~ * * * ~
Дворец даймё сверкал на солнце белизной каменных стен. Выкрашенные в темно-синий цвет черепичные крыши изящно загибались углами к небу, чтобы спускающиеся сверху злые духи не смогли достигнуть земли. В прежние времена это место было крепостью, способной отражать атаки противника, но сейчас о той эпохе напоминала лишь высокая башня в центре строения и ров, окружающий его стены. Прежде последний был надежной линией обороны, а теперь превратился в элемент садовой архитектуры — в нем плавали толстые красно-белые карпы, кувшинки и цветы лотоса. Бывшие подъемные мосты, перекинутые через ров, практически никогда не поднимались и уже вросли в берега, а их толстые железные цепи скрылись под лозами дикого винограда. Дворец окружали сады и рощи, и он возвышался среди них как драгоценная диадема на зеленой бархатной подушке. В дворцовых цветниках пели птицы и прогуливались придворные дамы в шелковых кимоно, расшитых золотыми нитями. За цену одного такого можно было бы месяц кормить весь клан Учиха, и никто бы не жаловался на недоедание. Около прудов, аккуратно окаймленных галькой, вышагивали длинноногие белые цапли и журавли. Иногда они запрокидывали голову, издавая гортанный клич, и хлопали крыльями, распугивая сновавших по воде водомерок. Все эти чудеса и красоты поражали воображение воспитанного в строгости и аскетизме шиноби. Мадара прежде никогда надолго не покидал свой клан, он привык к простоте и скромности того быта, что вела его семья. Отец бы скорее вложился в доспехи, оружие или нового мастера по техникам, чем в сад или дом. В поместье Учиха всегда поддерживалась чистота, но не более того — в комнатах, где жили шиноби, порой не было иной мебели, кроме подставок для мечей, и футона в углу. Они называли себя величайшим кланом и самыми могущественными людьми своего времени, но при этом ели и спали, как простые крестьяне, а их дом вдруг начал казаться Мадаре простой деревянной коробкой, выполненной без изыска, стиля и чувства прекрасного. Это покоробило его. Стало вдруг совершенно ясно, почему люди, живущие в таких дворцах, как этот, считают себя вправе распоряжаться жизнями таких, как он. Сияние золота давно затмило им глаза, и все, кто этим сиянием не был окружен, вероятно казались им не более чем червями, удобряющими своей деятельностью их землю. В зал приема даймё вела длинная широкая лестница, по краям которой замерли молчаливые стражники в начищенных доспехах. Когда проситель или посетитель стоял у подножия этой лестницы и смотрел наверх, дворец казался ему огромной махиной, заслоняющей и небо, и солнце. Он подавлял и внушал чувство трепета. И, видимо, именно таким феодал хотел быть в глазах своего народа. Даже Мадара, давно привыкший не удивляться размерам и размахам — чего стоил хотя бы деревянный голем Хаширамы, которого тот однажды сотворил на поле боя, вогнав Учиха в натуральную панику, — и тот почувствовал себя некомфортно рядом с этим размашистым грозным строением. Шедшие по обе стороны от него вооруженные до зубов стражники и оставленное на пропускном пункте пару ри назад все оружие вплоть до последнего сюрикена также не внушали доверия. И хотя Мадара прекрасно знал, что в случае чего легко справится со всеми этими людьми, изнутри его все равно грыз червячок сомнения. Слишком уж нарочито, слишком размашисто и громогласно все вокруг кричало о превосходстве, величии и непобедимости даймё и его армии. Учиха оказался просто не готов к чему-то подобному, и это выбило его из колеи. Когда он вошел в зал, о его прибытии сообщил распорядитель — высоким и звучным, хорошо поставленным голосом. На фигуру Мадары обернулось несколько сидевших в зале придворных и чиновников. Они с интересом оглядывали известного воина, перешептывались и посмеивались. Среди присутствующих было и несколько дам, которые прикрывали лица веерами и довольно краснели, если взгляды их подведенных глаз сталкивались с хмурыми глазами Учиха. Отраженные драгоценностями в их