Сто одиннадцатая минус два шага

Поздравляю тебя, Роберт, с днём рождения. Продолжай быть таким же классным человеком. Надеюсь, тебе это никогда не надоест.    Февраль – череда самостоятельных работ по физике, эссе по истории, отвратительной погоды и Дня святого Валентина, а также ежегодного падения самооценки Уоррена. Ведь ему ни разу не дарили валентинку, не признавались в любви, да и вообще избегали. Каждая четвёртая девчонка ускоряет шаг, стоит только Грэхему пройти рядом и ненароком взглянуть. Они словно боятся, что он кинется прилюдно признаваться им в своих чувствах, боже, столько проблем, отказывать надоедливым поклонникам, нервы-нервы...    В этот день Уоррен терпеть не может девчонок, весь женский род точно замышляет что-то против него, он совершенно уверен.    Он, конечно, не может сказать, что красавчик, но аналогично не может назвать себя уродом. Уоррен вполне нормальный парень, средне-симпатичной внешности и отличным чувством юмора – почти как Тони Старк, только не миллиардер. В нём нет ничего такого, за что стоило бы обходить его за милю. Но его обходят.    Все коридоры пестрят шариками, ленточками, будто бы четырнадцатое февраля – это день независимости, но никак не глупый праздник для стимуляции торговли шоколада. Уоррен идёт сквозь это безумие и мысленно брюзжит, как дед. Он уже успел наглотаться конфетти, когда поблизости рванули пару хлопушек, и унижений – ему на сегодня хватит.    Грэхем мысленно одной ногой в своей комнате, рядом с компьютером и пачкой орешков, но на полпути к мечте его за плечо хватает реальность. Уоррен оборачивается назад и видит, что у реальности лицо Тейлор. – Слушай, тут «Циклон» организует вечеринку...    У Уоррена всё внутри обмирает. Неужели Тейлор, вечная тень Виктории, но в принципе неплохая и симпатичная девушка, хочет его пригласить? – Она, правда, будет в пятницу, знаешь, мы не всё приготовили и... – Тейлор мнётся и накручивает на палец прядь светлых волос, она выглядит смущённой... многообещающе смущённой.    В голове у Грэхема фейерверки, зрительные овации. Он благодарит родителей, передаёт приветы, дарит фанатам свою ослепительную улыбку и готовится, наконец, принять приглашение на вечеринку от хорошенькой Тейлор.    Он шёл к этому годами, леди и джентльмены.    Надеюсь, все чувствуют важность момента? – В общем, Виктории нужна помощь с коробками. Они ужасно тяжёлые, и мы их не утащим... Ты поможешь нам, Уолш? – Я Уоррен. – Ну да, Уоррен. Так поможешь?    Грэхему до сих пор в глаза летят осколки разбитых надежд, поэтому он совершенно не помнит, как соглашается, идёт с Тейлор к спортивному залу и слушает эпопею о туфлях Виктории.    Кто вообще придумал тупой Валентинов день?    Наверняка какой-нибудь злой гений, ненавидящий человечество.    Тейлор ведёт его в спортзал, где лежат свёрнутые в рулоны плакаты, валяются яркие ленты, стоят пирамиды из коробок, и неприкаянно шатаются вокруг архитектурных памятников человека четыре. Вид у них такой же, как у Уоррена, злобно-несчастный, конфетоненавидящий и презирающий бессмысленные человеческие страсти.    С блокнотом в руках ходит Виктория, отмечая что-то в нём с сосредоточенным видом. Она на секунду поднимает на Уоррена взгляд, который быстро сканирует его с головы до пят и задерживается только на футболке, на этот раз действительно забавной: на ней изображена планета и вращающийся вокруг чайник. Грэхем чуть улыбается, думая, что Виктория оценила его прекрасный вкус, но она вновь утыкается в свой блокнот и говорит: – Коробки несите в подсобку. Если не хватит места, подвиньте маты и тренажёры. И побыстрее. Тренировки футбольной команды начнутся через полчаса, и к этому времени зал должен быть свободным.    Неприкаянные люди обретают смысл существования. Они начинают примериваться к довольно большим коробкам, что-то решать и ругаться.    Ты возьмёшься так, а я возьмусь так, ты в подсобку, и я с тобой, неправильно, тяжело, куда прёшь?    Хуже Дня святого Валентина может быть только одно – работа на добровольных беззарплатных началах.    