~ * * * ~
Плоский камешек, отталкиваясь от гладкой водной поверхности, прыгнул три раза, прежде чем, упав не под тем углом, с тихим бульканием пропасть в темной пучине. — Дерьмо, — выругался Мадара, досадливо закусив губу и ударив себя кулаком по ладони. Почему-то камешки отказывались ему подчиняться, и это невероятно злило его. Он, Учиха Мадара, знал десяток различных сложных техник, сражался лучше всех детей своего клана и был главным наследником своего отца, великого стратега и полководца, но при этом не мог заставить чертов камешек допрыгать до другой стороны небольшой реки. Это была та самая река, о которой Черный медведь говорил его отцу. Сенджу напали на его людей в двух ри отсюда вдоль тенистой тропы. Услышав об этом впервые, Мадара стал проводить в этих местах все свое свободное время, пытаясь найти зацепки или следы. Так, по крайней мере, он объяснял это своему учителю, который категорически не одобрял эти прогулки. На самом же деле Учиха втайне лелеял надежду встретить тут других Сенджу и захватить их в плен. Допросить с помощью гендзютсу, узнать, где ему искать ту беловолосую женщину, что убила почти десятерых шиноби его клана, а потом доставить их отцу, гордо и небрежно швырнув их бесчувственные тела к его ногам. И уж тогда-то… — Дерьмо! — Камешек снова ушел под воду на третьем прыжке. Вопреки надеждам Мадары это занятие совсем его не успокаивало. Он уже несколько недель бесцельно слонялся по округе, вызывая недовольство старших из своего клана, но ни самих Сенджу, ни даже намеков на их присутствие до сих пор не встретил. Другой бы давно отказался от этой затеи, признав поражение и выбрав иной путь, но только не Учиха Мадара. Он слишком ясно видел свою цель и просто не мог себе позволить свернуть с наикратчайшего, по его мнению, пути ее достижения. К тому же после той резни на западном фронте воцарилось временное затишье. Шиноби клана Учиха пытались добыть информацию о предполагаемом противнике, а сам противник не спешил показываться им на глаза. Впрочем, не стоило удивляться, что лесной клан Сенджу, как его именовали в народе, сумел так бесследно раствориться в собственных чащобах. Мадара, разозленный безрезультатностью своих поисков, уже подумывал о том, чтобы с помощью огненных техник выжечь эти треклятые леса дотла и выкурить ненавистных врагов из их тайных убежищ. Очередной камешек почти беззвучно ушел под воду примерно на середине реки, и юный наследник клана в бессильной досаде прижал ладонь ко лбу. — Нет, в следующий раз я непременно доброшу до той стороны, — сам себе пообещал он. Это уже стало вопросом принципа, и уходить отсюда, не закончив дело, было все равно что признать поражение и сдаться. — При броске ты должен целиться немного выше. Тогда у тебя все получится. Мадара настолько не ожидал услышать чей-то еще голос рядом с собой, что на мгновение совершенно потерял самообладание. Вздрогнул всем телом, резко развернулся, отчего мелкие камешки с шипением брызнули у него из-под ног, и схватился за кунай, висящий у него на поясе. Сегодня это было его единственное оружие, и он уже успел мысленно упрекнуть себя за беспечность. Каково же было его удивление, когда он понял, что столь бесшумно подкравшимся к нему противником оказался мальчишка примерно его возраста, может, чуть младше. С дурацкой стрижкой под горшок, в неуклюжих бесформенных светлых штанах и огромной улыбкой на все лицо. Эта улыбка сбивала с толку, действовала как удар наотмашь, лишая воли к сопротивлению. Еще секунду назад Мадара был готов без промедления вогнать кунай чужаку в горло, а теперь стоял, растерянный, досадующий, с громко бьющимся сердцем, но без всякой мысли об убийстве. Кем бы ни был этот странный простак с идиотской стрижкой, он явно не представлял, в какие места забрел и кого мог здесь встретить. Где-то на периферии сознания Учихи мелькнула мысль о том, что вроде бы неподалеку было селение клана Хагоромо, не слишком сильного и исправно платившего дань его собственному клану за защиту и право неприкосновенности. Возможно, мальчишка пришел оттуда. Но в любом случае следовало быть осторожным. — Да знаю, — нарочито небрежно буркнул Мадара, надеясь, что его испуг был не слишком заметен. — Если бы я на самом деле захотел, то давно бы