Сага об Основателях

— С этого момента камни станут нашим знаком приветствия. Уже давно воздух не казался таким тяжелым. Грузные кучевые облака обложили горизонт плотной темной грядой, ветер пах озоном и пылью, и его резкие порывы ерошили волосы на головах обоих мальчиков. Река, лениво вытянувшаяся, покрытая ершистой рябью, лежала неприступной границей — не только между ними, но между прошлым и будущим. Почему-то у таких дней — дней, закрученных под поворот исторического колеса — всегда особенный запах и вкус. Они печатью откладываются в памяти, оставаясь в ней кривыми взрытыми рубцами. Тогда, стоя на берегу и глядя на темную беспокойную воду, лентой пролегшей между ними, Хаширама уже точно знал, что никогда не забудет то, что сегодня случится. Словно на несколько секунд он оказался вне времени и пространства и взглянул на этот день откуда-то из тусклой дали грядущих лет. Все закончится сегодня. Все начнется сегодня. Сегодня каждому из них придется сделать выбор и решить, есть ли будущее у их мечты. И стоит ли за нее бороться. Почти не чувствуя своего тела, словно бы паря над ним, все еще во власти странной убаюкивающей иллюзии нереальности происходящего, Хаширама поднял руку и швырнул плоский камешек через реку. Тот пружинисто отскочил от водной глади, раз-другой, и податливо прыгнул в руку Мадары. Тот был бледен и серьезен — намного серьезнее обычного. Или, может, пасмурный предгрозовой свет создавал такую иллюзию? Хаширама сглотнул. Он не мог стряхнуть овладевшее им оцепенение. Уже давно он так ясно не ощущал происходящее здесь и сейчас — каждая секунда была как камешек с острыми гранями, царапавший кожу. Все казалось слишком реальным и одновременно — головокружительно неправдоподобным. Он не мог себя заставить поверить в то, что происходит, но мир не собирался ждать, пока маленький Сенджу соберется с мыслями и станет таким большим и сильным, как того требовала ситуация. Мальчик крепче сжал в кулаке ответный камешек друга. Ему стоило огромных трудов заставить себя посмотреть на него. — Блин, Хаширама… — Голос у Мадары был напряженный, тщетно пытавшийся казаться беззаботным и спокойным. — Я тут вспомнил, что мне пора бежать. Они походили на плохих актеров, впервые вышедших на сцену. Ноги были ватные, горло распухло, словно от жажды, и слова застревали в нем, выходя наружу неубедительными хрипами. Камыши гнулись от шквальных порывов ветра, протестующе шумели и шелестели гибкими стеблями. Тучи быстро бежали по небу, клочьями темно-серой ваты оседая вдоль горизонта. — Понятно, — кивнул Хаширама. — Тогда не буду задерживать, увидимся позже. Они рванули в разные стороны одновременно — с такой скоростью, будто дьяволы гнались за ними по пятам. На какое-то мгновение Хаширама почти поверил в то, что все получится. Что этой нехитрой и откровенно дилетантской уловкой он сможет выиграть немного времени — дать Мадаре уйти. С разгневанным отцом он потом разберется сам. Лишь бы успеть, лишь бы оставить позади эту треклятую реку и все те глупости, что родились на ее берегах. Его стремительный бег по траве в сторону леса остановил звук приглушенного всплеска. Как будто кто-то с силой шлепнул рукой по воде. Еще не в полной мере осознав, что бы это могло значить, Хаширама резко затормозил, поскользнулся на гладкой мягкой траве и чудом не ткнулся в нее носом. Перепуганным мечущимся взглядом он охватил реку и почти сразу увидел на ней два цветных пятна — темно-бордовые доспехи его отца и темно-синие, принадлежащие его брату. — Нет… — пробормотал оно едва слышно, чувствуя, как его пробило холодным потом. — Только не это… Буцума и Тобирама были не единственными, кто стоял на воде. Сперва Хаширама подумал, что у него в глазах двоится от нервного перенапряжения, но секунду спустя осознал, что это не так. На реке появился кто-то еще, и он точно мог сказать — даже с этого расстояния, — что это был не Мадара. Какова была вероятность того, что их отцы будут мыслить настолько похоже? Какова была вероятность, что именно сегодня они оба решат проследить за своими сыновьями и выяснить всю правду? Какова была вероятность, что и Хаширама, и Мадара решат предупредить друг друга об опасности, написав односложно на своих плоских прыгучих камешках: «Уходи. Это ловушка»? И какова, наконец, была вероятность того, что их неловкая попытка отвести подозрения и спасти друг друга обернется столкновением двух глав сильнейших кланов Страны Огня? Если бы кто-нибудь задал все эти вопросы ему накануне, Хаширама бы разве что нервно рассмеялся в ответ. Но сегодня, под этим небом, в этом душном предгрозовом воздухе, пахнувшем пылью и будущим, он точно знал — иначе и быть не могло. Звук лязгающих от удара стали о сталь мечей холодными мурашками пробежал по его хребту. Он слишком хорошо помнил, как легко металл разрубает плоть и каким уязвимым может стать человек