Малика

В Убежище все без исключения были ненормальными. Носились туда-сюда, кричали, молились. У Малики голова болела от местных чудачеств. И не только от них. — А зачем я здесь, если вы всё обо мне знаете? — спросила она у тайного канцлера, когда та пригласила ее в свой шатер. — Я хотела поговорить. Спокойствия ей было не занимать. А у Малики вон — руки тряслись. Третью неделю без выпивки. С того самого дня, как они с хартийцами отправились на Конклав. — И о чем же? — Вы знаете, что чаще всего другие хартийцы упоминают о вас? — Что я бешеная сука? — неловко усмехнулась Кадаш, сильнее кутаясь в плащ. Снаружи в шатер задувал морозный ветер. — Кроме этого, — слабо улыбнулась Лелиана. Малика кашлянула. Бросила взгляд на отчеты, прибитые ножом к столу. От вида нагроможденных бумаг изнутри все зачесалось. Прибраться бы, разложить ровно, по алфавиту. — Ну, тогда ясно, стало быть, что. Что хорошо бью им морды, когда напьюсь. Лелиана смотрела без сострадания, за это стоило сказать ей спасибо. А вот Малике было ее жаль. В тайном канцлере печали — ложками ешь. Выгрести бы ее, докопаться до сути, но Кадаш это не по зубам. — Как вы думаете, это помешает выполнению ваших задач? Хотелось отшутиться, но Малика сдержалась. Ей нужно было выбираться отсюда, и чем раньше, тем лучше. Закроет эту треклятую Брешь — и помчится надирать зад Шибачу. Она посмотрела Лелиане в глаза и сказала: — Я не пью на работе. — А где проходят рамки работы, по вашему мнению? В игры вздумала играть. Малика нахмурилась. — Пока я эта ваша Вестница Андрасте, я всегда за работой. Вы следите за каждым моим шагом. Она поджала замерзшие в тонких сапогах пальцы. Лелиана глядела на нее, сложив руки под грудью, и будто бы размышляла, что ответить. Малика бывала в тюрьме всего один раз, и даже там она чувствовала себя свободнее, чем в Инквизиции. — Не подумайте, что я завела этот разговор затем, чтобы учить вас жизни, — вдруг сказала Лелиана. — Просто мне уже довелось однажды работать в команде с гномом… с похожими проблемами. И это был не лучший опыт. — Я понимаю, — серьезно ответила Малика. — Но, если позволите, я бы хотела разобраться с этим сама. Ей показалось, словно Сестра Соловей смутилась от этих слов. Но лишь на мгновение. *** Инквизиция была пыткой похлеще хартийских. Ни секунды покоя. Расколотое небо над головой вызывало тошноту, рука ныла, будто обожженная крапивой. Каждый норовил дать совет. Помочь. Сдалась ей эта помощь. Ей воспользуются и позволят продолжать никчемную жизнь. Барахтаться в грязи, пока ее не зарежут, как очередную свинью. Малика не сорвалась только благодаря чуду. После Теринфаля, безумного, невозможного, она била себя по бедрам так сильно, что остались синяки. Странный мальчишка по имени Коул гладил ее по голове и говорил болезненные, добрые слова. Свернувшись на кровати, она рыдала так, будто ей снова было восемнадцать. Коул пел ей давно забытые колыбельные, и сердце болело так, что хотелось умереть. Каким же мир был простым до того, как Кадаш свалилась в это дерьмо. Она выбивала долги и возила лириум, а после шла напиваться в бордель. Красивые женщины расчесывали ей волосы и улыбались сладкими губами. Ей становилось легче, но ненадолго — за счастьем всегда следовали злость и стыд. Зависть увидел это в ней. Обнажил. Может быть, демон и правда был бы лучшей заменой Вестницы Андрасте. Малика не стала пить в тот вечер, потому что знала: если она напьется, руки перестанут принадлежать ей. К ней придут демоны страшнее Зависти. *** — А ты трезвенницей заделалась, Кадаш? У Тетраса не язык — помело. Шесть лет прошло с того дня, как они познакомились, а Варрик все тот же пустобрех. Вот только уставший и печальный как брошенная псина. Малика взглянула на него раздраженно. — Твоего мнения забыла спросить. В Убежище праздновали закрытие Бреши, но у Кадаш не было сил на веселье. Все горело изнутри, рвалось наружу: убежать бы и не видеть никого. Нахрен все. Она баюкала в себе эту мысль весь вечер и передумала в самый последний момент. Поздно бежать: кожаные