Уоррен идёт к лавочкам, чтобы сбросить рюкзак, и неожиданно натыкается там на Нейтана. Он лежит на лавочке с закрытыми глазами, скорее всего, спит, положив под голову свою красную куртку. Нейтан выглядит расслабленным и довольным, Грэхем замечает на его губах лёгкую улыбку.    «Вот же чёрт», – Уоррен неловко отводит взгляд и жалеет в сотый раз, что вообще сюда пошёл.    Он лихорадочно перебирает варианты, как бы ему незаметней смыться. С Нейтаном у него довольно странные отношения, которые не вписываются ни в одну известную ему категорию. Они друг другу ни приятели, ни друзья, ни враги, да никто, если честно, кроме того факта, что Прескотт спит с Уорреном.    Не как любовник, а как придурок, который не может спать один, потому что боится.    И пусть таких случаев было всего четыре-пять, Уоррен чувствует себя ужасно неловко каждый долбаный раз, когда видит Нейтана. Он знает, насколько это подозрительно, неправильно и глупо, но ничего не может с собой поделать: Нейтан уже не стучится в его комнату, он свободно заходит, хрипло требует заспанного Уоррена продвинуться и ложится рядом, перетягивая на себя почти всё одеяло. А Уоррен – бесхребетное чмо, которое не в силах прогнать нахального парня, нужные слова тают на его языке. Он опять долго ворочается, в то время как Нейтан не шевелится вовсе, он думает, вспоминает, до боли наделяет картинку деталями: чуть растрёпанные волосы, красивый овал лица, длинные слипшиеся ресницы из-за слёз – секундной его слабости, тени под глазами от безрезультатных попыток уснуть на протяжении нескольких дней. Он не сдаётся до последнего момента и приходит к Уоррену, только когда понимает, насколько сильно задолбался.    В реальной жизни он по-прежнему та ещё дрянь, богатенький мальчик с кошмарным поведением и чрезмерным самомнением. Здесь, не в комнате сто девять, расположенной в двух шагах от сто одиннадцатой, Нейтан и Уоррен действительно никто друг другу.    Уоррен тихо кладёт рюкзак рядом с лавочкой и хочет уйти незамеченным, аккуратно отступая. Он без проблем отходит за коробки и переводит дух. Ему не очень сейчас охота проблем с Прескоттом, ведь это и так чересчур хреновый день.    Он и ещё два парня перетаскивают громоздкие коробки под подгоняющие выкрики Виктории, и на третьей коробке со всякой дребеденью вроде гирлянд и фонариков у Уоррена заканчивается терпение. – Могла бы и помочь, между прочим, – с укоризной говорит он Чейз. – Или поднять своего дружка, – Грэхем кивает на валяющегося Прескотта.    Разумеется, Уоррен совершенно зря это сказал. Не только потому, что Виктория теперь не заткнётся до завтрашнего утра, но ещё потому, что на звук его голоса оборачивается Нейтан. Грэхем ловит на себе его растерянный взгляд, видит, как парень приподнимается с лавочки, но он предпочитает развернуться назад, к тяжёлой коробке, и вместе с другим собратом по несчастью пытаться дотащить её в подсобку.    «Полный боли день», – решает Уоррен, когда на его пальцы падает край ящика с гирляндами.    Уоррен успокаивает себя тем, что хуже уже быть не может, а он по-прежнему жив.    Спустя несколько минут они с ребятами заканчивают с муторным делом, занеся последнюю коробку. Пока с грузом разбирается Виктория, а вокруг неё крутится юлой Тейлор, Уоррен несётся обратно в зал, считая свою работу сделанной. – Что за херня? – останавливается он в дверях.    Уоррен видит, как Нейтан отскакивает от его рюкзака. Прескотт выглядит напуганным, он явно не ожидал такого скорого появления Грэхема. Они стоят и смотрят друг на друга в полном молчании. – Что ты делал с моим рюкзаком? – наконец спрашивает Грэхем, начиная медленно подходить к парню.    Нейтан глядит по сторонам, вертит головой и, кажется, пытается придумать оправдание, в его глазах застыла паника. Он нервничает, значит, всё плохо, потому что Нейтан не умеет это делать тихо. Он просто взрывается. – Да скажи мне, я не буду злиться. Если ты, конечно, не положил туда собачье дерьмо, – Уоррен старается шутить и говорить беспечным тоном.    Следовало ожидать, что это не сработает.    