~ * * * ~
На горизонте шла гроза. Багрово-алые отсветы заката озаряли темные тучи, заполонившие противоположную часть неба, растекаясь сияющими кровавыми пятнами по их бугристым склонам. В воздухе пахло пылью и гарью, и порывистый шквальный ветер трепал золотисто-рыжую шерсть гигантского лиса. Девятихвостый тяжело дышал, и его дыхание вступало в соперничество с назревающим ураганом, завихряясь и оседая водяной пылью. Оно не было гнилостным и совсем не походило на дыхание обычного животного — пахло скорее серой и раскаленным металлом. Одна из его лап, так похожая на человеческую ладонь, была судорожно стиснута вокруг обломков сломанного при ударе дерева, и когти ее глубоко вошли в землю. Несколько секунд назад стоявший на этом месте шиноби теперь парил в воздухе, удерживаемый синим дрожащим стеклом своей техники. Глаза его были широко раскрыты, а рот растянут в пугающую восторженную ухмылку. Мужчину била крупная дрожь, но он не чувствовал ни страха, ни боли — только всепоглощающую страсть и обожание, граничащее с желанием разорвать противника на части и полностью поглотить, которое прежде он испытывал рядом лишь с одним человеком. Из-под его слипшихся черных волос по вискам и щекам струился пот, смешанный с кровью из мелких ссадин и порезов. Мышцы на крупном сильном теле ходили ходуном, подрагивая и беспрестанно пульсируя под кожей. Он не выносил промедления, и эта пауза — первая в их ожесточенной схватке человека и природы, отказывающейся ему покоряться — воспринималась его телом почти болезненно. Развороченный лес напоминал открытую рану с торчащими обломками костей. Вырванные из земли деревья, закопченные и раздробленные в щепки, укрывали все пространство вокруг. Прежде зеленые, а теперь буро-серые листья свернулись и съежились от жара, и кое-где над тлевшими их кучами поднимался густой душный белый дым. В находящейся в нескольких километрах деревушке девушка по имени Юрико с тревогой прильнула к мутному оконному стеклу, глядя на затянутый дымной пеленой далекий лес. С тех пор, как необычный посетитель покинул ее, она не могла выбросить из головы его слова о Демоне-лисе. И хотя ее слух не улавливал даже отдаленных раскатов бушующей там грозы, сердце подсказывало, что совершенно случайно, словно налипший на доспехи воина палый лист, она стала невольной свидетельницей и даже соучастницей событий, которые в будущем должны были изменить и перевернуть весь их мир. И оттого она не находила себе места, мучительно задаваясь бессмысленными вопросами и, возможно, впервые в своей незатейливой и печальной жизни ощущая себя частью чего-то большего. Наложенная Учихой техника крепла, и Сусаноо вокруг него обрастал плотью, превращаясь из зыбкого синего дыма в металл крепче стали. Сам Мадара, немного отдышавшись, выпрямился, ощущая, как раскаленный, наполненный пеплом ветер царапает его влажную кожу. — Я не ожидал от тебя меньшего, — обратился он к своему врагу напротив. — Давно меня никто так не веселил, как ты. Что может быть прекраснее боя, чей исход еще не предрешен? Лис, тоже воспользовавшийся короткой передышкой, чтобы восстановить силы, ответил на это заявление громогласным ревом, а потом, вскинув гигантскую пасть, словно собираясь выть на луну, начал собирать над собой чакру. Мадара, уже видевший эту технику в действии, лишь довольно усмехнулся, и, повинуясь приказам его тела, Сусаноо занял оборонительную позицию, готовясь уйти от удара и контратаковать. — Твой размер играет против тебя, мой мохнатый друг, — доверительно сообщил ему он. — Будь ты чуть ловчее, давно бы понял, что такие атаки в лоб на меня… Он не договорил, потому что, словно бы устав его слушать, Лис плюнул в его сторону еще не законченной техникой, и воздух с шипением и свистом пронзил луч испепеляющей энергии. Всего несколько долей секунды понадобилось оной, чтобы достичь синего стекла доспехов и сорвать часть из них. Девятихвостый совсем по-человечески ухмыльнулся и выбросил одну из лап вперед, намереваясь