под натиском оружия в умелых руках. Он сам уже убивал, он видел смерть слишком близко, она приходила к нему в разных обличиях, и ее гнилостное дыхание он бы ни с чем не перепутал. — Прекратите! — Хаширама закричал это изо всех сил, опорожняя легкие и надрывая горло, и к его удивлению эхом с другого берега реки ему ответил другой голос — знакомый и такой же отчаянный. Мадара не сбежал. Конечно, как он мог? И как мог Хаширама удивляться этому? Они не успевали. Он видел это. Их скорости, их отчаяния, их ужаса не хватало для того, чтобы опередить смертоносную сталь ярости их отцов. Буцума Сенджу и Таджима Учиха, заочно ненавидевшие и жаждавшие друг друга, столкнулись, как сталкиваются две гигантские волны — чтобы сокрушить и уничтожить друг друга. А Изуна и Тобирама, тоже набросившиеся друг на друга, были их маленькие копиями, продолжением их гнева и жажды мести. Кривым зеркалом, в котором Хаширама вдруг с ужасом увидел то будущее, что готовят им их отцы — готовят старательно и с фанатичной любовью, удобряя почву кровью своих детей. Это не было настоящим боем глав двух кланов — с техниками, тактическими ходами, заранее проработанной стратегией и заранее известной целью. Это была яростная схватка двух мужчин, ненавидевших друг друга всей душой. Их ненависть была столь сильна, что поражала и заражала их младших детей, и Тобирама с Изуной, возможно прежде никогда и не знавшие друг друга, мгновенно превратились в заклятых врагов. Хватило всего одного взгляда, одного удара, одного слова, чтобы проклятие отцов поразило и их детей. Буцума и Таджима поняли это одновременно. Дети, их сыновья, были их слабым местом — и самой очевидной мишенью. Убей сына, чтобы задеть отца. Выведи из строя слабую фигуру, чтобы сразить сильную. Они обменялись короткими пылающими взглядами, мгновенно прочитав намерения в глазах того, кто стоял напротив. Теперь все решала скорость. Буцума выхватил из ножен кунай, Таджима схватился за свое танто. Они швырнули оружие в младших сыновей друг друга, упиваясь запахом еще не пролившейся крови. В бою не было взрослых и детей. В бою были только солдаты, только фигуры на доске. Буцума и Таджима, оба были готовы пожертвовать своими фигурами, и в этой самодовольной запальчивой готовности они совершенно не уступали друг другу. Брошенные со свистом камни вспороли густой влажный воздух, и Мадара с Хаширамой приземлились на воду перед своими отцами в ту же секунду, как сбитые в полете ножи упали на каменистое дно реки. «Уходи, это ловушка» — кричали камни, но вода уже начала смывать чернила с их гладкой поверхности. Мадара все решил мгновенно. Еще до того, как он оказался лицом к лицу со своим лучшим другом, который теперь обязан был быть его врагом, он знал, что будет делать и говорить. Он знал, как поступить правильно и как убедить отца отступить. Он знал, что ради спасения жизни Хаширамы — глупого, нелепого, наивного Хаширамы, — ему придется сказать то, что отец хочет услышать. И он был готов идти до конца, чего бы это от него ни потребовало. — Я буду беспощаден к любому, кто попробует тронуть моего брата! — прорычал он, вкладывая в свой голос всю ярость и боль, которыми была полна его душа. — Даже если это будешь ты! Хаширама опешил. Слова, готовые было сорваться с его губ, превратились в тяжелый прерывистый выдох. Он смотрел на друга большими удивленными глазами, и Мадара прекрасно знал, что тот опять не поспевает за происходящим. Хаширама всегда хотел поступать правильно. Всегда быть честным — с друзьями и врагами. Пусть Учиха и не знал этого наверняка, но этот несмышленыш со стрижкой под горшок наверняка безумно переживал из-за того, что не может назвать своего настоящего имени. Сенджу. Сенджу Хаширама — вот она, издевка судьбы. Первая женщина, которую он полюбил, носила эту фамилию. Первый друг, которому он готов был доверить всего себя, тоже. И как он не догадался раньше? — Похоже, все наши беседы о создании общей деревни оказались… всего лишь несбыточными мечтами, — проговорил Мадара. Забавно, но врать, когда за твоей спиной стоит отец с обнаженным оружием, оказалось даже слишком легко. Ни сомнений, ни метаний, ни сожалений. В его голове и груди было пусто и изумительно спокойно. Он поступал правильно, остальное не имело значения. — Мадара, неужели ты и вправду… — проговорил Хаширама. Учиха видел боль на его лице. И почему этот идиот все всегда принимает так близко к сердцу? Ну нельзя быть настолько впечатлительным и чувствительным. Для шиноби это исключительно паршивое сочетание черт характера. — Знаешь, хоть наша дружба и закончилась так быстро, было здорово, Хаширама, — продолжил Мадара. Боль на лице друга давала ему силы продолжать. Чем сильнее он его ранит, тем скорее тот забудет обо всех своих идиотских планах и уберется отсюда. Спасется, вместе со своей глупой семьей. Таджима бы стер всех троих в