Сага об Основателях

Постоянный снежный покров установился только к концу декабря, перед самым Новым годом. Воздух, наполнявший легкие Мадары, был студеным и колючим, и ему казалось, что он движется с такой скоростью, что снежинки вонзаются в его горло на манер крошечных ледяных сюрикенов. Солнце окрашивало сугробы в серебристо-желтый цвет, наполняя низины размытыми чернильно-голубыми тенями. В заснеженном лесу тишина была всепоглощающей, глубокой и плотной, словно густой зимний мех. Мадаре казалось, что он слышит не только звук ударов своих ступней о ветви деревьев, но и собственное дыхание, стук своего сердца — и сердец товарищей. Сегодня он снова был подчиненным в чужом отряде. С одной стороны, это задевало его самолюбие, но с другой — все его мысли были сейчас не здесь, а потому он вынужден был признаться самому себе, что был бы сейчас очень плохим капитаном. Он думал о Харуне, вспоминал тепло и упругость ее тела, ее податливость и влажность, ее покорность в его руках. Она была первой его женщиной — первой, кого он возжелал больше, чем одобрения отца. И все то, что прежде казалось таким незыблемым и важным, сейчас пошатнулось. Познав женщину так, как никогда прежде, Мадара стал иначе смотреть не только на весь слабый пол, но и на окружавших его мужчин. Он уже не раз ловил себя на мысли о том, что они, вероятно, испытывают похожие желания и похожие удовольствия. Это наполняло его юный ум смятением и вместе с тем — торжеством. Как если бы он начал понимать своих взрослых товарищей куда яснее. Как если бы он наконец встал наравне с ними. Он уже давно был одним из самых сильных в своем клане, он сражался и убивал, он чувствовал кровь на своих руках и саке на своих губах, но все же невидимая граница отделяла его от других мужчин — теперь он осознал это. Та самая невидимая граница запретного знания, которую Харуна помогла ему пересечь. И потому прямо сейчас ему казалось, что он любит ее, любит больше всего на свете. Больше клана, больше отца, больше своей цели и предназначения. Любит за то, что она открыла внутри него нечто принципиально важное. Сделала его тем, кем он, кажется, был всегда, но прежде не догадывался об этом. Мадара сам вызвался на эту миссию — простую и недолгую. Разведчики донесли, что клан Хьюга, один из сильнейших кланов Страны Огня, отправляет в дорогу какую-то важную персону — паланкин, который несли двое породистых белых быков, сопровождала охрана и маршрут его держался в строгой секретности, а это могло означать только одно: у Учиха мог появиться еще один именитый заложник. Формально Хьюга и Учиха не были в состоянии войны, но клан Мадары никогда не чурался легких денег. Хьюга бы не стали вступать в полномасштабное противостояние, а вот отсыпать пару мешков золота за представителя клана им ничего не стоило. Так всегда рассуждал Учиха Таджима, и так же решил и его сын. Почему-то ему в голову лезли всякие глупости о том, что, если внутри окажется девушка, то у нее наверняка будут с собой наряды и украшения, которые он, Мадара, сможет забрать себе и передарить Харуне. Он был вынужден признаться себе, что ему очень хочется посмотреть на нее в нарядном кимоно и высокой прической. Пусть она не была красавицей, было в ее внешности и сути что-то, что безмерно завораживало и привлекало его. И тянуло назад, домой. Их отряд нагнал паланкин Хьюга на изломе лесной дороги. Его охраняли всего двое, и опасными они не выглядели. Если нанести удар достаточно быстро и не дать им активировать их глазные техники, то тогда проблем возникнуть было не должно. Когда-то давно Акайо-сенсей рассказывал своему юному воспитаннику о секретах бьякугана и его слабостях, но вживую Мадара еще ни разу не сталкивался с его носителями. И теперь он наконец-то мог посмотреть, чего вообще стоят эти Хьюга. Адреналин от предстоящей схватки пламенем разнесся по венам и юноша весь обратился в зрение, слух и рефлексы. Один длинный прыжок, и его ноги мягко, почти беззвучно спружинили о землю. Почти касаясь руками заснеженной дороги, он хищной лаской метнулся вперед, привычно оскаливаясь в предвкушении славной схватки и выхватывая из-за пояса остро заточенный кунай. — Она должна быть внутри. Хватай