Мир Луны

— Неплохая квартира, — как всегда не забыл бросить дежурную фразу Какаши. Перед ним на маленьком столе, где едва разместились бы два человека, стояла чашка кофе, и хотя Какаши к ней никогда не притрагивался, от ароматного напитка он также ни разу не отказывался. — Да, — недружелюбно ответил Саске. Ему тоже нравилась его маленькая квартира в две комнаты, пусть даже она была холодной, пустой и безмолвной. Но в ней было много воздуха и света, и всё потому, наверное, что у Саске было очень мало вещей: небольшая кровать, диван, два стола — обеденный и письменный, несколько стульев, старый, неработающий телевизор и пара полупустых шкафов. Никаких картин на белых, выкрашенных стенах или цветов, никаких ковров или глупых статуэток — только что шторы были повешены на большие окна, и то, лишь потому, что Саске так чувствовал себя безопаснее. За всё время он обзавёлся лишь самым необходимым: годы, проведённые у Обито, приучили его обходиться малым и не желать большего. — Ты зачастил сюда. Зря теряешь время, которое мог бы потратить на поиски Обито, — прямо сказал Саске. Чёрта с два он будет скрывать своё раздражение. Его невероятно бесят эти бесконечные визиты, и всем давно надо бы понять это и оставить его в покое, и поэтому всему этому дерьму уже пора положить конец. Какаши тоже не выглядел сегодня особенно дружелюбным. Скорее, усталым или озадаченным. Что ж, эти два года измотали в конец не одного Саске. — Прости, я не хотел тебя беспокоить лишний раз, но сейчас мне действительно нужна твоя помощь, — Какаши скрестил руки на груди и внимательно посмотрел на Саске. Тот сухо пожал плечами. Кажется, сейчас у него не было выбора. Да и выслушать человека не такая большая проблема. — Ну и? — У меня к тебе один-единственный вопрос. — Давай уже, не тяни время. — Ты не знаешь, где Итачи? — спросил Какаши и пронзил Саске пристальным взглядом, буквально впиваясь им в каждый мускул на лице, словно выискивая малейший признак готовившейся появиться на свет лжи. Саске невероятным усилием воли заставил себя остаться невозмутимым. Он всегда был в курсе того, что за братом следят, и даже не возражал против этого, хоть и не видел никакого смысла в наблюдении за нынешним безобидным Итачи, но что могло заставить Какаши бить тревогу из-за его однодневного отсутствия? Саске мысленно поздравил себя с тем, что своевременно отправил Итачи к Наруто. Как там его учил когда-то брат, главное качество профессионала — умение предугадать? Отлично. Хоть какой-то урок из прошлого пошёл на пользу. — Не знаю, — ответил Саске. Какаши не сводил с него глаз. Его так просто не обманешь. Этот тип словно видел насквозь каждого. Но только вот Саске это мало волновало. Он уже не тот мальчик, которого можно запутать, запугать и обмануть. Он уже давно не тот, кем был. Иногда он сам с трудом узнавал себя: и своё взрослое лицо с первыми морщинами под глазами, на лбу — а ведь ему только двадцать один год, — и самого себя, свои поступки и поведение. — Не знаешь? — повторил Какаши. — Откуда? Я не таскаюсь за ним. — Его не было дома два дня. Два дня? Тогда где же был Итачи позавчера? — И? — Это ненормально. Саске только небрежно фыркнул и пожал плечами. — Не вижу проблемы. — Я повторю ещё раз: это ненормально для такого, как Итачи, — с нажимом повторил Какаши. Его голос был твёрд и сух. — Да куда он денется? — внезапно вспыхнул Саске. — Он не уедет из проклятой дыры Конохи, его не ограбят в вонючем переулке и не убьют в канализации, в конце концов. Оставь его в покое. Как ушёл, так и придёт. Итачи всегда был таким. Всегда себе на уме, и плевать на остальных, даже на собственную семью, — Саске резко замолк, понимая, что говорит уже не он, а его прошлые обиды, и невольно смутился. Какаши вздохнул, откинулся на стуле и задумчиво постучал пальцами по столу. У Саске, сидящего почти напротив, создавалось впечатление, будто он находится на допросе, и вот-вот ему посветят в лицо яркой лампой, чтобы выжечь этим светом последний оставшийся мутный блеск в его глазах. Только вот даже это никому ничего не даст. — Саске, это твой брат. Я знаю, что для тебя очень важна твоя семья, и неужели тебе плевать, что Итачи пропал? — Не суй свой нос не в свои дела, — внезапно холодно осадил Какаши Саске. — Я много раз просил тебя об этом. Я сам решу, когда мне стоит волноваться за своего брата, ясно? И почему я должен говорить тебе что-то о нём? Что вы за организация такая, которая не может даже проследить за мирным человеком? Не удивительно, что вы не можете найти Обито, куда там. Какое твоё дело, где Итачи? — Хорошо, — отступился и примирительно сказал Какаши, встал со стула, засунул руки в большие карманы широких форменных брюк и подошёл к окну. Из него были видны невысокие соседние дома напротив, тротуар, с краёв немного заросший хлипкой травой, а немного левее виднелся всеми покинутый двор с обычно пустующими качелями. Жаль, что они всегда пустовали, они были хорошими, и Саске, в те вечера, когда ему было особенно нечего делать или особенно тоскливо, невмоготу видеть белые стены своего ледяного дома, сидел на них, вяло отталкиваясь одной ногой от земли. Иногда к нему присоединялся Наруто, когда видел своего друга из окна. А ведь когда-то, наверное, двор был полон детских голосов. Но в Мире Луны за всё время не родилось ни одного ребёнка. Наоборот — сколько людей умерло, сколько детей погибло. Интересно, от Конохи осталась хотя бы половина населения? Наверное, для Обито это только на руку — меньше провианта привозить на вертолётах. Ведь сюда всё доставляют на них, так, кажется, когда-то рассказывал капитан Ямато? Небо снова стало ясным и высоким, как будто бы отдалилось, оторвалось, отделилось от земли; облака постепенно расползались в разные стороны и растворялись в дымке прогревающегося воздуха. Сегодня будет хороший день. Яркий, тёплый и по-настоящему летний. Таких очень мало, даже летом. Саске смотрел на широкую спину Какаши, обтянутую толстой шуршащей жилеткой на синтепоне и водолазкой под ней. Они давно перешли на ты, и, наверное, в другое время у них могли бы даже завязаться товарищеские отношения, ведь на самом деле у них было что-то общее… много общего. Жаль, сейчас это уже невозможно, никогда не было возможно и не будет. — Ты не заметил, что твой брат ведёт себя странно последние месяцы, особенно сейчас? — спросил Какаши. Он заслонял собой свет от окна, и Саске не приходилось больше щуриться, чтобы смотреть на него. Откуда Какаши знает? — Возможно, — уклончиво ответил Саске. Он знал, что его осторожность может породить новые вопросы и даже подозрения, но он ещё с той секунды, как Какаши спросил его о брате, твёрдо решил — не говорить ни слова об Итачи. Даже если ради этого придётся пойти на крайние меры. Итачи останется в стороне. Семья Саске больше не пострадает и не ввяжется в очередное дерьмо. Никогда и ни за что. Что бы ни пришлось для этого сделать. Пока Саске был занят собой и своими отношениями с братом, проблема появилась внезапно и словно из неоткуда. Странно, что Какаши видел в поведении Итачи что-то ненормальное, ведь это можно было понять только живя с ним бок о бок и из откровенного разговора с ним. А такие разговоры у Итачи были только с Саске, и тот это знал: брат даже ему ничего не рассказывал, остальным — тем более. И даже с Саске эти разговоры были настолько редкими, неясными, неохотными, что то откровение, с которым поделился Итачи вчера, было едва ли не первым вразумительным. Что ж. Подозрения Какаши ничего не меняют. Итачи когда-то — и даже какой-то мере сейчас, от самого себя, словно по заложенной