Сага об Основателях

Сенджу Харуна была двоюродной племянницей главы лесного клана — так, по крайней мере, следовало из материалов, добытых разведчиками в стане врага. Благодаря этим же материалам, небольшому патрульному отряду Учиха удалось перехватить девушку на ее пути из дома родителей в дом будущего жениха, носившего другую, но не менее известную и громкую фамилию. Двое шиноби, сопровождавших ее, были убиты на месте, а ее почти сразу поймали в гендзютсу, не дав возможности обороняться. Этим Черный медведь, руководивший миссией, особенно гордился. «Взяли без проблем и потерь», — так он важно отчитался перед Учихой Таджимой после того, как размашистым жестом швырнул ему под ноги бесчувственное девичье тело со своего плеча. Она пришла в себя от боли несколько минут спустя, когда гендзютсу было развеяно, а глава клана Учиха самолично взялся за допрос. Мадара никак не мог понять, зачем они так избили ее. Самый простой и верный способ получить информацию — это погрузить человека в иллюзию, забраться к нему в голову и сломать его сопротивление изнутри. Он сам был неплохо обучен этому фокусу. Все дело было в концентрации и противостоянии двух сил воли. Одна рано или поздно сдавалась и тогда вторая подавляла ее и стирала в порошок все слабые препятствия на пути к своей цели — тому, что допрашиваемый так отчаянно пытался скрыть. Допросы такого рода были чистыми, достаточно быстрыми и наиболее информативными — исключалась возможность лжи или недоговорок. Ни крови, ни сломанных костей, ни выбитых зубов — их можно было даже назвать милосердными. О том, что после подобной процедуры «взлома», человек мог так никогда психологически и не оправиться, юный наследник клана не думал. — Чем ты их так разозлила? — наконец не выдержал он, подойдя ближе к пленнице. С того вечера, как она появилась в их застенках, прошло уже несколько дней. Он не знал — или, может быть, не хотел знать, — что с ней делали по ночам, когда его здесь не было, но почти каждое утро он видел новые раны на ее теле. Сенджу Харуну морили голодом, ей всячески угрожали, но по-прежнему не нанесли ни одной серьезной травмы. При должном лечении и уходе она могла оправиться достаточно быстро. В этом Мадара тоже усматривал какой-то сознательный замысел, но суть его пока не улавливал. Она не ответила на его вопрос. В это время дня солнечные лучи проникали в темницу под казармами Учиха сквозь небольшое зарешеченное оконце под потолком. Золотисто-оранжевый свет мягко окутывал исхудавшее тело девушки, и ее бледно-розовые волосы, казалось, чуть светились в его лучах. Это было почти красиво и почему-то напоминало Мадаре цветы вишни на закате. Он сам не мог взять в толк, почему в этом мрачном месте, пропахшем кровью, человеческим потом и испражнениями, он мог думать о чем-то настолько возвышенном и прекрасном. Как не мог понять и того, почему приходит сюда почти каждый день. — Тебе проще будет сказать им то, что они хотят знать, — заметил он, складывая руки на груди и чуть хмурясь. — Если бы им была нужна информация, они бы добыли ее, — коротко бросила Харуна. Голос у нее был низкий для девушки, но неожиданно приятный, какой-то бархатистый, словно кошачье мурлыканье. — И ты идиот, если этого не понимаешь. — Я-то как раз понимаю, — чуть скривился юноша. — Отлично понимаю, вот и спрашиваю: чем ты их так разозлила? — Не я, — коротко отозвалась она, все еще не глядя на него. — Если хочешь поболтать, то дай мне воды. Он какое-то время колебался — согласно распоряжению отца, пленницу нельзя было кормить, а воду ей приносили дважды в день в строго отмеренном количестве. Но потом любопытство пересилило, и Мадара все же зачерпнул воды из стоявшей в углу бадьи и протянул девушке черпак сквозь прутья. Харуна медленно поднялась, позвякивая цепями, надетыми на ее худые щиколотки и запястья. Кандалы были обернуты печатями, сдерживающими чакру — напрасная предосторожность, как казалось юному Учихе. Не было похоже, что в таком состоянии эта куноичи сможет мало того что выбраться из клетки, так еще и расправиться с охраной, стоявшей у двери снаружи. И все же он на всякий случай сконцентрировал немного чакры у стоп, чтобы если вдруг она попробует сделать глупость — сразу отпрыгнуть назад. Мысли ударить ее за подобное у него даже не возникло. Но Сенджу Харуна не попыталась схватить черпак или каким-то еще образом воспользоваться ситуацией. Она жадно и торопливо приникла сухими губами к воде, насыщаясь громко и совсем не так изящно, как было положено воспитанной девушке ее возраста. Почему-то Мадару это даже немного рассмешило, но он сдержал неуместный смешок, кусая губы. Напившись, Харуна снова отошла к стене и села обратно на кучу соломы, служившей ей подстилкой. — Так что ты хочешь знать, маленький Учиха? — спросила она своим низким кошачьим голосом. Взгляд у нее немного прояснился, но более дружелюбным не стал. — Я не маленький, — хмыкнул Мадара, тоже садясь на каменный пол и скрестив ноги. Полоса солнечного света чуть сдвинулась и теперь ее начало лежало у него на коленях, а конец касался лица Харуны, очерчивая ссадину на щеке и слегка опухший левый глаз. — Мне уже пятнадцать. В этом возрасте мой отец уже убил своих братьев и стал единственным наследником своего собственного отца. — Героический поступок, — скептически поджала губы Харуна, выразительно взмахнув ресницами. Было в ней что-то, что цепляло его. Он сам не мог понять, на каком уровне или по какой причине. Ему нравилось смотреть на нее. Нравилась ее стойкость и несгибаемость. Даже ее саркастичность и эти вечно злые зеленые глаза. Он не знал, была ли она сильна как шиноби, но свою силу воли она уже ему доказала. — Почему они держат тебя здесь? — задал давно мучивший его вопрос он. — Ты сказала, что не из-за информации. — Я заложник, — пожала плечами она, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. — Они надеются обменять меня на более важные сведения, чем те, которыми я владею. Или сделать приманкой. Поэтому не убивают. Но мой клан здорово вам досадил, поэтому… — Она подняла руки, и у Мадары