Сага об Основателях

В Страну Огня наконец-то пришла весна. Запоздалая, взъерошенная, мокрая и дождливая, но долгожданная. Освободившаяся от грязного залежалого снега, земля покрылась пушистой вязью молодой травы, и прогибающиеся под своей тяжестью шишковатые ветви скрылись в зеленоватой дымке. За несколько недель марта леса клана Сенджу магическим образом преобразились, наполнились несмолкаемым шумом перешептывающейся листвы, колышущимися тенями и солнцем. Последнее появлялось нечасто, разбрасывая снопы света остервенело и суетливо, как хозяйка, проспавшая время кормежки птиц, торопливо разбрасывает корм по всему двору осыпающимися изобильными горстями. Встречи Хаширамы и Мадары на берегу реки из случайных превратились в регулярные. Каждый из них находил в обществе другого то, чего ему так не хватало дома. Мадара видел в Хашираме зародыш того прекрасного солнечного будущего, частью которого он теперь отчаянно жаждал стать. Отчасти в пику отцу, чьи методы и чей взгляд на мир он теперь отрицал всем своим существом. Отчасти ради памяти Харуны и того, что они обсуждали в перерывах между жаркой и нетерпеливой любовью на татами в ее комнате. Отчасти — ради Изуны, его последнего оставшегося в живых брата, которого, как Мадара теперь понимал, их безумный отец в самом деле мог принести в жертву своим честолюбивым планам по наделению своего наследника силой их проклятых глаз. Хаширама в Мадаре находил необходимую ему опору. Доказательство того, что все его мечты, все только-только зарождающиеся у него в голове смелые проекты по изменению их мира не были несбыточными детскими фантазиями. После всех событий этой зимы — смерти мамы и Итамы, стычки с шиноби из речного клана, во время которой он впервые применил свои техники не для того, чтобы дать или продлить кому-то жизнь, но чтобы отнять ее — мальчик очень изменился. Наивный, рассеянный, полный дерзкого задора мечтатель, за которого так беспокоился Тобирама, отошел в тень, уступив место кому-то новому. Этот кто-то новый меньше смеялся и шутил, и ему бы в голову не пришло создать рощу из деревьев бонсай. Ну… наверное бы, не пришло. Зато этот кто-то очень ясно видел несовершенство окружающего мира. Кровоточащую рану на теле действительности, на которую все так упрямо закрывали глаза. Круговорот ненависти, мести, боли и новой ненависти все туже затягивал людей в бесконечную спираль, откуда не было выхода. Дети продолжали умирать во имя абстрактных и глупых идеалов взрослых, и Хаширама уже давно отчаялся понять смысл этих нескончаемых смертей. Проводя время вместе, мальчики много говорили обо всем. Взахлеб делились своими мыслями и чувствами, своими страхами и мечтами. Еще никогда прежде ни один из них не ощущал себя настолько понятым и настолько безоговорочно принятым. Это упоительное чувство совершенной свободы — когда ты смотришь в глаза того, кто стоит напротив, и осознаешь, что можешь сказать и сделать абсолютно все. Тебе не нужно подбирать выражения, прятать свои изъяны или следить за тем, чтобы разговор не увял сам по себе. Дружба, так спонтанно возникшая между ними, была сродни свежему и сильному горному потоку, в который оба они с удовольствием и готовностью окунулись с головой. Все остальное не имело значения, пока каждый из них знал, что на другом берегу реки его ждет кто-то с такими же сияющими упрямыми глазами и такой же широкой улыбкой. Все казалось возможным и преодолимым, и впереди было только самое главное. Удар Хаширамы пришелся в самую точку. Уже отлетая в сторону, снесенный невероятной силой, Мадара отстраненно подумал о том, что мог бы блокировать его. Теоретически в другой вселенной, где ему бы не пришлось скрывать собственный шаринган, а значит — осознанно драться вполсилы. Впрочем, эта мысль не слишком утешила его рухнувшее в пыль вместе с ним самолюбие. — Твои боевые навыки и захваты ничего, — признал он, утирая капельку крови, выступившую из разбитой губы. — Сказал бы, соответствуют моим. — Соответствуют? — насмешливо фыркнул довольный Хаширама, уперев руки в бока. — А кто здесь земли наглотался? Мадара выразительно поднял брови, и в этот же момент на голову его друга свалился камешек, вероятно ранее застрявший где-то в ветках дерева во время их ожесточенного спарринга. И он оказался достаточно тяжелым, чтобы от этого предательского удара Хаширама тоже рухнул на землю. Оставалось только сделать вид, что все так и было задумано. — Это за то, что пасть разеваешь! — с деланным высокомерием воскликнул Учиха, ликующе ткнув пальцем в сторону друга. — Этого… я не ожидал, — со вздохом, но смешинками в глазах признался тот. «Да и я тоже», — мысленно пробормотал Мадара, но не дал торжествующему удивлению проступить на своем лице. — Я все всегда просчитываю на три шага вперед. Тебе до меня еще далеко, — снисходительно заметил он, поднимаясь сам и помогая встать Хашираме. Тот продолжал потирать макушку и бестолково улыбаться. И эта улыбка, радостная, взволнованная и даже чуточку смущенная, совсем не соответствовала всей этой ситуации. Улыбающийся Хаширама казался совсем не опасным. Более того с этой своей дурацкой стрижкой под горшок, широкими несуразными хакама, в которых он только чудом не путался во время тренировок, со всей его еще детской нескладностью и угловатостью, с дурной привычкой расстраиваться по мелочами, глупыми шутками и откровенно дурацким смехом он казался деревенским простачком, а вовсе не шиноби. Но Мадара, как никто другой, знал, насколько обманчива может быть внешность. И особенно в случае с его другом. От Хаширамы волнами расходилась сила. Сырая, необработанная, не подчиняющаяся ему еще в полной мере, но совершенно ощутимая. Для того, кто с детства