ЧАСТЬ II ЭПОХА ВОЮЮЩИХ ПРОВИНЦИЙ
Who's gonna fight for what's right? Who's gonna help us survive? We're in the fight of our lives And we're not ready to die Who's gonna fight for the weak? Who's gonna make 'em believe? I've got a hero, I've got a hero living in me "Hero", исп. группа "Skillet"
Линии печати черными змейками стлались по пыльной земле. Извиваясь и выплетая сложный многогранный узор, они пересекались и вновь расходились, очерчивали острые углы и сдержанные мягкие дуги, складываясь в единую многоуровневую структуру. Каждый изгиб, каждое ответвление, каждый поворот черной линии имел свой вес и смысл. Петли и точки собирали и концентрировали энергию, углы и лучи — выстреливали чакрой, пологие, широко разбросанные округлые формы — давали широкий выход технике, которая изливалась с покрытой вязью печати земли высоко в небо. Серая, рассохшаяся грязь мелко задрожала, и замершие в тревоге и любопытстве люди попятились назад, перешептываясь и облизывая пересохшие на жарком ветру губы. Потом раздался вздох — чудовищно громкий вздох уставшей земли, и застывшая корка лопнула, пробитая водой. Поднимаясь к поверхности, влекомые силой печати, подземные воды пропитывали оголодавшие слои почвы, превращая его в месиво, пузырящееся болото грязи, волнующееся и зыбко хлюпающее в своем насильном пробуждении. — Нет, так не пойдет, — прозвучал сдержанно недовольный девичий голос. Две узкие маленькие ладони соединились, замыкая внутренний круг энергии, и линии печати вспыхнули наполнившей их чакрой. Сейчас, перекатываясь внутри бурлящего серого моря грязи, они еще больше походили на юрких змеек. Затягиваясь все туже, подобно веревкам, они сдерживали водную энергию, усмиряя и направляя ее. Сквозь грязь сперва потихоньку, а потом все сильнее и активнее начала пробиваться чистая вода. Она пахла солями и подземной свежестью, и была такой холодной, что зубы ломило. Но после трех недель засухи и горячего душного ветра это было благословение свыше, и люди бросились к новому источнику, гремя деревянными ведрами и нетерпеливо толкаясь. Они падали на колени возле все еще не до конца очистившейся лужи, зачерпывали ледяную воду руками, ойкали и встряхивали краснеющие пальцы, а потом смеялись и снова погружали ладони в мутную пузырящуюся жижу. — Примите нашу благодарность, госпожа, — проговорил пожилой и почти беззубый человек с ярко блестящей на солнце загорелой лысиной. Он склонился перед исполнившей технику девушкой, но слабая спина не позволяла ему выпрямиться сразу, и он так и застыл в такой позе, едва слышно охая себе под нос. — Вам следует подождать, пока вода очистится, Сейдо-сан, — отозвалась она. Белокожая даже в эту палящую солнцем жару, красноволосая и очень серьезная, куноичи походила на фарфоровую статуэтку, холодную и гладкую. Ее золотисто-карие, чуть раскосые глаза смотрели на воду с внимательным прищуром и беспокойством человека, не уверенного в своих силах. Тонкие бледно-розовые губы периодически как будто совсем исчезали с ее немного округлого задумчивого лица, когда она поджимала их, а потом снова расцветали, расслабленные и чуть влажные. Изящная линия шеи, обнаженная убранными в высокие оданго волосами, была покрыта капельками пота, и девушка иногда небрежно отирала их ладонью, из-за чего на коже остались серые пыльные разводы. Одета она была в укороченную бордовую юкату, распахнутую на груди, перетянутой бойцовскими бинтами, тоже чуть влажными от пота. В этом году Узумаки Мито исполнилось пятнадцать лет. Отступив назад, она наблюдала за тем, как жители островной деревушки брызгались в грязной воде, морщась, смеясь и встряхивая мокрыми волосами. Серая вода стекала по их лицам и одеждам, а соломенные сандалии звучно шлепали в жирной грязи. Неделю назад в деревне пересох один из трех главных колодцев, из которых добывали пресную воду для бытовых нужд. Почти неделю Мито не спала по ночам, по крупицам собирая воедино обрывки старых техник. Мало было просто найти воду — нужно было поднять ее из глубоководной скважины достаточно высоко, чтобы ее можно было использовать. А после — сдержать и зафиксировать в природном колодце, не давая попусту растекаться во все стороны. Это была непростая задача, с которой бы даже ее отец, глава их клана, не справился за пару часов. Нужно было сплести воедино несколько разнородных элементов печатей, уравновесить их и заставить работать вместе. Проложить идеально выверенное русло для чакры, заставить ее быть не просто силой, сотрясающей воздух, но силой живой и осмысленной, а главное — послушной. Одна ошибка и все начиналось сначала. Печати требовали гармонии и тщательно просчитанного баланса. Одно к одному в идеально ровных росчерках черных линий. Когда Мито только начинала учиться, ей казалось невозможным одновременно держать в голове столько переменных. Невозможно было одновременно контролировать силу, узор, направление и природу. Ее первые печати походили на неуклюжие росчерки кистью — толстые неаккуратные линии, чрезмерно выпирающие с одной стороны и совсем провисающие с другой. Они лопались, как напившиеся чернил пиявки, обжигая ее пальцы голубоватыми облачками чакры, и все приходилось начинать с начала. Возможно, она бы рано или поздно сдалась и отступила, если бы на тот момент эти печати, эти свитки и эти учебники не были единственной ее отдушиной в стремительно меняющемся мире вокруг. Целых восемь лет она потратила на то, чтобы овладеть техниками своего клана, но и сейчас все еще не была в себе полностью уверена. Нужно было еще больше тренироваться. Нужно было перечитать свиток о базовых деформациях и чакровой неустойчивости. И снова попробовать вернуться к самой главной и самой сложной печати, что все еще никак у нее не получалась. Печати, чья сила была