Нейтан теперь совершенно белый, с красными нездоровыми пятнами на щеках, а руки его то сжимаются в кулаки, то разжимаются, словно он хочет ухватиться за что-то. – Эй? – Уоррен и сам готов провалиться под землю от неловкости ситуации. – Ну, эм... Ты же ничего не делал?    Он слышит приближающиеся к залу шаги и высокий голос Виктории, а через секунду звук открывшейся двери. Сразу же что-то цветное со свистом и грохотом проезжает по полу мимо него. Уоррен видит, как замирают люди на входе, устремив взор на летающий предмет.    На его рюкзак. – Ты реально заебал, Грэхем. Бросаешь везде свой хлам, будто не знаешь гринписовские пиздострадания о загрязнении окружающей среды. Внемли своей совести, блять, и убери мусор с дороги.    Нейтан кивает на рюкзак, на ткани которого виден грязный след от ботинка. Уоррен не двигается. Нейтан опять рычит что-то обидное, грубое, алое и яростное, что-то про: «Я тебе сказал», но Грэхем всё ещё никак не реагирует и не хочет этого делать.    Проходят ничтожные секунды, за которые Нейтан превращается в сущего монстра. Он орёт, топает ногами и предъявляет претензии, у него ошалелый взгляд, такой, будто он и сам в шоке от себя, будто в нём две личности одновременно – и это ненормально. Нейтан кричит, один угол рта у него перекошен в сторону, в какую-то полуухмылку сумасшедшего, и Уоррену видится, как его щека расходится по швам, как лицо парня падает вниз. И Нейтан идёт по нему, втаптывая свою личину в пол чёрным ботинком, проходит мимо Уоррена к брошенному грязному рюкзаку и прыгает на сумку. Он повторяет это раз за разом, под его ногами что-то противно хрустит и бренькают о молнию брелоки, рюкзак скользит по полу, пытаясь отползти от мучителя подальше, но ботинки Нейтана с узкими носками продолжают добивать жертву.    Уоррен продолжает стоять и смотреть на Прескотта. Он ни о чём не думает, в голове полнейшая пустота, и ему кажется, что всё происходящее – какая-то долбанутая авангардная постановка. Очередная постмодернистская хуета, показывающая абсурдность жизни и наплевавшая на законы жанра: роль Уоррена в стагнации движения, роль Нейтана в противоположности, и из этого бреда зрители, замершие на входе, должны вынести определённую мысль.    Может, она заключается в том, что зрители сами – часть постановки.    Нейтан прекращает только тогда, когда его дыхание становится быстрым и частым до невозможности. Напоследок он пинает дохлого противника, рюкзак, посягнувший на его гражданские права. – Ну, – Нейтан очень старается, чересчур старается быть нахальным и самоуверенным, но испуганный взгляд и дрожащий голос его выдают, – убирай своё говно. – Нэйт, прекрати.    Исполненный напряжения тон Виктории раздаётся прямо за спиной Уоррена, и к Грэхему возвращается чувство времени и реальности происходящего. А ещё обиды и тёмной злости. Он пытается контролировать это, спокойно стоять, а не броситься на Нейтана с кулаками, хотя ему очень охота. Заехать прямо по неуверенной ухмылочке Прескотта, а затем ещё раз и ещё, бить, пока бездушный придурок не поймёт... Уоррен нормально с ним, а он... его рюкзак.    Как же это тупо.    Он замечает краем зрения обеспокоенное выражение лица Виктории, любопытных парней и решает завязывать со всем, что хоть как-то касается Прескотта. Потому что он его достал, он всех достал, он сам себя достал, а Уоррен противоречивыми мыслями о Нейтане скоро поджарит свои мозги.    Оттряхивая рюкзак, он направляется к выходу злой на весь белый свет и на выкрик Нейтана в спину: «Ты куда это?» отвечает громким хлопком двери.    Теперь очередь Уоррена красноречиво ломать двери.    Он добредает до общежития, пару раз роняет ключи, матерится не хуже Прескотта и вламывается в сто девятую комнату. Бросает вещи на пол и с размаху падает на кровать. Несколько минут лежит и успокаивается.    «Всё не так уж и плохо».    Да заткнись ты.    «У тебя всё ещё есть пачка орешков».    Ты прав, падла.    Грэхем переворачивается на кровати и долго пялится в стену. У стенки обычно спит Нейтан. А Уоррен с краю, на границе удобной постели и холодного пола.    Он подскакивает на кровати, надеясь немедленно чем-нибудь себя занять, чтобы не думать о всяком, и натыкается взглядом на брошенный рюкзак. – Хм, – Уоррен приседает над ним и всматривается, прищурившись. – Что он искал у меня?    