неожиданно захолонуло в груди, когда он увидел на бледной тонкой коже многочисленные синие следы от сжимавших их мужских пальцев. — Ты думаешь, тебя выкупят? — поинтересовался он чуть погодя. Харуна не ответила, отведя глаза. На секунду ему показалось, что он видел слезы, сверкнувшие среди темной зелени, но не был уверен, что ему не почудилось. — Все на этой войне имеет свою цену, — негромко отозвалась она спустя пару минут. — Моя жизнь на этих весах значит намного меньше, чем твои ублюдочные дружки думают. Странно, но ругательство, сорвавшееся с ее сухих разбитых губ, совершенно не задело его. Он даже на секунду ощутил, что почти согласен с ней. — Отец не ошибается, — уверенно произнес он, поднимаясь с пола. — Если он считает, что твой клан заплатит за тебя, то так и будет. Иначе он бы просто не стал тратить на тебя время. Харуна снова посмотрела на него, и на этот раз в ее глазах не было злобы — ему даже показалось, что на ее лице на мгновение появилась слабая надежда и — облегчение. Но она ничего ему не сказала, и он тоже не смог придумать, что бы еще добавить, а потому развернулся и вышел. Сам толком не осознав в полной мере, что собирается сделать, он тем не менее поднялся к отцу. Учиха Таджима сидел над топографическими картами, помечая на них что-то красной и зеленой тушью. Сквозь приоткрытые сёдзи комнату наполнял солнечный свет и птичий щебет. Ноябрь клонился к своему закату, ночи становились все длиннее и холоднее, и в изменчиво-хрупком воздухе уже витал стылый запах скорой зимы. — Ты что-то хотел, сын? — негромко поинтересовался Таджима. — Я хотел поговорить о пленнице, отец, — отозвался Мадара, приветствуя его коротким поклоном, а потом присаживаясь рядом. — Мне доложили, что ты проводишь с ней неоправданно много времени, — кивнул тот. Его голос звучал спокойно, даже флегматично, и, пожалуй, именно это заставило его сына внутренне подобраться и напрячься. — Я лишь пытаюсь понять, в чем смысл ее пребывания здесь, — отозвался юноша, стараясь говорить так же неспешно и сдержанно. — Ты сказал мне, что она — это билет на главную битву в моей жизни. Я жажду этой битвы, отец, и твое промедление… — Значит, дело только в этом? — негромко поинтересовался Таджима, оторвавшись от своего занятия и подняв глаза на Мадару. Его черный взгляд словно ввинчивался в черепную коробку юноши, требуя ответов — и только правдивых. Но тот уже давно привык к таким взглядам, и они совсем его не пугали. — Объясни мне, отец. Я просто хочу понять, в чем тут дело и что ты задумал. Быть может, я смогу как-то помочь тебе? — Мадара внимательно следил за отцом. Тот что-то скрывал и вел игру, которую юный наследник клана пока не мог понять и уразуметь. В словах Харуны о мотивах его семьи была доля истины, но все не могло быть так просто. — Нынешняя ситуация требует моего личного присутствия в столице, — неожиданно сменил тему Таджима. — Меня не будет здесь несколько дней. Я хочу, чтобы ты присмотрел за этой девчонкой. Не позволяй ребятам слишком распускать руки и следи, чтобы она сама не наделала глупостей. Она — важная козырная карта, которую нужно разыграть с умом, и я не допущу, чтобы наши многонедельные усилия пошли прахом, тебе понятно? — Да, отец, но ты так и не… — Вот и отлично, — перебил его Таджима, решительно сворачивая готовую карту. — Я отбываю завтра на рассвете. По возвращении спрошу с тебя, если что-то здесь пойдет не так. Ты остаешься за старшего, Мадара. — Да, господин. — Сердце у Мадары радостно забилось, и он с трудом сдержал улыбку. Отец доверял ему. Он назначал его старшим в таком ответственном деле. Это значит, что он наконец-то признал его силу и способность самому принимать важные решения. Теперь юноша просто не мог его подвести. Учиха Таджима вместе с еще несколькими людьми, включая Черного медведя, покинул дом своего клана на следующий день. Об истинных целях его поездки никто не знал, но люди здесь уже давно привыкли верить своему господину и не задавать лишних вопросов. Что же касается Мадары, то тот был настолько горд порученным ему важным делом, что и думать не хотел об истинных причинах такого поступка со стороны отца. Теперь, когда он стал главным, ему уже не нужно было ни перед кем отчитываться или скрываться. Рассудив, что раз Харуна является важным заложником, нет смысла ее гнобить в темнице, он приказал перевести девушку в одну из пустующих комнат прислуги. Снять с нее кандалы с печатями он, однако, не решился, но распорядился выдать ей чистый футон и одежду и предоставить возможность принять ванну. — Если уж на то пошло, я бы не отказалась и от лекаря, — с ироничной улыбкой заметила Харуна, когда Мадара вошел в ее комнату с подносом, на котором стоял нехитрый ужин: плошка риса с вареными ростками бамбука и немного меда на сладкое. — Ты все же пленница, а не гостья, — отозвался юноша, подходя к ней и ставя поднос на низенький столик посреди комнаты. Позвякивая своими оковами, девушка придвинулась ближе к нему. — Вы не даете мне об этом забыть, — кивнула она, натянув свои цепи. Их длина не пускала ее дальше, поэтому при всем желании она бы не смогла даже дотронуться до Мадары, сидевшего напротив. Иногда он об этом жалел. — Я почти уверен, что отец отправился на переговоры с твоим кланом, — убежденно произнес он. — А значит все это скоро для тебя закончится. — Почему ты так беспокоишься об этом? И обо мне? Я же твой враг. — Пытливые зеленые глаза щекотали его своим взглядом, и юноша чувствовал, как по спине бегают покалывающие мурашки. — Я за честный бой, — пояснил он, стараясь держать лицо. — Мы не на поле битвы, и ты не мой соперник. Ты — лишь способ получить то, что нужно моему отцу. — И тем не менее ты заботишься об этом способе больше, чем… следовало бы. Посмотри на меня, Мадара-сан. Он вздрогнул от того, как его собственное имя прозвучало в ее устах. Сомневаясь сам не зная в чем, он сделал то, что она просила. Сенджу Харуна выпрямилась и сложила руки на коленях. Она выглядела уже намного лучше. Даже после простейшей обработки ее раны начали заживать. Она все еще