схватить соперника в образовавшийся проем и выдернуть его из доспехов чакры, но его когти лишь бесполезно клацнули по воздуху. — Поторопился, — крикнул ему сверху Мадара, и, удивленно вздернув морду, Лис увидел его парящим в небе на фоне полыхающих алым черных грозовых туч. Пожертвовав половиной доспеха Сусаноо, шиноби выкроил момент для того, чтобы напасть с совершенно неожиданной стороны. До этого лишь блокировавшая и уворачивавшаяся от ударов, его техника вдруг воспарила, как гигантский орел, сотканный из синего пламени. Замахнувшись мечом и используя собственный вес и инерцию для усиления, он нанес Лису страшный удар, от которого застонала и пошла трещинами земля, а поднявшийся ветер сорвал листву с немногих оставшихся целыми деревьев. Девятихвостый, застигнутый врасплох, заслонился хвостами, словно щитом, и до нюха Учихи донесся долгожданный запах горелой шерсти. Упершись ногами во взрытую землю и навалившись всей своей тяжестью, он продолжал давить, ощущая, как по телу прокатываются сладострастные волны адреналина и экстаза. Он чувствовал, что был, как никогда ранее, близок к победе и что осталось лишь дожать противника, заставить его признать его, Мадары, превосходство, и тогда дело было уже за малым. — Ты славно… меня повеселил, — дрожащим от напряжения и эмоций голосом выдохнул он. — Но нам предстоит много… другой работы, и тебе пора бы уже перестать упрямиться, дружище. Уловив в голосе врага победные нотки торжества и самоуверенности, Лис на несколько секунд словно бы замер, обдумывая положение, и Учиха, убежденный, что тот признал собственное бессилие перед лицом превосходящего во всем противника, позволил себе расслабиться чуть раньше, чем следовало. Мощный удар, словно бы обрушившийся на него ниоткуда, прямо из воздуха, сшиб Сусаноо с ног, и, повалившись, доспех подмял под себя сломанные деревья и вывороченные пласты черной земли. Используя хвосты в качестве блока, Девятихвостый успел скопить достаточно чакры, чтобы, рискуя и собственной жизнью, взорвать ее прямо у своей груди, направив всю высвободившуюся силу на то, чтобы оттолкнуть врага. При падении Мадара крепко приложился спиной — если бы не доспехи чакры, что смягчили удар, подобное приземление могло стоить ему позвоночника. И Лис не собирался ждать, пока тот придет в себя и встанет на ноги. Он мгновенно оказался сверху, по-звериному пружинисто запрыгнув на грудь Сусаноо и принявшись рвать своими огромными когтями синее стекло доспехов. Его единственной и главной целью было вырвать оттуда ненавистного самоуверенного человечишку, что посмел мало того что нарушить его сон, так еще и нанести несколько обидных и болезненных ран. Вся людская ненависть, что за столетия мировой истории, скапливалась в душе Лиса, словно гнилостный ил в самом глубоком и холодном месте речного дна, теперь всколыхнулась и переполнила его. Не затрагивая его изощренный и неподвластный человеческим страстям разум, она превращалась в силу в его лапах и хвостах, она изливалась жгуче-красной чакрой из его тела, она становилась оружием и щитом против наглеца, решившего, будто именно ему подвластно будет укротить непокорную стихию. Глядя на гигантского лиса, заслонившего собой небо, что с истинно звериной яростью рвал его доспех, пытаясь добраться до уязвимого нутра, Мадара пребывал в состоянии человека, медленно погружающегося в сон. Реальность вокруг постепенно становилась все менее и менее значимой, сужаясь до размера одной крохотной мысли. Учиха не верил в смерть. Не верил, что когда-нибудь она придет и за ним. Воспитанный и выросший в семье шиноби, где смерть сидела с каждым за одним столом, он тем не менее никогда не примерял ее на себя. Не представлял, что может умереть молодым, как умерли его братья. Он знал, что у него на этом свете есть предназначение — великое и ужасное, как и положено мужчинам из клана Учиха. Изуна, главный сторонник и в чем-то даже основатель этой теории, всегда говорил, что имя Мадары