способна сдержать… — Мито-сама! Девушка повернула голову на голос и увидела Рико, поднимающуюся на холм, где она стояла. Запыхавшаяся и заметно располневшая за прошедшие годы женщина остановилась подле нее и какое-то время тяжело дышала, глядя на крестьян, плескающихся в мутной воде. — А я слышала, что вы тут учудили, госпожа. Вот это ваш отец обрадуется. Лишняя головная боль ему сейчас ни к чему, вы же слышали, что на материке-то… Ох, бок ноет. Эка ж высоко вы забрались, госпожа. Мито позволила ей отдышаться, а затем спросила: — Ты что-то хотела, Рико? Я думала пойти к себе и позаниматься. — Да уж, хотела, — кивнула ее бывшая нянюшка. Бледно-сиреневое, чуть протершееся на локтях хлопковое кимоно плотно облегало ее дородную фигуру, и можно было в подробностях рассмотреть, как надувалась и опадала ее грудь. После рождения второго ребенка Рико окончательно ушла из дома клана Узумаки и появлялась там теперь исключительно ради встреч со старыми друзьями и разговоров с подросшей воспитанницей. Ее материнское сердце настойчиво твердило ей о том, что девочка слишком одинока — в свои года она не общалась практически ни с кем, кроме отца, пары слуг и какими-то случайными людьми, приезжавшими с материка. Мито внимательно слушала то, что они рассказывали о большой войне, пожирающей Страну Огня, и ее лицо при этом становилось непроницаемо жестким и почти некрасивым. Рико не нравилось, когда девушка хмурилась и задавала ненужные и бессмысленные вопросы о расстановке сил между кланами. Какая разница, сколько отрядов шиноби было под командованием Учиха или Сенджу? Или на чьей стороне выступали Хьюга? Мито надлежало думать не об этом, а о своем собственном будущем, а ведь до истечения срока обещания, данного ее отцу, оставалось уже меньше года. — Ох, вспомнила! — разогнулась Рико, всплеснув руками. — Я же к вам по делу, госпожа. Отец желает вас видеть. Уж я-то вас обыскалась. Мито коротко вежливо улыбнулась и кивнула. Она относилась к бывшей нянюшке со сдержанной нежностью, сравнимой с той, что испытывают к глупой, но преданной собаке. В самый сложный период ее детства Рико не было рядом, а потому она не стала для девушки той душевно-близкой подругой, что могла бы заменить старшую сестру. К тому же с годами Рико полностью ушла в заботы о своей собственной семье и детях, и пропасть между нею и Мито наконец стала шире, чем крохотный мостик, перекинутый с одной стороны на другую, и они превратились в совершенно чужих друг другу людей. Сойдя с холма, Мито миновала крестьянские дома, крытые соломой и кучно прижавшиеся друг к другу в небольшой низине, и снова начала подниматься в гору. Через некоторое время склон стал круче и сквозь мелкий светлый песок проступили изрезанные кромки скал. Здесь начиналась территория дома Узумаки, и девушку приветствовали пушистые кряжистые сосны, мерно покачивающиеся на знойном ветру. Отсюда уже можно было разглядеть море — искристо-синее, яркое и бескрайнее. Сейчас оно казалось таким же горячим и плотным, как камни под ногами, и Мито невольно облизнула пересохшие губы, почувствовав соленый привкус на языке. Пройдя сквозь настежь открытые ворота имения клана, она пересекла двор, все еще продолжая обдумывать будущую тренировку и анализировать то, насколько хорошо ей удался водный призыв чуть ранее. Работавшая во дворе прислуга на несколько секунд прервала свою деятельность и почтительно склонилась, а когда стройная девичья фигурка затерялась в тени дома, жаркий июньский воздух наполнил свистящий шепот. «И совсем не похожа на мать, верно? Красавицей-то ее не назвать». «Дак красота не в лице, а в глазах. И делах. Слышала, что она сделала сегодня?» «А как жалко-то будет, когда юная госпожа замуж выйдет да уедет. Опустеет наш дом совсем без нее». «А ты работай, да не отлынивай. Все бы тебе языком только чесать». Мито прошла по наружной веранде дома, примыкавшей к саду, привычно вслушиваясь в постукивающие звуки шиши-одоши — наполнявшейся водой бамбуковой трубочки, ударявшейся о камень. Уже остановившись возле сёдзи, ведущих в комнату главы клана, она подумала о том, что прежде следовало бы смыть с себя серую липкую грязь, но было уже поздно. Опустившись на колени, она окликнула отца и, получив приглашение войти, отодвинула сёдзи. — Проходи, лисенок, — кивнул Ашина. Он сидел за низеньким столиком и просматривал последние донесения с материка. Несколько писем со взломанными сургучными печатями лежали на татами. Мельком бросив на них взгляд, Мито заметила, что они написаны шифром. — Вы хотели меня видеть, отец? — спросила она, присаживаясь напротив него и складывая руки на коленях. — Как продвигаются твои тренировки? — вопросом на вопрос ответил он. Как всегда спокойный и неторопливый, он не собирался начинать разговор с его сути. Но Мито уже давно привыкла к такой его манере. — Мне трудно даются удерживающие элементы, отец, — отозвалась она, глядя ему в лицо прямо и открыто. — Стоит уделить им чуть больше внимания. — Тебе не требуется моя помощь? — Я не хочу отвлекать вас от дел государственной важности, — отозвалась она, чуть склонив голову. — И мне было бы приятнее разобраться самой. — Государственной важности, хах, — усмехнулся себе в седые усы Ашина. — Твоими бы устами, лисенок. Он замолк, и в комнате повисла мягкая тягучая тишина, нарушаемая лишь щебетом птиц и стуком пугала для оленей из сада. — Изучала ли ты боевые печати? — спросил он наконец, поняв, что Мито не собирается нарушать молчание. — Да, отец. Они не так сложны. Разрушать куда проще, чем создавать или сдерживать. — Наши союзники на материке запрашивают подмогу. Речь идет об удержании крепости Найто. Ты слышала о ней? — Ашина бросил на дочь проницательный и самую малость любопытный взгляд. Она выдержала его и, кивнув, ответила: — Я читала об этом месте. Оно расположено в горном перевале рядом с торговыми путями. Тот, кто контролирует крепость, контролирует денежные потоки. Я думала, эту крепость занимают люди даймё, отец. — Его доверенный человек, верно, — кивнул господин Узумаки, довольно усмехнувшись. — Или вернее будет сказать — его доверенные люди. Крепость Найто находится в юрисдикции именитого клана, связанного с даймё родственными узами. Однако не так давно этот клан был обвинен в государственной измене, и теперь крепость требуют передать в руки другой семьи. Мито слушала внимательно, однако пока не очень понимала, о чем идет речь. Политические склоки внутри семьи феодала и приближенных к нему сановников мало ее интересовали — ровно до того момента, пока их действия не начинали напрямую влиять на кланы шиноби. — Крепость Найто находится под защитой клана Сенджу, однако они опасаются, что их сил может не хватить для обороны, ведь они привыкли вести бой в чистом поле. И я думаю, что твои техники, а в особенности защитные печати могут оказать неоценимую услугу нашим дорогим союзникам. Он смотрел на нее с хитрым, почти лисьим прищуром, и Мито не могла избавиться от досадного ощущения, что отец проверяет ее реакцию на свои слова. — В конце концов твой будущий муж оттуда, — выразительно закончил Ашина, и от его глаз не укрылось, как лицо Мито на мгновение исказило недовольство. За долгие годы, прошедшие с того дня, как ей было объявлено о ее политическом браке, она привыкла воспринимать фигуру будущего мужа как почти мифическую. Она существовала только где-то на словах и в старых документах. Несмотря на неуклонно приближавшийся день ее шестнадцатилетия, Мито продолжала думать о наследнике клана Сенджу, как о чем-то абстрактном, далеком и не вполне существующем в реальности. И лишнее напоминание о нем было ей неприятно. Смирившаяся и свыкшаяся со своим одиночеством, девушка была категорически не готова делить его с кем-либо. Особенно с мужчиной, о котором она слышала много всяких нелепых и не всегда внушающих доверие слухов. И тем не менее… — Я готова, отец, — произнесла она, поклонившись. — Когда мне собираться в дорогу?~ * * * ~
Ноги Токи ломило от усталости. Девушка ощущала каждую мышцу, каждое сухожилие внутри — их натяжение и напряжение. Но она никак не могла сдаться сейчас. Не когда от ее выносливости зависело столь многое. Стараясь как-то разгрузить уставшие ноги, она стала больше веса распределять на руки. Чувствовала себя неуклюжей обезьяной, и это сравнение ей не слишком нравилось. Говорили, что клан Сарутоби способен призывать мудрых обезьян — сильных воинов и надежных союзников. Тока же сейчас в собственных глазах походила скорее на глупую, но очень упрямую мартышку, чем на мудрую обезьяну. И тем не менее, превозмогая боль в уставшем теле, она продолжала цепляться за ветки деревьев, услужливо вытянувшиеся у нее на пути, отталкиваясь и качаясь на них. Промокшая от пота повязка с гербом клана прилипла к ее лбу, сердце надсадно стучало под горлом, орошая рот металлическим кровяным привкусом, а все тело словно бы переполнилось чакрой — оно горело изнутри. И Тока не понаслышке знала, что обозначает это навязчивое жжение. Спустя пару часов, когда адреналин и нервное возбуждение спадет, конечности онемеют и почти перестанут ощущаться. Иссушенное чрезмерной чакровой активностью, тело превратится в беспомощный и бесчувственный манекен. Самое страшное состояние для шиноби. Но даже если так, даже если ей придется пару дней проваляться на больничной койке без сознания, это того стоило. Каждый миг, проведенный в этом лесу, с разрывающимися от нехватки кислорода легкими и горящими от чакры и напряжения мышцами, был чудесен и оправдан. — Думаю, мы оторвались. Голос Хаширамы, неожиданно низкий и хрипловатый для мужчины его молодого возраста, окутал ее сознание, как спасительная пелена. — Я победила, правда? — выдохнула Тока и тут же сморщилась от боли в пересохшем горле. — Я мог уже дважды тебя обойти, но ты хорошо держалась, — добродушно отозвался ее спутник. Они остановились, приземлившись на толстую и крепкую древесную ветвь высоко над землей. Делая вид, что поправляет сбившиеся бинты на голени, девушка рухнула на одно колено, и у нее на несколько секунд потемнело в глазах. Вкус крови во рту стал ощутимее, а ноги словно за мгновение превратились в горячее желе, не способное держать какую-либо форму. — Тока-чан, тебе помочь? Ты очень бледная. Почти… зеленая. Она испуганно вскинула на него глаза, мгновенно вообразив, как должна выглядеть сейчас — насквозь мокрая от пота, запыхавшаяся, почти не стоящая на ногах. Двое суток без сна и многочасовая погоня по лесу давали о себе знать. Зато они выяснили все, что хотели, заполучили драгоценные сведения и теперь могли с чистой совестью вернуться домой. — Я в порядке, Хаши-кун, — отозвалась она с деланной небрежностью. — Немного запыхалась, только и всего. Не все тут у нас надежда и слава клана Сенджу. Он рассмеялся, чуть откинув голову, и она залюбовалась им. Хотела сдержать себя и якобы раздосадованно отвести взгляд, но вместо этого во все глаза смотрела на мужчину, стоявшего рядом с собой. Он был высоким — выше ее почти на голову. Вымахал буквально за два лета, разросся, как дерево под ясным теплым солнцем. Широкоплечий, смуглый, длинноволосый. Может, из-за того, что она была настолько меньше него, он казался ей каким-то всеобъемлющим. Словно загораживал собой все небо, подпирал всю землю и проникал во все окружающее пространство своими корнями и листьями. А еще он так заразительно смеялся, словно солнечными зайчиками пробегая по ее душе. И она готова была голову отдать на отсечение, что у этого мужчины самая красивая улыбка в мире. Вкупе с самым добрым сердцем. Самым