волосах, солнечные зайчики прыгали по татами и кокетливо касались одежды гостя. Мадара чувствовал, что его разглядывают — беззастенчиво и оценивающе, и это ощущение вызывало в нем чувство глухой невнятной злобы. Дома его ждала его ученица, потерявшая зрение на поле боя, а эти дамы, чьей кожи, кажется, никогда не касалось палящее солнце или капли дождя, могли себе позволить таращиться на него, как на зверя на выставке. Что он вообще здесь делал? Какой смысл был в его визите? С трудом сдержав себя в руках, Мадара проследовал вдоль длинного зала приемов к алькову в его конце, где на возвышении, укрытый бамбуковой шторкой из горизонтальных плоских планок, сидел сам даймё. Его охраняли четыре стражника, еще несколько стояли на втором этаже зала, держа наизготовку луки с отравленными стрелами. Все их взгляды были также прикованы к неторопливо шествовавшему к своей цели шиноби. Учиха, осознав все это и мысленно прикинув общую расстановку сил, не смог не задаться вопросом, а смог бы он справиться с этой охраной настолько быстро, чтобы никто из них не успел не то подать сигнал тревоги, но даже выстрелить или обнажить меч. Ему нравилось думать, что смог бы. Выстраивание стратегии нападения помогло ему расслабиться и сбросить то напряжение, что овладело мужчиной еще на подступах к дворцу, а потому, когда он наконец преодолел длинный проход и, согласно традициям, опустился на колени и склонил голову перед своим феодалом, к нему вернулось сносное расположение духа, и он был готов выслушать то, что ему собирались сказать. — Учиха Мадара, — раздался голос из-за бамбуковой занавески. — Я рад приветствовать тебя в своем скромном дворце. Судя по тембру и высоте этого голоса, говоривший был не старше сорока лет, а в том, как он растягивал гласные и нарочито медленно произносил фразы, Мадаре почудилась откровенная надменность и самолюбование. Учихе не нравилось то, что он не видел лицо собеседника, и всего этого таинства и этой секретности со шторками он не понимал. Однако видимо, так приписывал дворцовый церемониал. Внезапно Мадаре в голову пришла забавная мысль о том, что Изуна бы чувствовал себя здесь куда увереннее. Его младший брат с его загадочностью и вечной недосказанностью во всем отлично подходил для подобного места и общества. Пусть даже старший Учиха скорее свернул бы ему шею собственными руками, чем позволил запятнать честь их клана подобными низкими связями. То, что во дворце всем заправляли деньги, умение договариваться и громкие имена, он понимал прекрасно. И тем больше его тревожило это внезапное приглашение. — Я хотел сделать тебе и твоему клану предложение. Особое предложение, — меж тем продолжил даймё. — Можешь выпрямиться. Мадара, следуя сказанному, выпрямил спину, оставшись сидеть на коленях и положив ладони поверх них. Сидевшая за шторкой тень была грузной и округлой, падавшие внутрь алькова солнечные лучи обрисовывали ее невыразительные расхлябанные контуры. Его церемониальный головной убор походил на огромный дамский веер, раскрытый над головой, а громоздкий, украшенный золотом костюм подходил разве что для того, чтобы вот так красиво сидеть. В нем едва ли можно было передвигаться без проблем. Не говоря уже о том, чтобы сражаться на поле боя. — Я слушаю вас, даймё-сама, — произнес Мадара, сам удивившись тому, каким спокойным и уверенным был его голос. Он больше не чувствовал ни сомнений, ни страха, ни дискомфорта. Человек, сидевший за ширмой, был не более чем куклой — и такое сравнение могло бы даже быть оскорбительным для настоящих боевых кукол, которых использовали в своих убийственных представлениях шиноби-кукловоды из пустынь на юго-западе. — Мне доложили о твоем поражении у крепости Найто во время последней схватки с Сенджу, — произнес феодал, и теперь его голос звучал недовольно. — Что ты можешь сказать об этом? — Мы недооценили союзников нашего противника, — отозвался Мадара, мысленно недоумевая на тему того, какое может быть дело лично даймё до