справился. А ты вообще кто? — Хмм… — призадумался его собеседник. — В данный момент можно назвать меня твоим соперником по бросанию камешков. Ведь я уже добросил свой до другой стороны. — Снова эта улыбка, открытая, ясная, как солнечный полдень, прожигающая до костей. Мадара и сам не мог понять, что в ней было такого, пока случайно в его голове не вспыхнуло странное и немного угнетающее осознание — в клане Учиха почти никто не улыбался. В том числе он сам. — Я спросил, кто ты такой! — повысил голос он, чтобы скрыть овладевшее им смущение. Рядом с таким парнем ему инстинктивно хотелось закрыться, спрятаться обратно в тень, где он привык существовать. Едва ли этот улыбающийся простак был готов к встрече с настоящим Учихой Мадарой. Поэтому разумнее всего было притвориться, заслониться от его ослепляющего света чужой маской. Маской такого же простого и незамысловатого парнишки, который пришел на эту реку просто покидать камни, без каких-либо иных целей. — Меня зовут Хаширама, — чуть насупившись, отозвался тот. Было видно, что мальчик не привык к тому, чтобы на него кричали. — Я не могу сказать тебе свою фамилию. «Значит, он точно из клана Хагоромо», — окончательно успокоился Мадара. Небось считает себя великим шиноби, который должен хранить тайну своего происхождения. Он усмехнулся, на мгновение обнажив зубы — так даже проще. — Хаширама, да? — протянул он, изучая его с ног до головы. — Смотри, в этот раз у меня получится. Он поднял с берега еще один камень, прицелился, расслабил руки и отправил его в полет быстрым уверенным движением. Брови стоящего рядом Хаширамы чуть дернулись вверх, словно он что-то отметил для себя в движениях своего нового знакомого. Но улыбка не сошла с его лица, разве что взгляд сделался немного более пристальным. В этот раз камень не долетел даже до середины. Отчего-то этот очередной провал на глазах слабака из клана Хагоромо оказался для самолюбия Мадары еще более болезненным, и он не смог сдержать недовольного выкрика: — Сволочь! Ты специально стоял позади меня. Чтобы я промахнулся! Я очень чувствителен, я не могу даже в туалет сходить, если кто-то ошивается за моей спиной! Он не знал, зачем сказал про чувствительность и про туалет. Наверное, так в его представлении вели себя обычные мальчишки, которым он пытался притворяться. Что самое удивительное и неожиданное, ему это понравилось. Понравилось злиться просто так, кричать, махать руками, топать ногами — выражать свои эмоции, не стесняясь и не раздумывая, а будет ли это подобать мужчине его статуса и положения. Он никогда не позволял себе кричать в присутствии отца — только если не мог достучаться до него иначе. Постоянно сдерживая, направляя, подавляя самого себя в угоду какому-то абстрактному представлению об идеальном сыне, Мадара и представить не мог, как здорово будет просто подурачиться с кем-то, расслабившись и став на несколько минут тем, кем он по сути никогда не имел права быть — ребенком. И за это он вдруг преисполнился такого глубокого чувства благодарности по отношению к своему новому знакомому, что ему стало все равно, шиноби тот или нет, из какого он клана и что вообще здесь делает. Все это было уже неважно. — Прости. Мадара с изумлением увидел, как мальчишка с дурацкой стрижкой сник, опустив голову и сжав себя за плечи. Расстроился, как девчонка, у которой с головы сорвали бантик. Того и гляди сейчас разрыдается. Учихе вдруг стало одновременно очень смешно и очень неловко. Менее всего ему сейчас хотелось обидеть нового товарища, ведь он только-только почувствовал всю прелесть общения с ним. — Эээ, не нужно так расстраиваться, — пробормотал он, ероша себе волосы. — П-прости, это была просто отмазка. — Он говорил все увереннее, слова словно сами приходили ему на язык, как если бы он читал с листа уже готовый сценарий. — Я не знал, что у тебя так сильно развито субъективное восприятие. Не могу понять, ты хороший или плохой парень, сопляк! Окончательно сбив Мадару с толка, на понуром лице Хаширамы появилась довольная и даже слегка лукавая улыбка: — Но ты же понимаешь, что я лучше тебя швыряю камешки. — В следующий раз я тебя зашвырну вместо камня! — вспыхнул Учиха, отступив назад, но тут же ощутив, как досада сменяется радостью и восторгом. С