будет вписано кровавыми буквами в историю шиноби. И хотя старший брат обычно отмахивался от этих пылких и немного фанатичных речей, в глубине души ему нравилось воображать себя творцом истории. А потому он не верил и даже представить себе не мог, что способен погибнуть так просто и нелепо — пусть даже в схватке с одной из величайших сил, что когда-либо существовали на этой земле. Внезапно образовавшаяся под телом и когтями Лиса пустота привела зверя в недоумение, но что куда важнее — лишила его точки опоры и равновесия и подарила Мадаре пару драгоценных секунд. Словно гибкая ласка, он шмыгнул вниз, проскользнув сквозь разломанные стволы поваленных деревьев, и был таков. Растерянный и разозленный, Девятихвостый несколько раз плюнул чакрой в то место, где исчез его противник, испепелив его до самой земли, но Учихи там, конечно, уже не было. Мадара смеялся. Этот смех не происходил из радости, довольства собой или восторга. Он изливался из его тела, переполненного силой и накалом схватки, словно чакра, что, переполнив свой сосуд, выплескивалась из Лиса, оставаясь на земле красными, блеко светящимися сгустками. Схватившись двумя руками за ветку одного из все еще держащихся вертикально деревьев, Учиха в воздухе обернулся вокруг нее, меняя направление своего движения и тут же разжал пальцы, позволяя инерции увлекать себя дальше сквозь горячий задымленный воздух. В полете, чувствуя кожей волны жара, запах гари и собственного разогретого до предела тела, он на долю секунды прикрыл глаза, позволяя себе, пусть и с риском для жизни, но полностью ощутить этот момент. Здесь и сейчас, будучи почти побежденным, в разорванной одежде и, вероятно, несколькими сломанными костями, весь в поту, саже и собственной крови, с гудящими от перенапряжения мышцами, онемевшими от чрезмерного потока чакры пальцами и ладонями и пульсирующими острой болью глазами — он чувствовал себя живым. Именно сейчас и именно так, и в этом была его суть, его предназначение и главный смысл его жизни. Лишь в бою с многократно превосходящим его по силе противником, лишь на зыбкой границе между жизнью и смертью, которую он отрицал для себя, лишь в полете между небом и землей в переполненном огнем и яростью воздухе Учиха Мадара был настоящим и искренним до самой глубины своего порочного, ненасытного, полного неутомимой жажды битвы естества шиноби. Приземлившись, он заставил себя прижаться к земле и скрыться среди белого дыма, источаемого тлеющими листьями. Все его существо требовало продолжать бой, настойчиво тянулось к нему и подбрасывало в голову тысячи различных вариантов и идей для следующей атаки. Но, возможно, Мадара бы не прожил так долго в их опасном и суровом мире, если бы всегда слушался лишь своих желаний, пуская все остальное на самотек. Его разум, пусть и распаленный, все еще был способен трезво оценивать обстановку и его шансы. Судя по ощущениям, у него было сломано несколько ребер, рана на ноге, полученная в самом начале боя, тоже давала о себе знать, замедляя его движения и ограничивая высоту прыжков и скорость уклонения. Без Сусаноо у него не было ни шанса на победу, но, чтобы восстановить с нуля разрушенную врагом технику, требовалось время и такой объем чакры, которого у потрепанного Учихи уже не осталось. Он мог бы, рискуя жизнью, тем не менее снова броситься в атаку, но Лис, судя по ярости, с которой тот перерывал поле боя, еще не истратил и половину своих сил, а значит априори находился в куда более выигрышном положении. Раззадоренный и вошедший во вкус схватки, он сейчас представлял угрозу, с которой Мадаре при его нынешнем состоянии было не совладать, не пойдя на риск, который он не считал оправданным. Но даже больше, чем растянутые сухожилия, порванные мышцы и сломанные кости, его беспокоили его глаза. Почти с самого начала боя он активировал мангеке и использовал его все те часы, что длилось сражение. Сейчас, помимо становящейся почти нестерпимой боли, начало ухудшаться и само зрение — на периферии появились какие-то странные черные пятна, контуры предметов начинали расплываться, а при попытке сфокусироваться на чем-то, Мадара как будто переставал видеть все остальное, кроме крошечной точки посреди темноты. — Это был славный бой, — больше для себя, чем для противника, проговорил он. — И мы еще обязательно встретимся. Учиха привык отступать, не нанеся решающего удара. За годы сражений с Сенджу это стало для него чем-то естественным. Он никогда не думал о том, чтобы всерьез раз и навсегда покончить, например, с Хаширамой. Изуна часто ставил это ему в укор, утверждая, что у старшего Учихи достало бы для этого сил, если бы он захотел. Где-то в глубине души Мадара был с ним согласен, пусть другая часть его отрицала это. Он мог бы убить Хашираму и Тобираму — возможно, не обоих одновременно и не в одной схватке, но ему было это по силам. Не потому, что он был сильнее, а потому, что Хаширама не ожидал этого от него. В душе Сенджу, что много лет назад так заворожила Мадару, жила стойкая вера в то, что их прошлое имело значение. Что оно создавало некий кокон вокруг них двоих, поднимая их обоих над политикой, противостоянием кланов и жизнями других людей. Они оба стали главами своих кланов в достаточно юном возрасте, оба стремились изменить жизни своих людей и весь мир заодно, если уж придется. Так же, как Мадара не верил в возможность собственной смерти, Хаширама не верил, что старый друг способен убить его. Что и делало его таким уязвимым. Отступая и оставляя позади разоренный и почти полностью уничтоженный лес, Мадара не думал о последствиях своего поступка. О том, как будет вести себя пробужденный Лис и кому придется поплатиться за самонадеянность и дерзость одного конкретного шиноби. Как и в случае с проблемами клана, о которых так настойчиво писал ему Изуна, это вдруг стало частью прошлого, а не настоящего или будущего. Мысли Учихи уже бежали вперед. Ему нужно было улучшить свои навыки и техники, чтобы одолеть противника такого уровня. Дать глазам отдохнуть, а затем, используя полученную во время схватки информацию о Лисе, выработать стратегию по его поимке. Уже в тот момент мужчина точно знал, что не хочет просто номинальной победы над демоническим зверем. Ему недостаточно будет уложить Лиса на обе лопатки и полностью разбить его. Нет, Мадара хотел подчинить себе Девятихвостого. Сделать его не просто очередным своим трофеем, но одним из самых опасных своих орудий. Превзойти всех Учиха, что были до него, и силой своих глаз навязать свою волю божественному созданию, силе столь огромной, прекрасной и величественной, какой он никогда не видел прежде. Мужчина вдруг поймал себя на мысли, что идет с закрытыми глазами, на ощупь, слишком погрузившись в приятные фантазии о своих победах. Он несколько раз моргнул, пытаясь понять, что же не так с его зрением. Потом очень медленно поднял руки и коснулся своих влажных глазных яблок, тут же ощутив жжение от прикосновения грязных пальцев. Не оставалось никаких сомнений — его немилосердно слезящиеся глаза были широко открыты и более того ощущались вытаращенными и словно бы не умещающимися в глазницах. Но почему тогда вокруг Мадары была такая густая непроницаемая темнота? Почему он не видел и ощущал в своей голове ничего, кроме боли? Собрав в кулак всю свою силу воли и настойчивость, он снова попытался сконцентрироваться и прорваться сквозь пелену мрака, сковавшую его. На несколько мгновений ему это удалось, и он увидел собственные руки, которыми только что дотрагивался до своих глаз. На подушечках пальцев была свежая кровь. Его глаза не слезились — они кровоточили. Мадара издал краткий сдавленный стон, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Он не чувствовал страха, когда сражался с огромным демоническим зверем, но сейчас его душа переполнилась удушающим обессиливающим ужасом. А потом снова наступила темнота.~ * * * ~