чуть хромала при ходьбе, и ее лицо было не настолько красивым, каким, возможно, было в тот день, когда ее впервые представили ее будущему жениху. Но для Мадары все это не имело никакого значения. В чистой, пусть и очень простенькой юкате, с собранными светло-розовыми волосами, сытая и отдохнувшая, Сенджу Харуна излучала ту особую девичью прелесть, которую дает молодость и сила. И сейчас, когда они сидели друг напротив друга за один столом, юный наследник клана Учиха был готов поклясться, что никогда не встречал девушки привлекательнее и желаннее. Ее грудной бархатистый голос, ее волосы цвета весенней вишни, ее несгибаемая воля и гордость, даже шрамы на ее избитом теле — все это волновало и притягивало его. — Война ни к чему не приведет ни вас, ни нас, — серьезно произнесла Харуна. — Это тупик, из которого нам не найти выхода. Если ты можешь это остановить, ты должен это сделать. — Я… не понимаю, — пробормотал он, сбитый с толку. — Отец… он… — Твой отец недальновиден и не понимает, в какую кровавую бойню втягивает оба наши клана. Мои люди не станут терпеть и дадут отпор, и тогда наши леса захлебнутся в крови. Погибнут тысячи людей — шиноби и простые крестьяне. Мадара-сан, мы должны остановить это безумие, пока еще не слишком поздно! — Она повысила голос и потянулась к нему, словно в отчаянной попытке достучаться. Сам не зная зачем, юноша тоже подался ей навстречу, и секунду спустя она оказалась в его объятиях, дрожащая, впервые по-настоящему напуганная и сломленная неизбежностью надвигавшегося рока. — Поговори с ним, прошу тебя, — прошептала Харуна, в отчаянии сжимая его одежды. — Только ты сможешь что-то сделать. Пожалуйста, Мадара. Темная зелень ее глаз была теперь так опьяняюще близко, что он почти не слышал того, что она говорила. Как и того, что говорил и обещал сам. В его голове все помутилось от ее запаха и тепла. Наставления отца, собственные принципы, замыслы клана — все это меркло по сравнению с той горячей волной, что неумолимо зарождалась у него внутри, обещая сжечь его дотла. Сенджу Харуна больше не сопротивлялась и не противилась ему. Не было ни злости в глазах, ни крови, ни синяков от чужих пальцев на ее руках. Ее тело больше не сжималось в ужасе в ожидании удара — наоборот, оно раскрылось ему навстречу, как распускается цветок в предвкушении рассвета. Она сама направила его в себя, когда он уложил ее на залитые солнцем татами, и он растворился в ней без остатка.

~ * * * ~

Чистый горный воздух пьянил и путал мысли. Поднявшись по крутому склону выше уровня леса, Тобирама остановился, поглощенный открывшимся ему видом. Желто-красное море простиралось до самого горизонта и волновалось, как настоящее, гоня по пушистым верхушкам волны декабрьского ветра. Острый глаз юного шиноби видел и брызги, поднимаемые над этими волнами — срываемые со своих насиженных мест, разноцветные листья взмывали в воздух в последнем танце, а несколько мгновений спустя навечно исчезали в темной бездне внизу. Еще несколько таких дней, и каркас леса обнажится полностью. С трудом заставив себя вновь сосредоточиться на своем деле, Тобирама отвернулся от горизонта и продолжил подниматься. Направляя в свои ступни определенное количество чакры, он легко держался за камень, и лишь по тому, что лямки рюкзака оттягивали не верхние, а передние части его плеч, можно было понять, что он идет не по прямой дороге, а по практически отвесной стене. Младший Сенджу никогда не отказывал себе в удовольствии совместить приятное с полезным — навестить старшего брата на его обучении и заодно потренироваться в контроле чакры. А делать это, имея за плечами столь великолепный вид, было одно удовольствие. Забравшись на гору, мальчик ненадолго снял рюкзак и сел на траву. Стянув с одной ноги сандалию, он с неудовольствием потеребил пальцем набухший на щиколотке пузырек. Обувка была новая, кожаные ремешки еще не пообносились и давили на кожу. Если так пойдет и дальше, то к вечеру здесь будет не просто волдырь, а кровавая мозоль, которая значительно затруднит его передвижение. В очередной раз Тобирама подумал о том, как замечательно было бы уметь просто перемещаться сквозь пространство, не тратя на это время и силы. Однако впервые за то время, что его посещали подобные мысли, он задался вопросом, а возможно ли нечто подобное на самом деле. В его голове даже начали зреть смутные предположения о том, как это можно было бы сделать, но в этот момент на него кто-то налетел сзади, обхватив двумя руками поперек груди. — Тобирама, я так рад, что ты… ох… Хаширама, получивший затылком в нос, отступил, не удержал равновесия и шмякнулся на пожухлую траву. — Какого дьявола ты набрасываешься? — вскипел его брат, вскакивая и потрясая кулаком. — Ты хоть знаешь, что я тебя убить мог? — Не знаю, — прохрипел тот, шмыгая носом и осторожно трогая его пальцами. — Так вот — мог, — уверенно заявил Тобирама. — Сто раз говорил тебе… — Чтобы я не ослаблял свою защиту, — кивнул тот, снова весело улыбаясь. Кажется, обошлось без переломов, хотя нос старшего из братьев ощутимо покраснел и начал опухать. — А ты… — А я и не ослаблял! — возмутился он. — Я думал, ты там со своим шаманом занимаешься. Уже собирался тебя искать… — А как бы ты меня нашел? — простодушно удивился Хаширама. — Место, где обитает мой Учитель, сокрыто в тайне от всех непосвященных. — Ну ты голова, — поморщился его брат. — Я сенсор, ты забыл что ли? Может, этот твой Учитель и спрятался похлеще хамелеона в кустах, но твою чакру я за ри почувствую. — Не почувствовал, раз мне удалось подобраться так близко! — весело покачал головой он. — Эй, а ты чего без обуви? Тобирама растерянно огляделся — в момент, когда брат накинулся на него с неожиданными объятиями, сандалия лежала рядом, но теперь ее не было видно. — Только не говорите мне, что… — Он в ужасе метнулся к краю обрыва и, наклонившись, посмотрел вниз. Конечно, ничего, кроме волнуемых ветром крон деревьев, он там не увидел. — Да какого же… Брат, это твоя вина! Ну что ты наделал? — Мне кажется, она не очень-то тебе подходила, — беспечно