порошок, в этом Мадара почему-то не сомневался. Ему бы хватило и сил, и ярости, и жестокости. И сейчас между глупыми наивными Сенджу и кровавой расправой стоял лишь он, Мадара. — Трое на трое, — довольно произнес Таджима, похрустывая плечами и поудобнее перехватывая рукоятку катаны. — Ну что, Мадара, теперь-то готов замарать руки? — Нет. — Он вложил в это слово все свои душевные силы для того, чтобы оно прозвучало уверенно и вместе с тем холодно. — Хаширама сильнее меня. Если будем биться сейчас, то мы потерпим поражение. Он не знал этого наверняка. Он до сих пор не решил для себя, кто из них сильнее. Потенциал Хаширамы был огромен, но пока что он плохо управлялся с тем, чем его одарила природа. А Мадара уже убивал и знал, как это сделать быстро и наверняка. Другое дело, он не был уверен, что, если ситуация повернется таким образом, он вообще окажется на это способен. — Этого не может быть, — нахмурился Изуна. — Он сильнее тебя, брат? — Занятно, — задумчиво протянул Таджима. — Я и не предполагал, что он будет настолько силен. Отец. Отец, все привыкший измерять силой. Единственным способом заглушить его ненависть и увести с поля боя было убедить его, что схватка априори проиграна. Внушить ему, что они обязательно попытаются в другой раз, но сейчас игра элементарно не стоит свеч. Никаких эмоций, никаких слез или воззваний к чести и отцовской — хах! — любви. Мадара хорошо изучил отца и знал, о чем тот думает. Знал слишком хорошо. — Так что до скорого. — Он отвернулся от Сенджу, чувствуя, как сердце начинает биться все медленнее, а руки и ноги становятся холодными и неподатливыми. Он хорошо исполнил свою роль, и ему ни в коем случае нельзя было облажаться в самом конце. — Отходим, — согласился Таджима. Его ярость прошла. Он гордился сыном, его расчетливостью и здравыми рассуждениями. Возможность схватиться с Буцумой здесь и сейчас была соблазнительной, но глава клана Учиха не хотел заканчивать их только-только набирающее обороты противостояние прямо сейчас. Он не сомневался, что они без проблем убили бы всех троих Сенджу, даже если бы этот странный пацан с дурацкой прической оказался в самом деле так силен, как говорил его сын. Но — куда и зачем было торопиться? Не лучше ли было в самом деле немного растянуть удовольствие для обеих сторон? — Мадара… — вдруг подал голос до того молчавший Хаширама. — Неужели ты и вправду считаешь, что все это были несбыточные мечты? После всех наших обсуждений мы наконец-то… — Поверь, я бы очень хотел, чтобы все сложилось иначе, — оборвал его Мадара. Это было чертовски сложно — врать ему. Если бы не отец, если бы не их младшие братья, чьи жизни сейчас были в опасности… Но судьба распорядилась по-своему, и у наследника Учиха просто не осталось иного выбора. — Но как бы там ни было, ты — Сенджу. — Он прикрыл глаза, осознавая внутри себя, что это — ровным счетом ничего не значит. Ни фамилия, ни их прошлое, ни то, что их семьи сделали друг другу. Важной была эта река, их тренировки, разговоры, их смех и мечты. И чтобы спасти все это, Мадара должен был раз и навсегда от этого отказаться. — Ну хватит. Сегодня не прольется ничья кровь. Но в следующий раз мы встретимся как враги на поле боя, Сенджу Хаширама! И тебе будет противостоять Учиха Мадара. Он обернулся через плечо, уже не поморщившись от привычного жжения в глазах. Шаринган, красно-черной паутиной оплетший его радужку, преобразил окружающий мир, превратив его в переплетение нитей и потоков чакры. Буцума и Тобирама держали ее наготове, чтобы в любой момент нанести удар. Хаширама же был пуст — ударь его сейчас, он даже не сумеет увернуться или блокировать. Сердце Мадары окатила щемящая горячая тоска. «Глупый наивный идиот», — ласково подумал он о друге, но ни единая черточка на его лице не дрогнула, полностью скрыв все его эмоции глубоко внутри. — Смотри, отец. Глаза брата! — взволнованно проговорил Изуна. Так взволнованно, словно последние несколько лет не готовился стать принесенной ради этих глаз безмолвной жертвой. Что ни говори, а оба брата Учиха были отличными лгунами. — Хех, пусть мы и не получили данных о Сенджу, но домой вернемся с добрыми вестями, — расплылся в широкой улыбке Таджима. — Его шаринган… — потрясенно пробормотал Буцума. — Неужели он только что пробудил его? Хаширама молчал. Он понял, что словами в этом мире ничего не достичь. Он не смог достучаться до отца, не смог переубедить брата и сейчас не смог удержать лучшего друга. Он был слабым и никчемным, и его слова были такими же. Но это означало лишь одно — больше нельзя было прятаться от самого себя и искать обходные пути. То, что случилось тогда в лесу, когда он защитил Току — нельзя было вечно избегать этого. В мире шиноби никто не желал слушать чужую болтовню, но все готовы были прислушаться к силе. Если таков был расклад, у него просто не осталось иного выбора.