прошлым им программе — защищал его, своего младшего брата, защищал тогда ценой жизни, а теперь Саске взвалил на себя эту ношу и ни за что не расстанется с ней, даже если будет продолжать ненавидеть её, даже если смертельно устанет и почувствует, что больше не может так жить ни минуты. Итачи сейчас слаб, у него нет твёрдой воли, ему всё хуже, его легко уговорить, потому что ему, несмотря на его депрессию, страхи и кошмары, по-прежнему безразличны окружающие его — кроме Саске, он ничего не помнит, не знает, не понимает, и он не способен увидеть опасность, спастись от неё, и Саске как никогда остро чувствовал свою необходимость, свою важность — ведь он же единственный, кто поможет Итачи, он единственный, кто сможет защищать его до конца, он единственный, кто остался у его брата. Только он сможет сберечь и огородить покой и жизнь своего старшего брата в момент его слабости. Ведь это и значит быть младшим братом. А он совсем забыл об этом. За два года забыл, что он — тот самый мальчик, невыносимо сильно любящий свою семью. — Мы давно это заметили, но не обращали особого внимания. Мало ли, не всё же должно вызывать подозрения, правда? Мы наблюдаем за ним не двадцать четыре часа в сутки. Только время от времени проверяем его состояние. Я даже хотел попросить тебя следить за ним, но, как видишь, твой брат испарился, — Какаши опустил жалюзи на окно, и белая кухня тут же оделась в мягкие серые тени. Саске выжидающе смотрел на Хатаке. — В последний месяц мы внимательнее наблюдали за Итачи и заметили кое-что странное. Его движения и глаза выглядят куда более осмысленными и живыми. Он снова стал немного реагировать на окружающий мир, хотя ещё чрезвычайно искажённо. Ты знаешь, что это может значить? — Подозреваю, — сухо ответил Саске, хотя это было последнее, что он хотел бы сказать. Он зорко следил за каждым движением Какаши, словно поджидая удар в спину, и тот, заметив это, усмехнулся. — Брось. Я не враг тебе. — Даже я — враг себе, не говоря уже о… — Итачи выходит из-под контроля Мира Луны, — вдруг повысил голос Какаши. Саске стиснул зубы. Итачи выходит из-под контроля Мира Луны. Саске сотню раз мысленно говорил себе эти слова, не зная: радоваться ему или бить тревогу. Скорее, последнее, потому что в этом случае Итачи всё вспомнит, и от этого ему точно не станет легче — есть то, о чём никогда лучше не вспоминать. Да и сам процесс, если депрессии и кошмары Итачи можно этим назвать, не из приятных для них обоих. Но сейчас, когда это сказал Какаши, когда произнёс чужим голосом чужой человек, когда эти слова впервые прозвучали вслух, когда они зазвенели под потолком кухни, покружились вокруг пыльной лампы, отскочили от посуды, резанули слух и калёным железом поставили клеймо этой ужасной истины в сознании — только тогда Саске почувствовал, как мерзкие мурашки внезапных безысходности и отчаяния бегут по его спине. Итачи выходит из-под контроля Мира Луны. И всё из-за него, Саске. Из-за него, того, кто принёс с собой яд для Мира Луны — настоящие чувства. Блять! Хуже быть не может! — С чего такие выводы? — Я же сказал, — пожал плечами Какаши. — Это ни о чём не говорит, — настаивал на своём Саске, едва ли уже сам не веруя в абсурдность всего происходящего. — Да, именно, поэтому мы и не принимали мер. Пока Итачи не уволился из кондитерской. — Пф, — Саске откинулся на спинку стула и потёр рукой холодный лоб. — Может, его достало нюхать горелый хлеб или то дерьмо, которое они называли сладостями? — Саске, — Какаши опёрся руками о стол, — не валяй дурака, ты всё прекрасно понимаешь. В Мире Луны их устраивает всё. Им ничего не надо, они ничего не желают. Ничего не чувствуют. Люди никогда ничего не меняют в нём. Они абсолютно всем довольны. — Да, — холодно отчеканил Саске, в свою очередь подвигаясь к Какаши так, что их лица оказались в неприятной близости для обоих. — Но Итачи был ебаным гением, идеалом, сверхчеловеком, а гениям не место за прилавком. Может, он захотел чего-то более существенного? Какаши нахмурился и выпрямился, смотря на Саске сверху вниз как на последнего идиота. Но того это только позабавило. — Ты сам веришь своим словам? — Я не верю ничьим словам. На удивление Какаши только добродушно вздохнул в ответ. Другого ответа он и не ожидал. Скорее всего, он и не ждал также, что получит от Саске хоть какую-то информацию. — И это хорошо, Саске. Ты должен быть осторожен, особенно сейчас. Ты не должен забывать о самых важных вещах, о своём долге и не должен позволить кому-то обвести себя вокруг пальца. — О каком ещё долге? — с непониманием нахмурился Саске. — О своём долге перед твоей семьёй и городом. Саске мягко усмехнулся и без злобы посмотрел на Какаши. — Ты даже не представляешь, как это смешно звучит. — Для тебя, может быть, да, — кивнул Какаши, — но нам нужен твой брат. Один раз он оказал нам неоценимую помощь, а теперь… — Никаких теперь! — Саске резко встал из-за стола, подошёл к окну и раздражённо поднял жалюзи. Какого чёрта их опустили, кто позволил чужим хозяйничать в его, мать вашу, доме?! Свет тут же ударил Саске в тёмные глаза и разлился по кухне. Тёплый, яркий летний свет. Такой свет бывает только летом. — Ни я, ни Итачи больше не учавствуем в этом дерьме. Он уже один раз помог вам, и что из этого вышло? Хватит с нас. Или я не прав? — Никто не знает, что будет делать Итачи, когда окончательно проснётся, что с ним случится? Он уже пропал, куда он мог пойти, что у него в голове, с кем он может опять связаться? — Не с Обито, не волнуйся, — огрызнулся Саске, поняв, куда клонится весь этот разговор. Никто из них никогда не будет заодно с Обито! Ни под каким предлогом. И подозревать это даже в шутку — верх глупости. Какаши вздохнул. — Этого никто не знает, даже ты. Поэтому, если наши подозрения правильны, мы должны взять его под контроль. Ради него самого, ради его же безопасности. Ты не сможешь ему помочь в случае опасности, ты даже не знаешь, где он сейчас. А Итачи сможет помочь найти способ выйти из Мира Луны, — терпеливо пытался объяснить Какаши. Но Саске был непреклонен. Впрочем, как и всегда. — И что вы будете с ним делать? — Мы проведём исслед… — Нет, — резко перебил Какаши Саске. В его голосе было нечто, что не оставляло ни малейшей надежды на компромисс, не говоря о большем. — Никаких исследований, — ледяным тоном отчеканивал Саске каждое слово. Невероятно спокойное лицо в контрасте с горящими яростью глазами выглядело внушительно. — Никаких опытов и другого грёбанного дерьма. Ты можешь использовать в качестве крыс себя и своих мерзких дружков, но не моего брата. Мне плевать на Коноху и всех этих людей, они мне никто. Мне всё равно, что станет с ними, но моего брата вы и пальцем не коснётесь. Хватит. Хватит издеваться над нами. Вы не понимаете, с кем связываетесь. Какаши задумчиво кивнул, мягко, с сочувствием и понимаем посмотрел на Саске и даже по-дружески похлопал его по плечу. Саске грубо стряхнул с себя чужую руку и нахмурился ещё сильнее. — Ничего. Я всё понимаю, — сказал Какаши. — Ни черта ты не понимаешь! Никто не понимает! — вспыхнул Саске. — Я не буду тебя уговаривать сейчас, а тем более давить на тебя. Я прекрасно понимаю все твои страхи, но я — не Обито, я никогда не причиню вред Итачи. Со временем ты всё обдумаешь и поймёшь сам. Я верю, что ты сделаешь правильный выбор. Ты справедливый и честный человек, по-другому ты не поступишь. Ты должен помочь брату и нам, ты не справишься в одиночку. Я уверен, что Итачи поддержал бы меня сейчас. Тебе просто нужно время. А пока я пойду, не буду больше тебя беспокоить, — Какаши по-отечески улыбнулся под