заметил тот без особой вины в голосе. — Кто снимал с тебя мерки? Эти ремешки следовало бы сделать шире и мягче. — Мама, — отозвался Тобирама, и его голос внезапно стал тусклым и безжизненным. Его брат нахмурился и покачал головой, подойдя ближе и положив младшему руку на плечо. Мать мальчиков после смерти Каварамы и ухода Хаширамы изменилась. От прежней веселой, спокойной и ласковой женщины не осталось и следа. Она словно бы замкнулась в себе, тщательно сдерживая и контролируя свои эмоции. Ее прежде такой лучистый и теплый взгляд теперь охладел и погас, она стала рассеянной, многое забывала и часто плакала — по крайней мере, почти каждое утро ее глаза были красными и опухшими. Тобирама не мог понять, что творилось в ее душе, и это его тревожило. — Ясно, — наконец коротко выдохнул Хаширама, а потом опустился на землю рядом с братом. — Дай посмотрю. — Чего ты? — возмутился было тот, но потом удивленно замолк, когда старший взял в руки его правую ногу — ту самую, которую он натер по пути сюда. — Да это ерунда, вот без сандаля я… — Мальчик сбился и потрясенно замолк, когда внезапно его лодыжку окутало облачко зеленоватой чакры, исходившей от ладоней старшего брата. Ощущения были странные, но скорее приятные. Тепло и какое-то особенное, почти ласкающее чувство, словно все его нервные окончания одновременно залили бальзамом. Пузырик мозоли, охваченный зеленью, сдулся и исчез, не оставив после себя и следа. Шумно выдохнув, Тобирама так и не смог больше ничего сказать, пока брат его не отпустил. — Можешь взять пока мои, — заключил Хаширама, расшнуровывая собственную обувь. — Я тут часто босиком бегаю, так что подошвы привыкли. Не переживай. — Что это была за техника? — наконец спросил его брат. — Ирьёниндзюцу, — нараспев проговорил старший. — Исцеляющая техника. Это одно из направлений, которым мы занимаемся с Учителем. Мне очень нравится, но до сих пор практиковаться приходилось только на животных да на самом себе. Я и не представлял, что это так… здорово, когда помогаешь кому-то еще. — Он прикрыл глаза и расплылся в довольной улыбке. — Слушай, а ты можешь почаще приходить? Ну там если на тренировке чего-нибудь повредишь… — Я никогда не видел ничего подобного, — перебил его Тобирама. — Это же… это просто невероятно. Скажи, этими техниками можно любую рану вылечить? Хаширама приоткрыл один глаз и покосился на брата. Тот выглядел взволнованным и даже слегка возбужденным. Словно в его голове уже выстраивались планы и схемы по поводу того, как и где можно было бы это использовать. — Учитель говорит, что у всего в природе есть свои пределы, — рассудительно отозвался он. — Ирьёниндзюцу способны лечить даже очень серьезные раны, но при условии, что не задеты жизненно важные органы. В таком случае придется подключать техники куда более высокого и серьезного уровня. — Но такие тоже есть? — затаив дыхание, уточнил младший. — Брат, ты хоть понимаешь, как сильно это может повлиять на ход войны? Если мы научимся лечить наших раненых прямо на поле боя, это… это может… — Он сбился, охваченный восторгом и трепетом перед внезапно открывшейся перспективой. Мысли юного шиноби не успевали друг за другом, ему просто не хватало опыта и воображения, чтобы в полной мере охватить потенциал подобного новшества в военном деле. — Учитель говорит, что лечебные дзюцу даются далеко не каждому, — немного обиженно заметил Хаширама, которого мало волновало практическое применение обретенного им дара и задевал тот факт, что брат сразу переключился на какие-то свои фантазии вместо того, чтобы восхититься успехами, которых он, Хаширама, достиг всего за пару месяцев обучения. — Для этого нужен исключительный контроль чакры, врожденные способности и очень много труда. Тобирама как будто его не слышал — завязывая на ногах сандалии старшего брата, которые слегка болтались из-за разницы в размерах, он продолжал размышлять о будущем, строить гипотезы и стратегии и тут же на ходу корректировать свои замыслы. Братья с детства слишком по-разному смотрели на вещи — младший подходил к происходящему с прагматической и рациональной точки зрения, раздумывая о пользе, применении и использовании вещей, в то время как старший наслаждался самим процессом, любуясь его смыслом и природой и восхищаясь красотой. До того, как Тобирама заговорил о внедрении ирьёниндзюцу в арсенал действующей армии, Хашираме и в голову это не приходило. Слишком далек был тот мир войны и постоянных раздоров от его мирной жизни и обучения под началом одного из величайших мудрецов их времени. — Ты сможешь обучить наших людей этому, когда вернешься? — спросил младший Сенджу, закончив переобуваться и поднявшись на ноги. От переполнявших его голову планов и идей по телу словно бы бегали мурашки, а от усталости после подъема в гору не осталось и следа. — Красиво тут, да? — словно бы не слыша его, с улыбкой проговорил Хаширама, глядя на раскинувшееся внизу море деревьев. — Так спокойно. Я каждое утро тут медитирую перед тренировками. Смотрю, как встает солнце… Учитель говорит, что мне важно чувствовать энергию природы. Если я научусь сливаться с ней воедино, то стану намного сильнее и мне будут доступны техники такого уровня, который я себе сейчас даже представить не могу. — А, что? — Тобирама рассеянно обернулся. Красоты природы, которые искренне заворожили его несколько минут назад, теперь казались не более чем фоном для куда более важных и значимых вещей. — Да, тут неплохо. Так что скажешь насчет обучения? Может, мне покажешь самые основные печати? Я бы мог рассказать папе и… — О, прости, мне пора. — Лицо Хаширамы вдруг изменилось, словно он что-то услышал. — Пришло время для послеобеденной тренировки. Спасибо за одеяла, тут и правда довольно холодно по ночам. — Он подхватил оставленный Тобирамой рюкзак и накинул себе на плечи. — Эй, брат! — возмущенно вскинулся тот. — Мы еще не договорили! Что там с техниками? Брат! — Жду тебя на следующей неделе, как всегда, — весело отозвался тот, босыми ногами отталкиваясь от земли и приземляясь на крепкую ветку ближайшего дерева. Обернувшись