перчатки опалились, когда она раскидывала горящие бревна, за шиворот набежал мерзкий пот. Крыша обвалилась, похоронив под собой людей, и кто-то взвыл; Малика не сразу поняла, что это была она сама. Блэкволл оттащил ее назад, и безумство в пылающем Убежище продолжилось. Ей никогда не было и не будет просто. Жизнь с самого начала встретила ее с насмешкой, но с годами смех превратился в тяжелые удары кулаков, от которых не закрыться ни одним щитом. Малика пила, чтобы боль перестала быть такой невыносимой. Чтобы к ней наконец-то пришел сон. Но выпивки никогда не бывало достаточно. Раненная и замерзшая, по пояс в снегу, она искала лагерь Инквизиции и говорила самой себе: это наказание за все, что она сделала. За покалеченных и убитых. За трусость, за дурость. В ночь после Теринфаля Коул сказал ей: «Люди вокруг думают о тебе, и в их мыслях нет зла. Но в твоей голове ты свой самый главный враг». С того дня она больше не убегала. *** У Варрика было жесткое, неудобное плечо, но Малика не жаловалась. Она грела ноги у камина и была немного пьянее, чем обычно позволяла себе. — Только не засыпай, я не буду тебя тащить до постели, — предупредил Тетрас, но даже не шевельнулся. Было тепло, а выпитое вино осело приятной дымкой в мыслях. Это был хороший вечер. Они собрались поиграть в карты и даже оставили Каллена без порток. В честь этого стоило немного выпить. — Обычно, когда я напиваюсь, я иду драться, — тихо сказала Малика. — О, не напоминай. Ты разгромила «Висельник» в тот раз и до сих пор должна мне за ремонт. — Если драться не с кем, я просто иду спать и плачу как дура, — продолжила она, пропустив мимо ушей жалобы Тетраса. — Тоже неплохо, подруга. Всем иногда нужно немного попускать сопли в подушку. Варрик был славным: утешит, когда нужно, и подразнит, чтобы не смели расслабляться. Они оба были поломанными, но Варрик умел это скрывать. Малика знала, что большую часть времени она выглядит жалко, и потому ненавидела себя только сильнее. Но Варрик был хорошим другом, пусть и той еще занозой в заднице. Малике не хотелось побить его или оскорбить. Ей не хотелось плакать. Огонь в камине дарил тепло, а плечо Тетраса — спокойствие. — Я… Еще до Конклава… — начала она, с трудом подбирая слова. Варрик не торопил ее. — Я старалась не уходить в запои. Уже около двух лет. Я почти не срывалась, потому что… Ты знаешь. Я злая стерва. Не могу терпеть, когда все идет не так. А все пошло не так, потому что однажды я так долго и много бухала, что уже нельзя было остановиться. Тело бы не простило. Я видела такую хрень, Варрик, всякие Кошмары и рядом не стояли. — Наверняка то еще развлечение, — кивнул Тетрас. — Я слишком хотела утереть Шибачу нос, чтобы умирать так легко. — В этом вся ты, Кадаш. Какой бы дерьмовой ни была твоя жизнь, всегда найдешь, кому испортить жизнь еще больше. Хорошо, что на сей раз это не я, а Корифей. Малика засмеялась. — Я не успокоюсь, пока не засуну этому уроду всех его демонов в задницу. Ради этого стоит пожить еще немного. — Отличный настрой, Инквизитор, — похлопал ее по спине Варрик. — А если серьезно: слишком много хороших людей спились на моих глазах. Не хотелось бы, чтобы ты пополнила этот список, Кадаш. *** Дорогая Лелиана! Надеюсь, мое письмо застало тебя в добром здравии. Как ты знаешь, леди Кадаш довольно тяжело пережила события на Священном Совете, и мы вместе с ней приняли решение, что какое-то время она погостит у меня, в Антиве. Боюсь, в настоящий момент она не готова отвечать на письма, поэтому мне придется побыть посредником в общении с ней. Я буду держать тебя в курсе ее состояния. Пока что она сильно расстроена и отказывается принимать помощь лекарей. Наша леди Инквизитор всегда была упрямой женщиной. Остается только надеяться, что ее упрямство поможет ей пережить эти тяжелые времена. Я молюсь о ней каждый день. Иногда кажется, что это все бессмысленно, но я стараюсь сохранять бодрость духа. События этого года всех нас, похоже, превратили в пессимистов. Буду с нетерпением ждать твоего ответа. Твоя подруга, Жозефина