Расстёгивая молнию, Уоррен начинает выкладывать учебники, тетради, коробочки со всяким, что уносится из лаборатории. Грэхем не находит ничего необычного, следовательно, Прескотт действительно не лазил в его сумку, и он напрасно предъявлял ему обвинения.    Что, конечно, не повод вести себя, как настоящий мудак и психопат.    Его порыв сесть за компьютер исчезает вместе с мыслью: «Ты не посмотрел в карманах». Уоррен замирает на месте, переводя взгляд с письменного стола на рюкзак.    Да в конце-то концов!    Обшаривая карманы, Уоррен думает, что это глупо, что он немного сдвинулся, что ничего не найдёт, что невозможно...    Он достаёт помятую бумажку, сложенную вдвое.    Он не помнит, как положил её туда.    Разворачивая бумажку и читая криво написанные слова снова и снова, он просто не верит. Это какая-то ошибка. Это написал кто угодно, но никак не Нейтан. Не он.    Уоррен не может перестать читать надпись: «Не унывай, ты классный))» Внизу стоит слово большими буквами «Пидр». Оно выглядит не как обзывательство, а так, словно отправитель подписался.    В голове Уоррена мысли, догадки, оправдания сворачиваются в один огромный клубок.    Он классный. Две улыбки.    А Нейтан – пидр. Большими буквами.    Чёртов День святого Валентина. * * *    Наступает пятница, двенадцать часов ночи, и к Уоррену вновь стучат в комнату. Судя по тому, с каким грохотом это делается, за дверью Нейтан. Который Прескотт. Возможно и вероятно, пьяный и обкуренный. Открывать ему лучше не стоит.    И Уоррен, конечно же, открывает. – Ты не на вечеринке, – с порога объявляет Нейтан.    Отличное наблюдение.    Он заходит в комнату, осматривается, словно никогда прежде её не видел. У Нейтана не сходит глупая улыбка с лица, а взгляд полон детской любознательности. Уоррену всё больше и больше не нравится эта ситуация. – Ты под кайфом? – задаёт он вполне уместный вопрос. – Я в хорошем настроении, что кайфово. Почему ты не пришёл на...    Тут Нейтан вяло дрыгает телом: бросает корпус туда-сюда, лупит обмякшими руками себя по бокам и сгибает-разгибает ноги в коленках для придания большей динамики неконтролируемым движениям. Как понимает Уоррен, он своими конвульсиями обозначает слово «танцы».    Выглядит жутко убого и совсем не пахнет «хорошим настроением».    Нейтан в говно - это звучит вдвойне хуже, чем просто Нейтан. Даже с «просто» Нейтаном Уоррен не хочет иметь ничего общего после его срыва в спортивном зале. Общность одного помещения уже напрягает, а понятие общности кровати, если тот вдруг решит заснуть в комнате Грэхема, больше для них не существует.    Уоррену и рот-то неохота раскрывать, утруждаться так, для того, чтобы ответить психу напротив. Ему кажется, что губы у него искривлены в синусойду, будто он отведал лимона. – Что бы я там делал? Нажирался бы пива из пластиковых стаканчиков, подпирая стенку? – Я бы пригласил тебя от стены на медляк. Мы кружились бабочками там, где везде, под пиздецки романтичную Тейлор Свифт. Ты бы растаял от счастья, пока я лапал бы тебя за задницу...    Нейтан несёт всю эту чушь, еле сдерживая истерический смех после каждого слова, и, не выдерживая, сгибается пополам от хохота.    Ладно, Уоррен готов признать, что это немного смешно, но не то, что Нейтан лапал бы его за зад, а то, что танец с обдолбанным Прескоттом больше походил бы не на обнимания и покачивания под музыку, а на нечто вроде танца Траволты с Турман. Но нахождение накаченного какой-то дрянью парня в его комнате – вот это совсем невесело.    Смех Нейтана постепенно перерастает в отрывочные хрипящие звуки и глубокие выдохи. Ему плохо, он обнимает себя за плечи, но не может прекратить. А Уоррену совершенно не хочется связываться с таким явным дерьмом, как приступы и наркотические припадки, ведь он не знает, что делать, как себя вести, как помочь, ему нахрен не нужна ответственность за чужую жизнь, и лучше бы позвать кого-нибудь, но...    