~ * * * ~

— Почему ты не сказал мне о том, что пробудил мангекё? В голосе Таджимы не было ни упрека, ни раздражения — с такой интонацией обращаются к несмышленому ребенку, который из робости или от смущения утаил от родителей какое-то свое достижение. Мадара посмотрел на него со смесью удивления и гадливости — после всего, что случилось только что, его отец опять думал только о его силе. О проклятом шарингане, доставшемся наследнику клана ценой жизни его первой любви. — Разве ты не знал, что так будет, когда отдал приказ убить Харуну? — с горечью выдохнул Мадара. Он устал притворяться и все еще не до конца пришел в себя после того, что случилось на берегу реки. Перед его мысленным взором до сих пор стояло лицо Хаширамы — непонимающее, глубоко задетое и печальное. Понимал ли Сенджу, почему его друг вынужден был так поступить? Или он со всей своей прямотой и искренностью принял все за чистую монету? Сейчас это уже не имело никакого значения, но Мадара не мог перестать думать об этом. Поэтому разговор о Харуне — о несчастной, сожженной заживо Харуне — стал для него той отдушиной, в которой он мог и имел право выплеснуть свою боль. — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — меж тем равнодушно пожал плечами его отец. — Та бесполезная подстилка Сенджу заслуживала своей участи. Я бы не поступил с ней иначе, даже если бы вы с ней и вовсе не были знакомы. Взгляды отца и сына сцепились, и воздух между ними заискрил от напряжения. Первые капли дождя, тяжелые и холодные, упали в мягкую пыль двора между ними. Смотря на Таджиму, Мадара не ощущал больше ничего, кроме ненависти и горечи. Отец отнял у него все — отнял брата, запугав его до полусмерти, отнял возлюбленную, использовав ее и жестоко убив на его глазах, отнял лучшего друга, поставив перед тяжелейшим выбором, сделать который Мадара был просто обязан. Ради чего все это было? Ради силы? Год назад он бы согласился, что это главное и что все действия отца были оправданы. Но только не теперь. Учиха познал дружбу, познал любовь, верность и счастье от того, что кто-то принимает тебя таким, какой ты есть, а не заставляет стать еще лучше. Он изменился, и мир вокруг изменился тоже. Теперь где-то в этом мире всегда была пропасть, полная огня и запаха гари. Он не мог больше забывать о ней, потому что она всегда была где-то рядом, готовая принять его в себя. Пропасть жгучей безжалостной ярости и безумия. Вот к чему привела отцовская маниакальная жажда силы. — Придет время, отец, и я займу твое место во главе клана, — отрывисто проговорил Мадара. — Если понадобится — сброшу тебя с трона голыми руками. И когда этот день наступит, ты пожалеешь о том, что воспитал сына, уважающего только силу. Глаза Таджимы коротко полыхнули, и его сын не смог понять, что было в них — страх, непонимание или же… гордость. Гордился ли глава клана Учиха тем, что собственноручно превратил своего наследника в монстра? Или сейчас впервые начал осознавать, что первым, против кого всегда оборачивается монстр, это его создатель? Мадара не стал ждать продолжения этого диалога — не был уверен, что сможет сдержаться, да и добавить ему было уже нечего. Вместо этого он развернулся на пятках и проследовал в дальнюю часть двора — туда, где стояли покосившиеся и помятые тренировочные манекены, набитые соломой. Ему нужно было выпустить пар, и он заранее предвкушал боль от разбитых костяшек. Учитель Акайо назвал бы это безответственностью и глупостью, но они уже очень давно не говорили с учителем по душам и сейчас уже вряд ли бы поняли друг друга. — Я слышала, вы встретили Сенджу на реке. Он обернулся на детский голос — около одного из манекенов стояла Амари. Как обычно, босая, грязная и со спутанными короткими волосами. Она потирала одну пыльную стопу о щиколотку другой и смотрела на названого старшего брата с интересом и непосредственным детским любопытством. — Не думаю, что это твое дело, — огрызнулся он. — Иди-ка в дом, сейчас дождь хлынет. — Говорят, они очень сильные и опасные противники, — ничуть не смутившись, продолжила девочка. Сегодня у нее в руках был только кунай — игрушечная панда, сшитая из тряпок и набитая ватой, осталась где-то в доме. — Говорят, они желают нам всем смерти. Говорят, для Учихи нет хуже врага, чем Сенджу. Это так? Она подняла на него свои темно-серые, нарочито серьезные глаза и принялась методично ковырять заточенным лезвием деревянный столб, к которому был привязан один из тренировочных манекенов. По одной отскабливая щепки, она вгоняла кунай все глубже, расковыривая светлую внутреннюю часть столба. Глядя на нее, Мадара молчал какое-то время, и дождь, несомый ветром с реки, брызгами оседал на его одежде и лице. — Да, это так, — наконец произнес он, тяжело и мрачно. — Сенджу — наши враги, и на их совести много смертей наших людей. — Отец говорит, что всегда есть другой способ, что можно решить вопрос миром и… — начала было она, но он, скривившись, тут же ее перебил: — Твой отец — идиот, Амари. И если ты хочешь стать хорошим воином, не бери с него пример. — Ладно, — пожала плечами она. Кажется, ей и самой