добрым, но совершенно не способным замечать очевидного. — Хочешь, донесу тебя до дома на спине? — меж тем предложил он, отсмеявшись. — Мне правда не нравится твой цвет лица. — Это от листьев такая тень неудачная, — дернула плечом она, однако ее попытка встать не увенчалась успехом, и Тока сделала вид, что осознанно решила устроить привал. — Но если ты так настаиваешь, можем немного посидеть тут. Хорошее место. — Она прислонилась спиной к стволу дерева и прикрыла глаза, позволяя своему перетруженному телу хоть немного отдыха. Сразу навалилась сонливость, но Тока усилием воли прогнала ее. Подумаешь, двое суток без сна. Иные шиноби и неделями могут держаться, а чем она хуже? Нужно было экономить силы и немного восстановить потраченную чакру. И тогда хоть в новый поход. Сперва приятное тепло в районе груди показалось ей солнечным светом, пробившимся сквозь крону над их головами. Девушка даже задней мыслью задумалась о том, что еще ни разу толком не загорала этим летом. В отличие от Хаширамы, чья смуглая кожа идеально смотрелась в любое время года, она после зимы в самом деле была скорее зеленоватой, чем аристократически бледной. Тока искренне и по-простому завидовала девушкам, у которых белая кожа выглядела благородно, а не так, словно их только вчера выпустили из темницы, где морили голодом и не давали спать. Тепло, растекавшееся по ее груди, было приятным. Странно, но в отличие от обычного солнца оно словно бы проникало внутрь, пропитывая ее кости и внутренности и постепенно забирая с собой сухость и разгоряченную боль от долгой погони. Токе нравилось это ощущение, и она даже готова была смириться с тем, что засыпает — а судя по всему именно этим оправдывалось ее блаженное состояние. — Мне нравится, когда ты улыбаешься, Тока-чан, — раздался мягкий и вместе с тем довольный голос Хаширамы. — Тебе очень идет эта улыбка, хотя ты вечно пытаешься корчить из себя неприступную юки-онну. Девушка мгновенно проснулась, и ее щеки залило густым румянцем еще до того, как она открыла глаза и сориентировалась в окружающем пространстве. Да, так и есть. Вот он, краса и гордость клана Сенджу. Сидит рядом с ней, почти касаясь ладонями ее груди, и солнце высекает золотые искры в его черных волосах. — Я не просила… Я вообще не… — Она почувствовала, что задыхается, правда на этот раз совсем не от бега или перенапряжения. — Что ты… — Не дергайся, пожалуйста. Я просто хочу помочь, — покачал головой он, ловя ее взгляд. Девушка замерла, почти перестав дышать и теперь ясно, всем телом ощущая, как его чакра, окрашенная техникой в зеленоватый цвет, перетекает из его широких напряженных ладоней в ее тело, заполняя собой все пересохшие каналы и возвращая к жизни, казалось бы, уже отказавшие мышцы. Слишком много солнца. На его коже, в его волосах, груди, глазах и улыбке. Солнце на его руках и солнце в ее сердце. Рвано вздохнув, Тока почувствовала, как ее грудь, поднявшись, коснулась его ладоней, и все внутри нее словно бы взорвалось и вспенилось, и больше она этого выносить не могла. — Хватит! — Девушка отстранила его руки, досадуя на себя за несдержанность. — Ты так себе ничего не оставишь. Как мне потом волочить тебя до дома? Ты же весишь, наверное, как мельничный жернов. Он снова засмеялся и покачал головой. — Не думаю, что от меня хоть немного убыло, Тока-чан, — добавил он, чуть посерьезнев. — Я… Я сам иногда поражаюсь этому чувству. — Хаширама поднял свои руки, внимательно вглядываясь в них. — Мне кажется, что во мне сила целого леса. Бескрайнее зеленое море чего-то прекрасного и непреклонного. Я серьезно говорил, когда предлагал донести тебя до дома. — Прекрати хвастаться, Хаши-кун, — поморщилась она, не глядя на него и медленно приходя в себя. — Тебе бы только лишний раз покрасоваться. Да было бы перед кем! Он смешливо фыркнул, но все же уточнил: — Тебе точно не нужна помощь? Когда я лечил тебя, у меня возникло странное ощущение… — О да, у меня оно тоже возникло, — не сдержала дурацкой нервной усмешки Тока. — Идем, пожалуйста. Чем скорее мы доставим эти сведения главе клана, тем лучше. Хаширама посмотрел на нее со сложночитаемым выражением в глазах, потом опустил голову и снова улыбнулся. — Как скажете, моя госпожа. — Будешь обзываться, больше не пойду с тобой в разведку. — Ну, госпожа, ну не злитесь, я же от всей души! — Иди к черту, Хаширама. Теперь они смеялись вместе, и Тока снова стояла на ногах. Слабость и боль ушли, она снова прекрасно себя чувствовала и готова была покорять горы. И рядом с этим мужчиной, она не сомневалась, у нее бы это точно получилось. Они добрались до имения клана Сенджу еще через пару часов. Солнце как раз миновало свой зенит и начало неторопливый путь к горизонту, насыщая воздух золотыми и оранжевыми бликами. Цвет неба стал более выразительным и глубоким, а кудрявые облака, обведенные мягкими серо-голубыми тенями, словно застыли в неподвижном воздухе. Пахло цветущими липами и теплой землей, и у Токи от счастья кружилась голова. Они с Хаширамой разошлись у деревни. Он сказал, что ему нужно кое-куда заскочить по делам, а девушка направилась прямиком домой, где первым делом плотно поужинала, а потом залезла в офуро с горячей водой. Сейчас, когда она осталась одна, ее мысли, прежде столь свободные и высокие, вновь вернулись к инциденту на дереве. Воображение, распаленное ее наготой и горячей водой, вновь и вновь прокручивало перед опущенными веками тот момент, когда Хаширама по случайности коснулся ее груди. Этот образ был навязчивым еще и потому, что девушка слишком легко могла додумать, чем это невинное и в целом совершенно целомудренное прикосновение могло обернуться в иных обстоятельствах. Каких именно «иных», она никогда не думала. Сразу ныряла с места в карьер, погружаясь в ту часть