Всё происходит здесь и сейчас, неизвестно, что случится, стоит Уоррену уйти. – Эй, – Грэхем опускается на колени перед Нейтаном и очень старается, чтобы его голос звучал уверенно. – Смотри на меня.    Нейтан смотрит на Уоррена, его зрачки – чёрные луны, закрывающие почти всю радужку глаза. Уоррен не может точно определить, что употреблял парень, но он точно знает, что дрянь была сильной. – А теперь дыши. Давай. Вдох-выдох.    Сквозь хриплые выдохи ртом Нейтан шлёт его на хуй, но Уоррен не сдаётся и продолжает твердить: – Выдох-вдох. Медленно и спокойно. И рот закрой.    На удивление, это срабатывает. Постепенно Нейтан выравнивает дыхание и прекращает так страшно хрипеть, как будто его горло раздирают изнутри. – Вот же. Не нужно было... спор, чуть не сдох... – тихо говорит Прескотт и замолкает, лишившись голоса.    Уоррен сам пытается успокоиться и привести в порядок дыхание, он, кажется, вообще разучился это делать, пока пытался помочь Нейтану.    Он присаживается рядом с ним на кровать в изнеможении, надеясь, что ему больше не придётся испытывать чувство удушающей ответственности за чужого человека. Уоррен приходит в себя, как и Нейтан, и начинает видеть ситуацию со стороны.    Вечеринку для возлюбленных, конечно же, он бы пропустил в любом случае. Нейтан странный: он, похоже, ждал его в этом эпицентре поцелуев и герпеса, попутно глотая колёса, что ещё более ненормально. Зачем ему Уоррен на вечеринке для парочек? Зачем ему приходить к Грэхему и нести всякую чушь про Тейлор Свифт? Зачем ему писать тайную записку?    Уоррен косо глядит на Нейтана и всё продолжает с упорством идиота отвергать непривычную для него мысль. О том, что возможно, просто вероятно, если допустить, представить... – Что ты принимал? – Два... два косяка. – И только? – И не только, – Нейтан хитро ухмыляется.    Боже. Он, наверное, до сих пор считает, что крутые вштыриваются до кровавого поноса только потому, что могут, и им плевать на всё, они не такие и ищут смысл, постигают Вселенную, дзэн, считая невменяемость проявлением истинного «я». Что за атавизмы двадцатого века засели у него в голове? – Да завали, – отмахивается от слов Уоррена Нейтан. – Марихуана, – он поднимает палец вверх и очень подозрительно смотрит на него, проговаривая медленно хриплые слова, – это двигатель прогресса. Я уверен: дикари, эти австралонеандертальцы, нажрались её и превратились в нас.    Уоррен не так хорошо осведомлён в антропологии, как Нейтан, поэтому он предпочитает промолчать.    Нейтан поднимается, его ведёт, он цепляется скрюченными пальцами за воздух, странно, но это помогает ему сохранять равновесие. Надежды Уоррена на то, что он уйдёт, рушатся вместе с Прескоттом, который вновь падает на кровать и по-дебильному улыбается. Он проделывает этот трюк парочку раз, и каждое падение с натужным скрипом пружин в матрасе приводит его в восторг.    Охрененно весело. – Может, – Уоррен безотрывно следит за манипуляциями Прескотта и втайне ждёт фатального треска кровати, – может, тебе нужно что-нибудь? Ты только что чуть не задохнулся, не стоит... – Отвянь, занудная задница, ты меня бесишь.    Замечательно. Нейтан подаёт всё больше надежд как ответственный коммуникабельный человек. – Ну так что, – Нейтан поворачивается к Уоррену, – долго мы ещё будем здесь торчать? Идём танцевать. – Иди. Я останусь тут. – Остаёшься здесь?    Уоррен кивает, очень усердно кивает, чтобы Нейтан понял, отстал от него и свалил подальше. Ушёл к своим дружкам, половина которых его втайне ненавидит и боится, другая половина иногда жалеет и неуверенно улыбается, как бы говоря, что всё будет хорошо, хотя ничего оно не будет, оно не должно и не обязано. У «всего» слишком много забот, и в его расписании не стоит налаживание жизни какого-то Прескотта. Да кому он сдался, этот богатенький гандон?    Вот Уоррену он совсем не нужен.    