Мито прибыла в столицу на исходе сентября. Последнее летнее тепло, еще парящее в томно перекатывающемся воздухе, постепенно уступало место сумеречной прохладе ранней осени. В садах наливались поздние яблоки, груши и персики, в дворцовых виноградниках клонились к земле тяжелые лозы, а в уличных лавках нарасхват шли онигири с запеченными сливами. Весь город словно бы охватила лихорадка буйствующего плодородия, от тяжелых фруктов и овощей ломились прилавки, а то, что не удалось продать за день, гнило на земле, привлекая ленивых ос и мух. Двигаясь вдоль одной из главных улиц, Мито старалась держаться в стороне от основного потока людей. На ее родном острове никогда не бывало так многолюдно, и она не привыкла к толчее, гаму и быстрому ритму большого города. На въезде, засмотревшись на дворец даймё, она едва не попала под колеса повозки с горшками. Извозчик сурово погрозил ей палкой, которой погонял быков, но прежде чем она успела извиниться, толпа унесла ее дальше. Растерянная, девушка долгое время просто двигалась вместе со всеми, не понимая толком, куда направляется. На нее показывали пальцем. Ее яркие красные волосы, уложенные в два высоких пучка, привлекали внимание, и Мито уже несколько раз пожалела, что не прикрыла их шляпой или хотя бы платком. Было странно внезапно оказаться среди простого народа, который, судя по всему, редко видел в своем городе шиноби. Ее дорожная форма куноичи, которую она предпочла на этот раз куда менее удобному кимоно, вызывала не меньше ажиотажа, чем прическа. К тому моменту, как девушка добралась до овощного рынка, за ней уже бежало несколько ребятишек. Они норовили дернуть ее за рукав или за штанину, дотронуться до пояса с оружием и с радостным хохотом разбегались, стоило ей попытаться схватить кого-то из них за руку. — Не обижайся, милая, для них все на свете — повод для смеха и игры, — заметила одна из торговок, возле прилавка которой Мито в очередной раз попыталась избавиться от своей босоногой свиты. — Это так… странно, — сконфуженно отозвалась она, краснея. — Со мной такого еще не случалось. — Вот это как раз и странно, — добродушно усмехнулась женщина, вытирая полные округлые руки о забрызганный фруктовым соком фартук. — Такая красавица и говоришь, что мужчины за тобой ни разу не бегали? Эти-то ведь тоже однажды отрастят усы и самомнение и будут гоняться за хорошенькими девушками совсем по другой причине. — Я… не думаю… — Мито покраснела еще сильнее, в тон волосам. Столкнувшись со столь неприкрытой и по-матерински ласковой добротой от совершенно незнакомой женщины, она не знала, как на это реагировать. Всю свою жизнь она училась держать удар и скрывать эмоции, которые вызывает у нее чужое равнодушие, злоба или надменность. Кроме Рико, глуповатой и чуть более трусливой, чем следовало, в ее жизни не было женщины, которая бы заботилась о ней. Которая была бы добра к ней. Ее мать никогда не бывала с ней по-настоящему ласковой, она лишь учила и наставляла дочь, внушая ей, кем той следует стать в будущем, чтобы помочь семье. Ее тетя… Впрочем, здесь и говорить было не о чем. Госпожа Хьюга была холоднее белого шелка собственных кимоно, и от нее Мито помнила лишь выговоры, боль в пальцах и беспрестанное унижение непонятно за что. И вот сейчас, услышав всего одно доброе слово, увидев искреннюю симпатию и дружелюбие во взгляде взрослой женщины, Мито почувствовала, как ее глаза защипали непрошеные слезы. Она сама не представляла, что способна воспринять нечто подобное столь остро, и собственная реакция поставила девушку в тупик, заставив смутиться еще больше. И именно поэтому она ничего не ответила на последний вопрос торговки о том, откуда она приехала в столицу, и вместо этого развернулась и бросилась бежать, не разбирая дороги. Сердце колотилось как бешеное, и лица людей вокруг слились в сплошное пестрое марево. Всего было слишком много — голосов, криков, мельтешащих перед глазами рук, запахов и звуков. Мито остановилась, лишь обхватив двумя руками ствол сосны, которая неизвестно откуда взялась посреди города. Вдыхая