Малика

Возможно, люди всегда были единственным, чего Кадаш по-настоящему боялась. То был не страх толпы или общения, но боль от чужих поступков. Мир, в конечном итоге, разрушали не порождения тьмы и не демоны, а власть имущие и преступники. Демоны лишь отражали человеческие качества, как позже Кадаш узнала. Малика боялась своей матери как личность безжалостную и в крайней степени прагматичную: в ее системе клан Кадаш был представлен сложным механизмом, а каждый гном — деталькой, шестеренкой, которую тут же выбрасывают, если она ломается. Мать прогоняла из клана потомков великих воинов, живших когда-то в тейге такого же великого Дома, и брала под свое крыло безродных приемышей. Только потому, что те слушались ее, были ей верны. Страх Малики граничил с ненавистью, с каждым днем разрастающейся все больше и больше. В детстве она была бесстрашной. Карабкалась на самые крутые крыши, ловила птиц и гонялась за кошками, падала, разбивая коленки и смеясь. Она принимала темноту как друга и лишь иногда пряталась по углам, когда в доме начинались драки и летели стулья. Малика действительно не подозревала, чем занимались ее родственники и соклановцы. Она почти не знала никого из них, а они не интересовались ею и даже не здоровались, когда она выбегала в коридоры из своей уютной детской. У Малики была старая глуховатая нянюшка, учившая ее рисовать лошадок и нагов, а еще немного читать. У Малики была мама, навещавшая ее раз в неделю и иногда расчесывающая ей волосы — в такие моменты Малика была очень рада, но мама все равно больше разговаривала с нянюшкой, чем с ней. Отца у Малики не было, а если и был, она его ни разу не видела. У Малики был старший брат, очень добрый к ней, даже несмотря на то, что у них были разные отцы. Он много путешествовал и приезжал в Оствик очень редко, но всегда с подарками. Чаще всего их передавали чужие люди, но пару раз брат заходил к Малике в комнату и дарил подарки сам. В первую их встречу он все удивлялся, какая его сестренка красавица и какая уже большая — он и сам был большим, с длинной рыжей бородой, заплетенной в несколько косиц, и с широченной улыбкой. Он подарил Малике ее первую книжку — сборник сказок Вольной Марки, где было много историй про рыцарей и ведьм, и сказал, чтобы Малика не грустила. Она и не знала тогда почти, что такое грусть. Она умела развлекать себя сама и жила в счастливом неведении о происходившем вокруг. Первым человеком, открывшим ей глаза на настоящий мир за пределами книжек и воображения, была Надия. Надия была самым первым другом Малики, за исключением мессира Обжоры, толстенного кота, которого она притащила с улицы еще облезлым котенком. Надию она тоже боялась, потому что Надия говорила страшные вещи: о том, как она жила в Пыльном городе, о том, как они с мамой сбежали на поверхность, но страшнее всего была та часть ее рассказов, где мама бросала ее одну в порту Амарантайна — потому что капитан отказался везти двоих. Как же Надия оказалась в Оствике, в их теплом большом доме, она почти не рассказывала. Говорила только, что жила в порту Амарантайна какое-то время, а потом ей помогли уехать в Марку, где ее и нашел клан Кадаш. Малика боялась Надии, но также и любила ее, тянулась к ней, стараясь заполнить свое одиночество, что всплыло так внезапно. Надия постоянно говорила о том, какая мама Малики хорошая, и Малика ужасалась: неужели бывают такие мамы, как у Надии? Тогда она еще не испытывала неприязни к своей собственной матери — это чувство появилось чуть позже, когда на нее вдруг обратили внимание, когда ее стали готовить к настоящей жизни. Малика боялась хартийцев. Она боялась, что они могут что-то сделать с ней, и поэтому участвовала в каждой драке, в которой могла, чтобы никто и помыслить не мог, что она слабая и беспомощная. Рядом с ней были Надия и Лантос, способные защитить в случае чего, но Малика понемногу теряла свою наивность — она знала, что они не будут рядом с ней вечно. Малика боялась себя, того, кем она становилась. Ей во сне бы обязательно приходили убитые ею, если бы только гномы умели видеть сны. Она разговаривала как-то с одним эльфом, лицо которого было искорежено огнем, и тот говорил ей, усмехаясь, что гномы, видно, такие бессовестные, потому что не видят мертвецов по ночам. Но дело не в этом. Если