Он ложится на кровать и закидывает руки за голову, показывая, что не сдвинется с этого места. А если Нейтан попробует его стащить – пусть готовится получить пяткой в нос. – Всё ясно, – растягивает слова Нейтан, – унылый девственник просто боится танцевать. – Я не унылый. – Депрессирующая жопа, вот ты кто. Закомплексованный ботан. Наверняка каждый день меришь линейкой свой хуй и считаешь волосы на подмышках, – Прескотт ржёт в ладонь, а Уоррен всё больше хмурится. – Друзей у тебя нет, знаешь почему? Сидишь в этом сарае весь день, дрочишь на братьев Люмьер и Хичкока, мешаешь какую-то херню в своих пробирках, весь такой интеллектуальный прям пиздец. Хочешь, скажу твоё будущее? – парень наклоняется к Уоррену, и его губы искривлены в гадкую усмешку. – Это кошки, Грэхем. Лысые вонючие твари, на которых ты будешь проливать свою кислоту и прочую химическую дрянь. Это плакат жирной Спирс над кроватью. Это интернет-сообщество анонимных пидорасов – единственных твоих друзей. Это налоги, кредиты и вставная челюсть в бачке унитаза. Это хуйня, а не будущее.    Отчего-то пристальный взгляд Прескотта, его слова в тишине комнаты, его спокойный уверенный тон, как если бы он точно знал, о чём говорил, выбивают Уоррена из колеи. Он чувствует опасность, напряжение и частый-частый стук сердца. Нейтан наносит удар по больному. Весь организм Уоррена бьёт тревогу: подстава, он специально, не слушай, у тебя точно такого не будет, этого плаката с толстой Бритни Спирс. Ощущая горечь во рту, раздражение в глотке, Уоррен задаёт хриплый вопрос: – И? Каким будет рецепт, доктор?    Нейтан долго втыкает, а затем улыбается ещё шире и достаёт что-то из карманов. Он протягивает Уоррену зажатые в кулаки руки и кивает, мол, выбирай. Грэхем указывает на правую руку, следуя примеру Нео из «Матрицы».    Там оказывается маленький пакетик с белым порошком. – Отличный выбор!    Нет, он очень не очень.    С отуплением, которое свойственно ему на уроках литературы при ответе, что испытывала замужняя леди Изабелла к любовнику пятиюродной сёстры, Уоррен наблюдает за прерывистыми и неаккуратными действиями Прескотта. Ему они кажутся провокацией, ничего не значащими росчерками рук в пространстве. Это нереально, то, как Нейтан берёт журнал из стопки рядом с тумбочкой, как высыпает на него немного белого порошка, как достаёт свой кошелёк из внутреннего кармана куртки и вытаскивает оттуда кредитную карточку, золотую и сверкающую. Он начинает дробить ею крупные кусочки, отточенными движениями Нейтан разделяет горку порошка на две узкие линии, он точно ученик пророка, раздвигающего воды моря перед еврейским народом.    Нейтан скручивает стодолларовую купюру и вдыхает всю белую дорожку через неё. Резко откинувшись назад, он шумно шмыгает покрасневшим носом и только затем облегчённо выдыхает: – Учись, Грэхем, пока я жив.    Теперь очередь Уоррена засасывать в себя отраву. Он должен быть против, осознавая, какие это может иметь последствия, но даже подобное не вызывает в нём какого-то отклика. В голове вертится «плакат с толстой Спирс» и «лысые кошки». Образы настолько красочные и точные, с примесью искусного трэша Кроненберга, что они перекрывают все остальные мысли.    В конце концов он же не умрёт, если хоть раз попробует?    Уоррен поднимается с кровати и берёт покрытую пылью купюру у Нейтана из рук. Один раз. С него не убудет.    Он приставляет свёрнутую в трубочку купюру к носу и вдыхает кристально белую полоску. И это кошмар.    Весь нос у него горит, часть порошка попадает в горло и раздирает его. У Уоррена течёт из ноздрей (скорее всего, это мозги), он еле успевает зажать их пальцами, чтобы не растирать потом бледные сопли по всему лицу прямо перед ухмыляющимся Нейтаном.    Только после одобряющего хлопка Прескотта по плечу он понимает, что натворил в должной мере. В голову проникают панические мысли, и на них Уоррен отвечает, продумывает ситуации, и что он будет делать в случае таком-то или вот так-то... Он лихорадочно вспоминает, что «дорожка» Нейтана была чуть длиннее, а значит, доза у Уоррена меньше и, возможно, не такая сильная. Наверняка, вдохнул он тоже неправильно и не до конца. На его щеках оставалась ещё та белая пудра, которую он украдкой стряхнул ладонью. На журнале до сих пор виден контур линии, выглядевший, как обводка мелом трупа.    Постепенно Грэхем успокаивается, убеждая себя в разрешимости ситуации. Всё довольно неплохо. Пока что.    