уже приходила в голову мысль о том, что миром в их ситуации уже ничего не решить. — Тогда можно я буду брать пример с тебя? Идет, братик? Она широко ему улыбнулась, и улыбка словно бы осветила изнутри ее чумазое курносое личико. В ней Мадара видел все будущее клана Учиха, и сейчас от ответа на ее вопрос решалось то, каким будет это самое будущее. Он посмотрел на дом позади него, куда ушел отец, потом на восток, где остались река и Хаширама. На востоке уже вовсю бушевала буря, отзвуки которой доносились до дома клана Учиха. Дождь становился все сильнее, и его пелена застилала лес и горы. Будущее скрылось в душном тумане, и Мадара необыкновенно четко осознал, что сейчас никто не сможет принять решение за него. Если прежде он и питал какие-то иллюзии на этот счет, то теперь стало совершенно ясно — детство закончилось. Фигура отца, которой он так восхищался, потерялась в этом проливном дожде, и все, что Мадара мог сделать сейчас — это выбрать собственный путь и идти по нему несмотря ни на что. — Идем, Амари, — проговорил он, протягивая девочке руку. — Нам предстоит многое сделать. Она с готовностью схватилась за его мозолистую крепкую ладонь, и он бережно сжал ее маленькие загорелые пальчики. С судьбоносного столкновения на реке прошло несколько дней. По Стране Огня прокатился невиданный много лет шторм, поваливший множество деревьев, сломавший несколько домов и унесший много жизней зазевавшихся прохожих. В клане Сенджу пострадавших лечил старший сын главы клана — лечил не травами или припарками, а собственными руками, и это было нечто совершенно магическое. Он же помог восстановить разрушенные дома — сложил пальцами несколько печатей, хлопнул в ладоши и покосившиеся стены вдруг ожили, поползли вверх, выравниваясь и утолщаясь. Прямо из-под земли выросли новые здания, более крепкие и надежные, чем раньше. И пока все вокруг восхищались талантом молодого наследника и хлопали в ладоши, сам он оставался серьезным и хмурым. Улыбнулся лишь раз — когда восторженные ребятишки начали водить вокруг него хороводы, называя «мори но ками» — лесным богом. Омытое яростным ливнем небо теперь казалось фарфоровым и звеняще чистым. Голубой купол, накрывающий леса от края до края, был переполнен спокойной, уверенной в себе энергией. Он выстоял и не треснул, даже когда неистовые молнии раздирали его изнутри, вгрызаясь в плоть. Все проходит — и даже боль. — Я не понимаю, куда ты собрался, — недовольно проговорил Буцума, наблюдая за тем, как его сын пакует вещи в заплечный мешок. — Война в самом разгаре, мы только что нос к носу столкнулись с главным врагом, а ты сбегаешь? — Мадара сказал, что я сильнее него, но это неправда, — ровным и совершенно спокойным голосом отозвался Хаширама. — Пока неправда. Если бы они напали на нас, я не знаю, чем бы все кончилось. Я не могу позволить Тобираме пострадать. — И куда ты собрался? Ты нужен нам здесь! Ты сам это знаешь. А если буря, подобная вчерашней, повторится? Кто поможет людям? Хаширама, ты не можешь… — Я вернусь к великому отшельнику и продолжу свои тренировки, — перебил его он. — Мне еще многое предстоит узнать и освоить, я в самом начале пути. Чтобы стать хорошим воином, мне нужно приложить больше усилий, чем я прикладывал до этого. Прости, отец, но иначе нельзя. Подумай сам. Я способен восстановить один рухнувший дом и исцелить одну сломанную руку. Чем нам это поможет, если Учиха придут сюда? Буцума какое-то время сурово молчал, обдумывая его слова, потом нехотя кивнул: — Ненавижу это признавать, но ты, наверное, прав. Мать всегда хотела, чтобы ты учился и развивал свои способности. — Он снова замолк, наблюдая, как сын заканчивает сборы, а потом добавил: — Я дам тебе в сопровождающие Току-чан. Она тебя проводит. — Зачем? — искренне удивился Хаширама. С Токой они толком не виделись с того самого дня, как он спас ей жизнь. И воспоминания о той схватке посреди зимнего леса нахлынули на мальчика неприятной смрадной волной. — Я хочу быть уверен, что ты нормально доберешься, — отозвался отец, отстаивая за собой право хоть что-то решать в судьбе сына. — Не волнуйся за нее — по скрытности ей нет равных среди прочих. С ней ничего не случится на обратном пути. — Ну… хорошо. — Хаширама уступил, и на лицо Буцумы вернулось подобие улыбки. Ему многое предстояло решить и сделать. Столкновение с Таджимой показало, насколько тонка та грань, по которой они все ходят. И насколько сильна ненависть, родившаяся и выросшая на крови детей их кланов. Хаширама был прав, и нужно было проявить терпение. Дерево не вырастало за день, и силе старшего сына Сенджу предстояло пройти долгий путь, прежде чем его ветви способны были бы закрыть и защитить собой весь клан. Тока ждала Хашираму у ворот поместья Сенджу. За те месяцы, что они не виделись, она практически не изменилась — разве что взгляд у нее стал более серьезный и напряженный, словно она постоянно ожидала удара исподтишка. Но когда девочка увидела Хашираму с сумкой на плече, складки на ее лице разгладились, она подняла руку и приветственно помахала ею. — Прости, что тебе пришлось срываться с