к брату, мальчик широко улыбнулся и помахал тому рукой. — Маме и Итаме привет. Я обязательно навещу их к Новому году. — Брат! Эй, Хаширама! Возмущению и досаде младшего Сенджу не было предела. Он бы, наверное, погнался за братом, если бы в самом деле верил, что смог бы его догнать. Но эту часть леса Тобирама знал плохо, да и солнце уже скоро должно было сесть — стоило возвращаться домой. Постояв еще немного там, глядя вслед своему удивительному, но такому странному и непрактичному брату, он вздохнул и начал спускаться, избрав на этот раз более долгий, но зато пологий путь. Ему хотелось хорошенько обо всем поразмыслить, не отвлекаясь на концентрацию чакры — а мыслей было предостаточно. Целительские техники — за ними было будущее, он был уверен. Если открыть специальные школы, поставить обучение на поток, внедрить целителей в каждый военный отряд… Можно было бы значительно снизить количество жертв в военных стычках или вовсе избежать их. Если бы Хаширама только не был таким упрямцем и смотрел на вещи шире… Второй раз за день измышления мальчика были прерваны посторонним вмешательством — правда на этот раз на него никто не набрасывался. Скорее наоборот. Вывернув из-за поворота, он едва не споткнулся о сидящую на крае горной тропинки девчушку лет пяти. Маленькая, чумазая и черноволосая, она тем не менее имела вид человека четко осознающего, что именно он делает и почему здесь находится. И все же природная вежливость не позволила Тобираме просто пройти мимо. — Эй, привет. — Он опустился на корточки рядом с ней. — Ты чего тут делаешь? — Гуляла, — отозвалась та, не глядя на него. — Папа не разрешает убегать далеко, а я убежала все равно. Надоело, что он командует. — Ты заблудилась? — уточнил мальчик, внимательно оглядывая свою собеседницу. Ее одежда была простой и незамысловатой — безрукавка, перетянутая поясом и подбитая мехом, штаны в три четверти, обмотанные бойцовскими бинтами голени. Возможно, девочка была из одного из местных кланов шиноби, но никаких отличительных знаков на ее одежде не было. Предусмотрительно со стороны ее родителей. — Нет, я знаю, куда мне надо, — лениво отозвалась она, продолжая смотреть перед собой скучающим и каким-то слишком взрослым взглядом. — Просто не хочу. — Ну… ладно. — Тобирама уже хотел было подняться и продолжить свой путь, но что-то его удержало. Может быть, вспомнился недавний инцидент с его собственной мозолью. Приглядевшись, он понял, что у девочки опухла и покраснела правая лодыжка. Возможно, она подвернула ногу на этой неровной тропе, пока в порыве протеста забиралась наверх. И теперь явно не могла ни спуститься, ни двигаться дальше. — А… может, покажешь, где ты живешь? Я… я тут на тренировке вроде как. Но мой брат забрал мои утяжелители. Я мог бы вместо этого тебя отнести вниз. Ну, если вдруг ты хочешь мне помочь. Девочка впервые посмотрела прямо на него. Глаза у нее были темно-серые, почти черные, носик немного курносый, пуговкой, на левой щеке была живописно размазана грязь. При взгляде на нее Тобирама вдруг почувствовал всплеск какого-то не слишком привычного ему чувства почти братской нежности. Может быть, причина крылась в той удивительной технике его брата — мальчик все еще чувствовал тепло его чакры на своей щиколотке. Такое заботливое и мягкое, что его можно было сравнить с лаской их матери. Той лаской, которой она теперь не одаривала своих сыновей. Тобираме искренне захотелось помочь девочке и вернуть обратно во Вселенную испытанное им сегодня чувство благодарности и умиротворения. — Я живу далеко, — наконец сказала она. — Пешком идти будет долго. — Значит, не пойдем пешком, — улыбнулся юный Сенджу. — Ты когда-нибудь прыгала по деревьям? — Папа еще не разрешает, — осторожно ответила она, однако глаза ее воодушевленно загорелись. — А что, ты меня научишь? — Садись. — Тобирама развернулся и опустился на корточки, подставив ей свою спину. — Доберемся с ветерком. Она колебалась меньше двух секунд — перспектива полетать между деревьями показалась слишком заманчивой, и чувство страха, а также все отцовские наставления о том, что нельзя разговаривать с незнакомцами мигом вылетели у нее из головы. Девочка обняла своего нового знакомого за шею, и тот снова встал на ноги. Она была совсем легкой — ему даже показалось, что те стеганые одеяла, которые он принес брату, сильнее оттягивали его плечи. Сначала она держалась неуверенно и напряженно, но спустя несколько минут уже плотно прижималась к нему, крепко держась руками и острыми коленками. От девочки пахло дымом и землей, и она оказалась очень словоохотливой собеседницей — с удовольствием рассказывала, как ей надоело кидать кунаи и что никто не хочет учить ее настоящим техникам. Однако несмотря на свою болтливость, она ни разу не упомянула ни одного имени или названия своего клана. Это настораживало и восхищало одновременно. — Как тебя зовут? — все же спросил Тобирама, когда они спустились с горы и оказались на твердой земле. Впереди предстоял длинный путь по воздуху, и мальчик хотел немного передохнуть перед тем, как запрыгивать на дерево. — Ой, смотри! — вместо ответа воскликнула она, ткнув пальцем в небо. Он поднял глаза и увидел медленно падающие сверху снежные хлопья. Они мягко опускались на пожелтевшие осенние листья, и разноцветный лес вокруг медленно тонул в белоснежном беззвучии. — Это же первый снег, да? Ух ты, так здорово… — Да, наверное, — не стал спорить Тобирама, подняв лицо и покрепче перехватив свою маленькую ношу. Девочка рассмеялась — звонко и чисто, подняла одну руку и поймала пальчиками летящую снежинку. Они стояли так несколько секунд, очарованные и захваченные красотой мгновения. Снежинки застревали в светло-серых волосах мальчика, и Учиха Амари со смехом снимала их, превращая в крошечные капельки на своих пальцах. Он внезапно понял, что даже был не против. В воздухе по мере усиления снегопада разливался холод, и юный Сенджу зябко передернул плечами. Нужно было поторапливаться, чтобы успеть домой до темноты. Сконцентрировав в ногах побольше чакры, он прыгнул вверх.