привык мерить людей по запасам их чакры и количеству техник в арсенале, было совершенно очевидно, что в будущем при должном старании и упорстве этот мальчик сможет менять мир по одной своей прихоти. И — в этом Мадара не готов был признаться даже самому себе — он был очень рад, что с этим странным, так разительно отличающемся от прочих людей мальчиком они были на одной стороне. По крайней мере, пока. — Я вижу выход в долгом непрерывном изменении, — вдохновенно говорил Хаширама, когда после тренировки они снова, в который уже раз обсуждали проблемы мира шиноби. — Но это только слова. Я понятия не имею, с чего начать. — Начни с того, что твердо стой за свои убеждения, — уверенно проговорил Мадара. — И стань сильнее и могущественнее. Никто не пойдет за слабаком. Сырая сила, по объемам и величине не сравнимая ни с чем, что ему доводилось видеть или ощущать прежде — это было, без сомнения, здорово. Но без огранки и осознанного контроля даже она была бесполезна. — Хороший совет, — серьезно кивнул Хаширама, а потом снова заулыбался — мечтательно и радостно. — Мы будем изучать одно дзюцу за другим. Даже взрослые вынуждены будут принять нас всерьез. И они продолжали тренироваться — упорно, сжав зубы и терпя боль в перетруженных мышцах, растянутых сухожилиях и вывернутых суставах. День за днем они становились сильнее, подбадривая и наставляя друг друга. Внезапно для себя Мадара открыл, что, оказывается, тренировки могут быть веселыми и приносить чувство удовлетворения и гордости. Отец, с которым он занимался раньше, никогда по-настоящему не хвалил его — лишь указывал на недостатки и требовал прыгнуть выше головы. Тогда Учихе казалось, что это правильно и что жесткая дисциплина — единственно верный путь к достижению наилучшего результата. Сейчас, лежа на траве, задыхаясь от смеха и одновременно морщась от боли в колене, голова к голове с лучшим и, пожалуй, единственным другом, он был счастлив признать свою ошибку. Иногда они уходили от реки глубже в лес в поисках новых тренировочных полигонов. Прыгали по деревьям, сражались на открытой местности, учились искать укрытия и использовать ландшафт во время боя. Своим тактическим и техническим открытиям — во многом интуитивным и оттого особенно волнующим — они радовались даже больше, чем победе друг над другом. Оказалось, деревья могут быть не только опорой для прыжков или укрытием— их можно было использовать для маскировки, для дзюцу подмены и даже в качестве оружия. Если бы не вынужденное обязательство хранить секрет своего имени и клана, Хаширама бы легко смог целый лес превратить в своего союзника. Порой это очень его огорчало, как и осознание того, что он вынужден все же утаивать часть себя от того, поделиться с кем ему хотелось бы больше всего. С другой стороны, это давало простор для фантазии и учило его полагаться не столько на техники и чакру, сколько на самого себя. — Мадара, смотри на мое невероятное дзюцу! Давай его потренируем! — Хаширама со своим извечным пылающим энтузиазмом принялся складывать печати. — Ох… И что за дзю… — неуверенно начал было Мадара, у которого все еще саднили ушибленные ребра после предыдущего похожего заявления. — Я назвал его мега-кулак-огроменной-иллюзии-режущий-сюрикен-двойного-взрыва-дзюцу! — скороговоркой выпалил его друг, так и лучась восторгом от самого себя. — Какое навороченное название… — со вздохом пробормотал Учиха. — Слушай, вся соль в том… — с готовностью принялся разъяснять тот, но был остановлен категорическим мотанием головой. Дело было даже не в том, что Мадара не был уверен в интересности или полезности этого дзюцу. Скорее наоборот — ноющие ребра ясно давали ему понять, что его маленький несуразный друг становится сильнее быстрее, чем сам успевает это осознавать. А значит и контролировать. — Есть идея получше, — проговорил меж тем Учиха. — Мы потренируемся взбираться по стенам. — И он кивнул на гигантскую почти отвесную скалу, рядом с которой они в тот момент находились. Хаширама сник и уныло опустил голову. Мадара не смог в ответ сдержать теплой, по-братски нежной улыбки. Сильный, но все еще маленький и несуразный. А в некоторые моменты — ну сущий ребенок, которого хочется баловать и защищать. Однако дать волю этим своим эмоциям он, конечно, не мог, а потому с напускной строгостью принялся отчитывать друга: — Не унывай каждый раз, когда что-то идет не по-твоему! Это твоя слабость! Но не успел он закончить, как явно не особо-то и расстроившийся Хаширама вдруг дал по газам и рванул наверх по скале, не дождавшись ни обратного отсчета, ни положенной подготовки к старту. Сверху до Мадары донесся его победоносный смех и гордое восклицание: — Я первый!! — Засранец! — вспыхнул Учиха, вмиг устыдившийся своих прежних добродушно-снисходительных размышлений. — Ты меня обманул! Но даже так, даже ощущая, что его надули и обвели вокруг пальца, Мадара почему-то не мог сдержать широкой улыбки, когда стартанул вслед за другом. Даже зная, что все равно его не нагонит, он не чувствовал особой досады. Только легкость, ветер в волосах и клокочущее, переполняющее грудь счастье — такое же бескрайнее и яркое, как синее небо над их головами. Добравшись до вершины, он рухнул на колени, тяжело дыша и отчаянно пытаясь сохранить лицо. Хотя бы не начать смеяться, как дурак. — Я победил! — торжествующе объявил Хаширама. Он тоже тяжело дышал, надуваясь и сдуваясь, как резиновая грелка, пряди челки прилипли к мокрому от пота лбу, и его колени заметно дрожали от перенапряжения и использованной чакры. — Нет! — притворно возмущенно воспротивился Мадара. — Дерьмо... Ты жульничал! — Бой никогда не бывает честным, — возразил его друг, все же поддаваясь усталости и шлепаясь