знакомый запах и крепко зажмурившись, девушка отчаянно пыталась собрать мысли в кучу. Все это время она была уверена, что справится. Что ее воля, закаленная, словно металл в жарком горниле, преодолеет все препятствия на пути к тому, что она считала верным. Ведь она делала это ради своего клана, и только ей было по силам исправить то несправедливое положение, в котором тот оказался. Задыхаясь от эмоций, подавить которые у нее все никак не получалось, девушка забывала о том, что ей было всего пятнадцать и что ее хрупкие плечи, на которые она с готовностью возложила всю ответственность за будущее семьи Узумаки, еще не были готовы нести столь тяжкое бремя. Двигаясь по городу, как в тумане, она не замечала своих ровесниц, которые кокетничали с парнями, выбирали наряды и оживленно сплетничали за кружкой чая или легкого рисового вина. Она не представляла для себя иной жизни кроме той, в которой нужно постоянно бороться за каждый новый вдох, за право стоять под солнцем и впитывать тепло всей кожей. С самого детства судьба снова и снова испытывала ее на прочность, подкидывая все более непростые испытания, и Мито уже не представляла себе, что может быть иначе. Что кто-то решит ее проблемы за нее, что кто-то будет снисходителен и простит ее ошибки, что ей не придется постоянно извиняться или брать всю ответственность на себя, потому что, кроме нее, никто — как ей казалось — не был на это способен. Обнимая сосну и убеждая себя немедленно прекратить эту детскую истерику, Мито даже не представляла, какое огромное и чудовищно несправедливое одиночество сейчас пожирало ее изнутри. — Вам чем-то помочь, госпожа? Девушка отупело, словно через силу подняла глаза на заговорившего с ней. Это был молодой мужчина в форме королевской стражи. Как оказалось, дерево, в котором она нашла столь желанную для себя опору, находилось в дворцовом саду. Мито вдруг осознала, что не помнит, как попала сюда, но судя по тому, как привычно покалывало ступни, она запросто могла просто перепрыгнуть местную ограду. Или что там служило разделительной полосой между городом и территорией дворца. Уже ставшее привычным чувство стыда обжигающей волной всколыхнулось в ней. — Вам не следует так прижиматься к этому дереву, — продолжил меж тем стражник. Кажется, он был рад возможности ненадолго отвлечься от скучных обязанностей патрулирования полупустого сада и поболтать с симпатичной незнакомкой. Которая к тому же явно была растерянна и совершенно сбита с толку. — От смолы остаются пятна, и к тому же все липнет потом. — Спасибо, я… У меня дома растут такие деревья. Наверное, мне просто нужно было на секунду почувствовать себя там. Простите, это было глупо. Она поклонилась ему, наконец оторвавшись от сосны. Постепенно к девушке возвращалась ее обычная сдержанность и уверенность в себе, и она уже презирала себя за этот неуместный всплеск эмоций, что случился с ней несколько минут назад. — Ничего страшного. Всем нам иногда нужно… ну… — Он абстрактно повел рукой. — Но все же стоит быть аккуратнее. У вас очень симпатичная… ну… одежда. Молодой мужчина покраснел, а Мито удивленно подняла брови. Уже второй раз за сегодня кто-то делал ей комплимент. И это при том, что она была совершенно грязная и взмокшая с дороги. Она совершенно не привыкла к такому вниманию и такой реакции на себя, и ей снова стало неловко. Впрочем, возможность сменить тему была более чем очевидной. — Мне нужно попасть к даймё, — проговорила она. — Это возможно? — Даймё-сама? — удивленно присвистнул стражник. — Зачем вам к нему? — Я представляю клан Узумаки и хочу переговорить с ним. Мне есть что предложить нашему феодалу, — кратко отозвалась она. — Вы сможете меня проводить к дворцу? — Смогу, наверное, — подумав, неуверенно кивнул он. — Но к даймё не пускают кого попало и просто так. Об аудиенции нужно договариваться заранее, и только если владыку это заинтересует, вы сможете говорить с ним. Мито недовольно качнула головой и нахмурилась. — Неужели