этим Хаширамой было ужасно просто и весело быть обычным. И Мадаре это начинало нравиться. — Прости, я не хотел тебя разозлить, — замахал руками мальчишка. — Я готов к тому, чтобы ты швырнул меня в реку. Если это поможет, давай… — Он с готовностью выпрямился и даже зажмурился, словно превратившись в соляной столб. — Ты хоть понимаешь, что ты тоже доставучий? — пробурчал Мадара, пряча улыбку и отворачиваясь. Нагнувшись, он поднял следующий камешек, уже совершенно не беспокоясь о том, получится у него добросить его или нет. — Я просто надеюсь, что смогу долететь до другого берега… — раздался довольный голос из-за его плеча. То, что творилось у Мадары внутри, было для него совершенно ново, и он с восторгом прислушивался к отзвукам наполняющих его ощущений. Там было и возмущение, и зависть, и досада, и смех — много смеха, — и восторг, и какое-то чистое совсем детское чувство внезапно возникшей привязанности, питающейся благодарностью и радостью этого ясного теплого дня, столь редких сейчас, в конце осени. Хаширама был особенный, это Учиха понял и почувствовал сразу. Эта его улыбка, дурацкие подколы, то, с какой легкостью он кидал камни, которые летели над рекой, едва касаясь воды и снова взмывая ввысь. В этом мальчике чувствовалась сила, природу которой Мадара понять не мог. Впервые в его жизни речь шла не о количестве чакры или изученных техниках, а о чем-то куда более глубоком и сложном, что пока было едва ли доступно его собственному разуму. Своими инстинктами, природными, почти животными, он ощущал, что мальчишка с дурацкой стрижкой распространяет вокруг себя свет и тепло. Те самые свет и тепло, которых самому Мадаре так не хватало в его сумрачной суровой жизни, наполненной лишь сражениями и попытками что-то кому-то доказать. Заслужить ту любовь, которую этот пацан, кажется, был готов дарить всему миру просто так. Просто так. Это категорически не укладывалось у Учихи в голове и ломало всю систему мировосприятия, которую он так старательно возводил все эти годы. Но, конечно, признаться в этом он не мог. — Терпеть тебя не могу. Вали отсюда! — буркнул он, глядя, как Хаширама, совершенно не напрягаясь, раз за разом исполняет тот трюк, над которым он бился все утро. — Ну тогда… — Мальчик вздохнул и, не став спорить, развернулся к той тропе, откуда, видимо, пришел. Мысль о том, что он в самом деле может вот так уйти и, вероятно, никогда больше не вернуться, напугала Мадару почти до обморока. — Нет, подожди! — вскрикнул он, дернувшись следом. — Так мне идти или нет? Ты можешь уже определиться? — Снова эта дурацкая лукавая улыбка. Провалиться ему на этом самом месте, если ее нельзя было назвать кокетливой. В самом деле — ведет себя как девчонка. Мадаре опять стало смешно, но прежде чем он успел ответить, лицо Хаширамы внезапно изменилось. Словно солнце зашло за тучу, его улыбка растаяла без следа, он мгновенно стал серьезным, почти суровым, и Учиха вдруг с какой-то обреченностью понял, что этот мальчик тоже не понаслышке знаком с тяжестью потерь и разочарований. Медленно, нехотя, почти толкая себя, Мадара обернулся и посмотрел туда же, куда был направлен взгляд его нового товарища. По реке плыли трупы. Изрубленные, исколотые, искалеченные. Плыли в густо-красной воде, покачиваясь на мелких волнах выпотрошенными боками и отливая белизной торчащих сквозь мясо костей в свете ноябрьского солнца. Их внезапное вторжение в этот веселый и такой простой день было словно напоминанием, резким окриком реальной жизни, что ждала обоих мальчиков где-то за границами этих минут. Сердце Мадары сжалось, и он покорно и безвольно опустил голову. На доспехах убитых шиноби был знак клана Хагоромо — той самой деревушки вверх по реке, откуда, скорее всего, пришел Хаширама. Но в эти секунды Учиха ничего не желал так страстно, кроме как ошибиться в своем предположении. Кем бы он ни был, даже пусть треклятым Сенджу, лишь бы только это не его друзья или родные плавали сейчас в собственной крови. Хаширама без слов направился к ним, и Мадара не смог себя заставить удержать или перехватить его. Какая разница, теперь все равно уже ничего не исправить. А когда его товарищ, не сбавляя темпа, зашлепал по поверхности воды, не утопая в ней, он испытал не удивление, а только