на землю. Только сейчас он понял, почему это место показалось ему таким знакомым. Здесь они встречались с Тобирамой, когда тот принес ему одеяло. Кажется, это было много жизней назад. — Классный вид, — пробормотал Хаширама, разглядывая долину. Сейчас, укрытая молодой листвой, она напоминала зеленое море, спокойное и полное солнечных переливов. — Да, отсюда все видно, — согласился Мадара, усевшийся рядом с ним и постепенно восстанавливающий дыхание. — Держу пари, у меня зрение получше твоего. Проверим? — Так неожиданно, — фыркнул Хаширама. — Уверен в своих глазах? — Конечно! — Учиху даже слегка оскорбило это сомнение в голосе друга. — У меня же шар… Слово застряло у него в горле царапающим плотным комком. На секунду он даже перестал дышать от осознания собственной глупости. Он так расслабился рядом с Хаширамой, настолько увлекся их соревнованиями и мечтами, что совсем забыл о главном — в том сложном и опасном мире, что они так надеялись изменить, нельзя было быть слишком доверчивым. И болтливым. На лицо Мадары нашла тень, и он с досадой закусил губу, отводя взгляд. Даже с лучшим другом он вынужден был хранить свой секрет. Разве не этот губительный парадокс их времени они надеялись разрешить однажды? — Что такое? — удивленно спросил Хаширама. Услышал ли он эту предательскую оговорку? Осознал ли, о чем могла идти речь? Мадара посмотрел на друга с тревогой, пытаясь увидеть в его глазах понимание. А, может, и еще что-то. Он отчего-то вспомнил трупы клана Хагоромо на реке в первый день их знакомства. Узнай Хаширама, кем был его товарищ на самом деле, получилось ли бы у них и дальше мечтать так складно и самозабвенно? В лицо Мадары резко пахнуло гарью, и он лишь усилием воли сумел сдержать подкатывающую панику. — Ничего. Обыкновенное у меня зрение, — пробурчал он, отведя взгляд. — Хех, — довольно хмыкнул Хаширама. — Скромность тебе к лицу. Стальная хватка на сердце Учихи чуть ослабла. Кажется, пронесло. — Если бы я был хорош, мои братья не… — Мадара сглотнул, не сумев себя заставить договорить. После эмоциональной встряски, вызванной его болтливым языком, он чувствовал себя слишком взволнованным. Хаширама бы все равно заметил это, так что лучше было выплеснуть эмоции в тему, близкую им обоим. — Я не смог их защитить… Что хорошего в… Что хорошего… — Он замолчал, сжав горящую голову руками и глядя на пыльную землю у себя между ног. Солнце вдруг стало казаться слишком жарким, а тренировочный халат — слишком теплым. Мадара почувствовал, как вдоль его позвоночника скользнула крупная капля пота — как будто кусочком шелка провели вдоль хребта. Его передернуло. Нужно было успокоиться. Сосчитать про себя до десяти и заставить эту пропасть, полную огня, исчезнуть из-под его ног. Прогнать запах гари и вспомнить то опьяняющее чувство счастья, что он чувствовал, взбираясь сюда. Иначе все это может закончиться плохо. Хаширама молчал. Он не замечал того, что творилось с его другом — точнее он с готовностью поверил в то, что это лишь из-за воспоминаний о погибших братьях. Эта рана была еще слишком свежа на его собственном сердце. Он думал об Итаме, чье тело они нашли в лесу, наполовину сожженное и пришпиленное к дереву, как бабочка в альбоме. Думал о Кавараме, о матери. И о гербе ненавистных Учиха, повсюду кровавой тенью следовавших за теми, кого он любил. — Так… все твои братья? — через силу выдавил он из себя. — Остался младший брат, — отозвался Мадара. — Я буду защищать его. Любой ценой! Хаширама посмотрел на него, и в его больших, сейчас таких темных глазах Учиха без труда прочитал мольбу — «Дай мне силу. Дай мне опереться на тебя, чтобы я мог победить смерть». Наверное, это самое меньшее, чем он мог в принципе сделать для того, кто изменил его мир. — Решено! — твердо и категорично воскликнул Хаширама, снова начиная улыбаться. — Здесь будет штаб-квартира нашего селения! Она станет местом, где дети больше не будут убивать друг друга. — Он развел руками, словно пытаясь охватить ими зеленое море, наполненное солнцем, что распростерлось перед ними от края до края. — Я это как наяву вижу! Школа, чтобы тренировать и учить детей! Назначать им миссии, которые лучше всего подходят их навыкам! Учителя, которые смогут их назначать! Ни один ребенок в нашем селении не увидит ужасов битвы! — С каждым словом, с каждой фразой его голос креп и звучал все увереннее. И Мадара снова почувствовал волны той неудержимой силы, что до поры до времени дремала в его друге, готовая однажды по его зову выйти из берегов и перевернуть все вокруг. — Не знаю, провидец ты или псих… — пробормотал он, нервно улыбаясь. Под давлением этой силы и этой уверенности, что за мгновения сменила робость и страх в глазах Хаширамы, он не мог сопротивляться. Только — покориться и позволить ей потащить себя дальше. В будущее, которого они оба так страстно желали. — Что думаешь? — воодушевленно спросил Хаширама, снова ловя его взгляд. — Мне нравится, — склонил голову Учиха. Запах гари исчез, исчезли крики в его ушах и красная пелена перед глазами. Он снова мог дышать полной грудью и снова почти ничего не боялся. — Когда мы построим нашу деревню, я даже больше смогу наблюдать за братом. Никогда прежде мечтать вот так, сидя бок о бок, не было так сладко. И никогда прежде мечты не казались столь близкими к реальности. В этот момент, чувствуя дружеское тепло рядом, видя в глазах товарища поддержку и одобрение, Хаширама твердо решил, что во что бы то ни стало будет отстаивать свои принципы и приложит все усилия, чтобы построить светлое будущее — для них и для всех детей на свете. Эта идея полностью овладела всем его существом, и с той поры уже больше никогда по-настоящему не покидала его.