своих фантазий, которые не требовали объяснений или причин. Они просто захватывали ее с головой и уволакивали куда-то в ту потаенную часть ее сознания, где никто ничего не говорил вслух и тело владело собственным понятным и однозначным языком. Когда спустя довольно продолжительное время Тока вылезла из ванны и, одевшись в чистое, направилась к себе, чтобы составить отчет о прошедшей миссии, ее перехватил Тобирама. Она ощутила его присутствие еще до того, как увидела, и причиной этому были не какие-то особые способности или чакровое чутье. Младший из двух братьев Сенджу распространял вокруг себя ауру холода. Когда он находился в комнате, буравя своими пристальными красными глазами всех присутствующих, никто не чувствовал себя в своей тарелке. При нем все инстинктивно начинали говорить тише или вовсе замолкали, стараясь поскорее пройти мимо. Мало кто выдерживал его прямой взгляд, не ощущая на себе чувство некой вины, даже если было не за что. Тяжесть его характера и резкость суждений удивительным образом и контрастировали, и гармонировали с добродушным и мягким характером его старшего брата. Тока, как и многие другие, предпочитала ускорять шаг, сталкиваясь с ним в узких коридорах имения Сенджу. Но на этот раз ей не удалось прошмыгнуть мимо. — Где он? — Без приветствия или какого-либо другого вступления спросил Тобирама. Было видно, что он недоволен и с удовольствием бы выместил на ком-нибудь свое недовольство. Впрочем, застать младшего Сенджу в хорошем расположении духа было ничуть не проще, чем поймать лису за хвост. — Мы распрощались у селения, Тобирама-сан, — отозвалась Тока, вытянувшись по струнке. Все щекотливые и игривые помыслы как порывом зимнего ветра мгновенно вымело у нее из головы, и девушка начала лихорадочно размышлять о том, где она могла провиниться. — И ты его отпустила? — не поверил своим ушам он. — Тока, какого дьявола? — А почему бы и нет. Он же… Ну… — растерянно пробормотала девушка, чуть сжимаясь и отступая. Ледяной взгляд Тобирамы уперся ей в лоб, но она упрямо отказывалась поднимать лицо. Зато была почти уверена, что, посмотрев после в зеркало, обнаружит там красную обожженную точку. — Сто раз ведь говорил ему! Да какого же… — Поняв, что от перепуганной куноичи ему ответа не добиться, Тобирама развернулся и снежным вихрем унесся куда-то в сторону наружных дверей дома. Тока еще какое-то время стояла неподвижно, стараясь дышать потише, потом устало выдохнула и сползла по стенке. Как Хаширама умудрялся ладить с этим воплощением ледяного гнева богов, она не знала. Зато точно знала, что с отчетом медлить не стоит. Сенджу Тобирама до последнего надеялся, что ошибается. Что его брат остановился помочь старушке или снять котенка с дерева — все эти глупости были так в его духе. Но он понял правду уже по тому, как съежилась под его взглядом Тока. Эта девчонка готова была хвостиком бегать за Хаширамой день и ночь, но когда требовалось действительно быть рядом и контролировать ситуацию, она поддавалась его чарам и становилась глупой и бесполезной, как влюбленный щенок. Стоило послать с братом кого-то другого — кого-то более зрелого и ответственного. Но сейчас думать и жалеть об этом было поздно. Оставалось надеяться, что самый молодой глава клана Сенджу за всю историю еще не успел окончательно разрушить свою репутацию. Завидев приближающегося Тобираму, вышибалы засуетились. Вместо того, чтобы привычно набычиться, положив ладони на рукоятки катан, они начали кланяться и торопливо открыли ему двери, как только он приблизился. Младший Сенджу даже не удостоил их взглядом. С огромным трудом сдержав желание проломить задвинутые фусума насквозь, он резко и со стуком распахнул их, и его тут же окутало запахом дорогого табака, от которого мужчина на несколько секунд закашлялся и закрыл рукавом нижнюю часть лица. — О, Тобирама! — радостно поприветствовал его ничуть не смутившийся брат. — А мы как раз начали третий кон. Присоединяйся, я поставлю за тебя. — Вон, — коротко и жестко скомандовал Тобирама, не удостоив остальных собравшихся даже взглядом. — Брат, ну ты чего, мы же только… — ВОН! — По комнате прокатилась обжигающая волна энергии, и деревянные планки жалостливо заскрипели, а бумага в них пошла трещинами. Лежавшие на низком игральном столе карты взмыли в воздух, смешиваясь на лету и навсегда скрывая результаты третьего кона игры. Хаширама с тяжелым вздохом пронаблюдал за тем, как несколько мужчин, еще минуту назад таких важных и степенных, теперь в ужасе бросились врассыпную, толкаясь на выходе и даже не пытаясь возмущаться. Они окатили Тобираму пахнущей табаком и деньгами волной, но Сенджу даже с места не сдвинулся и бровью не повел, продолжая пепелить взглядом лицо старшего брата. Тот выглядел веселым и вместе с тем — немного виноватым. — Я всего на чуть-чуть, — проговорил он, даже не пытаясь скрыть дурашливую улыбку. — Сколько ты проиграл на этот раз? — Я глава клана Сенджу, я могу себе позволить иногда… — Сколько ты проиграл, Хаширама? — с нажимом повторил его брат, и по комнате снова прокатилась легкая жаркая волна. — Да пару тысяч рю, сущая мелочь. У меня была отличная возможность отыграться! Карты пришли отличные и если бы ты не вмешался… — Я чувствую, что если я однажды не вмешаюсь, ты проиграешь и наш дом, и титул главы клана, и собственную голову, — процедил Тобирама. — Собирайся, мы уходим. — Ты слишком много нервничаешь, брат, — покачал головой Хаширама, начиная неспешно собираться. — Это вредно для здоровья и… Да не смотри ты так! Знаешь, я совершенно не удивлен, что ты до сих пор не женат. Какая бы женщина стала терпеть в своем доме такого буку? — Какая бы женщина стала терпеть в своем доме такого балбеса и игромана? — не остался в долгу Тобирама, впрочем уже немного