этой внутричиновничьей свары. — Наши разведчики подвели нас, но они уже были соответствующим образом наказаны. — Мда, это неприятно, — пробормотал его собеседник за ширмой, пожевав губами. У Учихи перед глазами внезапно возник глумливый образ лица, похожего на лицо младенца, но со старческими морщинами и капающей с губ слюной. Ему с трудом удалось сдержать нахальную усмешку, слишком хорошо этот образ лег на говорившего с ним. — Что ж, — меж тем продолжил тот. — Это все довольно неудачно, но я не люблю пересматривать уже принятые решения. — О чем вы, даймё-сама? — вежливо уточнил Мадара. Стоявшие по обе стороны от занавешенного алькова стражники бросили на него неодобрительные взгляды, а распорядитель зала, который сопровождал шиноби от самого входа, шепотом процедил: — Вам не следует говорить с господином, пока вам не задан прямой вопрос, юноша. Это неприлично. У Мадары иронично дернулась бровь, а руки в черных перчатках, лежавшие на коленях, вдруг сами собой сжались в кулаки. Неизвестно почему, но перед его глазами взметнулась картина дымящегося поля боя, разрываемого на части безжалостными древесными корнями. Его люди, с криками исчезающие в недрах земли. Они нашли и смогли спасти практически всех. Что не отменяло того факта, что трупы с поля боя вывозили телегами. И не все из них поддавались опознанию. — По чьему приказу мы на самом деле должны были захватить Найто? — спросил он, игнорируя шипение слуги рядом с ним. — Какому конкретно клану ваших чиновников стало бы лучше от этой победы? Даймё не ответил, а стражники положили ладони на рукоятки мечей. Мадара кровожадно улыбнулся, медленно собирая чакру у глаз и ног. Один прыжок, одна огненная техника и гендзюцу, чтобы никто из них даже не пытался бежать. Этот хорошенький беленький дворец превратится в пепелище еще до заката. — Я призвал тебя сюда сегодня, чтобы предложить Учиха стать моей личной армией, — вдруг, без перехода, произнес феодал. — Я вижу ярость в твоих глазах, Учиха Мадара, и мне бы хотелось направить ее на своих врагов. Прозвучавшие слова настолько разнились с тем, что успел себе надумать сам шиноби, что он даже не нашелся что ответить — только раскрыл рот и вытаращил глаза. Накопленная чакра снова разошлась по телу, приятным теплом отзываясь под кожей. Стражники расслабились, а даймё довольно рассмеялся, и этот смех напоминал кокетливое женское хихиканье. — Я рад, что мое предложение настолько тебя ошарашило, юный ниндзя. Это значит, что оказанная тебе и твоему клану честь настолько велика, что сбивает с ног. Я так и рассчитывал. За всю историю еще ни один клан шиноби не был призван на служение ко двору, и я считаю это большим упущением со стороны своих предшественников. Скажи мне, Учиха Мадара, сколько воинов сейчас находится в этом зале? — Двадцать человек, считая тех, что прячутся наверху, — отозвался тот через силу, все еще не сумев справиться с удивлением. — Сколько времени тебе бы понадобилось, чтобы убить их? — все так же ласково и даже добродушно уточнил феодал. — Секунд пять. — Вот видишь, мой дорогой, все становится совершенно очевидно. Мои люди могут быть мастерами своего дела и лучшими фехтовальщиками или стрелками во всей Стране Огня, но они ничего не сумеют противопоставить даже одному вышколенному шиноби с парой секретных техник в запасе. Мне не понадобится ни двадцать, ни сто человек в моем зале, если ты будешь стоять у этого трона и защищать меня. — Вы хотите, чтобы мой клан стал… дворцовой стражей? — помедлив, наконец спросил он, в очередной раз прокляв про себя чертову ширму, из-за которой он не мог видеть глаза человека, с которым говорил. — Я могу объявить тебя и твой клан неприкосновенной государственной армией, — снисходительно улыбнулся даймё. — Я обеспечу вам защиту от притязаний других кланов и буду закрывать глаза на то, что ты делаешь на своей территории. Больше никто не посмеет отправлять твоих людей на бойню вроде той, что случилась у Найто. Ты будешь