~ * * * ~

Тобирама поморщился и раздраженно щелкнул пальцами по колоску лисохвоста, назойливо щекотавшего и покалывавшего его щеку. Прятаться в кустах было неудобно, у него затекла нога, а еще тут была просто тьма москитов, не отказывавших себе в удовольствии закусить юным шиноби. Возле реки их всегда было много, особенно в это время суток. Тобирама терпел стоически, периодически напоминая себе, что он — ниндзя и второй сын главы клана Сенджу, но тем не менее не мог ничего поделать со своей усталостью, досадой, подступающим голодом и ноющей затекшей ногой. Было бы куда проще затаиться на дереве — там можно было и позу принять поудобнее, и не бояться лишний раз согнать комара с руки, опасаясь, что привлечешь внимание. Но как назло на этом отрезке реки единственным укрытием, которое могло хоть как-то скрыть его присутствие, были вот эти невысокие кусты, в которых ему приходилось сидеть, скрючившись в три погибели и кормя насекомых, и вздрагивать каждый раз, когда чересчур приветливый колосок в очередной раз осторожно трогал его за лицо. Если уж быть до конца откровенным, он не хотел быть здесь не только из-за всех этих неудобств. Следить за собственным старшим братом казалось ему унизительным. А еще было в этом что-то ненормальное, пугающее и неправильное. В чем подозревает Хашираму их отец? Какое такое преступление совершает его брат, приходя сюда и тренируясь с этим незнакомым парнем? Сейчас, когда ситуация на фронте была столь нестабильной и запутанной, был ли смысл кидаться на своих? Тобирама пытался проанализировать все происходящее с точки зрения логики, но у него плохо это выходило — для такого анализа требовалось допустить возможность того, что его старший брат совершает нечто неприемлемое и опасное для клана. Нечто, что могло бы заставить их отца волноваться и отправить своего второго сына следить за первым. Но допустить такое означало бы подвергнуть сомнению самое главное — их верность друг другу, а на это Тобирама никак не мог пойти. Он скорее мог допустить, что его старший брат по глупости и наивности вляпался в какую-то темную историю, но в том точно не было его вины. Младший Сенджу ощущал смутное, но очень настойчивое и яростное волнение в груди, когда думал об этом. Что бы ни случилось, Хаширама не виноват. Он идиот, фантазер и, возможно, наивный дурак в том, что касается выбора друзей. Но он не предатель. И, наверное, Тобирама в первую очередь согласился следить за старшим братом именно для того, чтобы доказать это. Как отцу, так и самому себе. Друг Хаширамы ему не нравился. Тому было две причины. Одна из них заключалась в том, что тот производил впечатление неприятного человека. Достаточно высокий и хорошо развитый для своего возраста, он был выше старшего Сенджу на полголовы. Его косматые черные волосы сидели на голове как воронье гнездо, глаза, пойманные в складки тяжелых век, смотрели настороженно и всегда как будто с легким прищуром. От него веяло угрозой и опасностью, и Тобирама не мог взять в толк, почему его брат этого не ощущает. Впрочем, для него самого все было куда очевиднее, и это была вторая причина, почему мальчик не мог отвести цепкого напряженного взгляда от фигуры в темно-синем, перехваченным поясом тренировочном халате. Все существо Тобирамы, одного из лучших сенсоров в клане Сенджу, кричало о том, что перед ним — враг. Он не знал ни имени его, ни названия его клана, но ощущал клокочущую в нем, обжигающую силу. Чакру, почти сопоставимую по объемам с запасами Хаширамы, а тот в свою очередь превосходил и их отца, и самого Тобираму вместе взятых. Он видел в друге брата тьму, столь ужасающую и огромную, что даже не мог дать ей имени. От того, чтобы немедленно наброситься на Хашираму с кулаками и оттащить его прочь, его останавливал лишь тот факт, что эта жуткая тьма пока что спала. Грезила наяву, иногда оживляясь и запуская свои щупальца в разум своего носителя, но по большей части — пребывала в состоянии сонного анабиоза. В тренировках этот косматый парень с прищуренными темными глазами не пускал ее в ход, и Тобирама никогда не чувствовал от него угрозы, направленной на его старшего брата. Но он точно знал, что в тот день, когда Хаширама — по своей воле или нет — навсегда распрощается с этим парнем, он почувствует невероятное облегчение. И этот день мог наступить уже сегодня. — Брат, нам нужно поговорить. — Тобирама выступил на тропинку перед братом. Затекшая нога все еще давала о себе знать тупыми импульсами скручивающей боли, зато он наконец-то избавился от травяного мусора за шиворотом и между пальцами. Солнце медленно клонилось к закату, и тени обоих мальчиков на золотисто-зеленой траве казались особенно длинными и темными. — Что ты тут… — Тобирама не упустил легкое нервное движение брата, как будто тот хотел обернуться и удостовериться, что его странный друг уже скрылся из виду. Он выглядел так, будто его