ее! Мы возьмем на себя охрану! — Приказ командира молнией ворвался в распаленное сознание юноши, и Мадара резко оборвал свое движение, пропахав пятками мягкую дорожную пыль, припорошенную снегом. Развернулся на месте, сверкнув алым пламенем шаринганов, и метнулся к дверце сброшенного испуганными животными и уже начавшего заваливаться набок паланкина. Дернул оную на себя, мгновенно ощутив, как дрожат от напряжения и азарта руки, ухмыльнулся собственным мыслям и, распахнув паланкин, сунул взлохмаченную голову внутрь. Сначала он ее толком не разглядел — дрожащий комок шелка, сжавшийся в углу и без того тесного внутреннего пространства носилок. Розовый и золотой, переплетенные тугими ветвями рисунка на ткани — цветы на тонких ножках на фоне пламенеющего закатом неба, — и золотые побрякушки в алых волосах, с которых при падении слетел платок. Ее лицо на контрасте казалось бумажно-белым, а заплаканные светло-карие глаза, поймав пробившиеся внутрь лучи зимнего солнца, словно бы мягко светились в полумраке душного паланкина. Девочка дрожала и отчаянно кусала губы, стараясь не реветь в голос и сохранять достоинство, как ей, наверное, внушали ее родители и опекуны. Только вот что она могла противопоставить такому, как он? Сердце Мадары вдруг сковали совершенно неуместные сомнения. Он вспомнил о Харуне, ждавшей его дома, и о том, как даже ей, взрослой состоявшейся куноичи, было непросто переносить все тяготы заключения. Что уж говорить об этом маленьком создании, которое они собирались захватить и запереть? Да и не похожа она была на Хьюга — хотя бы взять эти красные волосы... От кого и что он слышал про людей с красными волосами? Юноша поднял руку и потянулся к ней, еще толком не зная, что собирается делать — схватить девочку за плечо и выволочь наружу или же погладить по голове и успокоить. Промедление обошлось ему дорогой ценой. Удар, пришедшийся в бок, был настолько силен, что Мадару отбросило на несколько шагов и повалило на землю. Кажется, он вывихнул плечо, и на мгновение весь окружающий мир потонул в обжигающе-белой вспышке боли. Юноша не осознавал собственного крика, сорвавшегося с губ, ему казалось, что это воздух крошится и воет в его ушах. Дернувшись вслепую и пытаясь хотя бы на ощупь определить, где находится враг, он оказался повержен и пригвожден к земле еще одним ударом — на этот раз в грудь. Юный шиноби подавился собственной кровью, внезапно горячо и сильно оросившей горло изнутри. Сплюнув, он резко выдохнул и распахнул глаза, налитые краснотой шарингана. — Даже не думай об этом. — Лезвие катаны ткнулось ему в горло. Тяжесть с груди все не исчезала, и теперь он понял, что это чье-то колено. Тот, кто сбил его с ног, нависал над ним — чудовищный, огромный, красноволосый. Откуда бы он здесь ни взялся, ему и его отряду хватило всего несколько секунд, чтобы переломить ход боя. Если бы только Мадара не стал медлить и схватил девчонку сразу же, у них было бы преимущество. Если бы только... — За нападение на госпожу вас всех ожидает позорная смерть, — презрительно процедил великан. Его взгляд, темный, настороженный, не поднимался выше подбородка Мадары, и тот, полный ярости и скованный болью, ничего не мог поделать. — Стой! — Девочка, практически выкатившаяся из все-таки упавшего паланкина, внезапно оказалась рядом и повисла на руке своего собрата. Ее гэта почти отрывались от земли, но руки держали крепко, вцепившись в его броню до побелевших костяшек. — Мито-сама, отойдите. Вам не стоит этого видеть. — Не трогай его, пожалуйста! — Карие глаза горели, в них уже совсем не осталось слез. Мадара перевел на нее непонимающий взгляд, от удивления даже погасив шаринган. — Я должен это сделать. Прошу вас, не мешайте мне. — Нет, не должен. Акико-ниисан, оставь его, пожалуйста. Вы и так убили всех остальных. Оставь его. Красноволосый гигант еще какое-то время сомневался, переводя взгляд с девочки на лежащего под ним Мадару, потом нехотя отвел клинок. — Сегодня твой счастливый день, гаденыш, — процедил сквозь зубы он, а потом последним оглушительным ударом выбил из юноши остатки сознания. Когда в залитом солнцем проеме возникло чужое, искаженное в боевой горячке лицо, Мито