принадлежать мне, а я очень бережно отношусь к своей собственности. — Собственности? — недобро полыхнули глаза Мадары. — Прости мой вольный язык, юный шиноби, — примирительно поднял ладонь тот. — Я лишь хотел сказать, что вам больше не придется умирать за жалкие гроши, которые нынче платят наемным кланам. С теми деньгами и влиянием, что ты обретешь, благодаря службе при дворце, ты сможешь сам устанавливать правила внутри своей общины и за ее пределами. Твой клан вознесется выше всех прочих, станет неприкосновенным и официально обретет статус сильнейшего. Шиноби ответил ему не сразу. Он обдумывал все то, что увидел и услышал за сегодня. Эти белые цапли и толстые рыбины во рву, что когда-то охранял замок от нападения врагов, эти дамы в кимоно стоимостью в несколько золотых слитков, эти любопытные и навязчивые взгляды, пытающиеся забраться ему под кожу, эта округлая и по-женски нежная фигура за ширмой. В повисшей в зале приемов тишине был слышен только щебет птиц за окном — до окон дворца не долетал городской шум, он существовал словно в каком-то другом мире, напудренном, томном и неспешном. Были бы его люди в безопасности в этом мире? Или же все это было лишь иллюзией, еще более хитроумной и тонкой, нежели все гендзюцу клана Учиха? — Это слишком важное решение, и я не могу принять его один и так скоро, — произнес наконец Мадара. — Мне нужно знать мнение моих людей и… — Не нужно, — негромко, но твердо перебил его феодал. — Ты глава своего клана, как я глава своей страны. Думаешь, если мне понадобится принять решение о жизни государства, я пойду советоваться об этом на улицы с купцами и ремесленниками? Нет. Они доверяют мне свои жизни, свою свободу и свои права, а значит я не должен обременять их тяжестью столь высокой ответственности. Иначе зачем еще мне сидеть в этом дворце, как не затем, чтобы снимать с их слабых плеч всю тяжесть этого несправедливого мира? Будь тем, кого эти люди видят в тебе. Будь их лидером и найди в себе смелость принять решение за них. В словах даймё, таких разумных и логичных, Мадара чувствовал какую-то гниль. Он не смог бы истолковать или назвать ее природу, но в воздухе разило вонью лицемерия и подлости. «Разве о таком мире для будущих детей наших кланов мы мечтали, а, Хаширама? — вдруг с накатившей волной горечи подумал Учиха. — Разве правда кроется здесь, среди золота и лжи? Неужели у нас в самом деле не осталось другого выхода?» — Я жду твой ответ, Учиха Мадара, — недовольно произнес даймё, который, видимо, ожидал, что шиноби, едва заслышав его предложение, кинется рассыпаться в благодарностях и падать ниц, а тот почему-то замер, словно окаменев, и смотрел куда-то в пол с легкой и как будто бы грустной улыбкой на сухих губах. Тогда Учиха Мадара поднял глаза и дал свой ответ.~ * * * ~
— В детстве этот дом казался мне больше, — задумчиво проговорила Мито, обводя глазами окружающие внутренний сад стены. — Для меня он был настоящим дворцом. Со своим даймё, его женой и маленькой принцессой. А я чувствовала себя нелюбимой падчерицей, как в старых сказках. — Это действительно большой и красивый дом, — заметил Акико, сидевший на траве рядом с госпожой. Сегодня юная госпожа Узумаки захотела позавтракать в саду. Несколько дней, проведенных в четырех стенах, помогли ей окрепнуть и прийти в себя, но плохо сказались на цвете ее лица и настроении. Впрочем, он вообще редко видел ее веселой. После того ужаса, что ей пришлось пережить в детстве, это было неудивительно, но все же большое и теплое сердце Акико искренне переживало за девушку. Порой он чувствовал себя беспомощным из-за того, что ничем не может помочь ей. Он знал, что где-то в глубине ее души прячется незаживающая рана, к которой Мито осознанно никого не подпускает — ни друзей, ни родных. И с каждым годом стена, что она так старательно выстраивала вокруг себя, становилась все выше и прочнее. — Ваша тетя была очень добра, что позволила нам остаться здесь, пока вы не поправитесь, — осторожно