места из-за меня, — виновато проговорил мальчик. — Я не просил об этом. — Сочту это своего рода тренировкой, — пожала плечами она, подстраиваясь к его широкому шагу. — Мне полезно иногда выбираться из дома. После того, что тогда случилось… Ну в общем мама меня теперь не отпускает на миссии. — Она тяжело вздохнула и взъерошила волосы. — И правильно, — возразил он. — Нечего тебе делать на поле боя. — Это потому, что я девчонка? — вспыхнула она. — Нет, это потому, что я не хочу, чтобы ты пострадала, — отозвался он мягко и улыбнулся ей. Щеки Токи стремительно залил румянец, она коротко смущенно выдохнула и отвернулась, досадуя на саму себя. Какое-то время они шли молча — вокруг них расстилался лес, молчаливый и дочиста отмытый прошедшей бурей. Пахло мокрой землей, хвоей и сломанным деревом, и перепархивающие с ветки на ветку птицы оглашали окрестности мелодичными короткими трелями. Хаширама думал о завтрашнем дне. О том многом, что ему предстояло сделать. Он слишком сильно и безответственно полагался на Мадару, на его силу, стойкость и уверенность. Он позволил себе забыть о том, что он — наследник клана Сенджу, будущий лидер и глава. И только ему решать, каким будет мир для его поколения и для всех последующих. Пришло время думать своей головой и черпать силу в себе самом. Более того — нужно было стать источником этой силы для других. Неиссякаемым и чистым, как это небо над их головами. И сейчас, рядом с Токой, он понял, что сможет это сделать. Что в нем достаточно веры и силы воли и что, во многом благодаря Мадаре, он теперь точно знает — отступать нельзя. Только вперед и вверх, чего бы это ни стоило. — Спасибо, что спас меня тогда, — вдруг проговорила Тока, вмешавшись в его мысли. — Я так и не успела тебя поблагодарить. — Я рад, что смог это сделать, — улыбнулся он, ощущая мощный душевный подъем. — Вы все — моя семья, и я должен научиться защищать каждого из вас. Пока он говорил, Тока смотрела на него внимательными блестящими глазами, и румянец все еще рдел у нее на щеках. — Я думаю, у тебя обязательно это получится, — с чувством проговорила она. — Я верю в тебя, Хаширама-кун. Он тоже посмотрел на нее, улыбнулся немного неловко и кивнул, а потом поднял глаза к небу. Лес шумел вокруг детей, птицы пели о новой жизни и надежде, и небо сияло мягко и умиротворенно. Хаширама смотрел вдаль и думал о будущем, а Тока смотрела только на него, и сердце ее стучало часто-часто, захлебываясь от радости и безрассудной уверенности в чем-то.

~ * * * ~

Лицо матери было белым, как рисовая бумага. Мито смотрела в него с мучительно-тревожным любопытством. Она никогда не видела так близко умирающих людей. — Что за глупости, ваша мама вовсе не умирает, Мито-сама, — с укором покачала головой Рико. — Вам не следует так думать. — Хорошо, я не буду, — послушно согласилась девочка, даже не осознав произносимых слов. Соглашаться со всем, что ей говорят, давно вошло у нее в привычку. Иногда она даже не запоминала то, о чем ее просили. — Госпожа Узумаки просто немного потянула мышцу на последней тренировке, — уже более уверенно проговорила ее нянюшка. — И ей нужен отдых. Вот увидите, пара дней и она встанет на ноги. Госпожа Узумаки лежала на своем футоне неподвижно, черты ее лица заострились и осунулись, и грудь едва-едва вздымалась от слабого дыхания. Пару дней назад она вскользь пожаловалась мужу на боль в животе, и тот отправил ее к доктору. Доктором на острове считался пожилой травник, который отлично умел заваривать чай и зашивать раны от острых предметов, но мало смыслил во «внутренних болезнях», как они называли все, что было скрыто от невооруженного взгляда и терзало тело изнутри. Говорили, что на материке были врачи, способные читать боль тела с помощью чакры, и господин Узумаки даже послал гонца за таким, но недуг, сразивший его жену, не желал ждать и отсиживаться. Даже Мито, сидевшая на коленях подле матери и державшая в ладонях ее влажную от пота холодную руку, понимала, что сделать ничего нельзя. Смерть в мире шиноби была чем-то привычным и знакомым. Мито видела ее и чувствовала ее запах — сладковатый запах крови и тлена. Но куноичи, вроде ее матери, должны были умирать не так. Не в постели, опьяневшие от обезболивающего наркотика, а на поле битвы. Она так долго обучала своих девушек быть сильными и сама казалась такой несгибаемой. А теперь все это было бессмысленно. Глядя на ее потное бледное лицо, Мито осознавала, что все это было бессмысленно. Можно было подчиняться, можно было спорить, можно было идти своей дорогой, можно было принять чужую, но смерть никого не щадила и никому не давала вторых шансов. Страх холодной змеей скользнул вдоль ее позвоночника. Мито судорожно выдохнула. Она отчаянно пыталась найти опору, уцепиться хоть за что-то, чтобы мир вокруг перестал казаться таким фантасмагоричным и безумным. И вдруг оказавшееся рядом отцовское плечо внезапно стало этой самой опорой. Девочка всхлипнула и отчаянно вцепилась в рукав его кимоно. Ее плечики вздрагивали от сдерживаемых рыданий, а в голове вертелся всего один, но так трудно выразимый вопрос: «Как