипноз, который имеет огромный радиус действия. Но не будем сейчас вдаваться в детали. Ты узнаешь обо всём подробнее чуть позже. Скажи, — Какаши сел обратно на стул: более близкий контакт не расшевелил Саске. Скорее, он произвёл обратный эффект. Наверное, стоит оставить Саске самого разбираться в себе и своих чувствах. — Скажи, ты можешь рассказать нам о том, что Обито делал с вами тогда, когда вы ещё были детьми? Не сейчас, разумеется, я понимаю, что тебе ещё трудно говорить. — Да, — безразлично согласился Саске. Да. Ему уже всё равно. Он расскажет им всё, что знает об ублюдке Обито, но лишь потому, что он тоже желает ему оказаться в самых глубинах преисподней. Делиться информацией из-за благородных побуждений Саске не собирался. Никому к чёрту не нужно проклятое благородство. Об него вытрут ноги, им воспользуются, а потом вышвырнут на помойку. — Я рад, что ты готов сотрудничать с нами, — в голосе Какаши скользнуло искреннее радушие. Саске немного помолчал. Говорить ему действительно всё ещё трудно. Особенно длинные фразы. И сухой, хриплый, глухой голос словно не его. Но это только дело времени, не так ли? — Как Итачи? — вдруг спросил Саске и поднял голову. Задав вопрос, мучивший его всё это время, он вдруг ощутил несказанное облегчение. Какаши кинул на Саске серьёзный взгляд. — Фактически он здоров и сейчас мирно живёт в городе. Саске кивнул. Господи, он ожидал худшего. Он мучительно перебрал множество сотен разнообразных мыслей, и все были одна сквернее другой. Какое счастье, что с Итачи всё хорошо, что маленькая семья Саске в безопасности. Какое счастье! Это самое главное. Ради этого можно вынести и пережить всё. — Но как он сейчас живёт? А остальные? — Неджи, Ли, Сакура и Шикамару давно в полном порядке, Наруто только вчера пришёл в себя. Но с ним тоже всё будет хорошо, парень неимоверно быстро поправляется. Мы впервые видим такую способность к регенерации, поразительно. Саске нахмурился. — А остальные? Какаши машинально потирал локоть. — Это все, кто остался жив. Остальные были убиты Итачи наверху и в подвале. — Он догнал и убил их после того, как я потерял сознание? — Да. Саске поджал губы, но ничего не сказал. В конце концов, пусть выжили не все, это жизнь, но Итачи и его лучший друг всё ещё остались с ним. — Сколько прошло времени с того дня? — внезапно спросил Саске. Какаши грустно усмехнулся и отнял руку от локтя. Наверное, сам бы он не поднял разговор об этом именно сегодня, может быть, не хватило бы мужества или бестактности. Впрочем, что-то подсказывало ему, что этот умный и догадливый мальчик сам спросит его об этом. К тому же, не было никакого смысла что-либо скрывать. — Ты уже всё понял, — не вопрос, а нерадостное утверждение. Саске с усилием, тяжело поднял сухую руку и неловко потеребил кончик волос. Если раньше они только лишь закрывали уши, то теперь они доходили до плеч и даже спускались чуть ниже. — Мои волосы и тело изменились. Я не могу двигаться, не мог говорить, — Саске опустил руку, чёлка упала и закрыла его левый глаз. — Разговоры медсестёр… трудно не понять, что я был в коме. Какаши кивнул. — У тебя была очень тяжёлая травма головы. Но ты крепкий парень. Мы не думали, что ты выживешь, а тем более, что будешь что-либо помнить. — Я так и думал. Какаши промолчал. Нет, всё же что ни говори, но красный тюльпан сюда, в эту пустую палату, вписывается как ничто другое. Среди белого, холодного царства болезни, жизни и смерти он — огонь, жизнь и свет. Он ещё напоминает о том, что в мире комнат без окон есть прохладный ветер, есть яркое солнце, есть душистый запах цветов и глубокая синева неба. Жизнь есть, и она продолжается. Её ничто никогда не остановит. Она всегда будет бушевать и идти вперёд, не оглядываясь — жив ты, умер ли ты. Наверное, потому что ты для неё — ничто. — Так сколько я был в коме? — снова спросил Саске. Вопреки ожиданиям Какаши, он был абсолютно спокоен. Ничего уже не изменить и ничто не исправить. Ведь главное, что в мире остался тот, кого Саске продолжал любить. Любить так, как никогда прежде. — Два года, — ответил Какаши. Лицо Саске заметно оживилось, расслабилось, порозовело, глаза снова блеснули отголоском живого огня. — Я думал, что намного больше, — признался он с облегчением. — Минимум десять лет. Какаши усмехнулся и покачал головой. — К счастью, нет. — Так что же сейчас с Итачи, как мой брат? Я хотел бы его увидеть, — Саске внимательно смотрел на Хатаке, и внезапное странное замешательство на лице того заставило его невольно напрячься. — В чём дело? — нахмурился Саске. Блять, ну что ещё? Что?! Ему только показалось, что всё налаживается, как снова, снова что-то не так! — Он не сможет тебя навестить. С Итачи сейчас то же, что и со всеми жителями города, — ответил Какаши. — Обито оказался проворнее нас. Саске похолодел. Почему ему так не понравился этот ответ? — И? Какаши пристально взглянул на Саске. — Уже два года как Итачи и вся Коноха находятся в Мире Луны. Для них больше не существуют ни действительность, ни прошлое, ни будущее. В эту минуту Саске показалось, что кровь по-настоящему стынет в его жилах.