поймали с поличным. — Отец все тебе объяснит, идем. Когда они молча, не глядя друг на друга, шли по тропинке домой, Тобирама отчего-то вспоминал тот летний вечер почти год назад, когда он тоже провожал брата домой. Тогда все было иначе. Тогда были живы мама и их братья. Война была туманным призраком на горизонте, еще не коснувшимся своим гнилостным дыханием их семьи. Они говорили о пропущенном ужине, о сказках перед сном и самым страшным казалось получить нагоняй от мамы. С тех пор прошло не так много времени, но иногда Тобирама не мог поверить в то, каким он был тогда. Какими они все были. Он искоса посмотрел на брата — Хаширама был серьезным и бледным. Он неосознанно сжимал кулаки и смотрел перед собой с тем ослиным упрямством, какое младший брат уже видел на его лице в день похорон мамы. Это означало, что очередной ссоры не миновать. В доме клана Сенджу было темно. Мальчики разулись у дверей, скинув свои гэта и наскоро вытерев пыльные подошвы о тростниковый коврик. Тобирама весь чесался — несколько часов, проведенные в кустах рядом с рекой, не прошли даром. Пытаясь сдерживаться, он тем не менее нет-нет да и запускал руку под одежду, с наслаждение корябая ногтями вздувшиеся на теле волдыри укусов. Они прошли в комнату, где их ждал отец, и опустились на татами. После чего Хаширама подчеркнуто медленно поклонился отцу в знак приветствия и почтения. Когда он выпрямлялся, Тобирама увидел страх в его темно-карих сосредоточенных глазах. Но это был страх не за себя или клан. Хаширама боялся за своего друга, и, судя по всему, у него были для того все причины. — Я знаю, что ты встречаешься с тем мальчишкой, — проговорил Буцума. Несмотря на поздний час, он все еще был в полном боевом облачении, как будто был готов принять бой с невидимым врагом в любой момент. За прошедшие несколько месяцев складки на его лице стали глубже, глаза запали, а кожа еще больше потемнела, словно задубев на солнце. — Как ты?.. — начал было Хаширама, но брат перебил его: — Папа сказал мне следить за тобой. — Тобирама чувствовал стыд за то, что ему пришлось делать, но вместе с тем он был рад, что все наконец раскрылось и закончилось. Теперь он мог встать в стороне и просто наблюдать. — Все-таки твои сенсорные способности слишком слабы. Ты проводил слишком много времени за пределами деревни. Это стало навевать подозрения. Хаширама посмотрел на брата с недоумением. Кажется, он не мог взять в толк, как такое могло случиться. Младший Сенджу отвел глаза, стиснув кулаки на коленях и помрачнев. Он сам толком не понимал, как все вдруг так обернулось. — Я навел справки о том мальчишке, — меж тем снова заговорил Буцума, привлекая внимание обоих сыновей. — Он из клана Учиха. Его видели во время нападения на поместье Кишитомо этим летом — он проник на территорию и собственноручно убил нескольких часовых, а также, возможно, и самого сановника. А совсем недавно он во главе небольшого отряда совершил нападение на мирный караван дружественного нам клана, перевозившего важную персону. Я не удивлюсь, если на его мече кровь и наших людей. Такое мастерство в столь юном возрасте. Без сомнений он одарен. — Он замолк, глядя на реакцию своего сына. Хаширама сидел с отупелым, ничего не выражающим лицом, его расфокусированный взгляд был направлен в пространство. — Судя по выражению твоего лица, вы и сами знали, что принадлежите к враждующим семьям. — Нет, — хрипло выдохнул тот. Голос отказал ему. — Я и понятия не имел. Думаю, он тоже не знал. Тобирама, глядя на брата, все пытался понять, что же именно происходит у того в голове. О чем он думает сейчас. Хаширама был в шоке, не нужно было семи пядей во лбу, чтобы понять это. Как младший Сенджу и думал, тот совершенно не умел выбирать себе друзей, и ни о каком предательстве речи не шло. Тот же факт, что неприятный косматый парень оказался вдруг представителем клана их заклятых врагов, Тобираму совсем не удивил — словно где-то в глубине души он уже это знал. Не может такая тьма жить в душе просто так. Картинка сложилась воедино, но вот что с этим делать… — Думаю, нет нужды говорить тебе о дальнейших действиях, — словно отвечая на мысленный вопрос сына, проговорил Буцума. — Из клана об этом пока никто не знает. Если не хочешь считаться предателем, при следующей встрече ты должен будешь проследить за этим мальчишкой. Твоей миссией будет выведать об Учиха как можно больше. Если он что-либо заподозрит — убей его. — Ты… точно уверен, что он Учиха? — Было видно, что Хаширама невероятно медленно соображает. Если Тобирама уложил новую информацию у себя в голове за несколько секунд, его брат все еще, кажется, осмыслял самую первую фразу их отца. А все остальное и вовсе пропустил мимо ушей. — Да. Вполне вероятно, что он тоже знает, что ты Сенджу. В таком случае он сам прикинется дурачком, чтобы вытянуть информацию из тебя. Не вздумай ему доверять. — Буцума выглядел