маской и, похлопав Саске по плечу, вышел из кухни. На горизонте снова начали появляться ажурные облака. Они не двигались, а словно неподвижно висели на невидимых ниточках в глубинах небесного моря. Саске залпом осушил остывший горький кофе. *** Наруто нетерпеливо ёрзал на месте. Он едва дождался того момента, когда стрелка часов пройдёт отмеренное время. И когда она коснулась цифры восемь, он широко улыбнулся: — Приятного аппетита, датте байо! — ещё дымящаяся лапша оказалась во рту. Наруто с удовольствием разжевал её, посмаковал и проглотил, несмотря на то, что она была обжигающе горячей. Божественный аромат рамена летал по кухне и щекотал ноздри. Казалось, что он впитался в сами стены квартиры. — Я так люблю рамен, — с набитым ртом со всей искренностью делился Наруто своими впечатлениями от лапши, не успевая при этом заполнять ею свой рот. — Я люблю заваривать его, я люблю есть его, я люблю покупать его. Единственное, что я не люблю, — это ждать, когда он заварится. Это целое искусство, понимаешь, датте байо? А ты любишь рамен? Итачи пожал плечами. — Не задумывался об этом. Наруто шумно сглотнул и удивлённо посмотрел на Итачи. Как можно задумываться о том, нравится что-то или нет? Либо ты что-то любишь, либо нет, о чём тут можно думать? Ты пробуешь этот помидор, вон тот, что лежит справа на мокрой тарелке. Он ещё незрелый, и пахнет плохо, и он твёрдый, и водянистый. Он тебе не нравится. А эта лапша? Вкусная, сытная. Ты пробуешь, и она греет твой живот, твой опустошённый желудок, твоё тело. Хотя чему Наруто удивляется. Он забывает об одной детали. Человеку в Мире Луны действительно не надо задумываться о таких мелочах, как предпочтения. Наруто продолжил есть уже без прежнего аппетита. Как это, наверное, грустно — быть равнодушным к пище. Нет, дело вовсе не в рамене, помидоре или в чём-то ещё, просто грустно вот так — быть равнодушным к тому, чем обычно живут люди. Быть равнодушным к мелочам. Не чувствовать их вкуса — во всех смыслах этого слова. — Я могу заварить тебе, хочешь? — спросил Наруто. Но Итачи покачал головой. — Спасибо, но как-нибудь в другой раз, — вежливо улыбнулся он. — В другой раз обязательно, — рассмеялся Наруто. Итачи сидел прямо перед ним на стуле. Сидел почему-то в одежде Саске, по крайней мере, точно в его футболке, Наруто её узнавал, — сидел такой простой, спокойный, до сих пор очень приятный человек — Мир Луны никогда не отнимет у него этого внутреннего обаяния. В его позе, внешности было какое-то неуловимое достоинство, гордость, но ни в коем случае не гордыня или надменность. Итачи сидел рядом, вот здесь, на расстоянии вытянутой руки, но казался почти что недосягаемым — как и всегда. Мир Луны изменил его ясные и чистые глаза на туманное стекло, но не сократил пропасть между ним и остальным миром. Наверное, даже Саске уже прекратил попытки перепрыгнуть эту бездонную яму. Отступился, опустил руки, не вынес. Он и так слишком долго терпел и нёс на себе этот груз. Иначе бы он… Настойчивый звонок в дверь прервал размышления Наруто. — А, это, наверное, Саске, — как можно более жизнерадостно сказал он: так беспардонно насиловать дверной звонок мог только младший брат Итачи. Итачи молча поднялся следом за Наруто и тоже вышел из кухни. Это действительно был Саске, и был он мрачнее тучи, но держался спокойно и холодно. Итачи сдержанно поблагодарил Наруто, попрощался, вежливо и немного холодно обещал в следующий раз попробовать рамен и ушёл первым; его брат собирался последовать его примеру, но Наруто успел схватить его за рукав футболки, отодвинуть от двери, затянуть к себе и запереться на замок. — Что всё это значит? — горячо зашипел он. Как же Наруто был удивлён, обнаружив на своём пороге босого Итачи, которого выгнали за дверь! Возмущению Наруто не было предела: чтобы он позволил своему единственному родственнику мёрзнуть на грязном полу?! Никогда. — Приходил Какаши, — ответил Саске. — И? — Что и? Я должен был усадить Итачи между нами, чтобы он наслаждался нашей беседой?! — внезапно вспыхнул Саске. Наруто в ответ нахмурился, ведь он имел в виду совсем другое. — Нет, я не про то. Я же не совсем дурак, я всё понимаю, датте байо! Что Какаши сказал тебе? — Ничего, — уже спокойнее ответил Саске и открыл дверь, выходя на лестницу. Он не был расположен к общению и не желал ничего говорить, это было ясно, как день. А когда, впрочем, он хотел делиться проблемами? — Твоя перекошенная рожа говорит мне об обратном, — вдруг разозлился Наруто. Но в его жёстком тоне как никогда звенела обида. Да, Саске — он такой. Он очень сложный, колючий, холодный, гордый, не знаешь, как к нему подступиться, но на самом деле он хороший, честный и по-настоящему добрый малый. Чтобы общаться с ним, нужно иметь огромное терпение. Иногда нужно разговаривать с ним на его излюбленном языке — кулаками и силой. Но каждый раз Наруто ожидал, что искренняя, безвозмездная и мирная дружба, протянутая им, искренняя помощь, протянутая им, будут взяты из его рук с радостью, с облегчением и без очередной ссоры. Но его лучший друг, этот ублюдок с вечно мрачной рожей, так не считал, конечно. И никогда так не считал. Ещё бы. Ведь Наруто после комы вспомнил это — вспомнил, как они ненавидели друг друга в средней школе. Да, Обито дал им жизнь с чистого листа, тогда им, не помнящим, не знающим себя и мир вокруг, пришлось сплотиться перед общей проблемой, а потом и сдружиться так, что никто не имел понятия, как так получилось, но Саске словно всегда продолжал нести в себе ту непонятную ненависть, что испытывал к своему нынешнему другу прежде. Может, я всё придумываю, с горечью думал Наруто, вглядываясь в застывшее лицо Саске, но почему тогда он всегда с презрением топчет каждый жест помощи в свою сторону? — Пошёл ты, — сказал, наконец, Наруто и хлопнул своей дверью. Саске фыркнул и тоже пошёл к себе. Итачи ждал его в гостиной на диване. Он листал какую-то книгу, Саске не знал, что это была за книга: все те, чтобы были у него, он купил только для того, чтобы заполнить пустоту полок на шкафах. — Наруто хороший парень, но у него ужасно грязно, и везде пахнет раменом. Он питается только им? — спросил Итачи, поднимая голову. Саске пропустил эту новость мимо ушей: для него она не была открытием, и то, чем питается придурок Наруто, волновало его меньше всего в этом мире. Итачи внимательно следил за братом. Он, к огромному сожалению, теперь не мог не заметить перемену в его настроении и даже догадывался о причине. — Что случилось? Саске, до этого момента сверливший взглядом пол, поднял глаза и взглянул на брата. Он долго всматривался в его ничего не выражающее лицо, пока не выдавил улыбку: — Эй, братец. Я тут подумал. Не хочешь немного расслабиться? — Расслабиться? — переспросил Итачи. Отложив книгу, он пожал плечами. — Допустим. Саске улыбнулся более искренне, и его лицо просветлело. — Спасибо, Итачи. *** Саске медленно поднял дрожащие веки. Господь, какое блаженство! Если рай существует, то это он. Тёплая вода доходила до живота, подогнутые ноги упирались в край ванной. Саске сидел, облокотившись о спину брата и едва ли не откинув голову на его влажное и горячее плечо. Распущенные волосы Итачи были мокрыми и блестели от воды. Они тяжёлыми гроздьями свисали вниз, и с них обильно капала остывшая влага. Саске уже давно закончил курить свой косяк, Итачи — тоже. Странно, что в этот раз он ничему не сопротивлялся, хотя неправильные вещи с недавнего времени стали резать ему глаза и осознаваться им. Но Итачи снова стало всё как будто безразлично — как было раньше, много месяцев тому назад. Его даже словно