~ * * * ~

Мито снились сосны. Залитые теплым закатным светом, они окаймляли морской берег, чутко цепляясь корнями за серые прибрежные камни. Около воды пахло водорослями и смолой, а в ее прозрачных глубинах сновали маленькие юркие рыбки и сверкали выброшенные упрямой детской рукой украшения из дальних уголков других стран. Швыряя их в море, она и представить себе не могла, что однажды они могли бы стать драгоценным и нужным воспоминанием о том, что уже никогда не вернешь. О той беспечной детской наивности, с которой она верила в то, что ее жизнь всегда будет такой же прекрасной и ясной, как лучи этого закатного солнца, преломленные в зеленых хвойных ветвях. Больше не было ничего — ни лиц, ни голосов, ни мучительных воспоминаний. Только берег, закат и сосны, но одного этого образа хватало, чтобы, проснувшись, Мито не могла сдержать слез. Она старалась плакать тихо, чтобы не разбудить спящую рядом с ней Рико-сан. Кусала уголок одеяла и крепко сжимала глаза, чувствуя, как горячие соленые слезы пропитывают твердую подушку. За месяц с лишним, проведенный в доме тети, она научилась все делать беззвучно — ходить, есть, открывать двери, переодеваться, кланяться. И плакать в том числе. У госпожи Хьюга часто случались мигрени, и в такие дни она становилась особенно чувствительна ко всякого рода посторонним звукам. Прислуга ходила в доме на цыпочках, двери притворялись медленно и осторожно, а на кухне посуду переставляли плавно и вкладывали между тарелками тканевые салфетки, чтобы те не звякали при движении. Тех, кто не был достаточно аккуратен и осторожен, ждал строгий выговор — не раз и не два Мито видела, как служанки выходят от госпожи побледневшие или уже в слезах. Она не слышала, о чем говорилось за закрытыми дверями, но вполне могла себе представить. О да, она успела стать маленьким экспертом по нравоучительным лекциям в исполнении своей тети. Госпожа Хьюга, как и обещала, вплотную взялась за обучение своей племянницы. Каждый день Мито вставала в шесть утра вместе со своей няней и помогала Рико принести воды из колодца во дворе. Потом, пока вода согревалась, нянюшка расчесывала свою воспитанницу и помогала ей одеться. Они умывались, приводили себя в порядок и, пока Рико готовила нехитрый завтрак на двоих, Мито повторяла свои уроки. Потом девочка поднималась в рабочую комнату тети, где примерно до полудня они вместе изучали основы этикета, много читали — в основном трактаты о послушании и женских обязанностях в доме мужчины, собирали икебаны или складывали фигурки оригами. Иногда, если у госпожи было хорошее настроение, она учила девочку правильно подбирать прически и наряды. — У тебя личико круглое, тебе нужно визуально его вытягивать, — поучительно говорила она, распуская волосы племянницы и заново вычесывая их жестким перламутровым гребнем. Мито иногда морщилась от боли, когда госпожа дергала слишком сильно, но никогда не ойкала вслух. — Поднимай волосы выше, обязательно открывай лоб, надевай длинные серьги и украшай готовую прическу заколками. Запомни, Мито-чан, мужчины любят глазами. Твоя мать рассчитывает выгодно выдать тебя замуж, а для этого нужно всего две вещи. Первая — хорошо выглядеть. Вторая — быть послушной и молчать, пока не спросят. — Да, госпожа, — вполголоса соглашалась девочка. После инцидента, произошедшего между ней и хозяином дома, Мито присмирела. Произошедшее осталось в ее памяти саднящей незаживающей раной — равнодушие господина, пощечина от Рико, холодный голос тети. В тот день она поняла, что никому здесь не может доверять. Няня боялась своих новых господ, она бы никогда не решилась пойти против них и помочь Мито вернуться. И в то же время она зорко присматривала за девочкой день и ночь и не позволила бы ей совершить новую глупость. Впрочем, маленькая наследница клана Узумаки ни о чем таком больше и не помышляла. Весь ее мир, прежде такой удивительный, огромный и полный чудес, вдруг сжался до размеров этого тихого строгого дома, его правил и условностей. И сама Мито тоже сжалась. Она чувствовала, что ей тесно в этих рамках, что эта тишина, сухость и холод в общении буквально убивают ее изнутри. Госпожа Хьюга учила ее быть послушной и смиренной и скрывать свои истинные чувства ото всех, потому что на самом деле они никого не волнуют. И каждый раз, когда от отчаяния и злости хотелось кричать, Мито закрывала глаза и представляла, что запирает свои эмоции на замок в большой латунной шкатулке. Иногда их было так много, что шкатулка раскалялась, гудела и дергалась в ее руках, и девочке приходилось крепко прижимать ее крышку, чтобы та не сорвалась. Потом, открывая глаза, она иногда замечала красноватые следы от ногтей у себя на ладонях. Ее тягостное одиночество было нарушено однажды днем где-то в середине декабря, когда в дом приехала еще одна девочка. Со слов няни Мито поняла, что она была дочерью госпожи, но после начала военных действий ее отправили куда-то в более безопасное место. Однако сейчас на фронте опять что-то переменилось, и Хьюга Хидеко — так ее звали — вернулась в родной дом. В первый раз Мито