Малика

Малика не любит болеть. Бытие гнома ограждает ее от таких слабостей, присущих другим народам, как простуда и слабый желудок, но после Убежища ее организм сдает. Кадаш начинает хрипеть, ее голос, и без того низкий, становится совсем грубым. Она часто откашливается, прежде чем начать говорить, потому что иначе ее интонации грозят сорваться на писк в самый ответственный момент. На Священной равнине Хардинг советует ей рецепты нескольких отваров из ферелденских трав. Малика сосредоточенно записывает их, а по возвращению в Скайхолд делает заказ садовнику. Позже оказывается, что эти отвары еще и успокоительные, и Кадаш ходит по крепости, создавая впечатление вечно зевающего призрака, вялого и сонного. На одном из вечерних советов Жозефина интересуется, хорошо ли высыпается Инквизитор, и Малика хрипло смеется: «Я только и делаю, что сплю». Горлу становится чуть легче. Следующей напастью становится шея. Она ноет и болит, и это не та боль, от которой Малика обычно получает удовольствие после бега и спаррингов. Эта боль прошивает виски, не дает плечам подвижности. Кадаш и прежде была сутулой, но теперь не может разогнуться. Железный Бык говорит, что ей нужен хороший массаж. Малика язвительно интересуется: «Ты мне, что ли, его сделаешь?», и Дориан, сидящий рядом с ними в таверне, вдруг начинает смеяться. Веселье Павуса, впрочем, прекращается, когда Бык, широко улыбаясь, кивает в его сторону и говорит, что, увы, на сегодня сеанс его невероятного массажа уже занят. Дориан бросает на него испепеляющий взгляд и готовится вступить в словесную перепалку. Малика вздыхает. Она бы поиздевались над ними обоими, если бы у нее было настроение. Но проклятая боль делает ее хмурой и недовольной. Ей кажется, что она начинает ненавидеть всех вокруг. Как они могут веселиться? Ей все труднее понять, от чего у нее вечно болит голова: от шеи или от дурацкого Якоря. — Нет, конечно, ты не дурацкий, — бормочет она, глядя на свою левую руку. — Ты помогаешь нам закрывать разрывы. И чувствует себя ужасно глупо, потому что, подняв взгляд от своей ладони, она натыкается на Варрика, как раз проходившего мимо. Гном смотрит на нее, как на сумасшедшую, и констатирует: — Тебе нужно отдохнуть, Кадаш. Малике почему-то страшно хочется его ударить. Или ударить стену. Неважно, что. Ночью она ворочается, не в силах уснуть, а потом разбивает окно, бросив в него подсвечник. Холод врывается в комнату вместе с ветром, и Кадаш проваливается в липкий неспокойный сон, закутавшись в одеяло. Наутро она просыпается, укрытая сверху пледом и шкурой, а на прикроватной тумбочке лежит баночка бальзама с запиской «Втирать два раза в день». Позже Малика думает, что и правда не отказалась бы от массажа, но она не знает, кому бы смогла доверить это. Она мало кому разрешала прикасаться к себе. Последний раз ей делали массаж в борделе Ансбурга: он был приятным, но не лечебным. Это было почти год назад. К своим ранениям она относится спустя рукава, за что не раз получает нагоняи от лекарей и Кассандры. Искательница почему-то решает в один день обеспокоиться здоровьем Кадаш и с того момента всегда интересуется ее самочувствием. Малика лениво отмахивается и говорит, что нечего переживать. А потом впервые за долгое время получает серьезную травму. Не ту, что можно вылечить в походных условиях, обмазавшись припарками и кое-какой лечебной магией. Кассандра хмуро смотрит на нее, лежащую на постели в своих покоях. Недовольна Искательница почти так же, как и когда-то в темнице Убежища. — Ну что? — не выдерживает Кадаш. — Сейчас будут нравоучения? Ее тошнит, и голова кружится даже в лежачем положении; лекарь только что сбил жар и бешеное сердцебиение каким-то разъедающим язык настоем и сейчас стоял чуть поодаль, разглядывая полку с книгами. — Инквизитор, — вздыхает Пентагаст. — Вы чуть было не умерли. — Всего-то пара синяков. — Фактически, один, — доносится со стороны лекаря. — Но очень большой. Это хорошо, что вас сумели доставить в Скайхолд вовремя. Еще день промедления — и летальный исход был бы неизбежен. — Я не так уж и плохо чувствовала себя… — бормочет Малика, чувствуя, как перед глазами темнеет. Она зажмуривается, пережидая неприятные ощущения. — Из-за действия зелья Потрошителя, — строго напоминает Искательница. — Соглашусь, — кивает лекарь, заправляя темную прядь волос за острое ухо. — Не вижу другого объяснения столь долгого игнорирования вашим организмом разрыва селезенки. Прошла почти неделя с вашего ранения. Малика мученически стонет, прикрывая глаза согнутой в локте рукой. Почему этот эльф говорил так