не напрягало то, что они с братом обнажённые сидели в одной ванной, прижавшись спинами друг к другу. Как он вообще на это согласился? Хотя здесь нет ничего такого. Ничего двусмысленного. Они просто сидят, греются, нежат кости в воде как два обычных брата. Младший и старший. И чёрт с ним, что они оба нагие. Они — родственники, плоть от плоти, они имеют право видеть друг друга. Саске снова закрыл глаза. Он был невероятно расслаблен и испытывал феерическое чувство свободы и раскованности. Ему казалось, что он постепенно растворяется в этой плещущейся тёплой воде, становится её частью, её телом, сущностью, естеством, смыслом, течением, испаряется с ней, поднимается вверх и превращается в воздух. Летит с ветром, разлетается, рассыпается как влажный песок в руках, каждая его часть — в свою сторону. Вот его правая рука — отделилась, разлетелась. Левая нога — растеклась. Тела нет. Костей нет. Плоти нет. Крови нет. Глаз, языка, кожи, ушей – нет. Есть только он, Саске. Он, не его тело, не его руки, ноги, голова, сердце. И он как никогда отчётливо ощущал себя. Чёрт подери, осознание этого приносит такое счастье! Почему он раньше никогда не ощущал этого, не задумывался об этом? — Ты любишь рамен? — вдруг спросил Итачи. Его голос сливался с льющейся водой. Время от времени Итачи черпал руками воду и поливал её на свою голову, лицо, закрывая глаза и подхватывая губами срывающиеся капли. Саске захотелось теснее прижаться к брату, вжаться своей спиной в его — лопатка к лопатке, позвоночник к позвоночнику. Срастись с ними. Слиться с ними. — Что? Рамен? Нет. Вдохнув полной грудью распаренный, тяжёлый воздух, он повторил: — Не-е-ет… Саске открыл глаза и посмотрел в потолок. Мокрые волосы Итачи растрепались и лезли ему в лицо, но он их не замечал, наоборот, иногда украдкой старался зарыться носом в мокрые, тяжёлые, полные влаги пряди. Ему так хотелось захватить губами одну и высосать из неё воду, ощутить вкус чужих волос на своём шершавом языке, но вместо этого Саске, наконец, сказал: — Ко мне приходил парень, которому я задолжал кое-что, и… — Деньги? — Итачи повернул голову, и его гладкая щека невольно коснулась щеки Саске. Тот порывисто вздохнул, как-то резко и с дрожью, когда почувствовал чужое дыхание на своём лице. Лёгкое тепло шевельнулось в груди, опустившись ниже. — Да, деньги, — соврал Саске. — И я хочу попросить тебя кое о чём. — Да? — Не выходи из моей квартиры некоторое время, я не хочу, чтобы этот парень добрался до тебя. Итачи отвернулся и вместе с Саске стал сверлить подёрнутым дымкой отрешённости взглядом потолок. — Я не знал, что в нашем городе есть преступность, — лениво сказал он. По их расслабленным с братом голосам создавалось впечатление, что никого из них не волнует то, о чём они говорят и что делают. Да, наверное, так и есть, подумал Саске. Сейчас они вдвоём. В ебаной ванне. Почему они здесь — чёрт знает. Уже никто не помнил. Их согнутые ноги упираются в борт, и кости начинают ныть от неудобной позы. Но им обоим плевать на это. Потому что у них больше нет тел. Нет того, что может болеть. Есть только сами они — и они разговаривают, они думают, они рядом друг с другом. Они ничто и одновременно всё. Они раздельно, но одновременно вместе. Поэтому что им до остального мира? Что им до Конохи? Что им до Мира Луны? Что Саске до того, что у Итачи уменьшилась депрессия, и он чувствами теперь снова где-то далеко, в Мире Луны и не проявляет никакого интереса к реальному миру? Саске едва ли не стонал от блаженства. Было бы так вечно. Всегда. До жизни и после неё. Был бы только этот миг, в который хочется вцепиться, впитать, поглотить, и тянулся бы он миллиарды лет. — Ты обещаешь не выходить никуда? Не открывать никому, даже Наруто? Даже мне? Хотя зачем спрашивать? Этот Итачи не возразит, как это сделал бы прежний. — Если ты хочешь, то обещаю. Саске рассеянно кивнул. — Очень хочу… Что это так пахнет? Сильно и приятно. Мускус? Нет. Корица? Да, определённо корица. Но откуда? Мыло? Гель? Крем? Да, поебать. Что бы это ни пахло, оно прекрасно. Как и эта тёплая, мягкая вода. Как и этот миг, который уходит с каждой секундой всё дальше. — А знаешь, что я хочу ещё? — доверительным тоном прошептал Саске, внезапно ощущая себя ребёнком, подростком. Ресницы его дрожали. Итачи выключил кран, и в ванной вдруг стало неприятно тихо. — Я хочу сжечь этот город дотла, — тихо рассказывал Саске. Его хрипловатый голос подрагивал над водой. — Я хочу, чтобы его пожрало тёмное пламя. Чёрное, как ночь. Чёрный огонь. А я был бы в фиолетовых полупрозрачных доспехах, в фиолетовой маске, в фиолетовом шлеме, и я бы пускал стрелу за стрелой с чёрным пламенем в каждый дом. А надо мной горела бы красная Луна. Представь себе — огромная красная Луна, низкая, заслоняющая чёрное небо. Она была бы кровавой и отражалась бы на моих доспехах. А чёрное пламя пожирало бы всё вокруг. И меня тоже. Кость за костью. Кость за костью… — И меня тоже бы? — усмехнулся Итачи. Саске попытался покачать головой. — Нет. Ты был бы кровавой Луной. Итачи вдруг рассмеялся. Его низкий, мягкий смех задрожал над потолком и окутал Саске странной, щемящей пеленой. — Ты накурился. Это бред. Саске пьяно улыбнулся. А, опять. Опять Итачи способен видеть правильные и неправильные вещи в этом мире. А может быть, как раз эта способность и доставляет людям столько страдания? — Нет, это то, чего я хочу. — Я запрещаю тебе курить. В очередной раз, правда, но я твой брат и могу тебе запретить это. Да, — Итачи задумался, — наверное, могу… Саске отодвинулся и пересел. Вода заплескалась и задвигалась, грозясь вылезти за бортик. Она постепенно остывала, но оставалась всё такой же приятной и ласкающей. Наверное, Саске хотел бы сейчас мягко обнять брата сзади, некрепко, очень осторожно, и положить подбородок на его плечо, прижимаясь голыми грудью и животом к гладкой и горячей спине. Она уже не такая рельефная, как была раньше, но всё такая же прямая, крепкая, хоть и узкая. Во всяком случае, Саске считал, что у его брата красивая спина. — А ты бы хотел, чтобы Коноха горела в чёрном пламени? — прошептал Саске. Итачи покачал головой. — Нет. — Почему? — Я люблю людей. — А, — протянул Саске. Конечно, он это знал. И знал, что Итачи ни к чему думать о чёрном огне, кровавой Луне или фиолетовых доспехах и прочей глупости. Но всё же — а вдруг бы он сказал «да»? Тогда они бы так и поступили. Да-а. Точно так бы и поступили. Сегодня же. Сейчас же. — А чего ты хотел в этой жизни? Больше всего. Итачи повернулся к брату и неожиданно посмотрел ему прямо в глаза, словно не желая ничего от него скрывать. Мокрые волосы упали на лицо. — Свободы. Я хотел, чтобы у меня не осталось ни одной связи. Тогда я стал бы настоящим собой. Да, я хотел стать настоящим. Губы Саске скривились в полуулыбке. Об этом он тоже догадывался. Итачи всегда старался обособиться от них всех: раньше, когда они жили с родителями, у Обито, сейчас. И у него это прекрасно получилось в Мире Луны. Правда, пока кое-кто не испортил всё к чертям. — А ты лишил меня этого, — словно прочитав мысли Саске, добавил Итачи. — Ты жалеешь? Ты хотел бы, чтобы я никогда не приезжал сюда? — Не знаю, — признался Итачи, отвернулся и откинул голову назад, устремляя взгляд в потолок. Саске скользил взглядом по его напитанным влагой волосам, свисающим в воду и растекающимся в них как чёрная клякса, как водоросли. А потом нагнулся чуть ниже, прикрыл глаза и глубоко вздохнул всей грудью. Корица. Вот, от кого ей пахнет. Тёплая и пряная корица. Саске растянулся в развязной улыбке и отодвинулся. Он чувствовал себя одновременно и