впервые в жизни по-настоящему испугалась. Она вмиг забыла все, чему ее учила тетя, и единственное, что наполняло ее голову, был панический ужас. Она не знала, зачем их остановили и почему напали, но ведь вокруг шла война — возможно, нечто подобное было в порядке вещей. Возможно, жить ей оставалось всего несколько секунд. Ярко-красные, горящие глаза смотрели на нее как будто с удивлением, словно ожидали обнаружить тут кого-то другого. Когда нападавший поднял руку и потянулся к ней, Мито перестала дышать. Все последующее случилось будто бы в мгновение ока — черноволосого шиноби вынесло из ее поля зрения, и девочка успела заметить лишь, как нестерпимо ярко сверкнули красные волосы в закатных лучах. Еще не понимая, что случилось и кто был ее внезапным спасителем, Мито почувствовала, как паланкин, и без того державшийся на честном слове, совершенно явственно начал заваливаться набок. Цепляясь ослабевшими от страха пальцами за края проема, сейчас снова захлопнувшегося мискантовой шторкой, девочка в последний момент успела выбраться наружу. Налетевший ветер ударил ей в лицо запахами крови и нагретого железа. Кругом были тела, изрубленные, еще теплые и агонизирующие в черной от крови дорожной пыли. Ее охранники вперемешку с незнакомыми шиноби в черных одеждах с красно-белым гербом на спинах. Последних из них уже добивали подоспевшие воины из отряда Акико, одного из командиров ее отца и ее кузена. Сам он стоял над поверженным телом черноволосого юноши, который несколько секунд назад пытался схватить Мито. Увидев его сейчас, лежащего на земле, беспомощного и поверженного, девочка внезапно осознала, что ее страх пропал. Она больше не видела лохматой тени с красными глазами — только подростка с окровавленными губами. И теперь это ему оставалось жить всего несколько секунд. Как причудливо порой судьба разыгрывает свои карты — понадобилось меньше минуты, чтобы они с ним поменялись местами и из охотника юный шиноби превратился в затравленную жертву. — Стой! — Мито сама не поняла, зачем бросилась к кузену и почему не дала ему нанести последний удар. Было в лице этого незнакомого шиноби что-то такое, что вызвало в ее груди горячее чувство несправедливости и грусти. Как будто на ее глазах собирались добить яростного горного льва, красивого и безжалостного в своей звериной жажде крови. Девочку охватила жгучая жалость, природу которой она была совершенно не в силах объяснить даже себе самой. Может, дело было в том, что она сама, приготовившись к смерти, выжила сегодня, а, может, в этом отвратительном запахе крови и человеческих внутренностей, который заволок всю округу. Слишком много смертей для одного дня, слишком много, чтобы это становилось хоть чуточку оправданным. Черные глаза незнакомого шиноби прожигали ее до самой глубины души, волнуя и тревожа там те струны, о существовании которых Мито до того момента даже не догадывалась. Акико, хоть и не без недовольства, но все же внял ее мольбам и не стал наносить смертельного удара, вместо этого отправив злобно скалящегося юношу в нокаут. Потом подхватил ее на руки и, не дав девочке возможности рассмотреть поверженного врага поближе, понес ее прочь. Лишь в его надежных теплых руках она внезапно размякла, задрожала, словно от холода, а потом глухо зарыдала, вжавшись лицом в плечо кузена. Он обнимал ее и гладил по спине, а девочку все не оставляло чувство глубокой и невосполнимой потери, становившейся тем сильнее, чем дальше они отходили от места схватки. — Не плачьте, госпожа, — грубоватым, но добрым голосом говорил Акико, бережно прижимая ее к себе. — Ваш отец послал за мной. Мы возвращаемся домой. Когда Мадара пришел в себя, короткий зимний день уже подходил к концу. Его тело ломило от боли и холода, и первая же попытка подняться с земли окончилась сокрушительным поражением. Юноша глухо вскрикнул, но больше от злости и досады — воспоминания о произошедшей схватке затопили его сознание, смешиваясь с физической болью от полученных ран. Ему понадобилось все его мужество, чтобы заставить себя очень медленно подняться на ноги и, прихрамывая и держась за пульсирующей болью бок, подойти к своим павшим товарищам. Он проверил каждого из них, но