Малика

Дело в том, что Малика не особенная. Она не смотрит на мир свысока, ей неведомы тайны мироздания. История для нее — это то, о чем пишут в книжках, и то, что происходит с ней здесь и сейчас. Малика знает, что и она, и вся Инквизиция — часть этих процессов, но не может до конца это себе представить. Слишком велики масштабы событий, происходящих с ней, чтобы осознать их в полной мере. Ее проблемы — это бутылка во рту да нож у горла. Она не мыслит высокими категориями, лишь тем, что находится у нее перед глазами, что она может потрогать, ощутить на себе. Если она и говорит о справедливости, то не о мировой, а довольно примитивной, о которой расскажет любой ребенок. Она не особенная. В ней нет магии, а Якорь с самого начала был лишь недоразумением. Она думает о Валте и о Соласе, она думает о Морриган и о Митал. Она спрашивает себя: им когда-нибудь не хотелось вставать с постели? Им когда-нибудь не хотелось вставать день, два, неделю, так, что это становится уже некрасивым по отношению к другим? Они чувствовали себя жалкими, недостойными? Им было стыдно? Или все это они прячут под пространными речами? У Малики грубые руки и грубый, неповоротливый язык. Когда шавки Шибача пытаются задеть ее, сковырнуть засохшую корочку на свежей ране, она сжимает им шеи, давит на трахеи, лишая воздуха. Когда ее пытается задеть ее собственная мать, Малика сдавливает горло самой себе, сковывает сильными пальцами, чтобы никогда больше не дышать. В конечном счете, все оборачивается катастрофой, такова ее жизнь. Руины, руины, руины, из-под которых приходится вытаскивать себя за шкирку. Отряхивать от пыли, давать пощечины за слезы и слабость. Пора запомнить: в Век Дракона строить надежды могут только глупцы. Инквизиции больше нет. Во всем этом есть положительная сторона: теперь дрожит одна рука вместо двух. Уродливый обрубок только дергается время от времени в судорогах, но из него хотя бы не валятся предметы. Кадаш с трудом застегивает пуговицы на мундире. Пальцы не слушаются, будто переломанные. Все кости такие, смолотые в крошку. Лекарь дает ей какие-то травы, которые нужно еще и заваривать. Нет бы в рот запихнуть и прожевать, так еще и трепыхаться надо. Малика вспоминает свои сны, которых больше нет. Малика вспоминает снотворные отвары, которыми Солас лечил ее от кошмаров. Малику тошнит. Она пьет ром и не встает с постели. Ей становится стыдно перед Жозефиной, приютившей ее в эти дни. Они даже не друзья. Малика просто когда-то думала, что была влюблена, а теперь не чувствует ничего, кроме стыда. Она ищет, за что зацепиться. Читает письма от Лелианы — неофициальные, но о делах. Верховная Жрица пишет ей о своих соображениях, предлагает варианты действий, а у Малики слишком болит голова, чтобы понять хоть что-нибудь. Однажды, вдрызг пьяная, она связывается с Дорианом через кристалл. Говорит какую-то чушь, хрюкает, то ли плача, то ли смеясь. Разбуженный маг советует ей проспаться и не пить до того момента, пока они снова не встретятся. Спустя месяц Малика хоронит свою мать. Это отрезвляет. Она вновь видит мир снаружи своей скорлупы и чувствует ответственность. Чем она хуже Лелианы? Чем она хуже кого-либо еще? В Хартии она проворачивала схемы, которые ни за что бы не сработали, не будь у нее должной сноровки и сообразительности. В Инквизиции она могла предугадывать следующий шаг врага, планировать миссии, настолько детальные, что не у каждого они отложились бы в голове. Так чем же хуже? Тем, что у нее нет выдержки? Что ее эмоции дают о себе знать не тогда, когда нужно? В Оствике паренек по имени Ульв пишет под диктовку Малики порядком десяти писем. Одно — Жозефине, с извинениями за доставленные неудобства, до жути аккуратно и официально написанное. Второе — Верховной Жрице с пометкой «лично в руки», со всеми наработками относительно новых проблем и целей, на десять страниц. Третье — записка Лантосу с пожеланиями не развалить клан. Четвертое — Варрику, почти с тем же содержанием, что и для Лелианы. Пятое, шестое, седьмое, восьмое — агентам Инквизиции в Ферелдене, Орлее, Неварре и Тевинтере. Девятое — Шартер. Десятое — вновь Варрику, но на самом деле Хоук. Одиннадцатое она не планировала. Одиннадцатое становится ответом на письмо, пришедшее к ней в ее последний день в Оствике. Письмо от Героини Ферелдена. Та пишет, что Лелиана ввела ее в курс дела и что она хотела бы оказать посильную помощь расформированной Инквизиции. В конце она добавляет, что также знает, насколько тяжелым стало это время для самой леди Инквизитора. Героиня предлагает ей небольшое путешествие на родину ее предков, в течение которого