лёгким, и неподъёмным; ленивым и полным энергии; расслабленным и напряжённым. — А я хочу раствориться в воде, — прошептал он. — А ещё я не хочу больше оставаться один. Ты знаешь, что такое одиночество? Итачи молчал, повернувшись и странно смотря на Саске. Конечно, этот Итачи не знал ничего об одиночестве. О том страшном, ужасном аде. Прежний Итачи знал, но этот – нет, даже когда испытывал его — он не понимал всей сути этого страшного чувства. Но Саске сейчас не волновало это. Возможно, завтра он почувствовал бы горечь от этой мысли, злобу, бессилие, ненависть, но не сейчас. Сейчас он тоже как будто был чуть-чуть в Мире Луны. — Я всегда думал, — вдруг сказал Итачи, не отрывая взгляда от расслабленного лица своего брата, — что ты всё ещё маленький и слабый, и тебе нужна моя защита. Я думал, что могу навредить тебе. Что я должен сделать всё, чтобы у тебя была правильная жизнь. Саске подавил вздох. Может быть, Мир Луны и не даёт увидеть человеку реальный мир, но он выворачивает его наизнанку, выворачивает все тайные уголки его души — по крайней мере, так произошло с Итачи. А тот, наверное, даже не понимает этого. Настоящий Итачи пришёл бы в ужас от того, что сейчас говорит его затуманенный разум. Не разум — сердце. — Но на самом деле ты давно стал сильным, сильнее меня, — продолжил после недолгой паузы Итачи, — тебе не нужна моя помощь. Может быть, и никогда не была нужна. Я осознал это недавно. Ты упрямый. Ты никогда не свернёшь с пути, никогда не отступишься. Рано или поздно ты добьёшься своего. Сломишь меня. Так ведь? — внезапно на губах у Итачи дрогнула странная улыбка. Саске недоумённо смотрел в лицо напротив. О чём идёт речь? Что ему пытается сказать Итачи? Что он имеет в виду? К чему клонит? — Ты пришёл сюда не просто так, — прошептал Саске, осенённый ещё неясной для самого себя догадкой. — Не потому, что тебя позвал Наруто. Тогда ты бы ещё тогда ушёл с ним и Ли. — Ли? — Парень, который валялся под окном в лифчике. Так зачем же ты пришёл ко мне, Итачи? Что ты хочешь? Итачи отстранился, несколько секунд внимательно вглядываясь в лицо напротив, и наконец вздохнул, мягко толкнув брата ладонью в грудь. Тот охнул от неожиданности, фыркнул, откинулся назад, лёг спиной на бортик ванной, всё-таки расплескав воду на пол. Ну и чёрт с ней. — Раз ты догадался, то нет смысла лгать. Нет смысла тянуть это, — сказал Итачи. Он долго сидел так, полуразвернувшись, и смотрел, смотрел на Саске, тщательно разглядывая его лицо. А потом совсем повернулся и, помедлив, подсел к брату, сев на пятки между его широко раскинутых ног. — Я позавчера уволился с работы. — Я знаю, ты уже говорил, — почему-то прошептал Саске. Он во все глаза смотрел на своего брата, перестав ощущать и своё дыхание, и сердцебиение. Итачи был очень близко, и это… это было ненормально для него же. Что вообще происходит? Что происходит с Итачи на этот раз? Ведь такого не может быть. Это не может быть тем, о чём думает Саске. Потому что его старший брат не такой. Он никогда не изменит своим убеждениям. Он никогда не предаст свои идеалы, даже если ему за это придётся поплатиться своей жизнью и любовью дорогих ему людей. Только вот здесь, в ванной уже не настоящий Итачи. И он, одурманенный иллюзией, в тысячи раз слабее, чем спящий в нём твёрдый дух. Этот Итачи может — что именно может, Саске и сам не до конца понимал. Но, кажется, что-то вроде того, на что Саске в тайне, в глубине своей души надеялся множество лет. — Я не пошёл домой. Я почти всю ночь провёл в парке, а утром по дороге домой меня перехватил Наруто. Я много думал той ночью. И я понял, что у меня уже давно нет ни власти, ни силы над тобой. Ты взрослый. Я не имею права вести себя с тобой, как будто ты ребёнок. Ты сам решаешь, как прожить жизнь и что выбирать в ней. И раз ты выбрал то, что выбрал, я обязан помочь. — Что? — переспросил Саске. — Я… я не понимаю. Что ты хочешь этим сказать? — Прости меня, — проигнорировав вопрос, закончил Итачи. Ещё несколько секунд внимательно, пристально вглядываясь в лицо Саске, он приподнялся, наклонился ниже, запустил длинные, жилистые пальцы во влажные, взъерошенные на затылке волосы брата и поцеловал его в губы. Саске глубоко вздохнул, вжался в стенку ванной, вздрогнул и подтянулся. Он пару мгновений пытался осознать, что произошло, и только потом, когда зубы брата прикусили его нижнюю губу, медленно, словно с недоверием ответил. Саске осторожно, не спеша шевелил губами, как будто вот-вот всё закончится, он наслаждался каждым драгоценным мгновением, каждой секундой. Брат был всегда так далеко от него, а настоящий Итачи теперь и вовсе спрятан где-то в неизвестности, но сейчас он здесь, он рядом, он осязаем как никогда. Саске чувствовал его мокрые губы, его влажный язык, его запах. Он зажмурился с этой мыслью и до боли, крепко поцеловал своего брата, пока тот не отстранился сам, прижимаясь своим лбом к чужому. Госпо-одь. У Саске было столько вопросов к Итачи. Огромная масса, целый ворох, не дающий ему покоя все эти годы. Почему он не сказал тогда, что они — братья? Что случилось с ним у Обито? Как он смог связаться с Анбу? Как он вообще попал к Обито? И ещё много-много других вопросов. Только вот ответов на них уже никогда не найти. Саске откинул голову назад, на мокрую кафельную стену, и приоткрыл губы в сдавленном шипении, когда ладонь Итачи под водой начала гладить его член. — Постой. Блять, подожди! — прошептал Саске, судорожно сглатывая и останавливая руку брата. — Ты спятил? Ты столько времени, столько лет, да даже вчера говорил, что так нельзя. Зачем? Ты будешь жалеть потом, не надо, блять, ты обкурился. Нет-нет, Саске не хотел, чтобы это прекращалось, он так изголодал по бурлящему теплу в ответ на каждое чужое прикосновение, изголодался по ощущению настоящего себя — себя, а не того желчного, ледяного типа, в которого он превратился за эти годы. Но Саске же заботливый младший брат, и он не может больше поступать так бессовестно, не может тянуть брата дальше вниз, провоцировать на бОльшую ненависть к самому себе. Он готов раз и навсегда отказаться от свиданий с родным братом, если потребуется. Он на всё пойдёт. Но, Святые силы, рука Итачи действительно обхватывала его твердеющий, поднимающийся член и мягко, дразня, двигалась вверх и вниз, и это, чёрт побери, был не сон! — За этим я и пришёл. Пока мы не виделись, я много думал обо всём. Я сказал тебе, к какому выводу пришёл. Ничего уже не изменить, ниже падать некуда. Самое страшное, когда у тебя появляются неправильные мысли. Это уже означает конец, остальное — неизбежность, — Итачи отодвинулся. В его мутных глазах блеснуло нечто живое. — Но я же отнял у тебя свободу или что там ещё, — усмехнулся Саске. Он всё ещё сидел с закрытыми глазами, расставленными ногами и время от времени покусывал губы, напрягая крепкие бёдра и ягодицы, когда рука брата касалась головки его твёрдого члена. Господи, у него не осталось сил даже удивляться! — Ты сильно отличаешься от всех. Я вижу тебя совсем не таким, как других. Ты дал мне больше, чем отнял. — Что? — Настоящего меня. Саске открыл глаза и внимательно посмотрел на брата. Накрыв его горячую ладонь на члене своей, он прохрипел: — Пошли. Не здесь. *** На улице во всю пылал горячий день. Солнце горело, кипело, бурлило в чистом небе, варясь в своём же оранжевом зареве, и заливало собой всё вокруг, закрадываясь золотым сиянием в последние уголки оставшейся сизой тени. Птицы давно перестали петь, затихнув до вечера в деревьях и среди домов. Было жарко, даже, скорее, душно. В открытое окно влетали пыль и горячий дневной