все они были мертвы — раздавлены чудовищной мощью красноволосого гиганта. — Узумаки! — Эта фамилия сорвалась с его разбитых губ одновременно проклятие и озарением. — Узумаки, вот они кто. Красные волосы, невероятная сила и чакра. Какого черта… Почему… Какого черта они тут забыли… Он скривился от нового приступа боли и схватился за бок, куда пришелся первый удар. Кажется, этот Акико сломал ему пару ребер. Мадара не мог найти этому оправдание. Он отвлекся. Он позволил себе забыть о миссии, потому что засмотрелся на мелкую девчонку и зачем-то вспомнил о Харуне. Пусть сегодня он не был командиром отряда, но именно его промедление стоило им всем жизни. Он не мог отрицать этого, пусть даже страстно того желал. Стоило ему прикрыть саднящие глаза, как перед ним поднимался грозный лик отца. Учиха Таджима оставил его за главного на время своего отсутствия. И первую же миссию, на которую Мадара дал добро, он же с треском и провалил. Не только не сумел добыть заложника для Учиха, но и угробил нескольких своих товарищей. Но откуда они могли знать, что объявится этот красноволосый со своими людьми? Его не было в плане и не было в тактике нападения на паланкин. Следовал ли он за ними тайно или же объявился по чистой случайности? Случайности, которая стоила Мадаре нескольких сломанных ребер и нескольких отличных людей. Они хотели получить немного легких денег, а вместо этого получили новые похороны. Мадара взвыл от ярости и боли и с силой ударил кулаком по лежащему на боку паланкину. Жерди, за которые он крепился к спинам быков спереди и сзади, были сломаны — их перебили четырьмя меткими ударами в первые же секунды боя, чтобы перепуганные животные не смогли сбежать вместе с их предполагаемой жертвой. Вспомнив об этом, юноша замотал головой, а потом, морщась и кривя разбитые губы, присел на корточки. Следы вели обратно в лес. Быки вряд ли могли убежать далеко. Если он сможет найти их, то сможет подчинить себе шаринганом и заставить отвезти его домой. В том, что он сможет добраться сам, юноша уже сомневался — слишком сильно ему досталось. Все произошедшее до сих пор молотом отдавалось в его голове, и он просто физически не мог себя заставить думать об этом. Не сейчас. Сейчас нужно добраться до дома и увидеть Харуну. Мадара был почти уверен, что девушка сможет дать ему все ответы — она скажет, что он не виноват и что не все потеряно. Она найдет нужные слова, а он найдет утешение на ее груди. Нужно лишь только добраться до дома. На всякий случай приготовив кунай, юноша заковылял в том направлении, куда вели вытоптанные в снегу бычьи следы.

~ * * * ~

Продуваемая насквозь всеми ветрами декабрьская ночь наконец подходила к своему концу. Хашираме казалось, что это была самая длинная и самая страшная ночь в его жизни. Стоя на дощатой веранде своего дома, он смотрел в непроглядно-черное ночное небо, и звезды казались ему крошечными колючими осколками, застрявшими в нем. До рассвета еще было далеко, и казалось, что тьма завладела миром навечно. Тьма и холод — сравнимые с теми, что поселились в его сердце. Он примчался домой так быстро, как только смог. До последнего лелеял глупую надежду на то, что успеет что-то исправить. Вырвать нож из ослабевших заиндевевших рук, извлечь его из застывшей на морозе плоти, влить свою чакру в ее грудь вместо крови и заставить замершее от горя сердце снова биться. Мальчик и сам не осознавал, как велико было его убеждение, что это — возможно. Лишь увидев ее там, холодную, закостеневшую, мертвую, он осознал, что именно случилось. И это осознание тяжелым валуном расплющило его голову, его здравый смысл и сознание. В те несколько секунд, что он стоял у гроба своей матери, слушая надрывный плач маленького Итамы, вся его жизнь, все убеждения и идеалы, пошатнувшиеся после смерти Каварамы, снова пошли трещинами у него внутри, дребезжа и крошась, как железо на морозе. Потом — провал. Черный и густой, сперва жаркий и душный, потом внезапно стылый и безжизненный. И вот он стоит здесь и смотрит на равнодушное оскаленное небо, полное колючих звезд, и меньше, чем когда-либо, он уверен в том, что мир вокруг него существует взаправду. Она не хотела, чтобы дети видели ее