проговорил Акико. — Нам повезло. — Тетя всегда была добрым человеком, — безэмоционально отозвалась Мито. — Мы многим ей обязаны. В детстве она учила меня и заботилась обо мне, пока на наших островах бушевала война. Я не знаю, что бы стало со мной и Рико, если бы она не отозвалась на просьбу моей матери. — Даже странно, что, будучи связанными с вашей семьей столь тесными узами, они не смогли вам помочь в военном плане. И вашему отцу пришлось просить о помощи Сенджу. — Хьюга предпочитают не вступать в военные конфликты, — чуть поморщилась она. — Это принцип их семьи. Они выбирают дипломатический подход. И это притом, что, по слухам, их семья владеет одними из самых опасных и смертоносных техник во всей Стране Огня. — Иногда козырную карту лучше на время придержать в рукаве, — философски заметил Акико, а затем сменил тему: — Вы желаете что-нибудь еще, госпожа? Ваша чашка уже опустела. Я могу попросить кого-нибудь из местных слуг, чтобы вам заварили еще чаю. — Не стоит, — мягко улыбнулась она, склонив голову, отчего стеклянные подвески в ее элегантной прическе мелодично звякнули. Мужчина залюбовался ее улыбкой — неуверенной и робкой, но вместе с тем по-детски очаровательной. Он знал Мито практически с рождения, и сейчас она на его глазах из ребенка превращалась в женщину. Эти перемены отчего-то волновали его, и, замечая новые признаки ее взросления, Акико каждый раз испытывал одновременно восторг и печаль. В большом и сложном мире взрослых его маленькую госпожу не ожидало ничего хорошего. Она была слишком впечатлительной, слишком неустойчивой и слишком близко к сердцу принимала то, что того не стоило. Рано или поздно ей придется столкнуться лицом к лицу с тем, что окажется ей не по силам. И Акико мог лишь молиться о том, чтобы он в этот момент был рядом с ней, чтобы поддержать и укрыть своим большим, покрытым шрамами телом от безжалостной реальности. — Я думаю, мы сможем выдвинуться в путь уже к концу недели, — оптимистично произнес мужчина. — Ваша рана удивительно быстро затягивается. — Узумаки живучи, — отозвалась Мито. — В нас больше жизненной силы, чем в ком-либо еще. Я лишь не могу понять, можно ли считать это благом и даром свыше. — О чем вы? — не понял Акико. Она задумалась, подбирая слова. Солнечные пятна, пойманные силками древесных крон над их головами, колыхались на светло-бежевом хлопке ее скромного кимоно, которое было девушке немного велико. Из-за этого ее руки, выглядывающие из рукавов, выглядели маленькими и слабыми. На мгновение мужчина подумал, что его госпоже не помешало бы чуть больше той самой пресловутой жизненной силы. Просто на всякий случай. — Сенджу и Учиха — прирожденные воины, — наконец заговорила она. — Хьюга гордятся чистотой своей крови, а также силой своих непревзойденных глаз. А Узумаки просто долго живут и редко болеют. Наши фуиндзюцу уникальны, но они не способны покорять народы. Они даже не способны защищать нас самих, и для этого нам нужна помощь других кланов. Мы умеем держать удар, но разве это дает нам что-нибудь, кроме возможности быть идеальными куклами для битья? В ее золотистых глазах на мгновение загорелись возмущение и досада, но довольно быстро эти чувства угасли, уступив место усталости и недовольству собой. — Вы несправедливы к себе, госпожа, — мягко произнес Акико и позволил себе взять девушку за руку. Она не противилась, даже когда он перевернул ее ладонь и по одному разогнул судорожно сжатые пальцы. — Мы, Узумаки, сильны, как земля, что носит всех нас. Пока другие кланы сражаются ради битвы, мы идем своим путем. Храним в глубине наших сердец гармонию и первозданную связь с этим миром, что была дарована нам еще Кагуей-химе. — Ты в самом деле веришь в это? — понуро спросила она. — Я верю, что вы способны куда на большее, чем привыкли думать, — убежденно отозвался он. — Вам стоит верить в себя и меньше… меньше смотреть на других. Никто из них не смог бы быть вами. Быть нами. Такова уж наша доля. Мито подняла