глубокую печаль. — Ты что, шиноби? — негромко спросил он, не зная, что еще тут можно сказать. — Скоро война придет сюда, — ответил Хаширама, присев на корточки рядом с трупами. Его голос изменился, стал совсем иным — словно мальчишка за секунду постарел лет на сорок. — Иди домой. Мне нужно идти. Мадара не смог себя заставить задать этот вопрос. «Знал ли ты их?» — вот что вертелось у него на языке, но он просто не смог себя заставить спросить это. Может быть, просто не был готов услышать ответ. Хагоромо всегда были под защитой Учиха, но поборы уже давно стали почти невыносимыми для их маленькой деревни в этой части Страны Огня. Они были словно сухой соломой, и, видимо, сегодня кто-то бросил в нее спичку. — Увидимся, — неслушающимися губами произнес он и удивился тому, как изменился его собственный голос. Кажется, теперь они оба сняли свои маски. — Я — Мадара. Скрывать свою фамилию от незнакомцев это одно из правил шиноби. — Как я и думал, ты тоже шиноби, — подтвердил Хаширама, выпрямившись и улыбнувшись. Но теперь в этой улыбке была словно бы тяжесть всего мира. И все же он смотрел в глаза Мадаре смело, прямо, без страха или ненависти. Словно здесь и сейчас они заключали негласный пакт — не спрашивать и не говорить больше, чем они оба готовы были узнать. Больше они не сказали друг другу ни слова и разошлись в разные стороны, наполненные значительным и глубоким чувством некой общей тайны, которая совершенно внезапно стало одним из самых важных приобретений в их жизни. Хаширама, двигаясь высоко над землей и отталкиваясь от упругих ветвей деревьев, напряженно думал обо всем, что случилось только что. Он был почти уверен, что Мадара, его новый товарищ, принадлежал к одному из окрестных кланов, которых в районе реки было несколько. Но к которому из них? Вопрос сложный и куда более важный, чем он сам мог себе представить. Мог ли он доверять ему? Мог ли он доверить ему свой главный секрет о том, что вот уже несколько недель кряду он сбегал от своего наставника, к которому его отправила мать, преодолевал несколько ри каждый день в обе стороны, лишь бы иметь возможность выследить и разыскать убийц его младшего брата? Кем бы ни был этот странный мальчик, Хаширама чувствовал, что между ними есть нечто общее. Ему сложно было выразить это чувство словами — они походили на два разнозаряженных магнита, а потому притягивались друг к другу. В черных глазах Мадары было много скрытой боли и неизмеримого отчаяния, которое становилось особенно заметным, когда он позволял себе смеяться или злиться, на мгновение приоткрывая створки собственной раковины. Что за тяжесть лежала на его плечах? Какие мысли и какие события привели его на берег в этот день? Знал ли он тех бедняг, что проплыли по реке? Судя по выражению его глаз, знал — и куда лучше, чем сам Хаширама. Мальчик видел в этом взгляде чувство вины и сожаление, и это расстраивало и терзало его. Мадара был едва ли на год старше, но выглядел совсем стариком, и это было так невероятно неправильно, ведь они оба были еще так юны. Сенджу с горечью поморщился и помотал головой. Нет, нужно было обязательно найти способ. Найти способ прекратить все это — избавить детей от необходимости быть частью этой жестокой и бессмысленной войны. Решение, казалось, было совсем рядом, но он снова не смог ухватить его — оно таяло в наливающемся сумерками осеннем воздухе, лишь напрасно дразня его воображение. Приближалась зима. Вернувшись домой, Мадара первым делом отправился к отцу. В нем кипела невысказанная ярость. Какого черта там случилось — чем так провинились эти глупые слабаки Хагоромо? В чем был смысл убивать их и тратить на это ресурсы и время, лишая клан пусть и слабого, но источника дохода, а главное — впустую растрачивая силы, которые можно было пустить на поиски Сенджу. Он упрямо убеждал себя, что это — главные причины его злости, а вовсе не полные горя глаза мальчишки у реки. Но не успел он и рта раскрыть, завидев отца в компании Черного медведя, как тот, довольно улыбаясь, крикнул ему: — Мы поймали ее! — Что? — В ушах Мадары зашумело, он резко остановился и едва не потерял равновесие. — Мы поймали подстилку Сенджу, — все так же лучезарно улыбаясь, сообщил ему отец. Только вот улыбка эта была холодна, как лед, и