смерть. Ушла затемно, надев свой лучший доспех и с изысканной щепетильностью уложив длинные пышные волосы. Поднялась в криптомериевую рощу, где они с Каварамой любили вместе изучать и собирать лекарственные растения. Села на колени прямо на снег, как будто совсем не чувствовала холода, и вскрыла себе живот ножом для резки трав. Когда ее нашли прошлым утром, она уже замерзла, а внутренности, лежавшие на ее коленях, покрылись тонкой ледовой корочкой. Хорошо, что ночные звери не добрались до его матери, а потому ее лицо в гробу казалось таким умиротворенным и в то же время таким пустым, словно Белая Тигрица покинула этот мир задолго до того, как испустила последний вздох. — Идем, брат. — Хашираме на плечо легла твердая рука Тобирамы. Мальчик обернулся, медленно моргая и почти не чувствуя своего тела. — Ты совсем замерз. Могилу уже вырыли. Хашираме казалось, что фразы, произносимые его братом, не имеют смысла и логической связи. Как будто Тобирама просто не понимает смысла того, что говорит. — Нет, — помотал головой старший брат. — Я не могу... Я не пойду. — Хаширама, все ждут только тебя. Рассвет уже не за горами. Нужно закончить начатое. — Прекрати. — Хаширама отвернулся и дернул плечом, уходя от руки брата. — Не говори этого. Это же... мама. — Я знаю. — Голос Тобирамы оставался все так же спокоен. — Я знаю, брат. Но нам нужно идти. — Как ты можешь быть таким... — Его брат вскинулся было, в уме прокручивая самые страшные обвинения, которые только мог придумать — безразличным, жестоким, бездушным, бессердечным, холодным, злым. Все эти слова облепили его язык вязкой тяжелой массой, и он не знал, какое из них сплюнуть первым. А потом увидел глаза брата. Сперва он не заметил этой красноты — привык уже к тому, что она постоянно присутствует в его взгляде. Но теперь это была иная краснота — она расползалась по белкам кровавыми прожилками, воспаленным ореолом стертой кожи покрывая веки. Тобирама плакал. Может быть, несколько часов подряд. Он плакал в одиночестве, и никому не позволил увидеть или унять свою боль. Он справился с ней сам и пришел сюда за старшим братом, который не мог поступить так же. Сердце Хаширамы сжалось от боли и жгучего немилосердного стыда. Он порывисто шагнул в сторону Тобирамы, желая заключить его в объятия и прижать к себе. Наполнить теплом хотя бы это сердце, раз оно все еще билось, несмотря на весь ужас их существования. Но младший брат не дался ему. Собственная слабость казалась ему унизительной. Он был мужчиной, более того — он был шиноби. Пусть ему еще не было тринадцати, он уже чувствовал ответственность за своих братьев и всю свою семью. Особенно за старшего — слишком мечтательного, слишком наивного, слишком чувствительного, но несущего внутри себя семена будущего настолько великого, что даже Тобирама, практичный, скептичный и маловерный, понимал это. — Она тосковала по Кавараме. — Он выставил эти слова перед собой как щит, отступая и коротко выдыхая. Хаширама остановился и медленно опустил руки. Печаль по погибшему брату еще не оставила его сердце, и теперь все снова возвращалось к тем проклятым событиям. Если бы Каварама был жив, мама бы ни за что не сделала этого с собой. Если бы Кавараме не пришлось сражаться с врагами в свои неполные семь лет, если бы весь окружающий их мир не был голодным жестоким зверем, готовым впиться в незащищенного и слабого, то они не стояли бы здесь сейчас, и эта глухая черная ночь не давила бы им обоим на плечи своей бездушной ледяной тяжестью. — Идем, — хрипло выдохнул он, и Тобирама кивнул — торжественно, но в то же время с облегчением. Поднявшаяся было горячечная буря в его груди снова улеглась. Мальчик не знал, удастся ли ему быть сильным, если старший брат обнимет его здесь и сейчас. Он не знал, удастся ли ему сохранять это невозмутимое выражение лица и дальше. А если не он, то кто тогда будет голосом разума в их раздираемой болью семье? Похороны прошли в атмосфере беззвучия — первые блеклые лучи зимнего солнца выхватили сталь взлетающей в руках могильщика лопаты, и Хаширама поморщился от рези в утомленных глазах. Маму хоронили рядом с Каварамой, и ему казалось, он все еще мог вспомнить тот день. Тот клятый