продолжать жить в мире, где так много смерти?» — Пойдем, лисенок, — мягко проговорил Ашина. — Мне нужно тебе кое-что показать. Мито кивнула, и он почти вынес ее из комнаты матери, мягко и бережно придерживая за плечи. — Я знаю, что твоя мама не хотела, чтобы ты становилась шиноби, — негромко проговорил ее отец. — Я уважал ее желание и ее волю, но нынешние времена и так непростые для всех нас. А в тебе кровь нашего клана слишком сильна, чтобы закрывать на это глаза. — О чем вы говорите, отец? — растерянно пробормотала она. Страх смерти, сковавший ее у постели умирающей матери, все еще не отпустил девочку, и она, крепко держась за руку отца, не могла думать ни о чем ином. — Я думаю, пришло время тебе принять свое наследие, Мито, — серьезно проговорил он, опустившись рядом с ней на одно колено, чтобы их лица были на одном уровне. — Я многое упустил и за многое мне стыдно перед тобой, но еще не поздно. Ты — Узумаки, как и я, а значит все мое однажды станет твоим… Погоди, что это? Девочка вздрогнула всем телом и резко завела руку за спину, но было уже поздно — внимательный взгляд отца зацепился за тонкие красные полосы на ее правом предплечье. — Мито… — потрясенно пробормотал он. — Покажи. — Нет, — замотала головой она, обмирая от собственной дерзости. Прошло уже очень много времени с тех пор, как она говорила кому-то это слово. — Отец, вам не нужно этого видеть. Это случайность. Это Мими виновата. — Мы оба знаем, что твоя кошка пропала во время нападения на остров полгода назад, — нахмурился он. — Я… нашла ее. Она одичала и не шла в руки. Вот и получилось так, — продолжила отчаянно врать Мито. При мысли, что отец догадается, откуда взялись шрамы на ее руках, ее захлестывала волна горячего удушающего стыда. — Дай посмотреть. — В голосе Ашины мягкость смешивалась с волнением. — Не нужно. Пожалуйста, не нужно. Там ничего страшного. Хотя самой девочке эти царапины приносили облегчение и даже сиюминутное наслаждение, она откуда-то знала, что окружающим — особенно родителям — их видеть ни к чему. Было в этом что-то неправильное и даже почти неприличное. Как в ее снах про красноглазую тень, где страх смешивался со стыдом и беспомощностью. — Мито, если кто-то тебя обидел, я должен знать, — с нажимом проговорил Ашина. — Кто поранил тебя? Даже если он это сделал неспециально, я хочу знать, кто это был и как все случилось. — Это была кошка, — повторила она, не поднимая глаз. — Просто кошка поцарапала. Я была неосторожна, отец. Ашина внимательно вглядывался в свою дочь, в ее отведенные глаза и опущенное личико. Ярко-красные волосы, изящные черты лица, нежная белая кожа и большие глаза. Однажды она вырастет красавицей, пусть даже сама этого пока не осознает. Но уже сейчас в ее душе поселились демоны, имен которых он даже не знал — не мог постигнуть, пока она молчала и закрывалась от него. Он пытался осознать, что же именно могло случиться с его прежде столь веселой и беззаботной дочерью, но, даже выстроив точную логическую цепочку всех событий последних дней, он не мог до конца сделать этого. Это пугало и угнетало его, и все, что он мог сделать для нее сейчас — такой хрупкой и уязвимой в своих старательных попытках выстроить стену вокруг своего раненого сердца, — это дать ей что-то, на что она смогла бы отвлечься. Во что вложить свои силы и свою целеустремленность и упрямство. — Лисенок, послушай меня внимательно, — проговорил он. — Я не смогу помочь тебе, если ты мне не позволишь. Знаю, что тебе нелегко пришлось в последние месяцы. Знаю, что сам отчасти в этом виноват. Но я хочу загладить свою вину. Идем. Он снова повел ее за собой, и она покорно пошла следом, не поднимая глаз. Ашина привел дочь к закрытой опечатанной двери, выглядевшей куда более внушительной, чем все прочие в их доме. Мито с любопытством и трепетом подошла к ней и, повинуясь просьбе отца, положила ладони на обработанное талантливым резцом дерево. — Чувствуешь силу? — негромко спросил отец. — Энергию, что скрыта внутри? Девочка закрыла глаза и постаралась полностью сосредоточиться на тех ощущениях, что появились в ее ладонях. Кожу чуть покалывало, и сама дверь как будто мелко вибрировала под ее прикосновениями. Казалось, что если надавить сильнее, она оттолкнет ее, как пружина. — Здесь мама хранит свои свитки? — спросила она, посмотрев на отца с неясным беспокойством. — Теперь это будут твои свитки, лисенок, — торжественно и вместе с тем немного грустно отозвался он. — Но мама… — Твоя мать не имела права решать твою судьбу и лишать тебя выбора, милая, — с горечью произнес Ашина. — Я думаю, мне следовало вмешаться раньше, но мне все казалось, что она, как женщина, лучше понимает, что именно тебе нужно. Он сложил несколько печатей и прижал ладонь к двери. Раздался легкий хлопок, как будто кто-то проткнул иглой туго натянутую ткань, и энергия, которую Мито ощущала под своими руками, ушла в землю. — Это простая запирающая печать, — меж тем проговорил Ашина, проходя в открывшуюся комнату. — Чтобы научиться ее делать, не нужно даже быть Узумаки. В настоящем хранилище стоит куда более мощная