нет другого способа? Вопрос, который я хочу с ним обсудить, не терпит отлагательств. Судьба моего клана поставлена на карту. Я не могу больше ждать. Путь сюда и так был слишком долгим. — Многие месяцами дожидаются его соизволения, — робко произнес мужчина, отчего-то чувствуя себя виноватым перед красноволосой незнакомкой. Необычная внешность Мито, ее золотисто-карие, почти желтые глаза, ее голос и плавные, как будто танцующие движения казались ему завораживающими. И, видя, как его последние слова расстроили девушку, стражник тут же поспешил добавить: — Но, возможно, есть другой способ. — Правда? — с надеждой спросила она, вскинув на него вопросительный и даже слегка умоляющий взгляд. В эту секунду, глядя в эти колдовские лисьи глаза, мужчина окончательно попал в плен ее чар, о существовании которых девушка, сказать по правде, сама даже и не догадывалась. — Да, — уже увереннее кивнул он. — Я проведу вас в его личный сад, где он обычно отдыхает в это время дня. Скажу, что у вас срочное дело. Мой… отец работает в его личной гвардии, так что все должно получиться. — Спасибо вам, — с горячей и искренней благодарностью произнесла девушка и торопливо поклонилась ему. Смутившийся мужчина тут же попросил ее выпрямиться и заявил, что это его работа и все они здесь для того, чтобы помогать людям. — Вы меня очень выручите, — расплылась в неловкой улыбке она, и он зачарованно кивнул, не чувствуя в себе сил отвести взгляд. Будь Мадара свидетелем этой сцены, разыгравшейся у раскидистой южной сосны, он бы, скорее всего, вспомнил любимые истории своего детства — о коварных кицунэ, что, приняв облик прекрасных женщин, сбивают с толку, очаровывают и обманывают простодушных мужчин. Лишенная хитрости и лукавства, даже толком не понимающая своей необычной красоты и ее силы, Мито тем не менее уже начинала ощущать что-то необычайно могущественное в глубине своей сущности. Это что-то тесно переплеталось корнями со снами о красноглазом чудовище, разрезанной кожей на руках и мертвой смеющейся лисой, и оно, дремлющее пока, однажды готово было явить себя миру во всем своем прекрасном и ужасающем великолепии. Впрочем, сейчас его слабого отсвета, проступающем на внимательном и сосредоточенном лице девушке, было еще недостаточно, чтобы открыть все для нее двери и получить желаемое. Очарованному ею стражнику в самом деле удалось устроить для Узумаки встречу с даймё, но вот тот, крайне недовольный тем, что его оторвали от послеобеденного чаепития в компании очаровательной гейши, совершенно не горел желанием выслушивать амбициозные планы молодой куноичи. После отказа Учихи Мадары стать его личным телохранителем и перевести весь свой клан в распоряжение дворца, даймё ощущал себя уязвленным и не желал более вести никаких дел с шиноби. А потому он практически не слушал то, о чем ему так вдохновенно рассказывала Мито. Он смотрел сквозь нее скучающим взглядом обремененного непосильными обязанностями человека и размышлял лишь о том, что ему подадут сегодня на ужин. — Ваше предложение весьма интересно, — наконец произнес он, когда девушка выдохлась. — Но лично я не вижу особой возможности применить его на практике в ближайшие годы. Вы, моя юная госпожа, говорите о технике, способной подчинить моему престолу силу богов, но с чего вы вообще взяли, что эта сила существует хоть где-то за пределами тех книг, что вам, возможно, слишком много читали в детстве? — Источники чакры такого объема могут быть различны, — уклончиво отозвалась Мито. — Мы знаем о гигантских призывных животных, а также о людях с невероятными запасами сил. Я уже не говорю о Хвостатых… — О, Хвостатые. Старо предание, — тут же уцепился за это слово даймё. При этом он издевательски хохотнул и кивнул своей гейше, как будто призывая ее посмеяться вместе с ним. Девушка тут же ответила ему вышколенной и до невероятного фальшивой подобострастной улыбкой, но его, кажется, это полностью устроило. — Пусть существование демонических зверей все еще