день, после которого все уже просто не могло быть так, как прежде. — Каварама... — тихо прошептал мальчик. От упоминания имени брата стоявший рядом Итама снова расплакался. Он был самым младшим — напуганным, замерзшим и ничего не понимающим. И несмотря на это отец притащил его сюда вместе со всеми в эту рань. Смотреть, как могильщик закидывает землей гроб его матери рядом с могилой его брата. Хаширама почувствовал, как внутри него, насыщаясь горем и болью, поднимается волна гнева. Такого гнева, какого он, кажется, прежде никогда не испытывал. — Шиноби не хнычут, — негромко произнес Буцума Сенджу. — Они рождены, чтобы умереть сражаясь. — Кавараме было всего семь! — Хаширама постарался сдержать свои эмоции, но они уже поглощали его, застилая глаза. — Сколько еще продлится эта война? — До тех пор, пока одна из сторон не исчезнет, — убежденно отозвался его отец. — Смерть и война — неизбежная плата на пути к миру. — И ради этого жертвовать детьми это нормально?! — в отчаянии вскрикнул старший из оставшихся в живых детей Сенджу. Буцума перевел на него взгляд, тяжелый и мутный взгляд человека, слишком многое потерявшего в своей жизни, а потом внезапно и без замаха отвесил ему сочную пощечину, звенящую от переполнявшей ее силы. Мальчик не устоял на ногах и упал на снег, Тобирама едва успел подхватить его. — Я не позволю тебе позорить смерть Каварамы! — Голос Буцумы громыхал, как голос яростного божества, обрушившего свою кару на головы неверных. — Он был достойным шиноби, который умер в сражении! А не ребенком! — Мужчина резко отвернулся от своих детей. Он не мог признаться им в том, что чувствовал. Он и себе не мог в этом признаться. Слишком много уже было сделано, слишком много крови пролито, чтобы сейчас, стоя на краю могил своей жены и сына, допустить даже мысль о том, что это было напрасно. Хаширама смотрел на прямую напряженную спину своего отца, держась за пылающую болью щеку. Слова и обвинения переполняли его. Всего за несколько секунд он, кажется, наконец понял, что было всему виной и на кого можно было направить тот гнев, что сжирал его изнутри. — Ты в порядке, Хаширама? — робко спросил Итама, уже вытерший слезы и теперь шумно шмыгавший носом. — Ты же знаешь, что будет, если перечить отцу… — покачал головой Тобирама, помогая брату подняться. — Я… Итама, Тобирама… — Хаширама медленно подбирал слова, пытаясь вывести разговор в более мирное русло, но потом не сдержался и снова сорвался на крик: — Я не хочу, чтобы вы умерли напрасно! Все эти россказни о том, что клан Сенджу полон любви — пустые байки! Вот что значит быть шиноби! Это придумали взрослые, чтобы отправлять детей на верную смерть! Вы называете Учих жестокими, хотя сами ничем от них не отличаетесь! — Горечь сдавила ему горло, и он затих, сжимая кулаки и тяжело дыша. — То, что мы делаем, заслуживает уважения, — ответил ему отец. — Однажды ступив на тропу войны, независимо от возраста, ты будешь поступать так, как этого будут требовать обстоятельства. А сделать из своего ребенка достойного шиноби и значит… показать всю свою любовь. — Он нахмурился и до боли стиснул челюсти. Его глаза горели яростным жестоким огнем, и в них больше не было сомнений. — Неужели нужно умереть, чтобы стать достойным шиноби?! — Этот вопль отчаяния, вырвавшийся из груди Хаширамы, осколком стекла резанул по сердцу его отца. Буцума Сенджу почувствовал, что мир зашатался под его ногами. Если он не сделает что-то прямо сейчас, не заставит сына замолчать, то никогда не сможет прогнать этот вопль из своей головы. А мальчик меж тем продолжал говорить: — Мы только и делаем, что убиваем и умираем сами, даже не зная, с чего все началось. Мы даже не можем назвать свою фамилию, чтобы избежать возмездия! Идеал шиноби, который ты вбил себе в голову — полная чушь! — Ну хватит! — В ушах мужчины зашумело, и ему вдруг показалось, что комья земли, падающие на гроб его жены, стучат где-то над его головой. Словно это его хоронили тут заживо — вместе со всеми его убеждениями и правилами. И самое страшное, что он уже не представлял, как спастись. А потому просто бросился на сына, как раненый зверь, защищающий свое логово. — Я не буду больше выслушивать лекции от