взгляд, внимательно вглядевшись в большое добродушное лицо своего друга. Она еще не готова была открыть свое сердце для его слов, но ей хватало чуткости, чтобы понять, как сильно он старается, говоря все это ради нее. — Я поняла, что ты хочешь сказать, Акико, — сказала она, накрыв его руку свободной ладонью. — Я постараюсь изменить свое мнение и взглянуть на вещи иначе. Он кивнул, и в этот же момент их позвали с веранды. Мито обернулась и увидела свою тетю в светло-лиловом кимоно. Госпожа Хьюга хмурилась и явно была опять чем-то недовольна. Она поманила племянницу к себе, и девушка послушно поднялась с земли. — Зачем ты сидишь на траве? — спросила она, когда Мито подошла. — От нее останутся следы на ткани. Это кимоно принадлежит Хидеко, и я бы не хотела, чтобы ты его испортила. — Простите, тетя, — склонила голову та. — Я не подумала. — Конечно же, — недовольно цыкнула языком женщина. — Ты с детства не приучена была думать лишнего. Идем со мной. Пока они шли вдоль веранды, Мито, шедшая позади, смотрела на подол кимоно своей тети. Он походил на рябящую воду, двигался плавно и элегантно, как будто внутри него был змеиный хвост, а не человеческие ноги. Сказать по правде, девушка бы не удивилась такому повороту событий. Госпожа Хьюга не слишком изменилась за прошедшие годы. Разве что морщин на ее когда-то почти идеальном лице стало чуть больше. А ее характер стал, кажется, лишь невыносимее. Требовательная, не желающая воспринимать никакого мнения, кроме собственного, строгая и безжалостная к чужим недостаткам, тетя Мито была ожившим кошмаром ее детских снов. Всякий раз, когда их взгляды встречались, девушка чувствовала, как начинали ныть костяшки ее пальцев, вспоминая деревянную планку, которой тетя била ее всякий раз, когда линии ее иероглифов были недостаточно совершенными. Оказаться в этом доме снова и снова — в уязвимом и зависимом положении — это было то самое испытание, к которому Мито никогда не считала себя готовой. Однако что-то все же переменилось. Дом теперь казался меньше, а его роскошь и красота поблекли со временем. Как поблекла красота и самой госпожи Хьюга. — Как поживает господин? — учтиво спросила девушка, когда они с тетей оказались наедине в комнате последней. Здесь пахло засушенными цветами и пудрой, а посреди одного из татами, в полосе солнечного света, развалился толстый белый кот, сосредоточенно вылизывающий лапы. — Он занят делами клана, — сухо отозвалась госпожа Хьюга. — Сейчас он в отъезде. — Когда я была здесь в прошлый раз, его тоже часто не бывало дома, — задумчиво проговорила Мито, вспоминая. Ее собеседница внезапно побледнела и отвела взгляд, и девушка поняла, что ненароком задела больное место. — Он занятой человек, — выдохнула ее тетя. — То, что твой собственный отец безвылазно сидит на своем острове, вовсе не означает, что… — Я не хотела обидеть вас, тетя, — примиряюще проговорила Мито. — Прошу меня простить. — Твоя мать, видимо, так и не успела обучить тебя манерам, а мои усилия пошли прахом, когда тебя забрали, Мито-чан. Мне очень жаль, что у нас не получилось вырастить из тебя настоящую достойную женщину. — Не переживайте, тетя. — Улыбнуться оказалось проще, чем она думала. — Я помню многие из ваших уроков, и они очень помогают мне в жизни. Госпожа Хьюга недовольно покачала головой. Она разглядывала свою племянницу, такую юную и цветущую, даже после ранения и болезни, и не могла не думать о том, что ее собственная молодость отступала все дальше вглубь времен. И если прежде господин Хьюга любовался ее красотой, то теперь у него всегда находилось множество других, «более важных» дел, нежели проводить время с увядающей супругой. Время было неумолимо, как бы она ни пыталась его обмануть или умаслить. — Ты совсем не похожа на мать, Мито-чан, — с нарочитой обеспокоенностью покачала головой женщина. — И на отца тоже. Твои глаза непристойно яркого цвета, а твое лицо слишком широкое. Я не уверена, что с этим возможно что-то