успокоившись. На этот раз ему удалось успеть вовремя. — Надеюсь, хорошая, — с мечтательной улыбкой отозвался его старший брат, поднявшись с дзабутона, на котором сидел, и оправив одежду. — Ты видел Току, надо полагать? — В следующий раз свяжи ее в лесу, если не хочешь, чтобы это повторилось, — отозвался тот. — И этот человек читает мне мораль, — фыркнул Хаширама, а потом от души хлопнул брата по плечу. — Какой чудесный вечер, не так ли? Чувствуешь, как пахнут липы? Как в воздухе звенят стрекозы? Мне кажется, брат, это будет замечательное лето. Тобирама не ответил, но проницательные глаза его брата успели заметить короткую полуулыбку, на секунду изогнувшую кончик его губ. — Идем домой, — произнес младший Сенджу. — Нам нужно многое обсудить. Надеюсь, добытых вами сведений будет достаточно, потому что времени медлить у нас больше нет. Ситуация вокруг крепости становится совсем неприятной. — Эх, вот хоть бы раз ты не начинал нудеть, когда я предлагаю тебе просто насладиться жизнью, — тяжело вздохнул Хаширама, но его глаза все еще лукаво улыбались. — Хорошо, введешь меня в курс дела по дороге.~ * * * ~
Перекатившись на другой бок, Мадара лениво оттолкнул от себя влажное женское тело. Девушка скатилась на татами, успев в последнюю секунду инстинктивно схватить простыню и прикрыться ею. — Такая скромность уже неуместна в твоем положении, — равнодушно заметил Учиха. — Простите, господин, я, кажется, задремала, — пробормотала она, садясь и подавляя зевок. Простыня соскользнула с ее округлой мягкой груди, обнажая красные следы от зубов и пальцев. Некоторые были совсем свежими. — Ты неприятна мне, уйди, — скривился мужчина. Девушка покраснела и опустила лицо, но потом торопливо кивнула и начала собираться. — Пусть в следующий раз пришлют кого-нибудь покрасивее, — крикнул он ей вслед, когда она вышла из комнаты. Голова гудела от выпитого, в горле скопилась неприятная сухость и почему-то ломило челюсти. Мадара попытался вспомнить, что именно он делал в этой комнате несколько часов назад, но память превратилась в темный душный омут, и каждая попытка потревожить его отзывалась давящей болью в висках. — Ты мог бы быть и повежливее с ней, — раздался голос его брата от двери. Изуна стоял в раздвинутых фусума и завязывал пояс на темно-синем банном халате, расшитом золотыми нитями. Его влажные волосы почти касались плеч, а взгляд был ясным и спокойным. Было видно, что он проснулся еще до зари и уже успел привести себя в порядок после бурной ночи. — Я плачу ей за ее тело, а при свете дня это тело уродливо. Что еще тут можно сказать? — пожал плечами Мадара, кривясь от головной боли. — Чем тут так воняет? — Тобой, брат, — нисколько не смутился Изуна. — Ты смердишь, как грязное больное животное. — Насчет грязного так и быть соглашусь, — помолчав, отозвался тот и, занюхнув воздух у своей подмышки, закашлялся. — Но я здоров как тысячу быков, и ты это прекрасно знаешь. — Все заведение госпожи Розы теперь прекрасно это знает, — не поведя и бровью отозвался младший Учиха. — Не знаю, кого ты пытался впечатлить вчера ночью, но, судя по всему, не ту бедную девочку, что выбежала от тебя со слезами на глазах. — Я получил то, за что заплатил, остальное меня не волнует, — поморщился Мадара. — Пусть нальют мне ванну, я хочу смыть с себя вонь этого места. — Теперь ты командуешь и мной тоже? — мягко уточнил Изуна. — Скоро я буду командовать и тобой, и каждой шлюхой в этом поганом городе. Подай халат. Младший Учиха не сдвинулся с места, продолжая внимательно изучать глазами покрытое шрамами тело брата. Он в самом деле походил на дикое животное — может быть, льва, только с иссиня-черной гривой. Льва, которому неоднократно доставалось в схватках и который привык зубами выгрызать свой кусок мяса. — Твоя армия шлюх произведет фурор в мире шиноби, — наконец проговорил Изуна, отталкиваясь плечом от косяка. — Я буду ждать тебя внизу во дворе. Прошу не задерживайся, брат. Спустя полчаса оба брата Учиха уже были на дороге, ведущей в поместье их клана. Мадара по-прежнему хмурился и часто прикладывался к фляге, привязанной к его поясу. Судя по запаху, в ней было слабоалкогольное рисовое вино. Дорога шла по живописному горному склону, с которого открывался вид на долину и деревню внизу. Поселение надвое разделялось полноводной шумной рекой, через которую было перекинуто несколько мостов. По воде сновали проворные ялики — рыбацкие и грузовые, — а на одном из берегов раскинулся рыбный рынок, уже полный народа в это раннее утро. — Рыба поднимается на нерест в это время года, — проговорил Изуна, отследив взгляд брата. — А отложив икру, спускается обратно к морю мимо этих берегов. Должно быть, рыбный базар ломится от изобилия. — Я не могу передать, насколько мне это безразлично, — хмуро качнул головой Мадара, однако его взгляд все еще цеплялся за ухоженные черепичные крыши. Ветер из долины пах рыбой и речной водой, а медленно поднимающееся солнце золотило мягко колышущиеся верхушки деревьев. — Я мог бы поверить тебе, но знаю тебя слишком хорошо, брат. Что тревожит тебя? — Я вспомнил… Уже много лет не вспоминал. — Головная боль уже немного разжала свои тиски, а вот челюсти все еще побаливали. Это сбивало с мысли и одновременно погружало в состояние отстраненного транса, лишенного должного самообладания и сдержанности. — Была идея построить деревню в месте, похожем на это. Эта деревня должна была стать домом для всех шиноби, местом, где бы дети обучались искусству ниндзя, не рискуя своими жизнями. Местом, где бы никто не умирал за чужие идеалы. Он замолчал, поняв, что они с братом уже некоторое время стоят на месте и смотрят на залитые солнцем крыши внизу. — Не представляю, как нечто подобное было бы возможно, — через какое-то время проговорил