от ее вида хотелось кричать. — Один из наших патрулей наткнулся на них на западной границе. — Где она? — Тело сковала дрожь предвкушения, сердце того и гляди было готово выпрыгнуть из груди. Во рту Мадара почувствовал сладковатый привкус возбуждения. — В темнице, где же еще, — усмехнулся Черный медведь. — Даю тебе слово, сынок, она заговорит уже через пару часов. И тогда мы точно узнаем, где прячутся ее трусливые дружки Сенджу. Мадара уже не слушал его, ноги сами несли его к темнице. В голове одна за одной вспыхивали безумные догадки и идеи. Как они могли поймать ту беловолосую бестию, как пленили ее, почему он ничего не знал и не слышал. На мгновение его охватила досада — тот глупый пацан отвлек его своими камешками и этой идиотской улыбкой. Но теперь-то Учиха пришел в себя и вспомнил о своей главной цели и своем предназначении. Он ворвался в темницу, как черный вихрь, сжимая кулаки и не думая уже ни о чем, кроме того, чтобы лично выпытать у девки Сенджу все, что нужно было его отцу. Сердце на несколько мгновений перестало биться в его груди, когда он ее увидел. Волосы не белые. Светло-розовые, почти серые, грязные и покрытые запекшейся кровью. Лицо превратилось в избитую содранную маску, и только глаза — темно-зеленые, как листья в июле — горели все так же ярко и несгибаемо. — Представляю тебе Сенджу Харуну, — раздался за его спиной насмешливый голос отца. — Наш билет в первый ряд на самую великолепную битву в твоей жизни.Часть I. Глава 4. Первая встреча
22 апреля 2017 г. в 15:46
Первые ноябрьские заморозки окрасили тонкие зубчатые листья кленов в ярко-алый цвет. Словно ночью кто-то вскрыл острым лезвием ветки, и они истекли кровью, в последнем отчаянном стремлении выжить расплескав свою красоту вокруг себя. Мито не могла отвести от них глаз. Они были первым, что она видела теперь, просыпаясь, и последнее — перед тем, как заснуть. Освещенные то солнцем, то яркими вечерними лампами, они рождали в ее растревоженном детском сознании смутные, неясные образы, которые одновременно будоражили и пугали ее.
Семье Хьюга принадлежала большая кленовая роща, спускавшаяся по склону холма в низину к реке. Дом, где жила тетя Мито, восточным фасадом выходил как раз к ней, окольцовывая несколько отдельных деревьев в пространство внутреннего двора и сада. По сравнению с их скромным, плотно умостившемся на прибрежных скалах домом, это место походило на настоящий дворец, вольготно и просторно разлегшийся посреди необозримого плоского пространства. Кажется, Мито еще никогда не видела столько земли — на ее родном острове, почти из любой точки было видно море. Оно возникало то слева, то справа, то впереди, ясно-синим призраком, криком чаек и запахом соли постоянно напоминая о себе и небесконечности твердой опоры под ногами. И именно эта конечность отчего-то внушала девочке чувство спокойствие и безопасности. А здесь, под непроницаемым колпаком огромного тяжелого неба, накрывающим равнину и холмы, она ощущала себя муравьем, крошечным, незначительным и очень уязвимым. И это бушующее осеннее пламя кленов порой напоминало ей раззявленную пасть огромного зверя, по брюху которого она так легкомысленно позволяла себе ходить.
Когда они только прибыли, ее тетя, госпожа Хьюга, приняла их со сдержанным вежливым радушием. Мито была слишком мала, чтобы понять, что именно происходило между взрослыми и почему у ее тети было такое бледное и безэмоциональное лицо, когда она приняла из рук Рико-сан свиток с печатью клана Узумаки. Почему они с няней так долго стояли на пороге и почему их так долго не пускали в тепло. Почему всю дорогу ее заставляли прятать свои ярко-красные волосы под капюшоном и почему Рико-сан шикала на нее всякий раз, когда девочка пыталась спросить о чем-то. Она не знала, что происходило в тот момент между их семьями и что почувствовала госпожа Хьюга, когда на нее возложили столь тяжкую ношу — защищать и оберегать главную наследницу островного клана. Сокровище, которое в будущем могло стать залогом крепкого и прочного союза, о котором так мечтала мать Мито.
— Вы можете жить здесь, — коротко проговорила тетя, проведя их к комнате в дальней части дома. — По ночам сейчас бывает холодновато, так что разжигайте ирори и плотнее закрывайте сёдзи на ночь.