встретила ее однажды утром — через несколько дней после того, как выпал первый снег. Она шла навстречу ей по веранде. Даже не шла — словно бы плыла по воздуху, почти не шевеля ногами. Подол ее светло-голубого кимоно едва заметно волновался, как будто вода на изломе ручья, аккуратные ручки были сцеплены на уровне живота, взгляд устремлен в пол. У Хидеко были длинные темные волосы, на свету отливавшие словно бы лиловым, и такие же, как у матери, прозрачно-серые глаза. Изящная и хрупкая, она походила на ожившую фарфоровую куколку. Ей было чуть меньше восьми, но она уже держалась и вела себя как истинная маленькая леди — такая, какой госпожа Хьюга пыталась сделать и Мито. Но лишь при одном взгляде на Хидеко становилось понятно, что она и Узумаки совершенно разного поля ягоды. По сравнению с кузиной, Мито чувствовала себя неуклюжей, глупой и некрасивой. Все, что говорила или делала Хидеко, было исполнено смысла — так ей казалось со стороны. Маленькая Хьюга никогда не смеялась без причины, не бегала сломя голову, не говорила глупостей, не ошибалась, не спотыкалась, не икала и не шмыгала носом. Она всегда была одета с иголочки, ее голос был негромким и мягким, она всегда приветливо улыбалась, грациозно двигалась и очаровательно краснела, если кто-то делал ей комплимент. Она умела писать и читать, хорошо рисовала тушью и даже — об этом поговаривали шепотом, чтобы лишний раз не привлекать внимания — в свои неполные восемь лет пробудила Бьякуган, генетическое наследие рода Хьюга. Мито и Хидеко редко оставались наедине. Рико или госпожа постоянно были рядом с ними, даже во время самостоятельных занятий, когда девочки прилежно читали или что-то вышивали, сидя у открытых сёдзи в заснеженный сад. Но сегодняшний день стал исключением из правил — их оставили вдвоем почти на час, пока взрослые что-то бурно обсуждали за закрытыми дверями. Воспользовавшись моментом, Мито обратилась к своей кузине со словами: — Хидеко-чан, как это у тебя так… просто получается? Мне приходится очень стараться, чтобы все делать правильно. Кланяться, садиться, держать палочки и остальное. Как будто мое тело… как будто мне приходится его заставлять. Когда я смотрю на тебя, ты такая… легкая. — Она не смогла подобрать другого слова и растерянно замолкла, покусывая нижнюю губу. Хидеко сделала еще один стежок на канве, чуть отдалила вышивку от глаз и довольно улыбнулась — результат пришелся ей по душе. Ало-красные стрелки кленов окантовывали здание дворца, находящегося в глубине сада. Чем-то он напоминал дом Хьюга, где они сейчас жили, но тот, кто делал эскиз для этой вышивки, явно немного приукрасил действительность. — Мито-чан, тебе не стоит волноваться об этом, — своим мягким нежным голосом проговорила она. — Мама говорит, что порода это врожденное. — Порода? — непонимающе переспросила та. — Мы из клана Хьюга, поэтому мы особенные, — грациозно повела плечом Хидеко и мило улыбнулась. Зубки у нее были маленькие и ровные, двух молочных внизу не хватало. — Поэтому не переживай, что у тебя не получается что-то так же хорошо, как у меня. Ты же не Хьюга, так что не требуй от себя невозможного. Мито все еще была слишком мала, чтобы в полной мере осознать смысл сказанного, но ей тем не менее почудилась какая-то странная и болезненная нелогичность в словах кузины. Или, может быть, в том, как не сочеталось участливо-кроткое выражение ее лица с тем, что она говорила. — Я думала… Думала, ты сможешь мне помочь, Хидеко-чан, — осторожно проговорила Мито. — Вот, посмотри. Вот эти стежки очень мелкие, у меня руки дрожат, и я никак не могу сделать их ровно. — Какая же из тебя куноичи тогда, — подняла брови Хьюга. — Как ты концентрируешь чакру для техник, если даже не можешь попасть иголкой в нужное место? — Я… я… — Ее кузина сбилась, покраснела в тон волосам, чуть виднеющимся из-под платка на голове, и отвела глаза. — О, прости. — Хидеко прижала ладони к лицу. — Прости, Мито-чан, я не подумала. Ты ведь не шиноби, да? Конечно, прости, это моя вина. Ты еще слишком маленькая для такого. К тому же мама всегда говорила, что только избранные женщины могут стать воинами и что это большая честь. — Тебя уже обучали ниндзюцу, Хидеко-чан? — не сдержала любопытства Мито, вспомнив подслушанные на кухне сплетни. — Вообще мне нельзя говорить об этом, — поджала губки та. — Ну тут же никого нет. Никто не узнает. Ну пожалуйста, сестра, расскажи мне! — взмолилась девочка. — Ну ладно, — с важным видом согласилась Хидеко. — Я покажу тебе кое-что, если ты обещаешь никому не рассказывать. — Обещаю, — кивнула Мито с горящими глазами. Хьюга сложила руки в печать на уровне груди и закрыла глаза. Несколько секунд она, видимо, собирала и концентрировала чакру, а потом на выдохе резко подняла веки. Мито негромко вскрикнула и отшатнулась назад, зажав рот ладонью. Она прежде лишь слышала о могущественном тайном додзюцу — технике глаз, — которое использовали члены клана Хьюга, но еще ни раз не видела его вживую. Фарфоровое личико Хидеко преобразилось за долю секунды. Вокруг ее глаз сквозь тонкую белую кожу проступили набухшие