ты не вспоминаешь во сне, то вспомнишь днем, так или иначе. Кадаш очень хорошо помнила свое первое убийство. Оно было случайным, как, вероятно, многие первые убийства. Они с Надией пришли выбивать долги из старого уродливого гнома, который оказался достаточно хитер, чтобы менять жилище каждый раз, когда они нападали на его след. Они нашли его в ветхой лачуге на окраине Оствика, привязали к стулу, попинали немного, но он не желал говорить, где деньги. Тогда Надия отправилась на поиски заначки сама и поручила Малике присмотреть за гномом. А тот все болтал и болтал. У Малики жутко болела голова, и она говорила старику заткнуться, но он не слушался и только смеялся, сыпля ядовитыми словами. Она бы соврала, если бы сказала, что не помнит, что точно случилось. Она помнила. Гном в какой-то момент засмеялся так, что это полоснуло особенной болью, и Малика сорвалась, ударила его по голове, не рассчитав силы, так, что он свалился на пол вместе со стулом. И затих. Наконец-то замолчал. Облегчение было недолгим — Малика совсем скоро поняла, что случилось, а пришедшая на шум Надия подтвердила ее мысли, присвистнув и сказав: «Да ты ему шею свернула. Ну и насрать, кому он нужен». Малика тогда сорвалась, опять начала их извечный спор о том, как она не хочет заниматься этой грязной работой, что ей не оставили выбора, что у каждого должен быть выбор, чем ему заниматься. А лицо Надии совсем неожиданно потемнело, и она прорычала то, что надолго вонзилось в память Кадаш: «Выбор? О каком выборе ты говоришь, милая? Посмотри на себя! Ты бастард, дочь пылеглота, обрюхатившего твою матушку! Знаешь, что бы было с тобой в Орзаммаре? Ты бы побиралась всю свою жизнь, твой живот вспух бы от голода, ты бы сдохла там, если бы не нашла покровителя! Никакого выбора нет, Малика. Мы не выбираем, чем нам заниматься. Эльфы не выбирают, чем им заниматься, и кунари тоже. Заткни эту человеческую чушь себе подальше, милая. В нашем мире так не работает». В их мире так не работает — Малике пришлось это принять. Возможно, она перестала бояться людей, когда поняла, насколько они все ничтожны, они, перевозящие лириум под покровом ночи, они, заливающие в себя эль до тех пор, пока не начнет рвать, они, те, кого большинство считает гниющей опухолью на здоровом теле. Малика ненавидела себя и всех вокруг, ненавидела за то, что они все неправильные и что их не бояться нужно — жалеть. Когда Кадаш становится Инквизитором, она чувствует себя такой же бесстрашной, как и в детстве. Но вместе с бесстрашием возвращается и робость, неуверенность в себе, в своих решениях. Если бы у Кадаш в ее тридцать два спросили, чего она боится, она бы не смогла ответить сразу. После долгих размышлений она бы, конечно, рассмеялась: «Вы видели Каллена по утрам? Сущий кошмар», но серьезного ответа на этот вопрос от нее никто бы не услышал. Кадаш не уверена, что боится чего-либо в свои тридцать два. Она не боится ничего материального, ничего, что можно потрогать. Малика боится разочаровать своих товарищей, всех тех, кто надеется на нее. Но этот страх нельзя представить никаким образом, кроме слов, быть может. Она слышит их у себя в голове, пока они идут по Тени, и голос бормочущего что-то себе под нос Коула пересекается с его же разочарованным голосом в голове у Малики. Она знает, что все это чушь, но следом слышит Соласа, раздраженно говорящего, что она ведет Инквизицию прямиком в пропасть, и с ним соглашаются голоса Кассандры и Лелианы. Кадаш хмурится, мотает головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать наваждение, и оглядывается на Соласа, успокаивающего разнервничавшегося Коула. Нет, если бы они были недовольны, они бы сказали ей сразу. Они ведь все иногда говорят ей, когда не согласны с ее решениями. Или, быть может, они все слишком терпеливы? Может, они прямо сейчас говорят что-то о ней у нее за спиной? Страхи Малики нельзя облачить ни в какую форму: она не боится ни одно создание этого мира, каким бы уродливым оно ни было. Возможно, именно поэтому в Тени она видит лишь пауков — тех существ, которых глупый демон посчитал самым распространенным страхом. Но Малика в свои тридцать два уже давно не боится ничего, что она может спокойно убить. Она боится тех, чья смерть принесет ей боль. Она боится тех, к кому привязывается.