Ощущение того, что он полностью контролирует ситуацию только усиливается, а через десять минут он точно может сказать, что Уоррен Грэхем – непобедимый и всевластный, через ещё минут пять уверенно громко заявить о своей офигенности, да и что, в общем, всё хорошо.    Настроение реактивно летит вверх из пальцев на ногах по всему телу, и оно вырывается к потолку прямо из головы Уоррена, из кончиков его тёмных волос, оно стремительно набирает скорость и пробивает нахер все слои атмосферы, мчится сквозь всю космическую дребедень, показывая средний палец вставшим на его пути астероидам и всплескам гамма-излучения, оно уже давно преодолело вояджеры, переписало послание инопланетянам на золотой пластинке, мол, пошли вы в задницу, агрессивные ублюдки, только попробуйте заявиться на Землю, вас ждёт там Том Круз и Сигурни Уивер, так что молитесь, твари. Настроение уже где-то за пределами наблюдаемой области Вселенной, и Уоррену классно.    Как же ему кайфово.    Он улыбается Нейтану, и Нейтан улыбается ему. Грэхем осознаёт себя полным дебилом, отчего ему становится невообразимо легко. Словно весь ненужный мусор выбросили из головы и проветрили затхлое помещение. – Что это? – спрашивает он, и собственный голос кажется ему дрожащим и высоким (от счастья). – Кокаин, – отвечает Нейтан спокойно, он-то привык к такому. – Идём веселиться, задрот.    Уоррен мычит что-то неуверенное, но всё же поднимается с кровати. Стоять ему нравится. Это увлекательно: две прямые линии держат целого Уоррена! Мир вокруг передвигается вместе с ним, он не статичен, он идёт ногу в ногу с Грэхемом, как и Нейтан, который открывает перед ним дверь и подхватывает свою куртку с пола и куртку Уоррена с вешалки. Они шагают по коридору общежития авангардом, они центр всего, что сейчас происходит и будет когда-либо происходить. – Куртка, – Нейтан швыряет её в лицо Уоррену и надевает свою.    Они выходят из общежития в тёмную холодную ночь, где под подошвами кед (взять Уоррену ботинки Нейтан не додумался) скрипит изрядно завалявшийся снег. Он примятый и вовсе не белоснежный, он грязный, больной, и лежит уже неделю, подтаивая иногда и замораживаясь опять, чтобы превратиться в лёд, и чтобы всем было плохо. Они скользят по дороге и поминутно поскальзываются, ругаясь и хватаясь друг за друга.    Уоррену офигенно.    Небо над ними, иссиня-черный атлас с тонким месяцем луны, приковывает взгляд, оно запредельное, и Грэхем верит, что на одном своём воодушевлении он может взлететь. Это до безумия легко и просто, нужно лишь сильно-сильно захотеть, странно, что до него ещё никто не пробовал.    Уоррен оттягивает сладостный миг полёта и наслаждается этим приятным ощущением, предвкушением от будущего. Ему нравится, когда оно есть, и когда оно такое замечательное. Держа в голове мысли о полёте и не доходя до громыхающего здания, Уоррен понимает, что там масса людей, они танцуют, жмутся по углам, пьют, целуются и не только, а он здесь, на занесённой снегом тропинке с Нейтаном – и это правильно. Не надо никуда идти. Стоп. – Ты чего удумал? – раздаётся над ним удивлённый возглас Прескотта.    Уоррен лежит на снегу, у него болит спина и затылок, но так нужно. Он смотрит вверх, и пространство затягивает его, пассивное наблюдение за жизнью, как он раньше считал - полный бред, ни к чему не ведущий, растрачивание времени понапрасну, но только не сейчас. Об этом Уоррен говорит вслух, и Нейтан отчего-то ругается: – Ты совсем в хлам.    Попытки Прескотта сдвинуть Уоррена с места полностью проваливаются. Уоррен лежит и улыбается миру, пока Нейтан тащит его вперёд, схватившись за запястье. За ворот, в штаны, в лёгкие кеды проникает мокрый липкий снег, Грэхем сгребает его, как огромная лопата Сэмуэля, вшух-вшух, она так делает утром под окнами общежития, когда практически все спят, а у Уоррена очередной марафон немого кино, в котором звучат от силы две-три композиции, и их включают одну за другой грусть-радость-быстрое действие, летят чёрно-белые кадры, играет трескучая музыка с записей винила и это вшух-вшух. Уоррену нравится слышать его и представлять, что когда снимали беззвучное кино, всё же каким-то неведомым образом (невозможным образом) записали тамошнего дворника, прибирающего съёмочную площадку от ненужного снега или же просто скрипящего лопатой, ведь это весело. – Ты задолбал! – Нейтан отпускает руку Грэхема, ботинком пинает снег прямо ему в лицо. – Я хочу танцевать! Развлекаться! Сейчас! Я хочу делать это без продыху, всю ночь и утро, у меня кокса ещё хватит на пару затяжек, отлично ведь, но нет! Ты, блять, свалился здесь! Тупой задрот, никакого иммунитета, от одной затяжки, неудачник...    