жилы, сеткой спускающиеся по скулам до линии челюсти. А сами глаза словно бы потемнели, взгляд заострился, как готовое к удару острие копья. Он не просто пробирал до костей — он пробивал насквозь, уходя сквозь пол и стены куда-то к земле. Мито могла лишь вообразить, что можно было видеть такими глазами, и от одних только мыслей об этом ей становилось не по себе. — Хидеко-чан… — прошептала она, от изумления и восторга потеряв голос. — Это так здорово… Ты такая удивительная… Скажи… Скажи, как далеко ты можешь видеть? — Я вижу птиц в саду за нашим домом, вижу каждую снежинку, что падает сейчас с неба. Я вижу, какой узор на поясе у твоей няни, которая сейчас спорит с моей матерью… — Они спорят? О чем? — Сердце Мито забилось сильнее. — Я не знаю, — отозвалась Хидеко с сожалением. — Я… я только учусь читать по губам. Кажется, на Новый год тебя хотят отправить домой. В голове у Мито зашумело, она с большим трудом смогла сдержаться от того, чтобы не закричать от радости и не захлопать в ладоши. — Ты… ты уверена, Хидеко-чан? — переспросила она с замирающим сердцем. — Я же сказала, что пока только учусь, — отозвалась та с немного виноватой улыбкой и снова закрыла глаза. Вздувшиеся жилы исчезли с ее лица, и оно снова стало почти идеальным. — Бьякуган очень труден для освоения. Мама говорит, что то, что я смогла овладеть им в таком возрасте, это просто чудо. Мито с большим трудом заставила себя вслушиваться в то, что говорила кузина. В голове девочки уже зрели планы о том, как, попав домой, она сделает все, что угодно, пообещает матери быть самой прилежной и послушной на свете, лишь бы больше никогда не возвращаться сюда. Она будет самой лучшей дочерью в мире, не станет больше спорить, упрямиться или убегать. Если Хидеко права, то меньше, чем через месяц, она снова увидит сосны на морском берегу, сможет обнять каждую из них и почувствовать запах смолы и хвои из своих снов. Впрочем, уроки госпожи Хьюга не прошли для Мито даром — несмотря на бурную радость, царящую у нее внутри, она сумела сохранить сдержанное выражение лица и даже поддержать беседу, до сути которой ей, однако, не было никакого дела: — А что говорит твой отец об этом? — Отец… — Хидеко внезапно погрустнела, и это не ускользнуло от взгляда Мито. — Он редко бывает со мной или мамой. У него есть другие важные дела, и мама запрещает мне ему надоедать. — Я видела его здесь три недели назад, — проговорила Узумаки. — Жаль, что вы не встретились. Они с твоей мамой, кажется, пили чай, когда я… я… — Она сбилась, покраснела и не стала продолжать. — Мне показалось, у них все хорошо. — Мама говорила, что он хотел сына, — тихо произнесла девочка, и впервые Мито показалось, что той стыдно за что-то. — Но у нее больше… не получается. У них больше не будет детей, только я. — Ты ничуть не хуже сына, Хидеко-чан, — поспешила возразить ее кузина. — Ты очень красивая, ты уже умеешь управлять Бьякуганом и ты — Хьюга. Разве этого мало? — Я не знаю, — на ее лице отразилось мучительное сомнение. — Мама говорит, что папа бы больше любил нас обеих, если бы я была мальчиком. — Я уверена, что это неправда, — твердо проговорила Мито, положив свою ладошку поверх ладони Хидеко. Та неуверенно улыбнулась ей в ответ, и в этот момент в комнату вошла Рико. Мито тут же забыла об их с кузиной разговоре и поднялась навстречу няне, снова переполнившись счастьем предвкушения. — Мито-чан, мы с госпожой Хьюга все обсудили и решили, что на праздники ты поедешь к своей бабушке. Это в нескольких ри на запад отсюда. Господин Хьюга планирует провести эти дни дома с семьей, и мы с тобой… будем им только мешать. — Рико произнесла это с горечью и обреченностью, как человек, ненавидящий свою долю, но не могущий ничего изменить. — К бабушке? — непонимающе переспросила Мито, хлопая глазами. Хидеко за ее спиной снова занялась вышиванием, тактично делая вид, что не слышит их разговора. Может быть, она и не собиралась обманывать свою двоюродную сестру и в самом деле просто ошиблась, читая по губам. Но Мито вдруг захлестнула такая волна обиды и злости, каких она не испытывала уже много дней. Всего несколько секунд назад она верила, что скоро окажется дома и увидит родителей, а теперь ей сообщали, что ее снова повезут к каким-то незнакомым родственникам, убирая с глаз долой как назойливую собачонку. Девочка почувствовала, что задыхается, и перед ее глазами начала медленно сгущаться черная пелена. Она знала наверняка, что за этим последует — то, чего юные леди не могут себе позволить. Невероятным усилием воли Мито вообразила себе спасительную латунную шкатулку. Спрятать под крышку всю черноту, всю ярость и всю обиду. Она не имела права проявлять их на людях. Ее жизнь ей не принадлежала, она ничего не могла в ней решать, это право отняли у нее. Медленный вдох и размеренный выдох. — Мито-чан, боги мои! Что ты делаешь? Она распахнула глаза, непонимающе дернувшись в сторону от сжавшейся на запястье чужой ладони. Побледневшая Рико по одному отогнула сведенные судорогой пальцы девочки. На белые татами упало несколько маленьких капель крови.