— Да, госпожа, — низко поклонилась Рико-сан, крепко сжимая в своей сухой ладони руку своей воспитанницы. Мито зевала, терла глаза, но все равно таращилась по сторонам, стараясь ничего не упустить. Страх, который овладел ею во время бегства с острова, уже утих, уступив место любопытству и даже какому-то воодушевлению. Пока что она не думала об этом осознанно, но в глубине ее души постепенно зрело интуитивное понимание того, что ей наконец удалось вырваться из-под слишком настойчивой опеки матери.
К тому же девочка знала, что клан Хьюга считался одним из сильнейших кланов в Стране Огня. И что здесь ее наверняка могли научить десятку различных техник, которые бы она ни за что не узнала в другом месте. Воображение несло ее вперед, смешиваясь с когда-то слышанными историями и собственными мечтами. Раз война добралась до их дома, то теперь никто не будет спорить с тем, что ей нужно становиться сильнее. Скорее всего, именно за этим ее сюда и отправили. Эта мысль до того понравилась Мито, что она даже начала широко и довольно улыбаться, чем вызвала недовольство со стороны своей няни, которая, почти не разгибаясь, кланяясь госпоже, пока та рассказывала им, где они могут взять белье, где находятся купальни, а где — кухня. Фантазии, овеянные усталостью после долгой дороги, быстро превратились в сны, и девочка сама не заметила, как задремала, прислонившись к свернутому футону.
Однако на деле все оказалось совсем не так радужно, как ей мечталось. Их жизнь у Хьюга не была похожа на обычные гостевые визиты, которые они иногда совершали прежде. Не было ни степенных прогулок по уютным садам, ни долгих разговоров за полночь, ни игр, ни дружелюбных ровесников, с которыми Мито могла провести время, пока взрослые, сидя на дзабутонах, смаковали свежий чай и неспешно обсуждали новости. Никто не развлекал ее, не спрашивал, хочет ли она чего-нибудь, не предлагал посидеть вместе и поиграть. Все выглядело так, словно присутствие девочки и ее няни тяготило окружающих, и они старались свести все общение к минимуму, иногда просто игнорируя ее просьбы и вопросы. А когда она, доведенная до слез подчеркнутой холодностью и равнодушием членов семьи Хьюга, прибегала к няне и просила объяснить, что с ней не так и почему все так с ней обращаются, Рико-сан просила ее прекратить истерику, недовольно цокала языком, качала головой и плотнее стягивала головной платок на волосах Мито, чтобы не дай бог ни один красный волосок не попался на глазам бродячим торговцам или приходящей прислуге.
Первые дни девочке удавалось убеждать себя, что сейчас все просто обеспокоены войной и ситуацией в горячих точках, но потом все обязательно наладится и станет так, как бывало прежде. Но время шло, а госпожа Хьюга и остальные обитатели дома и не думали менять своего отношения к ней. Хозяин же имения был здесь только один раз за несколько недель, но пока он был в доме, они с Рико сидели в их комнате и им было строго-настрого запрещено даже подходить к сёдзи.
— Он занятой и важный человек, Мито-сама, — поучительно проговорила нянюшка, доставая из своих вещей цветочные игральные карты и раскладывая их для партии в кой-кой. — Ему некогда возиться с такой непослушной маленькой девочкой, как вы.
— Я вовсе не непослушная, — наморщила носик она. — И уже не такая маленькая. Почему мне нельзя увидеться с ним? Он наверняка знает, как дела у моего папы и что происходит дома. Вдруг враги уже ушли и мы можем вернуться обратно? Мне совсем не нравится здесь.
— Ваша матушка решила, что здесь вам будет безопаснее, — покачала головой Рико-сан. — Госпожа Хьюга заботится о вас. Она позволила вам жить в ее доме и пользоваться защитой ее клана. Это великая честь, и вы должны быть благодарны.
— Я благодарна. — Лицо Мито скуксилось, словно она вот-вот готова была расплакаться. — Но я скучаю по маме. Я хочу домой, Рико-сан. Пожалуйста, когда мы поедем домой?
— Как только ваш отец пришлет сокола и оповестит нас о том, что это возможно, — спокойно и твердо ответила она. — Вам следует покориться воле родителей, Мито-сама, и прекратить самовольничать. Вот, возьмите карты. Давайте сыграем пару партий, это поможет вам развеяться.
— Я не хочу играть! — вспылила девочка, вскочив на ноги. Собственное безрассудство придавало ей сил и пьянило, кружа голову. Запас ее терпения подошел к концу, и больше ждать она была не намерена. Господин Хьюга совершенно точно знал ответы на все интересующие ее вопросы, а ее прятали здесь, как какую-то преступницу. Что, если он даже вообще не знал о том, что она живет в его доме? Вдруг родители искали ее, а Рико-сан и госпожа Хьюга нарочно не давали ей вернуться домой? Не успев критически осмыслить ни одно из этих предположений, Мито тем не менее мгновенно преисполнилась уверенностью в собственной правоте, но более того — в праве на самостоятельное принятие решений.