защита, но тебе пока рано думать о нем. Стоит начинать с азов. Мито, робея и не веря своему счастью, вступила в кабинет матери, который прежде был для нее тайной за семью печатями. Это было округлое помещение без окон, на голом деревянном полу которого было начертано множество различных символов — словно кто-то, тренируясь в накладывании печатей, не тратил время на то, чтобы стирать не получившиеся или исполнившие свою задачу. Вдоль стен стояли стеллажи со свитками — в каждой ячейке лежало по семь-восемь штук. Некоторые казались совсем старыми, другие наоборот, словно только вчера были куплены в лавке. У дальней стены расположился низкий столик с приборами для каллиграфии. Воздух в кабинете был душный, наполненный запахами чернильной туши, старой бумаги и пыли. — Когда я привез твою мать сюда, она многие часы проводила за чтением свитков нашего клана, — проговорил Ашина, с удовлетворением наблюдая за тем, как его дочь во все глаза рассматривает внезапно открывшееся перед ней богатство. — А потом взялась переписывать самые старые на новую бумагу. Ей нравилось обновлять нашу библиотеку и в то же время учиться. Она была очень… — Его голос вдруг дрогнул, и он заставил себя замолчать. — В общем я подумал, что тебе стоит начать с того же. Ищи самые древние и разваливающиеся свитки и переноси информацию из них в новые. Тушь и кисти стоят вон там. Я слышал, ты достигла больших успехов в каллиграфии, лисенок, так что это для тебя это будет хорошей практикой. — Но если мама поправится, она будет недовольна. — Несмотря на то, что ее руки буквально чесались от желания немедленно зарыться в свитки, Мито заставила себя стоять спокойно, а свой голос звучать почтительно и с должной долей вежливости. Ей понравилось то, что у нее это отлично получилось. — С твоей матерью я поговорю сам, обещаю, — заверил ее Ашина. — Тебе больше не стоит волноваться об этом. Теперь эти свитки твои — и еще много, много сверх этого. Ты Узумаки, и ты не должна ни перед кем так просто склонять голову. Она посмотрела на него с недоверием и сомнением. То, что говорил отец, никак не вязалось с тем, чему ее учили в доме Хьюга и что она так долго пыталась вложить в себя через боль и страх. И вместе с тем оно казалось правильным — единственно правильным. Может быть, еще поэтому было так страшно снова поверить в это. — Я поняла, отец, — наконец тихо проговорила девочка. — Благодарю вас. …Солнце медленно опускалось за линию материка, едва заметную на горизонте. Мито стояла у воды, держась одной рукой за шершавый и чуть липкий ствол сосны, и смотрела на закат. Ее мать, все еще живая и одурманенная лекарствами, лежала в доме, отец занимался делами клана в своем кабинете, Рико снова убежала на свидание к своему рыбаку, а где-то там, на западе, решались судьбы мира. Сильные кланы и их предводители дергали за ниточки, выстраивали схемы и прокладывали траектории движения своих войск. Прибрежные воды были ослепительно-синими, манящими и говорливыми, и Мито казалось, что она все еще видит отблески золотых украшений, бездумной детской рукой вышвырнутых в море. Их маленький островной клан уже давно ничего не решал в том большом мире, что жил своей жизнью на далекой земле. Чтобы обезопасить себя и свои границы, они вынуждены были идти на сделки, уступать, искать компромиссы и ютиться на своих скалах подальше от войны. Они соглашались, были любезны и сдержанны, а потом, в ночной темноте, они причиняли себе боль, чтобы их обида и поруганная гордость не сожрали их изнутри. Ее клан слишком долго терпел волю других и слишком долго стоял на коленях. Слишком долго гордые Узумаки с поклоном приходили на порог к Хьюга, Сенджу и Учиха. Это должно было рано или поздно измениться. Сколько можно было чувствовать себя виноватым только за то, что хочешь жить своей правдой и ни от кого не зависеть? «Я докажу им», — думала Мито. Все внутри ее сопротивлялось этой мысли. Все вдолбленные взрослыми установки кричали о том, что ей нужно покориться, склониться и не спорить. Что всему ее клану нужно поступить именно так. Потому что только так они смогут выжить в этом жестоком большом мире. «Моя жизнь не пройдет незамеченной и бесследной, — продолжала настаивать она, с каждым словом ломая что-то внутри себя. — Я оставлю отпечаток в истории, я докажу им всем, что Узумаки Мито не пустое место и не их марионетка. Что клан Узумаки — сильнейший в Стране Огня и никто не имеет право говорить нам, что делать и как себя вести». Небо горело, охваченное пламенем заката, и земля на западе горела вместе с ним. — Я живая, — произнесла она вслух, а потом выпрямила спину до ломоты и повторила снова: — Я живая. Страх все еще жил внутри нее, он все еще холодом сковывал ее живот и наполнял слабостью руки и ноги. Но сегодня она наконец-то приняла решение больше не прятаться от него и не наказывать себя за свои желания и свою правду. — Я обязательно оставлю свой след, — проговорила Мито, подняв ладонь и сжав ее в кулак. И на мгновение вышедшее из-за облаков красное солнце брызнуло во все стороны от ее руки, словно лопнувшая ягода.

Конец первой части