они смогли бы познакомиться поближе и обсудить насущные дела. Малика думает, что это ловушка. Что письмо поддельное. Но все равно отправляется в путь, к месту, указанному в тексте. Героиня улыбается ей, притворяясь, что не видит ее состояния. Пожимает здоровую руку. Смотрит, разинув рот, на наголопу, шумно пожирающую морковку с рук Малики, а потом знакомит Кадаш со своим мабари по кличке Каленхад. Мабари старый, подслеповатый и очень ласковый. Не то что Ядвига, злобно фыркающая на всех и вся. Они почти не разговаривают, не знакомятся ближе. Кусланд кратко, но доступно рассказывает об этом участке Троп и приключениях на них, и в ее речи слишком мало ярких слов и слишком много сухих фактов. Она беспрестанно улыбается, словно улыбка прилипла к ее лицу, чистому, без каких-либо морщин. Кусланд похожа на одну из тех бледных кукол с орлесианских рынков, которые неотрывно смотрят на тебя глазами-бусинками. Куклы эти слишком похожи на людей, чтобы вызвать симпатию, и слишком ненастоящие, чтобы их полюбить. Кадаш думает, что таких женщин не бывает, но она думала так и о Хоук. Вот только боль сыграла с красотой Хоук злую шутку, а леди Кусланд легкая, как перышко, невесомая. И всего-то на голову выше Кадаш. Малика боится, что это подвох. Что это не Героиня. Она раздумывает над тем, какой вопрос может изобличить обман, и в итоге спрашивает на второй день: — Вы ведь знаете Кирана? Этот мальчик заставил нас поволноваться, честно сказать. Мне все интересно, кто же его отец. И вечная улыбка Героини меркнет. — Ох, — говорит она по-настоящему растерянно, застигнутая врасплох. Кадаш смотрит на нее снизу вверх, пытаясь хоть что-то понять по ее выражению лица. — Я не… Я не думаю, что имею право это обсуждать. Об этом знают только трое людей, и… Было бы справедливо оставить это в секрете. — Я понимаю, — Малика кивает, ничуть не расстроенная. Она всегда уважала чужие тайны. Может, именно поэтому она и обжигалась на них раз за разом. Героиня говорит ей, что знает о ее проблемах. Что она здесь, чтобы помочь. И Инквизиции, и Инквизитору, пусть ни того, ни другого больше не существует. Малика все сразу понимает. С ней ведут какую-то игру, инициированную, без сомнения, Верховной Жрицей. Ей непонятно только, с какой целью, потому что уж Лелиана с ее прагматичностью давно должна была свести Кадаш со счетов за слабость. В тейге она много молчит и думает. Вечером, после обхода всего умершего поселения, леди Кусланд садится рядом с ней на краю покосившегося моста и заговаривает: — Хочу быть честной с вами. В данный момент я представляю интересы Верховной Жрицы. Но в нашей будущей работе… я признаю решающее слово за вами. У Малики сдавливает грудь. Она знает, что она жалкая, но не может выбраться из этого. Хочет что-то ответить, но лишь открывает рот, хмурится. Леди Кусланд вздыхает, смотря куда-то наверх. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — предлагает она. — Вот знаете, из меня был так себе Командор. И я сбежала из Стражей при первой же возможности. И все искала, искала, искала, чем бы заняться еще. И так и не смогла найти. Шпионила для Лелианы в Орлее, но разве это призвание? Это по-своему весело, но что оно даст тебе под конец жизни? Оно не оставит ничего. Мне кажется, поэтому Лелиана и стала Жрицей, что почувствовала, что за душой ничего нет. А так хоть история запомнит. Но вы же другое дело. Вы все еще Инквизитор в глазах всех. — Бросьте, — перебивает Малика, и это получается куда более горько, чем она рассчитывала. — Чего бросать? Подумайте сами. Люди-то остались. Стоит вам дать клич, и вы соберете ополчение. Поднимете восстание, свергнете любую власть. — Да не нужна мне власть. — А что вам нужно? Малика вздыхает, чувствуя, как в горле встал ком. — Я не знаю. Сами же сказали, что тоже не знаете. — Ну я-то другое дело! — восклицает Кусланд. — Я-то никому не нужна уже лет десять как. Вот и болтаюсь, как говорится. — Вы не понимаете, — отвечает Кадаш с нажимом. — Они думают, что я предала их. Пошла на поводу у ферелденской знати. Никто в Инквизиции не ждал, что ее распустят. Они потеряли работу — получив пенсию, конечно, но дело не в деньгах. Какое я теперь имею право обращаться к ним за помощью? Это было бы не только несправедливо, но еще и опасно. Мне нужно собирать новую команду. Может быть, искать нового лидера, который сможет… — Только не меня, — морщится Героиня. — Я и не собиралась. Камень, какое у вас самомнение, раз вы подумали, что я о вас! — Честно сказать, это все потому, что Лелиана так и не сообщила мне мою задачу. Сказала, что это останется на ваше усмотрение. — И что я должна