Нейтан орёт и засыпает Уоррена снегом, и сначала парню неприятно и холодно, больно от кусочков льдинок, впивающихся в лицо. Но стоит ему лишь взглянуть сквозь пальцы на Прескотта, и всё возмущение куда-то исчезает.    Потому что Нейтан всё так же орёт, засыпает Уоррена снегом и улыбается. По-настоящему, искренне, без ужимок и поэтому некрасиво, неумело и немного безумно. Но Уоррен, несмотря на это, думает, что Нейтану идёт улыбка.    Нейтан – классный парень, по сути.    Немножко ненормальный, правда, эгоистичный придурок, считающий деньги главным в жизни, ненавидящий всё, что движется - натурально, король мудаков. Их бессмертный вождь, легенда, как Чингисхан или Тимур, их Моисей. Но сейчас Уоррену наплевать на это, он хочет и закопает Прескотта в снег.    Уоррен вскакивает на ноги и валит Нейтана обратно на землю, запихивая ему в куртку пригоршни снега. Прескотт визжит так, что уши закладывает, и отбивается коленками, на что Уоррен только быстрее начинает закапывать парня.    Они кричат, дерутся и ругаются, они все уже мокрые от растаявшего снега и грязные от сырой земли, они вменяемы в своей невменяемости, но им легче от осознания, что их полностью накрыла наркота, когда их губы случайно соприкасаются, и они долго отплёвываются, смеясь. А затем, возобновляя бой, каждый из них вновь чувствуют горячее дыхание на своём лице, и никто не хочет больше говорить: «Фу, боже, гадость».    Это звучит дико, да и выглядит так же, но Нейтан целует Уоррена. Учитывая тот факт, что Нейтан обдолбан, как и Уоррен, который до сих пор считает своё состояние приемлемым, Грэхему нужно поступить правильно. Но вместо этого он лежит, чувствует тяжесть тела Нейтана и его губы на своих, думая: «Какого чёрта?»    В голове у него творится первозданный хаос, но он точно знает, что кто-то из них должен быть против.    Кто-то из них хотел танцевать. А другой полетать. И про «против» речи не заходило, но всё-таки...    Нейтан нависает над ним, он дышит сбивчиво, задерживая дыхание всякий раз, когда прикасается к губам Уоррена, у него ненормально громко бьётся сердце, каждый удар отдаётся дрожью в его теле, и это просто умопомрачительно.    Это слишком.    Это почти первый поцелуй Уоррена. – Подожди, – говорит хрипло он, и Нейтан действительно замирает в нескольких дюймах от его лица.    У него снег на растрёпанных волосах, на лице, бледный румянец на щеках и полуоткрытые красные губы. Нейтан смотрит куда-то вглубь Уоррена, словно видит не его, а кого-то или что-то другое, безумно великолепное и притягивающее взгляд.    Уоррену кажется, что он в невесомости. Он сейчас над бездонной пропастью и твёрдыми облаками. – Я же не, – почти что спрашивает сам себя Грэхем.    Нейтан ничего не отвечает, продолжая смотреть сквозь Уоррена и глубоко дышать. Его почти не касается свет высокого фонаря, его волосы блестят серебряными льдинками снега, будто он рождественский ангел из витрины магазина, он то чувство, что возникает, когда смотришь на предпраздничную суету, он чудесный кокаиновый волшебник.    Уоррену жарко, не хватает воздуха и слов. Кажется, что Грэхем изначально хотел встать и уйти, но просто так получилось, что Прескотт встал (сел) на его пути. Случайным образом.    Уоррен приподнимается на локтях, чтобы вновь почувствовать губы Нейтана на своих, ощутить его горячее дыхание на щеке, вкус горечи после скуренной травы, тянущую боль, когда его хватают за волосы и грубо отвечают на поцелуй, понимать, насколько невменяемо и необратимо всё, что они делают, и думать, что так даже лучше.    Потому что (плевать).