рассерженным, но от зоркого взгляда Тобирамы не ускользнуло торжество в его глазах. Может быть, он считал это своеобразным реваншем за ту некрасивую сцену возле могилы своей жены. А, может, просто радовался еще одной открывшейся тактической возможности. В любом случае он не воспринимал ужас и горе своего старшего сына как нечто оправданное и имеющее право на существование. В лучшем случае делал ему послабление на право быть удивленным. — Ты ошибаешься, он никогда… — Хаширама все еще смотрел куда-то в пространство, его голос звучал как-то неестественно и рвано. Если бы Тобирама не знал его, то решил бы, что тот в шаге от того, чтобы разреветься, как девчонка. — Ты не можешь знать, о чем он думает в глубине души! — строго оборвал его отец. — Если он пустит пыль тебе в глаза, это поставит под удар весь наш клан! На всякий случай мы с Тобирамой будем следить за тобой. Понял? Он не ответил. Буцума же счел тему закрытой, а разговор исчерпанным. Впрочем, это были не все новости на сегодня. Выждав для большего эффекта с полминуты, он заговорил снова: — Сегодня днем я встречался с Узумаки Ашиной. Ты знаешь, кто это? Хаширама помотал головой. Кажется, он бы сейчас и родного брата по имени не вспомнил. — Это глава небольшого островного клана, чье селение находится на юго-востоке от Страны Огня. Узумаки известны как мастера печатей, и их техники до сих пор никто не смог скопировать или повторить. Они все еще не вступили в войну и не заключили союз ни с одним крупным кланом. Заполучив их расположение, мы получим влияние на побережье, а также флот. В будущем это может быть полезно. Тем более среди их техник, что Узумаки-сама любезно мне продемонстрировал, есть и такие, что могли бы быть использованы против Учиха и их треклятых шаринганов. Но старый лис поставил мне ряд условий. — О чем речь, отец? — спросил Тобирама. Сейчас, когда они снова могли говорить на такие простые и понятные темы, как война, союзы, стратегии и дипломатия, он снова почувствовал себя в своей тарелке. В отличие от брата он давно и с большим интересом следил за расстановкой сил на политической карте Стране Огня. Учиха и Сенджу — два этих имени сейчас были у всех на слуху. Два клана, соперничавшие за звание сильнейшего. У них за спиной не было ни титулов, ни крупных земельных владений, ни богатств, но все те, у кого все это было, нанимали представителей их фамилий, чтобы они сражались за них. И чем дальше заходило это соперничество, тем очевиднее для всех становилось, что будущее страны будут решать не политики в своих кабинетах, а шиноби на поле боя. Страна Огня раскололась на две кровоточащие половины, и каждая из них сейчас стремительно наращивала военную мощь и влияние. Еще один влиятельный союзник, тем более владеющий особыми техниками, был сейчас нужен как никогда. — Они просят разместить несколько наших отрядов вдоль своих берегов, чтобы обезопасить себя от нападений с материка, — весомо произнес Буцума. — В обмен они предлагают обучить нескольких наших людей своим особым техникам печатей, которые в том числе позволят в несколько раз увеличить силу каждого отдельного взятого шиноби. — Нам стоит хорошенько подумать об этом, — заметил Тобирама. — Сейчас не то время, когда можно просто так разбрасываться людьми. Тем более что на обучение этим… якобы таким особенным техникам понадобится много времени. Возможно, больше, чем мы можем себе позволить в нынешней ситуации. Взгляд Буцумы Сенджу, до того буравивший отсутствующее лицо старшего сына, наконец перекинулся на младшего. И глава клана коротко, но одобрительно улыбнулся, словно в полной мере оценив его здравые и не по-детски логичные рассуждения. — Это еще не все, — добавил он. — Хаширама, ты слушаешь? — Да, отец, — эхом отозвался он. — У Узумаки-сама подрастает дочь. Ей сейчас почти семь лет. Старый лис хочет, чтобы ты женился на ней, когда ей исполнится шестнадцать. Это было вторым условием нашей сделки. — Это будет еще нескоро, — все те же не своим мертвым голосом пробормотал Хаширама. — Я тоже так подумал, — удовлетворенно кивнул Буцума, потирая сухие ладони. — За это время еще много чего может измениться. Шиноби умирают, а техники остаются. Значит, ты согласен на женитьбу? Тот вяло повел плечом, словно вообще не понимая, о чем идет речь. Судя по его глазам, голова у него гудела, как набатный колокол, и он едва слышал, о чем вообще его спрашивали. — Вот и хорошо, — подвел итог его отец. — Союзу Сенджу и Узумаки быть. А теперь иди и хорошенько подумай о том, что я сказал тебе. Пришло и твое время послужить нашему клану, сын. Хаширама поднялся на негнущихся дрожащих ногах, поклонился отцу и вышел, чудом не вписавшись плечом в косяк. Проводив его глазами, Тобирама выдохнул и нахмурился. Отец был прав. Сейчас шла война, и нужно было хорошенько выбирать себе и друзей, и врагов. И они никак не могли быть и тем, и другим одновременно.