делать, по-вашему? Мне вы вообще сейчас не сдались. — Как мило. Малика мучительно стонет, запуская руки в волосы. — Я неправильно выразилась. Я про то, что у меня еще нет плана. Нет, я опять вру, план есть, вот только я пока не знаю, где в нем найти место для вас. — Ладно, — протягивает Кусланд, закатывая глаза. — Что у вас первым пунктом плана? Малика отвечает не сразу, смотря вниз, на воду, текущую под мостом. Ей показалось, что там проплыла рыбка, но откуда здесь взяться рыбе? — Первым делом дипломатия, — все же заговаривает она. — Мне нужно объехать огромный список людей, чтобы ввести их в курс дела. Через письма это не просто будет неэффективно, но еще и… — Опасно, да. — Что у вас за манера перебивать? — Ферелденка, да еще и знатная? — дурачится Кусланд. — Пф, точно без манер! Малика совсем не знает, что отвечать. Она вспоминает, как когда-то давно точно так же не знала, как отвечать на сарказм Дориана, и ей становится совсем чуть-чуть тоскливо. — Вы ненормальная, уж извините, — все-таки выдает она. И Кусланд вдруг начинает громко смеяться. Смех у нее чистый, без визгливости и хрюканья, и Малика так и замирает в растерянности. Героиня утирает проступившие слезы и, задыхаясь, говорит, не прекращая хохотать: — Уж извините! Уж извините! Создатель… А если не извиню… что тогда будете делать? — Да переживу уж как-нибудь, — хмурится Кадаш, и Кусланд взрывается новым приступом смеха. Ее щеки краснеют, а из аккуратной прически вырывается прядь темных волос. Малика думает: что за странная женщина. Как такая вообще смогла одолеть Архидемона? А Героиня тем временем пытается отдышаться и вытирает слезы обеими ладонями. Она широко улыбается, отчего на щеках у нее появляются глубокие ямочки. Малика терпеливо вздыхает. — Прелестно, — успокоившись, хихикает Кусланд. — Мы с вами точно сработаемся. — Правда, что ли? — скептично отзывается Кадаш. Она не была так уверена. Кусланд улыбается ей искренне и говорит: — Ага. Будем ссориться по средам, заведем одного на двоих мабари, может, усыновим ребенка, а на старости лет укатим жить на берегу залива Риалто. Малика рассеянно моргает, ощущая, как начинает кружиться голова. Чтобы не свалиться вдруг с моста, она хватается рукой за бортик и потерянно отвечает: — Почему по средам? — Ужасные эти дни, среды, — разводит руками Кусланд, и глаза ее блестят то ли от слез смеха, то ли от чего-то еще. — Вы не находите? Кадаш не знает, что ответить на такое. Задумывается. И правда — по средам у нее вечно плохое настроение и болит голова. — Может, и нахожу, — не желая до конца соглашаться, бормочет она. На Героиню больно смотреть. Она не солнечная и совсем не светится, но, кажется, знает, как правильно использовать свое лицо. Кажется, что при этом умеет читать по чужим лицам тоже. Прямо как Лелиана. — Вы бард, — догадывается Малика. — Самоучка, — дергает плечом Кусланд. — Лелиана не успела научить меня многому, и приходилось наверстывать в Орлее. Это я к чему — в мой курс не входило рассказывать истории о каждом придорожном камне. Малика фыркает и ловит себя на том, что улыбается. — Так уж и быть, эту часть вашей работы я возьму на себя. — О, так вы все-таки согласны сотрудничать со мной. — Я думала, это и так понятно, — вздыхает Кадаш и нервно зачесывает волосы назад. Опять успели отрасти. — У меня нет для вас конкретной работы, но я не против… Ваших советов. В любом случае, в моем положении отказываться от помощи было бы совсем глупо. Кусланд довольно улыбается и кивает каким-то своим мыслям. Они молчат какое-то время, и Кадаш бездумно разглядывает свою здоровую руку. Культя пульсирует, напоминает о себе фантомной болью, но это уже кажется Малике сущими мелочами. Инквизиция распущена, но ничего не закончилось. У нее все еще много работы. Люди все еще надеются на нее. — Ой, — вдруг взволнованно говорит Кусланд. — Я только сейчас поняла, что нам надо будет первым делом заявиться к королю и королеве Ферелдена. — Да, это было бы логично, раз уж мы на их территории, — кивает Кадаш. — Что-то не так? Кусланд кашляет в кулак и улыбается как-то уж совсем смущенно. — Не то чтобы я хорошо рассталась с ними в прошлый раз… Малика лишь приподнимает бровь в ответ, усмехаясь. Кусланд удивляет ее и оставляет в недоумении. Кадаш совсем не знает, что думать об этой женщине. Как к ней относиться. Особенная ли Кусланд? Есть ли что-то огромное, темное, непонятное под всем ее притворством? Малике почему-то хочется, чтобы там ничего не было. Чтобы Кусланд была обычной, такой же, как и она. С простыми проблемами, с простой грустью и радостью. Потому что Малика устала от особенных людей.