оспаривается, но моя техника теоретически способна подчинить даже их чакру, — не отступала Мито, твердо глядя на него. — А это уже о многом говорит. Ни у кого во всем мире, ни в одной стране нет печати такого уровня. Если даймё-сама приблизит наш клан ко двору, даст ему привилегии и возможность продолжить исследования… — Зачем мне доспех, в котором нет воина? — скучающим тоном перебил ее он. — Вы говорите о силе и грандиозных возможностях, но по сути предлагаете мне уздечку без лошади. Вы ведь даже не можете продемонстрировать силу этой вашей техники, пока не найдется достаточный объем чакры для запечатывания. Или я не прав? — Вы правы, — вынуждена была признать она. — И я готова сделать это. Я готова сама найти такой источник и запечатать его в себе в качестве демонстрации и доказательства серьезности наших намерений. Но поскольку это может быть опасным, я должна быть уверена, что в случае успеха наш клан сможет рассчитывать на вашу поддержку и протекцию. В сложившейся ситуации я считаю это единственной возможностью для нас сохранить свою независимость от решений более крупных кланов. — Хах, — неопределенно дернул плечом даймё. — Как жаль, что у кое-кого не хватило благоразумия думать так же, как вы. Что ж, может быть, ваша наглость и бесцеремонное вторжение в мое личное пространство все же не были совершенно бессмысленными. Я согласен рассмотреть ваш клан в качестве моей личной гвардии, а также предоставить им доступ к университетским исследованиям природы чакры, но при одном условии. — Слушаю вас, — склонила голову Мито, которая все это время стояла перед ним на одном колене. — Сегодня утром мне донесли, что на севере, почти на границе со Страной Железа, происходит что-то неладное. Местные во всем винят демонов и готовы заявить о скором конце света. Говорят о гигантском звере, что ломает лес словно щепки и бушует так, что с полок в деревне падает посуда. Я не верю в пересуды о демонах, но точно знаю, что это место всегда было… особенным. Переполненным чакрой. И как удачно сложилось, что эта чакра решила пробудиться именно сейчас. — Он довольно хохотнул и хлопнул мягкими, почти женскими ладонями. — Отправляйтесь туда, госпожа Узумаки, и примените эту вашу хваленую технику. Если сумеете, я приму ваш клан и приближу его ко двору. — А если нет? — не слишком уверенно уточнила девушка, которая, при всей своей браваде и горячности, до сего момента не рассматривала вероятность, что ей в ближайшие дни придется вступать в ожесточенный бой и применять свою едва-едва вышедшую из пеленок технику на практике. — Ну если нет, то клан Узумаки навсегда исчезнет со всех моих карт. Ваших просителей более никогда не примут при дворе, ваш остров будет объявлен вне закона и закрыт для торговли, — неприятно улыбнулся он, и от неожиданности даже гейша прекратила играть на своем сямисэне. — Что? — переспросила Мито, чувствуя, как у нее холодеют ладони. — Моя милая госпожа, — снисходительно произнес даймё, упиваясь собственной властью и беспомощным выражением на ее лице. — Вы прервали мое чаепитие, вы агрессивно и настойчиво пытались склонить меня к опрометчивым и необдуманным обещаниям, и вот вы своего добились — я вполне к ним готов. Я обещаю, что отныне и впредь клан Узумаки не будет защищен законом и лишится всех своих прав, если вы не докажете делом, что мой остывший чай и головная боль стоили этих десяти минут вашей дерзости. Принесите мне голову демона, ну или что вы там собираетесь с ним сделать, или готовьтесь принимать последствия своей глупости. Глядя, как большие и по-своему удивительно красивые глаза его собеседницы наполняются ужасом и осознанием собственного промаха, даймё испытал ни с чем не сравнимое удовольствие. В следующий раз это проклятое племя шиноби трижды подумает, прежде чем отказывать ему или ставить условия. — О, продолжайте, продолжайте, — махнул он рукой в сторону гейши, и застывший сентябрьский воздух снова наполнился дрожаще-тягучими нотами сямисэна.