~ * * * ~

— О чем ты задумалась, дочка? Мито встрепенулась и посмотрела на отца, усилием воли стряхнув с себя грезовую пелену. Ашина улыбался ей мягко и ласково, призывая довериться и быть честной, но она не могла себя заставить начать говорить. Еще совсем недавно она так мечтала о том, чтобы отец уделял ей больше внимания вместо того, чтобы ездить по своим походам и привозить ненужные глупые безделушки — те самые, что она выбрасывала в море на сосновом берегу. Но теперь изменилось слишком многое. За прошедшие несколько месяцев девочка потеряла связь и с родной землей, и с родителями. Она была готова на все, чтобы вернуться домой, но и, оказавшись тут, вдруг поняла, что ее страх никуда не делся. Лишь разросся и увеличился в размерах. Она боялась, что ее снова куда-то отошлют. Боялась, что, если не будет послушной во всем, ей снова напомнят о том, что ее жизнь ей не принадлежит. Она боялась красноглазой тени из своих снов. И умирающей лисицы, пойманной в капкан. Прошло уже много дней с тех пор, как та издохла, но Мито по-прежнему слышала ее рвущий душу лай и видела кровь, толчками выходящую из разорванной плоти. Как и какими словами она могла объяснить отцу все это? — Тут так красиво, — выдохнула она вместо этого. Соответствующая моменту мечтательная улыбка сама собой появилась на ее личике, ей даже почти не пришлось прикладывать для этого усилий. — Да, тут здорово, — кивнул ее отец, откинувшись назад и подняв глаза. — И я так рад, что успел вернуться к этому моменту, лисенок. На острове клана Узумаки росла всего одна сакура — старая, коренастая и клонящаяся усталой спиной к земле. Ее корни оплетали прибрежные скалы, вцепившись в них удушающе крепким объятием. Серовато-коричневый ствол покрывали солевые разводы и трещины, но дерево продолжало жить. Каждую весну оно покрывалось бледно-розовыми соцветиями, и прилетавший с моря ветер разносил лепестки по всему острову, нанизывая их на сосновые иголки и рассыпая по стеклянно-серой поверхности соленой воды. Местные звали ее Старушка Сакура, и сейчас, как и всегда в конце марта, она цвела неистово и яростно, словно наперекор своей тяжелой судьбе. — Значит, ваша поездка прошла удачно, отец? — с должной почтительностью спросила Мито, уводя разговор от тревожащей ее темы. Ашина посмотрел на нее с легким сомнением во взгляде. Он знал, что его жена с помощью своей двоюродной сестры вплотную занялась обучением их дочери. Знал также, что Мито пришлось многое пережить, пока она была на материке. Но у него никак не получалось убедить себя, что ей удалось со всем этим справиться. Он видел, что она переменилась — стала замкнутой и отстраненной. И не мог подобрать слов, чтобы достучаться до нее. Он привык к иного рода переговорам и допросам. Он был человеком войны, как и все его поколение. Он чувствовал себя таким грубым, неотесанным и неуклюжим рядом со своей крохотной дочкой, золотистые глаза которой сейчас выглядели такими пустыми. «Война добралась и до тебя, лисенок, — с горечью подумал он. — Забралась тебе в голову и отравила твое сердце. Мы с твоей матерью так старались уберечь тебя, но, кажется, у нас ничегошеньки не вышло». — Да, все прошло хорошо, — вместо этого сказал он, ощущая себя малодушным трусом. — Клан Сенджу согласился с нашим предложением. — Значит, Сенджу, — кивнула она так, словно речь шла о выборе между двумя кимоно. — Лисенок, я понимаю, что ты еще слишком мала и что все это для тебя в новинку, но… — Я знаю, что должна сделать, — перебила его она, глядя куда-то перед собой строгим и серьезным взглядом. — Моя жизнь мне не принадлежит. Я отдам ее на служение своему клану. Ашина оторопел и долгое время ничего не мог сказать. Пытался вспомнить, какой она была раньше — смешной, капризной, кокетливой и неугомонной, как и положено девочке почти семи лет от роду. Сейчас же перед ним сидела взрослая женщина в теле ребенка. Когда и почему его малютка дочка успела так вырасти? В этом проклятом мире, пораженном войной, детство для многих становилось непозволительной роскошью, но он до последнего надеялся, что его Мито останется невинной и полной жизни. Ведь в конце концов не ради ли этого они все сражались и погибали? — Лисенок, послушай, — с трудом справившись с собой, начал он. — Посмотри на меня. Мито подняла на него глаза, немного удивленная тем, как изменился голос отца. На несколько секунд ее бросило в жар — вдруг она сказала что-то не то? Страх, притаившийся на дне ее души, опалил ее тело изнутри, капельками пота выступив на лбу. — Отец, я… — беспомощно пролепетала она, еще не зная, что ей следует извиниться. — Мито, как ты думаешь, в чем смысл жизни шиноби? — спросил он, не давая ей снова закрыться. Девочка еще больше округлила глаза, какое-то время молчала, ловя губами воздух, а потом проговорила — скороговоркой и без особого чувства: — Мы живем, чтобы служить нашему клану и нашим родителям. Смысл жизни шиноби — быть полезным. Своей стране, своему нанимателю или своей семье. Ашина с трудом сдержал ругательство, уколовшее ему язык. Его жена с ее сумасшедшей сестрицей, повернутой на правилах, вбили в голову его дочери слишком много лишнего. Его не было рядом слишком часто, и он всегда оправдывал это военной необходимостью. Он думал, что