Опыт

Этьен исчез. Пока нас не было, забрал свои вещи из общаги и испарился. Помню, как я наговорил озадаченному Николя чушь про какую-то финскую бабёнку Этьена, с которой тот якобы укатил в страну снегов и варежек с оленями. Оставив, кажется, всплакнувшего длинноволосого разбираться со всем этим, я ушёл. И сорвался. Жадными глотками пил свою свободу, не обращая внимания ни на какие запреты.

***

Может, лучше сдохнуть? Уйти навсегда, ведь это так просто. Чтобы не чувствовать эту боль, чтобы не видеть себя и то дерьмо, в котором я сейчас существую. Но опять борьба и движение навстречу смерти, движение навстречу концу моего грёбаного существования. Главное, не останавливаться. Идти до тех пор, пока можешь, пока мышцы не скрутило, пока не упал, корчась, царапая кожу, искать избавление от дикой боли в звенящих от напряжения мышцах. Искать ту, которая может дать мне немного смерти. И плевать, что за дозу приходилось расплачиваться грязным трахом. Когда наутро ты помнишь, как унижался, умолял и был готов на всё. И даже больше. Как же ты мерзок себе в этот момент. Но это ненадолго. Позже, когда ты вспомнил, скривился от воспоминаний прошлой ночи и от самого себя, боль снова гонит тебя, и ты должен двигаться, чтобы не сойти с ума. Я искал Ариэль в привычных местах, обходя клуб за клубом, чувствуя, как ломка медленно возвращается, напоминает о себе частым, сбитым дыханием, толкая на поиски, гоня и загоняя на край бездны. Сотни физиономий с пустыми глазами, не понимающих, чужих и равнодушных проносятся мимо, не оставаясь надолго в памяти. Им нет никакого дела до того, что я чувствую, над какой пропастью завис. Они сами в этом дерьме по уши, но ещё не понимают, смеются, как смеялся я, думая, что справлюсь, попробую и брошу. Как бы не так! Наркота берёт своё, вытряхивает и вытрахивает мозг без остатка. И в этой безликой толпе одно лицо выделялось. Как вспышка спасительного света в темноте. Не из этого мира, а из того, что был раньше. Давно. Мира тёплого, светлого и чистого. И боль как будто отступила, испугавшись этого света, забилась глубже, мстительно саданув по нервам, дав понять, что ещё вернётся. Глаза узнали, вспомнили и исчезли, а я, как безумный, ринулся наугад, расталкивая толпу, боясь, что боль возвратится с новой силой, не дав вздохнуть, надышаться этим светом. Как ребёнок, испугавшийся внезапной темноты, я тянул руки, ища поддержки, стараясь удержаться за родное тепло. Всё исчезло, как бы я не искал, как бы не всматривался, до боли в глазах от ярких вспышек на танцполе. А может, и не было ничего? Может, боль издевается надо мной, чтобы снова взять за горло, и теперь уже не отпускать. Никогда! Я стоял в центре чужого веселья. Меня вытесняли, толкали, таким, как я, здесь не место. На таких я и сам смотрел брезгливо ещё совсем недавно. Выжженные нелюди. Их обходят стороной, отводя взгляд. С трудом переставляя ноги, я направился в другую часть клуба. В подвальном помещении под этим дорогим и элитным заведением существовала другая жизнь, и там царили другие законы. В хитросплетении грязных коридоров и комнат за обшарпанными дверями можно было продать, заработать, купить и… умереть. Полумрак и прокуренность притона накрыли меня душным шатром. У местного торгаша можно по дешёвке купить то, что мне сейчас нужно и, если повезёт, хоть ненадолго заглушить боль, или, если снова повезёт, сдохнуть от этой гадости. Я плохо ориентировался внутри притона, так как был здесь всего раз, но искать долго не пришлось. У банчилы дела, судя по всему, шли в гору. Стоя у стены, под мутным светом грязной лампочки и смачно слюнявя палец, он пересчитывал выручку, то и дело озираясь по сторонам, готовый в любой момент слинять и затеряться в этом лабиринте. Заметив меня, он быстро спрятал деньги во внутренний карман. Без лишних слов, зажав в ладони мятые купюры, я пожал ему руку, оставляя их в его цепких пальцах, и через мгновение ощутил прохладный пакетик того, зачем пришёл. Здесь полно народа, они стояли вдоль стен длинного, вонючего коридора, переговаривались друг с другом, смеялись, спорили. В одной из комнат с распахнутой настежь дверью, на замызганных матрасах, в неудобных позах лежали какие-то торчки. На продавленном диване возилась парочка — не понятно, то ли им приспичило, то ли кто-то из них зарабатывал на дозу. Мне стало плохо, я сполз по стене на пол, и коридор стал отъезжать от меня вместе со всеми комнатами и местным населением. Стены скользили мимо, унося их дальше. Закрываю глаза, но так ещё страшнее, потому что слышны голоса. Тихий шепот тех, кто запутался в лабиринте, как в паутине, и не вышел оттуда. Меня встряхивает так, что лязгают зубы. Передо мной лицо Этьена, и я отчаянно хватаюсь, что есть силы, за его родные и такие тёплые руки. Я хочу вырваться из всего этого! Я хочу уйти! Живым. Паутина исчезает, как и всё остальное.