Прежде чем Рико-сан успела подняться на ноги и остановить ее, девочка схватилась за створки сёдзи и резко распахнула их. В комнату ворвался ворох опавших красных листьев и запах дыма. Нянюшка охнула, дернулась было за своей воспитанницей, но Мито ловко увернулась от ее рук и босиком побежала по веранде в сторону комнаты госпожи. В узком кимоно, которое ее заставляли носить здесь, бегать было неудобно, и ей пришлось задрать его почти до самых колен. С растрепавшихся от резких движений волос слетел платок, и они хлынули на плечи раскаленным красным потоком. Не обратив на это ровным счетом никакого внимания, Мито уверенно схватилась обеими руками за деревянную рамку и дернула ее с такой недетской силой, что она с громким треском проехалась по полу и сильно ударилась о косяк.
— Пожалуйста, отвезите меня домой! — закричала она, увидев статную мужскую фигуру в светлой домашней юкате, а потом сразу бухнулась на колени, прижавшись лбом к полу. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Хьюга-сама, отвезите меня домой к маме!
На несколько секунд в комнате повисла тишина, и стали слышны торопливые тяжелые шаги Рико-сан, которая поспешно следовала за Мито и тщетно звала ее, пытаясь не допустить того, что уже случилось.
Господин Хьюга ничего не ответил, словно реагировать на такие истерики было ниже его достоинства. Девочка все еще продолжала что-то лепетать, когда цепкие руки нянюшки сжались на ее талии и резко дернули вверх.
— Умоляю, простите нас, — низко поклонилась Рико, сгорая от стыда. — Этого больше никогда не повторится. Умоляю, простите. Я поговорю с ней. Простите, Хьюга-сама, это вышло случайно. Я все исправлю, она больше не будет так себя вести.
— Буду, буду! — кричала Мито, начав вырываться и пинать женщину под ребра. — Я хочу домой! Мне здесь не нравится! Вы все меня обманываете! Что случилось с моим папой? Почему никто меня не забирает?
— Мито-сама, прошу вас, успокойтесь. Хватит кричать! Вы ведете себя очень неприлично, — пробормотала Рико-сан, выходя с ней обратно на веранду и пытаясь одной рукой закрыть распахнутые ею сёдзи. — Мне еще никогда не приходилось так краснеть за вас. Что вы себе позволяете, юная леди?
— Господин Хьюга! Господин Хьюга, пожалуйста, выслушайте меня! — продолжала кричать Мито, уже сорвав голос. Она не понимала, что происходит и почему ей не дозволяют поговорить с дядей. И ей было очень страшно. События на острове, слова ее отца, побег на лодке и все остальное вдруг предстало перед ней в совершенно ином свете. Теперь она больше не думала, что ее отправили сюда, чтобы она стала сильнее. Но иные мысли пугали ее до такой степени, что она не могла озвучить их даже про себя. Скованная паникой и ощущением собственной беспомощности, она продолжала лягаться и вырываться, крича и зовя дядю. И в какой-то момент стальная хватка Рико-сан в самом деле разжалась, и девочка снова оказалась ногами на полу. Но прежде чем она успела обрадоваться и сообразить, в какую сторону ей бежать, ее щеку вдруг словно бы обожгло раскаленным камнем. Голова Мито мотнулась в сторону, и от удивления она мгновенно перестала кричать. Несколько раз моргнув, она медленно подняла руку к щеке и коснулась горячей кожи. Повернула голову и встретилась взглядом с напуганным, злым и беспомощным лицом няни.
— Пожалуйста, Мито-сама, — умоляюще проговорила она. — Хватит. Вы не вернетесь домой. А если продолжите упрямиться, будет только хуже. Никто вас отсюда не отпустит.
— Я хочу к маме… — едва слышно пролепетала девочка, и слезы бурным потоком хлынули по ее раскрасневшимся от крика щекам.