воздух. Солнце заливало горящим светом раскинувшегося на постели Итачи и мягко золотило его бледное, обнажённое тело, каждый его кусочек. Саске сидел на его широких бёдрах и которую долгую минуту разглядывал, рассматривал брата как впервые, водил пальцами по его твёрдой груди, всё ещё подтянутому животу, розовому шраму на нём, по жилистым ногам, рукам, ямке на шее, ключицам и красивому лицу. Итачи всё это время лежал с закрытыми дрожащими полупрозрачными веками глазами, откинувшись на смятую подушку, и дышал приоткрытым ртом. Кончики пальцев младшего брата раздражали его кожу словно иглы или даже перья, и мурашки от них заставляли веки болезненно дрожать от наслаждения, заставляли желать стряхнуть с себя руки мучителя. Их с братом твёрдые члены соприкасались друг с другом, усиливая мучительное напряжение в теле, но Саске впервые в ярком свете дня, в свете ослепительного солнца, впервые в жизни любовался обнажённым телом своего брата, и он не хотел, так сильно не хотел разрывать этот момент. Он прекрасно помнил тот день, после которого ему пришлось почти сразу же собрать вещи и уехать сюда, в тихий, пропахший пылью дом. В тот вечер Саске, которому надоело лежать на постели в своей комнате и смотреть в белый потолок — чем он и занимался в свободное время почти полгода, — пришёл в гостиную, подсел к брату на диван, когда тот читал книгу. Саске было так плохо, так душно, так ужасно, ему хотелось закрыть глаза и посидеть рядом, и он так и сделал, ведь брату было всё равно. Но Итачи не было тогда всё равно. Саске никогда не забудет своего изумления, когда почувствовал чужие пальцы, которые неловко, едва ощутимо коснулись его волос — отодвинули со лба упавшую на него прядь. А потом — Саске точно не знал, всё вышло слишком сумбурно. А может, он в эту секунду просто окончательно сошёл с ума, когда после сколького времени увидел настоящие, наполненные горечью глаза Итачи. Тогда он не сдержался. Не сказал ни единого лишнего слова. Не ушёл, а надо было. Саске схватил брата за футболку, притянул к себе и поцеловал. И ничто другое, никакие слова так чётко не сказали бы о том, что чувствовал в тот момент Саске. Это ли не признание? Саске в кратком поцелуе перед тем, как Итачи оттолкнул его и сказал: «Не смей так больше никогда делать», выплеснул всё, что копилось в его груди эти долгие, мучительные годы: обиды, ненависть, боль, отчаяние, злость, страсть, трепетную любовь. Он и сам до сих пор не понимал, как посмел это сделать, как решился на такое, что было в его голове в тот момент — наверное, Саске тогда был не в себе. Все эти месяцы трудно было жить, оставаясь в здравом рассудке. Всё равно, что в сумасшедшем доме, когда все вокруг тебя видят что угодно, но только не то, что осязаешь и видишь ты. Тебя не видят, не замечают. Твоих вопросов и ответов не слышат. И так день за днём. День за днём. Но это был его брат — Итачи пусть и не осознанно, но первым сделал шаг к нему навстречу. В тот вечер именно в глазах Итачи блеснула впервые за долгое время настоящая, живая эмоция — отчаянная страсть и ненависть к самому себе, а Саске в один момент всё понял. Конечно, Итачи винил себя. Ненавидел себя, и приходил навестить младшего брата всего лишь пару раз за всё время, на пару часов, и только тогда, когда не в силах был терпеть в одиночестве внезапно обрушившиеся страдания и кошмары. Но сейчас он сдался, он наконец-то почувствовал, понял, что больше не может, не имеет права мучить ни себя, ни своего уже давно взрослого брата. Особенно брата — Саске не беспомощный ребёнок, он уже давно сделал свой выбор, и Итачи оставалось только принять его, смириться с ним. Возможно… нет, совершенно точно настоящий Итачи никогда в жизни так и не пошёл бы на такой шаг, никогда, ни за что, не взирая на то, что если бы даже Саске умолял его, если бы он сам готов был сойти с ума — он очень жестокий, сильный человек, этот Итачи. Настоящий Итачи, который, наверное, рано или поздно бы уехал как можно дальше из их отчего дома, и вряд ли бы они с Саске стали когда-либо после этого общаться — они уже тогда перестали говорить друг с другом, избегали друг друга, жизнь уже тогда стала походить на ад. В том мире, который они потеряли, у них никогда не было бы ни малейшего шанса, ни единого крохотного шанса хотя бы остаться хорошими, по-родственному любящими друг друга братьями. Итачи не дал бы на это им никакого шанса. Но этот Итачи — это не он. Не тот жестокий, готовый сдохнуть со своими идеалами человек. Это — его тень. Его слабая тень, подобие. Его вывернутая наружу душа. На этот раз Итачи окончательно отдался в руки сжирающей его пропасти, и был уверен в своём решении — потому что оно принесёт избавление хотя бы от одного из кошмаров. Только рядом со своей плотью и кровью он может ощутить себя в долгожданном потерянном покое — это понимание взяло верх над спящим холодным разумом. Иначе Итачи бы никогда не было здесь сейчас. Столько лет потребовалось на это решение. Столько ужасов, потерь пришлось перенести, чтобы это случилось. Саске понимал, что когда-то давно, когда Итачи и ему, и самому себе отвесил хлёсткую пощёчину своими словами на крыше сарая, — Саске был ребёнком, который не должен был в таком возрасте мыслить о таких вещах, о котором нельзя было думать в таком плане, и решение старшего брата как взрослого, совершеннолетнего человека было более чем верным. Да, по сути верным. Но так, как преподнёс его Итачи, оно казалось сродни смертному приговору для обоих. Если бы Итачи дал им обоим надежду, если бы он позволил сохранить их чувства до момента, когда младший брат станет достаточно большим для «взрослых» вещей, если бы он принял себя и свои чувства такими, какие они есть, если бы он поддержал Саске, не отвернулся от него, не бросил бы его один на один со стыдом, болью и ненавистью к себе — ничего того, что произошло потом, не случилось бы. Никогда. Глупый старший брат. Очень глупый и очень жестокий. Наверное, стоит поблагодарить за это Мир Луны. Поблагодарить его за шанс, который он им дал. Саске сполз ниже, наклонился, задевая шеей член брата, и поцеловал розовый шрам на животе, сжимая руками его сведённый напряжением низ. Живот вздрагивал и напрягался при каждом прикосновении. Косой розовый шрам — апогей всего. Символ их с братом судьбы. Саске приподнялся и раздвинул коленом ноги Итачи, раскинув их по постели. Итачи подогнул их и зарылся пальцами в густые иссиня-чёрные волосы наклонившегося над ним брата. — Ты не хочешь поменяться? — на всякий случай спросил Саске. Он заслонил лицо Итачи от солнечного света, и в глазах того перестали играть золотистые блики. — Я не могу. — Почему? Я же… — Ты глупый младший брат, — улыбнулся Итачи, обхватывая ладонью лицо Саске и большими пальцами поглаживая его дрожащие веки. — Я помню тебя младенцем. Ребёнком. Я не могу поставить тебя раком и трахнуть, ты понимаешь? — А я могу, — прошептал Саске и тряхнул головой, сбрасывая с себя руки Итачи. — Я знаю, — усмехнулся тот. Саске мягко улыбнулся. Пусть. Какая разница, кто сверху, кто снизу. Какая чушь всё это. Какие мелочи, глупости. Главное, что они теперь станут одним целым, обретут себя друг в друге. Это должно было случиться. Это предопределено. Итачи раскинул руки на постели, и солнце освещало голубые вены, проступающие на бледной, позолоченной коже. Саске наклонился, лизнул её, втянул в себя, пытаясь выпить этот прозрачный свет, вобрать его в себя до последней капли, и грубо толкнулся бёдрами вперёд. Их члены соприкоснулись, потёрлись друг о друга, и, впиваясь губами в шею брата, Саске толкнулся ещё раз, и ещё, и