Изуна. — Чтобы создать такое место, нужно было бы объединить все кланы. Кому вообще под силу такое? — Наш отец… Наш отец мог бы завоевать все кланы и силой заставить их подчиниться, — сказал Мадара, сжав челюсти и тут же судорожно выдохнув от пронзившей их боли. — Отец уже давно ничего не может, и ты это знаешь. Рана, полученная им в последнем бою с Сенджу, подорвала его силы. — Уверен, он тогда пожалел, что не убил Буцуму и его сына в тот день на реке, — криво ухмыльнулся Мадара. — Он уже не тот, что был восемь лет назад. К сожалению, — вздохнул Изуна, потом потянул брата за рукав. — Идем же. Загребая пальцами ног пыль, мужчины двинулись дальше, и скоро речная деревня скрылась от их взоров за склоном горы. Отсюда до имения клана Учиха было рукой подать, и Мадара мог поклясться, что слышит металлический звон мечей на полигонах. Тренировки начинались с рассветом — без скидок на возраст, пол и уровень подготовки. — Чего мы достигли за эти восемь лет? — спросил Мадара. Воспоминания о детстве и тех далеких безумных мечтах настроили его на философский лад. Тем более что вино окончательно разогнало темную душную пелену в его сознании, и его настроение снова выровнялось. — Чувствую себя как на уроке, — коротко рассмеялся Изуна. — Напишите в ста предложениях историю клана Учиха и почему вы считаете его величайшим кланом Страны Огня. — Акайо-сенсей никогда не давал мне таких идиотских заданий, — заметил Мадара. — И тем не менее ты давно бросил ваше обучение, — качнул головой его брат. Высохшие на солнце, его волосы теперь топорщились во все стороны, и он лишь изредка приглаживал их рукой. Впрочем, в сравнении с пышной и непослушной гривой его старшего брата ему вообще было не о чем волноваться. — Это была не моя идея, — отозвался Мадара. — Акайо-сенсей сам решил отойти от дел клана. Политика отца была ему невыносима, и он не хотел иметь с ней ничего общего. А я слишком поздно понял, сколь многому он мог бы научить меня. Так или иначе это дело прошлое. Свернув с дороги, братья вошли в криптомериевую рощу. Хвойные деревья по обе стороны от тропинки поднимались высоко над их головами, некоторые из них были перевязаны веревками из рисовой соломы, прочными и толстыми. В этой роще находилось несколько часовен, в том числе заброшенных, она считалась местом, благословленным духами. Мадара видел какую-то особую извращенную иронию в том, что такое священное место находилось буквально в двух шагах от ограды поместья их клана, заслуженно называемого самым кровавым и жестоким за всю историю Страны Огня. В роще было прохладно и царил приятный глазу полумрак — солнце еще не пробралось сквозь ее густую крону и не разогнало предрассветные голубые сумерки, стлавшиеся по земле. Теперь ухо Мадары однозначно улавливало звон мечей, доносившийся откуда-то с запада. В отличие от звуков боя он был слаженным и даже мелодичным, как если бы оркестр, состоявший из лезвий и брони, настраивался перед тем, как дать настоящее представление. — Сегодня твоя очередь навещать отца, — кротко заметил Изуна, когда они подошли к воротам поместья. — Мне кажется, ты вынашивал эту фразу с момента, как открыл дверь в мою комнату сегодня утром, — сузил глаза Мадара. — Ты ведь знаешь, что я не люблю эти посещения. — А еще я знаю, что ты чтишь сыновий долг и что на самом деле тебе не так плевать на все, как ты отчаянно хочешь показать, — возразил его брат, положив руку ему на плечо. — Ты ведь знаешь, как он гордится тобой. Ты его любимый сын и надежда на великое будущее для всего клана. Позволь ему еще раз сказать тебе об этом. — Он никогда не говорит этого вслух, — поджал губы старший Учиха. — В этом вы с ним удивительно похожи, — мягко возразил младший. — Как бы ты ни упрямился, с возрастом ты все больше становишься похож на него… — Никогда! — яростно перебил его Мадара, сжав брата за локоть. — Никогда я не буду похож на этого психопатичного старого маразматика, который жаждет только силы и славы. Я найду другой путь для нашего клана! Я обязательно… Какого черта ты улыбаешься? — Он брезгливо разжал пальцы и отшатнулся от него. Изуна поправил одежду и произнес, медленно и с расстановкой: — Ты еще вспомнишь мои слова, брат. Вы с отцом одного поля ягоды. Я вижу это, я это чувствую. Тебе не убежать от своей сути и своего наследия. Ты — Учиха, и будь я проклят, если все самое прекрасное и самое ужасное, что только есть в нашем богом забытом клане, не воплотилось в тебе во всем своем гротескном великолепии. Мадара несколько секунд стоял молча, не веря свои ушам, но у него просто не было сил, не было моральной возможности спорить с этими чистыми и ясными глазами младшего брата. Изуна говорил правду — или всем сердцем верил в это. Так или иначе спорить с ним сейчас было совершенно бесполезно. Возможно, из-за той деревни и связанных с ней воспоминаний, но Мадара внезапно понял, что хотел бы поговорить со старым и давно забытым другом детства. Почему-то он был убежден, что Хаширама обязательно нашел бы правильные слова, нашел что возразить и обязательно поддержал бы его. Но тот Хаширама был призраком из прошлого, и полагаться на него или желать его общества было в той же мере глупо, в кой инфантильно и бесполезно. — Ну хорошо, — наконец произнес он. — Я схожу к нему. — Хорошо, — миролюбиво согласился Изуна. — После тебя, брат. Мадара закатил глаза, но не стал ничего добавлять и прошел в дом, скинув запылившиеся сэтта. Он был готов поклясться, что чувствует спиной взгляд брата, который зорко наблюдал за тем, чтобы он выполнил наказанное. Иногда Мадара ощущал странный трепет в присутствии брата. Всегда спокойный, непробиваемый и сдержанный, но вместе с тем парадоксально фанатичный в том, что касалось их клана. За все прошедшие годы старший Учиха так и не смог