сделать. Я лишь надеюсь, что эта детская округлость пропадет с возрастом. Мужчины не любят женщин с такими лицами и такими глазами. — Я так понимаю, они любят таких, как вы. Или, по крайней мере, должны любить, — вежливо произнесла Мито. Ее тетя на мгновение подумала, что ослышалась, и потеряла дар речи. Девчонка Узумаки не только смела высказывать собственное, никому не интересное мнение, но и явно на что-то намекала. Ее звериные желтые глаза смотрели внимательно и насмешливо, и в них больше не было страха и уважения — тех, что были в детстве. Госпожа Хьюга внезапно пожалела о том, что в ее руках нет сейчас деревянной указки, которой она могла бы ударить непослушную племянницу. — Длинные языки им тоже не по душе, — ледяным тоном произнесла она. — Тебе следует следить за своими словами. То, что тебе самой может казаться невесть каким умным, на самом деле является сущей глупостью, Мито-чан. На твоем месте, я бы внимательнее относилась к тому, какие именно мысли покидают эту очаровательную круглую головку и становятся словами. — Я не хотела вас обидеть, тетя, — почтительно поклонилась она. — Мы с моими людьми очень благодарны вам за то, что вы приняли нас в своем доме. Если какие-то мои слова показались вам неуважительными, я прошу прощения, но заверяю вас, что ничего, кроме горячей любви и признательности, я в них не вкладывала. Все, чем я стала, это ваших рук дело. Ваших заботливых, старательных и любящих рук. Женщину не покидало ощущение, что племянница смеется над ней. Эти треклятые лисьи глаза, глаза зверя — в них скрывалось слишком много того, чего не было раньше. Неприязнь к незваным гостям постепенно разрасталась в душе госпожи Хьюга, превращаясь во что-то куда более острое и сильное. Она не могла позволить нахальной девчонке одержать верх. Это работало не так. В их жестоком мире, контролируемом мужчинами, женщины могли заслужить свое место под солнцем, только стоя на коленях. Унижаясь в постыдном просительном поклоне или же исполняя прямое женское предназначение — ублажая того, кто был сильнее и мог на что-то повлиять. Мито следовало усвоить этот урок — может быть, последний урок, который ее тетя могла ей преподать. — Значит, мы просто друг друга не поняли, Мито-чан, — произнесла она и даже заставила свои губы растянуться в улыбке. Это было непривычно и почти болезненно. — Но я позвала тебя сюда не для того, чтобы вспоминать прошлое. Я понимаю, что тебе многое довелось пережить. И я бы хотела отвлечь тебя более… радостными и приятными хлопотами. Ты ведь помнишь Хидеко? Она была слишком занята, чтобы навестить тебя, пока ты болела. В нашей семье сейчас намечается большое событие, и я была бы рада сделать тебя его частью. — О чем вы, тетя? — Мито вернула ей улыбку. — Думаю, Хидеко сама тебе все расскажет. Она ждет тебя у себя. Было бы здорово, если бы вы, девочки, снова сдружились, как в детстве. У Хидеко не так много подруг. С ее красотой, положением в обществе и перспективами ей слишком многие завидуют. Но я убеждена, что ты не способна испытывать такое низкое и подлое чувство, не так ли? Если бы Мито не была так вдохновлена чувством собственной неуязвимости, которое возникло у нее во время разговора с тетей, она бы могла что-то заподозрить, но сейчас она воспринимала эти слова госпожи Хьюга как признание собственного поражения и попытку сменить тему. Ей не удалось запугать и подавить свою племянницу, у нее больше не было над ней той ужасной власти, и даже фантомная боль в костяшках пальцев лишь придавала Мито силы и желания бороться со своей прежней угнетательницей. — Я буду счастлива помочь своей дорогой сестре, — проговорила она, поклонившись, и не заметила, как триумфально сверкнули глаза ее тети. Хидеко жила в дальнем крыле дома. Ей принадлежало несколько комнат, и они были окружены сливами и вишнями. Начиная с позднего февраля, все здесь утопало в цветах, а летом густая зелень скрывала веранду юной госпожи от посторонних и чересчур любопытных