ещё, словно желая показать, как и чего он хочет, что желает его переполненное силой тело. Итачи судорожно выдохнул сквозь зубы. Саске так нравилось наблюдать за своим братом сейчас. Он действительно ожил, неуловимо встряхнулся и перестал быть равнодушной марионеткой. Его обычно бледное лицо порозовело, начало естественно двигаться, тело напряглось, расцвело, начало потеть, стало горячим, и мышцы заходили ходуном под влажной, скользящей кожей. Его сбитое дыхание рвалось из пересохших, раскрытых губ, и Саске наклонялся над ними, впитывая каждый вздох, любуясь ореолом растрёпанных волос. Его брат. Его любимый старший брат, к которому он питал ужасные чувства все эти годы: до трагедии, у Обито, после комы. Это было всегда. Да, это не пришло как нежданный гость в какую-то секунду, эти чувства были всегда, всю жизнь, просто рано или поздно им обоим их пришлось осознать. Это чувство находило Саске всегда, везде, даже когда пропадала память. Даже в Мире Луны, в иллюзии, которую ничто не сломит, оно настигло и поглотило Итачи. Наверное, это просто его судьба. Их судьба. От этих чувств нельзя сбежать. Сколько раз они пытались — всё становилось хуже. Если зануда Неджи прав, и судьба есть, то это – она. Они с братом просто должны принять это и разделить. Как сейчас. Наконец-то. Наконец-то. Так правильно. Так должно быть. Иначе жизнь раз за разом не толкала бы их друг к другу вопреки всему. Саске разорвал поцелуй и слизал с губ Итачи их слюну. Он чувствовал кончиком языка каждую трещинку, каждый изгиб. Но ему не дали насладиться этим мгновением: брат отвернулся и положил свои пальцы на губы Саске. — Давай, — приказал Итачи. — И получше. Саске усмехнулся и медленно вобрал в себя длинные, красивые пальцы, облизывая каждый во рту языком. О, да, он знал, догадывался, что Итачи будет делать с этими пальцами, чёрт бы их побрал. И этот момент не заставил себя долго ждать. Вытащив пальцы изо рта своего брата, Итачи облизал их своим языком ещё раз, попутно слизывая чужую слюну, раздвинул колени шире, приподнял бёдра и опустил свою руку между ног. Саске, встав на колени и опираясь руками о постель, заворожённо наблюдал за тем, как его брат растягивает себя, вводит в себя пальцы, раздвигая их внутри и двигая ими взад-вперёд. Его горящее лицо с блестящим от пота лбом было вопреки всему спокойным, только нервно сжатые губы выдавали его ощущения. Саске провёл рукой по своему члену, размазывая по нему смазку и свою же слюну — Итачи ведь наверняка был очень узким и сухим. У Саске свело горло, и он попытался сглотнуть, но не смог: во рту было сухо как в пустыне. Он не знал, как ещё держит себя в руках, как не быстрее водит своей рукой по члену, чтобы наконец-таки кончить; наверное, один вид Итачи, раскинувшегося по постели и ласкающего самого себя, пригвождал его к месту. Блять, он не мог себе даже такого представить. Это действительно его старший брат? Эта проклятая тихоня, которая двигает внутри себя пальцами, — его брат?! Ебать. Внезапно Итачи всё прекратил, вынул из себя свои же пальцы, толкнул ногой своего зазевавшегося брата в бедро, и тот от неожиданности ахнул и упал на постель. Он толком не понял, что произошло, пока не оказался перевёрнутым на спину. Саске, кое-как приподнявшись, в изумлении смотрел на то, как его брат садится на его бёдра. — Чт… — он не успел договорить: Итачи наполовину опустился на его член, и Саске только и смог, что сдавленно прошипеть сквозь сжатые губы, упав обратно на постель, и до синяков стиснуть пальцами бёдра своего брата. Господи! Да быть такого не может! Не может такого быть! Ведь… Ах! Саске откинул голову на подушку, до скрежета стискивая зубы: Итачи медленно поднялся и так же чудовищно медленно опустился, с огромным усилием, болью, но на сей раз до конца. Ах, мать вашу! Это нереально! Саске с усилием нашёл своим взглядом брата. Солнце светило тому в спину и путалось золотым, горящим, пылающим светом в насыщенно-чёрных густых, растрёпанных, едва просохших после ванны волосах — казалось, что они вспыхивали рыжим по контуру силуэта. Свет окутывал Итачи мягким сиянием, касался его позолочённых плеч, боков, подтянутых ног, только не лица — оно было в синей тени; Итачи смотрел прямо в глаза своему младшему брату, дыша приоткрытым ртом, и продолжал двигаться вверх и вниз, пока ещё болезненно морщась и приспосабливаясь к неудобствам. Но уже через несколько минут он так же, как и его брат, откинул голову назад и замер: свет в одно мгновение залил его лоб, порозовевшие щеки, приоткрытые губы, и хрип, вырвавшийся из его рта, говорил Саске о многом. Саске не был способен издавать ни звука: он почти безумным, остановившимся взглядом смотрел на то, как Итачи двигается на его бёдрах вперёд-назад, при этом поднимается, опускается, прогибается в пояснице. Солнце продолжало в безумстве путаться в его чёрных волосах, золотить их, жечь в этом огненном свете, и Саске не мог даже сосредоточиться на своих собственных ощущениях: он пожирал взглядом своего брата и мечтал о том, чтобы выпить золотое солнце с его распущенных волос. Выпить до последней капли. Кровавая Луна. Да-а, его кровавая Луна. Итачи нагнулся ниже, навис над братом, поставив руки по обе стороны его головы. Саске безотрывно смотрел в его глаза, пушистые волосы брата щекотали его щёки, а он всё смотрел и смотрел, не в силах отвести взгляд. Как прекрасно это спокойное, тихое лицо, чьи глаза мягко горят тёмным пламенем. Они начали целоваться, сначала медленно, а потом уже несдержаннее. Сердце Саске колотилось, билось в пятках, трепыхалось в глотке, как бешеная птица, его живот сводило, но Итачи двигался нарочно медленно, не давая кончить даже себе. Покрасневшая головка его твёрдого, влажного члена щекотала живот Саске, и тот до крови кусал губы, чтобы не выплеснуть кипящую в нём животную жажду. — Ты — кровавая Луна, — прохрипел он, прижимаясь щекой к щеке брата. Тот задвигался быстрее или Саске сам заставлял его это делать, толкая его бёдра на себя, быстрее, сильнее, ближе — он не знал; он смотрел в потолок над собой, задыхался в собственном дыхании, гладил влажную спину Итачи, впивался короткими ногтями в его позвоночник, основание шеи, плечи, руки и снова возвращался к рвано двигающимся на нём широким бёдрам, стискивая их в своих руках. И тогда, когда Саске толкнул Итачи на себя и вздёрнул вверх свои бёдра в мучительно резком и грубом движении, Итачи остановился, так и не дав ни себе, ни своему брату кончить. Сука! Саске не выдержал и грубо столкнул брата с себя. Через секунду борьбы он навис над ним, заслонив собой солнечный свет. В как никогда ясных глазах Итачи горело странное чувство. Не то вызов, не то усмешка, а может, вообще что-то другое. Но оно было живым и настоящим. Пусть и далеко не счастливым. Саске не стал ждать ни мгновения больше: он не может терпеть, он хочет быстрее облегчиться, кончить, войдя поглубже. Да, прямо в него, ведь Итачи не будет против? Обхватив рукой ногу своего старшего брата под колено, Саске отодвинулся, повозился — его как никогда горячие руки потряхивало от возбуждения — и наконец сделал сильный толчок вперёд, всем весом вдавливая им Итачи в смятую, перевёрнутую постель. Блять, простынь снова придётся стирать, а ведь она только что постеленная! Но – ах! — это стоит сотни стирок! Миллиарды стирок! Пальцы Саске сдавливали колено до тупой боли в нём, но Итачи не сопротивлялся: он откинул голову назад и держался за сильные, надёжные, твёрдые руки своего брата, сам не понимая того. Саске стиснул зубы, со всей силы продолжая быстро, глубоко входить. Чёрт, да, он не продержится