мальчишки! Тобирама, почувствовавший, что дело пахнет керосином, больше не мог оставаться в стороне. Самое время было отцу услышать голос разума. — Отец, Хаширама сегодня слишком расстроен. — С этими словами он встал перед братом, загородив его от ярости почти ослепшего от боли Буцумы Сенджу. — Прости его, пожалуйста. Мужчина остановился. Словно бы кто-то вдруг зажег свет в его голове, и он увидел всех своих сыновей — Хашираму с разбитой губой и покрасневшей после удара щекой, Тобираму с решительно сведенными бровями и разведенными в разные стороны руками и Итаму, спрятавшегося за братьями и смотрящего на отца с нескрываемым страхом. "Как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас была здесь", — подумал Буцума Сенджу, и его взгляд невольно скользнул к засыпанной наконец могиле жены. На него вдруг навалилась неподъемная свинцовая усталость. Он не спал уже больше суток, был совершенно эмоционально истощен, и весь этот бесполезный спор в конечном счете был никому не нужен. — В следующий раз лучше подбирай слова, Хаширама, — тяжело выдохнул он, не глядя на сына. Потом снова отвернулся и грузно зашагал к дому, но теперь его спина была сгорблена, а голова опущена к земле, как будто за несколько минут Буцума Сенджу постарел на целых двадцать лет. — Нам тоже нужно... — начал было Тобирама, но старший брат перебил его: — Я не хочу идти домой. Я не готов. Хаширама отвернулся и бездумно зашагал в сторону леса. Его младшие братья какое-то время сомневались и топтались на месте, но потом последовали за ним. Отцу нужно было время, чтобы остыть и прийти в себя. К тому же Тобирама был куда как не уверен, что тот уже выплеснул всю свою злость и что они с Итамой не попадут под горячую руку. Хаширама долго брел по лесной тропе, не разбирая дороги и напряженно размышляя о чем-то. Тобирама привык к такому выражению его лица — наморщенный лоб, сжатые зубы, вертикальная морщинка между бровей. Старший брат искал ответы. И это было лучше, чем та непонимающая всепоглощающая пустота, что была в его глазах этой ночью. Увидев ее тогда, Тобирама не на шутку испугался. Его брат всегда был источником света и надежды для них всех. Если бы эта надежда угасла, семья Сенджу — да что там, весь клан — осталась бы в полной темноте. Темноте, полной лишь убийств, крови и детских смертей. Тобирама вдруг с неудовольствием поймал себя на мысли о том, что полагается на брата больше, чем ему казалось прежде. Да, он был голосом разума в их семье, но Хаширама... Хаширама был ее сердцем — большим, любящим и полным тепла. Только сердце могло подсказать разуму правильный путь. И только разум мог помочь сердцу этот путь пройти. — Взрослые такие дураки. — Хаширама заговорил впервые после похорон матери, когда они втроем сидели на гигантском пне, на месте которого когда-то росло великое дерево. Даже великие деревья умирали в этом мире, что уж говорить о молодых и еще слишком слабых ростках. — Если они хотят прекратить воевать, нужно встретиться с врагом и достичь соглашения. — Легко сказать. Но как же тогда… месть за погибших? — тихо спросил Итама. Со смерти Каварамы он теперь всегда говорил едва слышно, шепотом. И только плакать у него выходило по-прежнему громко. — Они в могилах перевернутся от такого. — Ты сам в могиле окажешься, если будешь и дальше так рассуждать, — поморщился Тобирама. — Что ты, что взрослые слишком зациклены на этом. Шиноби просто обязаны подавлять свои чувства. Создать правила, которым будут следовать, и не ввязываться в бессмысленные войны. Хаширама какое-то время молчал, глядя на то, как длинные голубые тени ползут по снегу, становясь все короче по мере того, как солнце поднималось над лесом. Наконец он поднял голову, и по выражению его лица Тобирама понял, что брат что-то придумал. — Я вот думаю, — тщательно подбирая слова, произнес он, — возможно ли нам заключить некий договор? — Заключить договор? Ты о чем? Хаширама? Но Хаширама больше ничего не сказал. Взгляд его просветлел и наполнился новой надеждой. Протянув руку вперед, он пошевелил пальцами, наблюдая за тем, как бледный солнечный диск прыскает лучами сквозь них. Тьма снова на время отступила, и пришло время для нового дня.