глаз. Сейчас на ветках нескольких деревьев висели длинные бумажные ленты разных цветов, на некоторых из которых были тонкой кистью написаны цитаты известных поэтов. Сквозь приоткрытые сёдзи в комнате был виден низкий столик с кучей книг и свитков на нем, а в токономе, стенной нише, стояла высокая тонкая ваза со свежим цветком белой орхидеи в ней. — Хидеко-чан? — неуверенно позвала Мито, остановившись около открытых сёдзи. — Ты здесь? — Мито? Мито, это правда ты? — В проеме появилось радостное, немного разрумянившееся от волнения и все такое же прекрасное, как в детстве, лицо Хидеко. — Мама не разрешала тебя навещать, говорила, что ты плохо себя чувствуешь. Я так рада, что ты зашла перед отъездом! Сколько лет мы не виделись? Ох, матушка была бы недовольна, что я забыла все этикетные нормы, но я так скучала! Она торопливо и порывисто обняла девушку, пока Мито, совершенно выбитая из колеи столь теплым приемом, пыталась собраться с мыслями. Повзрослевшая Хидеко стала больше походить на мать, но в ней не чувствовалось холода и отстраненности госпожи Хьюга. Она скорее походила на цветок, что стоял в ее комнате — живой и прекрасный, но втиснутый в жесткий каркас бездушной керамической вазы. Мито на несколько мгновений даже пожалела о том, что практически не общалась с двоюродной сестрой после своего отъезда из этого дома много лет назад. — Хидеко, я… я даже не знаю, что сказать, — немного нервно рассмеялась она, тоже позволив себе обнять ее. — Ты… Твоя мама сказала, что тебе нужна помощь и… — Ох да, идем. У меня до сих пор в голове не укладывается! — продолжая радостно улыбаться и крепко держа Мито за руку, Хьюга втянула ее в свою комнату. Теперь ее гостья, помимо стола и цветка в токономе, увидела еще высокую клетку с певчими птицами, несколько сундуков, в которых, вероятно, хранились вещи, и деревянную стойку для кимоно, на котором в виде буквы «Т» раскинулось нечто белоснежное, дышащее чистотой и свежестью, словно сугроб только выпавшего снега. — Я выхожу замуж, представляешь! — рассмеялась Хидеко и прижала ладони к пылающим щекам. — Я… еще никому не говорила этого… вот так… Но все по-настоящему! Я выхожу замуж, сестренка! Скажи, что придешь. Скажи, что обязательно придешь! — Я… я буду рада, — неловко проговорила Мито, с удивлением и восторгом рассматривая свадебное кимоно двоюродной сестры. — Оно такое… — Красивое, правда? Совершенно прекрасное. Его привезли утром, я даже не знаю, с какой стороны к нему подойти, чтобы не испортить. Ох, мне нужно перевести дыхание. — Продолжая посмеиваться, она прижала ладонь к часто вздымающейся и опадающей груди и прикрыла глаза, пытаясь успокоиться. — Я поздравляю тебя, Хидеко-чан, — с чувством проговорила Мито. — А кто… кто твой жених? Ты любишь его? — Я еще не видела его, но говорят, что он удивительно хорош собой. Но даже не это главное. Он глава клана Сенджу, самого… одного из самых известных и сильных в Стране Огня. Отец обо всем договорился буквально за три дня, представляешь? У меня так сердце колотится. Я просто с ума схожу. О, Мито-чан, ты должна быть со мной и должна мне помочь. Я не знаю, как справиться со всем этим в одиночку! Она крепко сжала внезапно похолодевшие ладони Мито, умоляюще вглядываясь в ее лицо. Та отчего-то молчала, и ее лицо походило на белую фарфоровую маску, словно она только что увидела призрака. — Мито, все хорошо? Я… Прости, я так набросилась на тебя. Не знаю, что со мной такое. Ты ведь еще не поправилась толком. Прости, пожалуйста! Хочешь прилечь? Я могу проводить тебя до твоей комнаты? — Не нужно. Спасибо, Хидеко, ты очень добрая, но я дойду сама. Тебе сейчас не стоит волноваться обо мне. — Но как же… — Я сама. Мито толком не помнила, как добралась до своей комнаты и закрылась там. Она не помнила, что там делала и как долго просидела в одиночестве. В себя ее привел испуганный крик служанки, которая принесла ей ужин. И ощущение стянутости на коже, залитой кровью из разрезанной в забытьи руки.