понять, что же Изуна думает на самом деле — ненавидит ли он клан или любит даже яростнее, чем их отец. В одном можно было быть уверенным — в этой худой, по-женски изящной фигуре таилось множество страстей и множество тайн. Выросший агнцом на заклание и почти принявший на себя роль жертвы во благо их семьи, Изуна теперь шел своей странной и непонятной другим дорогой, сумрачной и одинокой, как аллея между криптомериями, куда еще не добралось солнце. — Опять по шлюхам шлялся? — И тебе доброго утра, отец, — с натужным вздохом проговорил Мадара, открыв окна в комнате отца. Тут пахло лекарствами и грязным телом, а еще — гниющей плотью, и этот запах пробивался даже сквозь все благовония и ароматные примочки. — Изаму сообщил мне, что у вас проблемы с крепостью Найто и даймё. Я хочу знать, почему ты никак не решаешь этот вопрос! — Черный медведь все так же исправно прислуживает своему хозяину? — усмехнулся его сын. — Не могу сказать, что удивлен. Странно, что он не подтирает тебе задницу, а оставляет это дело неумехам женщинам. Мне казалось, ваша дружба и не такое способна преодолеть. — Мадара! — Таджима повысил голос, но в нем уже не было прежней силы. Когда-то столь крепкий и стойкий мужчина теперь превратился в больного дрожащего старика, и его сгорбленная фигура больше не вызывала в его сыне ни восхищения, ни ненависти. Только брезгливость. — Я лично отправлюсь на поле боя и решу вопрос с Сенджу, — проговорил Мадара, подходя к отцу, но останавливаясь в паре шагов, где вонь его разлагающегося тела уже становилась нестерпимой. — Ты это хотел услышать? — Я хотел услышать слова мужчины, на которого смогу оставить руководство клана! — вскинул худую бледную руку Таджима. — Сколько месяцев еще вы собираетесь гноить меня в этих застенках? — Столько, сколько понадобится для твоего выздоровления, отец, — с мстительным удовольствием отозвался тот. — Доктора говорят, тебе уже лучше. — Я болен, но еще не спятил, — свел брови Таджима. — Это тело гниет изнутри, и я каждое утро чувствую во рту привкус собственных кишок. А вместо того, чтобы взять руководство клана в свои руки, мой сын шляется по борделям и пьет. — Мы праздновали успешное выполнение миссии, — сухо ответил Мадара. — Ты должен гордиться, твой клан знают во всех уголках Страны Огня. Нас нанимают именитейшие люди, нам доверяют невероятные секреты, и мы участвуем в самых громких и важных битвах на этой земле. Чего еще тебе угодно? — Сенджу, — прошептал Таджима. — Вы пытаетесь скрыть это от меня, но я-то знаю… Сенджу наступают нам на пятки. Я… о как бы я желал лично вырвать сердце из груди Буцумы. В честном бою один на один я бы… — Буцума Сенджу умер три года назад, отец, — напомнил Мадара, усаживаясь на подоконник, где воздух был свежее всего. — Я говорил тебе. — Умер? — В тусклых глазах Таджимы отразилось удивление и беспокойство, но потом он торопливо закивал. — И верно. Умер. Я не успел… Но хоть на том свете… Как же так вышло… — Мысли его начали разрозненно бродить вокруг, и Мадара понял, что скоро отец снова впадет в беспамятство. Стоило воспользоваться этим моментом и ускользнуть — совесть его перед Изуной теперь была чиста. — Я пришлю к тебе доктора, отец. Пусть сменит повязки, — проговорил он, направляясь к двери. — Сенджу, — повторил Таджима. — Та девка… Она ведь не была настоящей Сенджу, правда? Она всего лишь взяла их фамилию по мужу. Мадара мгновенно замер, словно обращенный в соляной столб. За все эти годы отец ни разу не упоминал при нем Харуну. Эта тема была под негласным запретом, и был ли смысл нарушать его сейчас? — Ты бредишь, — брезгливо бросил он через плечо. — Я знал, что эта маленькая потаскушка раздвинет перед тобой ноги, — усмехнулся Таджима. Голос у него дрожал, был тонким и по-стариковским ломким, совсем незнакомым. — Ты уже и тогда был достаточно хорош. — Ты… не мог знать. — Мадара не оборачивался, но воздух вокруг него словно бы медленно начал нагреваться. — Ты думал, я бы оставил вас наедине, если бы не знал, чем все кончится? Позволил бы тебе заправлять моим домом, если бы это не было вынужденной необходимостью? Я знал, что между вами что-то есть, и мне нужно было, чтобы ты выжал из этой крохи все, что можно. Мне нужно было, чтобы ты разыскал в своей тупой покорной голове хотя бы одну искру того проклятого чувства, которого я не мог внушить тебе своим приказом. — Ты… знал… — наконец проговорил Мадара, поворачиваясь к отцу. Глаза его пылали красным, и мир вокруг словно бы замедлился, одновременно обретая пугающую четкость в каждой из своих линий. — Ты можешь ненавидеть меня, но я сделал тебя! — засмеялся Таджима, торжествующе и насмешливо. — Я сделал из тебя главу клана, который прославит Учиха. Поэтому вытри сопли и собери яйца в кулак, сын. Миру нужен воин и мужчина, а не хныкающий мальчик, у которого отобрали игрушку. Смирись со своей силой и прими ее и будь мне благодарен за все, что я сделал ради тебя! — Я… буду благодарен, отец, — медленно проговорил Мадара, подходя к нему ближе на негнущихся ногах. Теперь вонь от стариковского тела почти им не ощущалась — все затмил собой запах гари и алое пламя. Снова снег, снова задний двор и нечеловеческий крик сгорающих заживо. — Я буду благодарен тебе, отец, — повторил Мадара, стискивая пальцы на горле Таджимы. Тот едва слышно хрипел и дергался, но не мог сопротивляться, поглощенный иллюзией. — Я буду благодарен тебе, а ты будешь гореть, и эта секунда покажется тебе вечностью в моем мире. Войди в мою пустоту, почувствуй мой огонь и прими мою ярость, отец. Она вся твоя. Последний вздох Таджимы, пойманный в силки иллюзии мангекё, навечно отразился в его стекленеющих глазах. И Мадара, все еще слышащий его нечеловеческий вопль где-то глубоко внутри себя, умиротворенно опустил веки.