долго, ну и пусть! Он сходил с ума от желания, и ему хотелось скорее избавиться от этой пытки. Так, да, вот так! Ещё быстрее, ещё сильнее, да, да-а, да-а-а-а! В это узкое тело нельзя входить по-другому, только сильными, глубокими толчками! Оно заслуживает только такого! Боже, чёрт, чёрт, чёрт! Да, Саске знал, что его брату нравится его молодое, сильное, упругое тело. Нравятся его крепкие, натренированные руки, которые готовы обхватить его и защитить ото всего — не зря Саске до сих пор не отказывал себе в тренировках, — твёрдая задница, животный напор, страсть, кипящее желание. Да, Итачи это нравится, ему всегда нравилось это, ему самому не хватало живого огня, который мог ему дать только его младший брат; ему нравится то, что Саске не щадя постельное белье, свои силы и время от времени скрипящую кровать имеет его. Ах, чёрт! Саске почти упал на брата, судорожно дыша открытым ртом в его щёку. Итачи вздрогнул, его ноги напряглись, пальцы сжались, и когда тело младшего брата коснулось его члена, он стиснул зубы, не позволяя ни единому вздоху прорваться через них. Саске усмехнулся, когда почувствовал горячую влагу на своём животе, а в своих руках — судорожно сжавшееся тело. Он толкнулся до упора, звук удара его тела о тело Итачи вспенило его кровь, но он ещё не закончил в отличие от брата, нет. Грудь Итачи высоко поднималась, его сердце всё ещё продолжало быстро стучать. Саске слышал его громкий, сбивчивый стук, заполнявший сейчас всё его нутро. Да, это настоящий Итачи. Сейчас он вне Мира Луны. Он живой, он желает и чувствует. Это не иллюзия. Это реальность. И даже Итачи понимает это. Ведь поэтому он разрывается между иллюзией и реальностью, между адом и покоем. Поэтому даже иллюзия Мира Луны не способна больше поглотить его страдания. Но к чёрту, к чёрт это дерьмо сейчас! Саске не хотел думать ни о чём другом, кроме расслабленного тела брата под собой, кроме его жара и золотого сияния солнца на его волосах и коже. Саске хватило нескольких толчков, чтобы кончить. Он не шевелился и пытался раствориться в осознании того, что сейчас разделил постель со своим братом и ещё даже не вышел из него, не в силах двигаться из-за навалившейся внезапно тяжести и сонливости. Он и остался бы так лежать, без сил. Но Итачи сам пододвинулся, мягко оттолкнул брата, откатившегося на бок, лёг рядом и приподнялся на локте. Саске стало внезапно холодно, но тёплые руки нашли его и разгладили мурашки на вспотевшей коже. Итачи поглаживал младшего брата по спутанным волосам, пылающему румянцем лицу, а тот лежал, уткнувшись носом в его плечо и прикрыв тёмные глаза от палящего солнца. Да, они не должны этого делать. Никогда и ни за что. Братья не должны этого делать. Саске не должен сейчас мягко целовать волосы Итачи, выпивая разлитый на них солнечный свет. Итачи не должен поглаживать его мокрую спину и обнимать, притягивать ближе. Они не должны, и это ужасно. Но это единственный способ вспомнить, что они ещё живы. *** Саске долго возился у двери с ключами: их и было-то два, но нужный никак не хотел попадаться. По дороге в магазин Саске попал под дождь — невероятно сильный ливень, пенящийся на горячем асфальте, и теперь с пакета капала вода. Под промокшей насквозь кофтой было влажно и душно, майка липла к потной спине, а проклятые ключи всё звенели в руке и никак не хотели открывать дверь. Саске раздражённо поставил пакет на пол, не обращая внимания на то, что в нём что-то подозрительно звякнуло. Разбиться ничего не должно, Сакура всегда хорошо складывала продукты. Она временно работала в небольшом продуктовом магазине на углу, и Саске ходил только туда. Сакура всегда откладывала всё самое лучшее и редкое для него, хотя откладывать было почти нечего: в магазинах давно лежало лишь всё самое необходимое, ведь людям в Мире Луны было безразлично, что есть. Но Сакуре всегда удавалось отложить либо последний кусок мяса, либо только что доставленные на вертолёте свежие овощи. Она до сих пор испытывала к Саске какие-то чувства, до сих пор её щёки розовели в его присутствии, но тот не мог предложить ей ничего большего, кроме их старой дружбы. Но Сакура и не стремилась к большему, хотя иногда казалось, что у неё осталась надежда на что-то. Наконец, дверь поддалась напору и открылась, и Саске кинул ключи прямо на пол прихожей — плевать, он уберётся позже. Он толкнул снова закрывшуюся дверь ногой, поставил пакеты на пол и закрылся. Небрежно стягивая с себя промокшую кофту и грязную обувь, он вдруг застыл. Нет, он не ошибся, и ему не показалось. За шумом пакетов он не сразу услышал это, но слух его не обманывал. Как и чья-то чужая обувь у двери. Саске прислушался. Со стороны кухни доносились чьи-то голоса: один из них точно принадлежал Итачи, а другой — неизвестно кому. Блять! Тупица! Как, как его можно ещё назвать после этого! Неужели он мог забыть ебаный приказ за пару сраных дней! Саске ясно и не один раз говорил своему братцу никому не открывать дверь, даже самому Господу Богу, но этот идиот кого-то впустил, уселся с ним на кухне и разговаривал неизвестно о чём, причём с кем именно, Саске не имел ни малейшего представления: отголоски чужого голоса были ему незнакомы, он не мог их вспомнить, сколько ни вслушивайся. Саске до конца разулся и бросил свою мокрую кофту на вешалку. Мысленно вспоминая, где в его доме лежит оружие, он тихо, медленно пошёл в сторону кухни — благо, носки помогали ему двигаться бесшумно. Идиоты из Анбу — если это, конечно, они, — видимо, не понимают, на что Саске может быть способен. Но сейчас они поймут, потому что он не переносил две вещи: когда его без причины будили и когда без его разрешения вламывались в его дом. Это распространялось даже Итачи и на, чёрт его побери, Наруто. Саске остановился и осторожно заглянул в дверной проём кухни. Часть помещения ему не была видна, она скрывалась за стеной. Напротив входа стоял маленький стол, на котором дымилась одна чашка. За столом сидел Итачи, прислонясь спиной к стене и закинув ногу на ногу. Он пил свой чай и смотрел на того, кого скрывала стена. Он был как всегда абсолютно спокоен и расслаблен. Саске сделал шаг вперёд, но в этот момент под его ногой что-то зашуршало — какой-то пакет? — и выдало его с головой. Как только собеседники услышали подошедшего Саске, то сразу замолчали, а Итачи обернулся. — Ты уже пришёл? — немного холодно поинтересовался он, поверх очков смотря на брата: у Итачи за то время, пока Саске был в коме, каким-то образом успело испортиться зрение. — Как видишь, — в таком же тоне выжал сквозь зубы Саске. — У нас гости, — кивнул старший из братьев на человека-за-стеной. Саске подозрительно посмотрел на Итачи. Может быть, это какой-нибудь друг Итачи? Как его там… Шисуи? Ведь не будет же он впускать в дом того, кого не знает. Хотя какая, блять, разница. Итачи не должен был никому открывать, Саске предупреждал его, он запретил ему для его же безопасности и блага. Ладно, с этим он разберётся позже. Сейчас надо выяснить, кому пришла в голову такая поганая мысль навестить его дыру, свалиться как ебаный снег на голову. Саске сделал несколько шагов вперёд и, наконец, увидел того, кто стоял у окна в бежевой толстовке и синих, обтягивающих брюках. Итачи отпил чай и кивнул гостю на его чашку. — Остынет. Саске перевёл остановившийся взгляд на брата, а потом обратно. Хотел бы он, чтобы кто-то сказал ему, что это всего лишь очередной дурной сон. Но Учиха Обито был материальнее их всех вместе взятых, и он даже последовал совету Итачи, взял в руки чашку чая и кивнул посеревшему как мертвецу Саске: — Как поживаешь, Саске?