заумно? И так голова трещит. — Да я бы дотерпела, если б в обморок не грохнулась и меня не потащили в Скайхолд. — Бравада, достойная книг, но не вашего положения, — парирует лекарь. Малика уже ненавидит его, пусть прежде ей и не доводилось общаться с ним. Она видела его в Скайхолде, но ни разу не разговаривала. Им приходится видеться каждый день на протяжении еще двух недель. Лекарь интересуется ее прошлыми ранениями и травмами, Малика неохотно рассказывает, что самое серьезное, что она получала до этого, это простреленное навылет плечо и сломанная когда-то давно правая нога. Эльф понимающе кивает: «Заметно, что вы хромаете», а Малика оскорбленно хмурится. Вообще-то, это не было заметно никому, кроме нее самой. Лекарей она не любит. Слишком проницательные. А этот эльф тем более. По утрам он делает осмотр, задает вопросы по существу, но в душу не лезет и личных разговоров не завязывает. Малика начинает его уважать и присматривается ближе: он ее точно старше, пусть темные волосы почти и не седые. Много морщин на смуглой коже. По эльфам Кадаш не умеет судить о личности, поэтому ей приходится спрашивать. Когда целитель говорит, что ей можно попробовать поесть что-то кроме водянистой каши, она совсем неуместно интересуется, не докучают ли ему храмовники Инквизиции. И эльф вдруг смеется, впервые показав что-то, помимо строгости. — Они и раньше мне не особо докучали, миледи, — улыбается он, складывая свои обветренные, мозолистые ладони на коленях. Малика раздумывает, что лекарю нужно делать, чтобы у него были такие руки. — Как же не докучали? Разве вы не были в Круге до восстания? Вы из Ферелдена? Мужчина лишь вновь тихо смеется на поток вопросов. — Да, я из Ферелдена. До Круга жил в Лотеринге. А что до храмовников… Я был эквитарианцем, и мне довольно просто было с ними уживаться. Ну, знаете, тактика, где ты ведешь себя тихо и не высовываешься лишний раз. Многие называют это трусостью. Хотя, конечно, в ферелденском Круге были достаточно свободные нравы, чтобы умело избегать конфликтов. Малика поджимает губы. — Вас не было в Редклифе… Ей хочется спросить, что маг думает о ее решении. О том, что она оставила его товарищей на растерзание венатори. Но не решается. Ей страшно узнать ответ. — Потому что я не поддерживал Фиону, вот и все, в чем дело. И не думайте, что действительно многие поддерживали. Я был со своими учениками, пока другие пытались вести политические игры. Но пусть… — он замолкает, собираясь с мыслями. — Но пусть я не был согласен с ними, это была большая потеря для всех нас. — Мне жаль. Я правда… — Малика хмурится, не зная, что сказать. Ей не хочется оправдываться. Она сделала все, что смогла. Лекарь качает головой. — Не переживайте. Тем более не сейчас, когда у вас в любое мгновение может вновь начаться тахикардия. Малика слишком запоздало понимает, что эльф шутит, и ее смешок спустя минуту выглядит немного нелепо. Лекаря зовут Алим Сурана, и он поднимает ее на ноги быстрее, чем смог бы сделать кто-либо еще. Он рассказывает ей, как во время Мора латал по двадцать солдат на дню, а потом валился с ног от усталости. Так что, ее, Малики, ранение — это сущие пустяки. Приятная разминка — вот как он сказал. После ее выздоровления они видятся в следующий раз только в Арборской глуши, куда лекарь отправляется добровольцем. Он действительно выглядит на своем месте, бегая от одного раненого к другому, прикрикивая на других целителей, когда они делают что-то неправильно. Малика даже может представить, каким он был во время Мора. Определенно моложе. Возможно, у него все валилось из рук от волнения и неопытности, а, может, он всегда был таким собранным и сдержанным. Когда Малика подходит к нему, вернувшись из храма Митал, маг рассматривает ее с ног до головы и, цокнув языком, сетует, что Инквизитор успела вывихнуть плечо. А еще что нужно что-то делать с ее шеей. Мол, центр напряжения или что-то в этом духе, Малика не особо запоминает. — Ну, массаж же поможет? — неловко спрашивает она. Сурана глупо моргает пару раз, прежде чем ответить: — Да, конечно. Как же я мог забыть про массаж. Лишайте меня прав на целительство, миледи. Когда спустя три месяца ее шея окончательно перестает болеть, жить становится намного проще. Малика думает, что даже победа над Корифеем не принесла ей столько облегчения, сколько принесла наконец-то прекратившаяся боль. Алим Сурана покидает Инквизицию вместе с несколькими своими учениками, и Малика старается больше не болеть. Она мало кому разрешает прикасаться к себе, а найти хорошего лекаря не самая легкая задача в их времена.