— Госпожа Узумаки тоже по вам очень скучает, я уверена. И ваш отец. Но вы же умная взрослая девочка и должны понимать, что не все в этой жизни бывает так, как нам хочется. Ваши родители посчитали, что здесь вам будет лучше, а вы так стремитесь оспорить их волю? Вы считаете себя умнее их? Считаете, что все знаете лучше, Мито-сама? — Злость и страх постепенно ушли из глаз Рико, уступив место усталости и печали. У женщины все еще тряслись руки, и нещадно пульсировало внутри черепа. Ей не верилось, что она была настолько беспечной и неловкой, что позволила произойти чему-то подобному.
— Мито. — На веранде появилась госпожа Хьюга в нежно-лиловом кимоно с цветочными узорами. Ее светло-серые глаза смотрели холодно и недовольно, и Рико-сан поспешила склониться в глубоком поклоне, дернув девочку за собой на колени. — Мне нужно поговорить с тобой. Немедленно.
— Госпожа Хьюга, Мито все понимает и очень раскаивается, что причинила вам и вашему мужу неудобства, — пролепетала Рико. — Пожалуйста, прошу, не наказывайте ее. Это моя вина, что я не уследила за ней и не объяснила ей, как обстоят дела.
— Мито, я жду, — повторила Хьюга, совершенно проигнорировав речь няни. — Почему ты позволяешь себе заставлять меня ждать?
— Да, тетя. — Мито, утерев нос и все еще всхлипывая, мелкими рваными шажками приблизилась к ней. Госпожа повернулась и проследовала обратно в свою комнату, где, кроме нее, уже никого не было. Она элегантно опустилась на дзабутон, аккуратно подвернув под колени подол кимоно, и кивнула девочке на соседнюю подушку. Она попыталась сесть так же грациозно, но дрожащие от перевозбуждения ноги плохо слушались, и Мито больно стукнулась не вовремя подогнувшимися коленками о доски пола.
— Мито-чан, ты знаешь, почему ты здесь? — негромко спросила госпожа. Она сидела прямо, подтянутая, собранная и непередаваемо красивая. Ее красота слепила, как снег на горных вершинах, и была такой же холодной и непроницаемой. И она почти пугала своим самоуверенным совершенством съежившуюся перед ней девочку.
— Мои родители решили, что так мне будет безопаснее, — проговорила она, не поднимая глаз от пола.
— Ты уже взрослая и должна понимать, какая ответственность лежит на твоих плечах, — веско проговорила женщина. — Твоя жизнь тебе не принадлежит, и ты не вправе вот так ею распоряжаться. Твои родители решили, что и как для тебя лучше, и ты обязана подчиниться их воле. Если же ты не подчиняешься, это значит, что ты не уважаешь их и не ценишь заботу, которую они тебе оказывают.
— Да, госпожа, — тихо подтвердила Мито. Спорить с ней так же, как она несколько минут назад спорила с Рико-сан, казалось просто невозможным. Она боялась госпожу с ее холодными серыми глазами, и этот страх был сильнее чувства несправедливости и обиды.
— Пожалуйста, повтори, что я сказала, Мито-чан, — попросила женщина. — Подними на меня глаза и повтори это.
— Моя жизнь не принадлежит мне, — тихо, но отчетливо произнесла девочка.
— Посмотри на меня, Мито-чан. И скажи это громче.
Она с усилием заставила себя поднять лицо. Губы дрожали, щека, куда пришлась пощечина от няни, болела, а в голове стало совсем пусто и темно, словно порыв ледяного ветра только что потушил там свет.
— Моя жизнь не принадлежит мне, — повторила она. — Я не вправе ею распоряжаться. Мои родители лучше знают, как мне следует поступать. Я подчиняюсь их воле.
— Хорошо, — одобрительно кивнула госпожа, не увидев и намека на сопротивление или неприятие в погасших глазах красноволосой племянницы. — Теперь приведи себя в порядок. С завтрашнего дня я начну твое обучение.
— Обучение? — удивленно переспросила Мито, и умершая было надежда снова всколыхнулась в ее душе.
— Да, конечно. Твоя мать, судя по всему, не уделяла этому достаточно внимания, и потому ты выросла такой буйной и совершенно не умеешь сдерживать себя. — Госпожа презрительно скривила свои идеальные губы. — Я буду учить тебя этикету, искусству беседы, чайной церемонии и икебаны. Всему, что должна знать приличная образованная девушка, чтобы составить выгодную партию будущему мужу. Тебе повезло, что ты оказалась именно здесь. Твоя мать все же проявила здравомыслие хоть в чем-то относительно твоего воспитания.
— Да, госпожа. — Мито снова склонилась перед ней, чтобы та не видела слез, снова выступивших в светло-карих глазах юной наследницы клана Узумаки.