защищает дочку, когда не позволяет врагам ступать на берег их острова. Но, кажется, упустил тот момент, когда эти самые враги завелись где-то внутри его семьи. Что же они ей наговорили? — Мито, послушай меня, пожалуйста, — проговорил он, сжав ее крохотные безвольные ручки. — Я знаю, что мы живем в непростое время. И знаю, что все мы обязаны чем-то жертвовать, но смысл жизни шиноби… смысл твоей жизни — не в этих жертвах. — Я с вами не соглашусь, отец. — Она произнесла это через силу, уже как будто начав сомневаться. Но голосок ее по-прежнему был твердым. — Я родилась в семье главы клана. С детства моя судьба была определена моим рождением. Я не могу требовать от судьбы иного и покорюсь любому вашему решению. — Я не учил тебя быть послушной куклой! — с бессильной горечью воскликнул он, старательно гоня прочь мысль о том, что по факту вообще ничему и никогда ее не учил. — Вы сами только что сказали, что договорились о моей свадьбе с сыном главы клана Сенджу, — напомнила ему Мито, и в голосе ее зазвенела обида. — Лисенок, прошу тебя… Что же ты… — Ашина уткнулся лицом в ладони, закусив нижнюю губу и медленно выравнивая дыхание. Его дочь смотрела на него с удивлением и подозрением. Этот разговор стал слишком сложным для нее. Она не понимала, как ей быть послушной, если отец так злится, когда она пытается сделать ему приятно и говорит то, чему научила ее мать? Страх опутывал ее все сильнее, пусть она отчаянно пыталась подавить его. А что, если отец разозлится на нее? Если все это какая-то проверка? В голове у Мито шумело, и ей вдруг отчаянно захотелось оказаться у себя в комнате — взять в руки любимую заколку с окровавленным кончиком и снова сделать себе больно. Боль уносила и сомнение, и страх — она была главным и единственным ее спасением, и сейчас, как никогда прежде, ей хотелось ощутить ее. Меж тем Ашина успокоился. Выровнял дыхание и принял твердое решение поговорить с женой. Его не было дома слишком долго, но еще не поздно все исправить. В конце концов кто тут взрослый, а кто запуганный и запутавшийся ребенок? — Иди ко мне, лисенок, — проговорил он, похлопав себя по колену. Мито какое-то время сомневалась, но потом все же забралась к нему на руки, и он крепко прижал ее к себе, надеясь своим теплом исцелить то ледяное каменное напряжение, что сковало ее маленькое тело. — Вот так, хорошо. Я же тебе говорил, какая ты у меня красавица, правда? Она удивленно захлопала глазами и ничего не ответила, зачем-то вспомнив Хидеко из клана Хьюга. Вот уж кого можно было назвать красавицей, а Мито на ее фоне была… обычной, наверное. — Когда мне было столько же лет, сколько тебе, я мечтал о том, что однажды стану главой нашего клана и поведу его к славе и процветанию, — продолжил Ашина, не ожидая ее ответа. — Так же и вышло, отец, — кивнула она с кроткой улыбкой. — Я не знал, что на долю моего поколения выпадет столько испытаний, — покачал головой он. — Я воображал себя военачальником с армией в сверкающих доспехах, которая переходит море, как твердую землю. Я мечтал о том, что имя клана Узумаки будет греметь по всей Стране Огня и что нас будут уважать друзья и бояться враги. Я мечтал о том, что мое имя впишут в историю и что я всего смогу добиться, благодаря трудолюбию, усердию, смелости и упрямству. — Он улыбнулся немного печально и виновато, большим пальцем очертив линию подбородка своей дочери. Мито вернула ему улыбку, несмело и неуверенно. — Но посмотри на меня теперь, лисенок. В моих волосах уже пробивается седина. Моя армия была разбита, и теперь будущее моей деревни зависит от маленькой девочки на моих коленях. Тебе так мало лет, а мы уже просим от тебя принимать взрослые взвешенные решения. Когда ты родилась, я хотел, чтобы ты стала принцессой, жила без забот, сама распоряжалась своей жизнью и стала той, кем бы захотела стать. Я хотел, чтобы у тебя тоже было право мечтать. — Я… не знаю, что это такое, — осторожно проговорила Мито, и впервые за все время их разговора голос ее звучал почти нормально. Почти как раньше. — Я, кажется, больше не умею мечтать, отец. Но я сделаю все, что от меня зависит, чтобы воплотить твою мечту. Сделать наш клан сильным и грозным. И если ради этого нужно выйти замуж, я согласна. Ашина горько усмехнулся, покачав головой. Розовые лепестки продолжали кружить в воздухе вокруг них. Смуглый мужчина в темно-бордовом кимоно и маленькая девочка с фарфоровой кожей у него на коленях. Она походила на изысканную куколку, купленную в магазине редкостей. Она почти умещалась в его широких мозолистых ладонях, и, кажется, он бы мог носить ее на плече, даже не чувствуя веса. И вместе с тем в этой крошке было уже столько величественного и грустного, сколько он встречал не в каждом взрослом человеке. Дети, выращенные войной и вскормленные ее окровавленной грудью. Что ждало ее поколение лет через пятнадцать? Какое будущее несли в своих сердцах эти опаленные горем ребятишки? Слишком много вопросов, на которые у него не было ответа. Ашина не мог помочь своей дочери, пусть и безумно хотел это сделать. Он не мог подобрать ключик к ее накрепко запертому сердцу, он даже не мог внушить ей мысль о том, что обязательно защитит ее от всех бед и угроз. Может быть, потому, что сам уже в это не верил.