ЧАСТЬ III КОНОХА
Пообещайте мне любовь, пусть безответную. Узнаю в облике любом ее приметы я, Пойду покорно наугад, куда поманите, И не сверну с пути назад, когда обманете... "Пообещайте мне любовь", исп. Вера Свешникова
Сверху открывался отличный вид. Крепко сжав коленями конек крыши и козырьком приложив грязные ладони ко лбу, Сэйко с волнением наблюдал за стройкой. Стучали молотки, взвизгивали пилы, монотонно скрежетали рубанки, молодцевато и бодро переругивались плотники — бесформенная куча одинаковых брусьев, присланных несколько дней назад с лесопилки, медленно уменьшалась в размерах, а на осевших за зиму каменных фундаментах росли стены будущих домов. Сэйко со своей высоты видел старшего брата. Тот, залихватски сдвинув набок скрученную бандану, защищающую его макушку от еще ласкового, но уже коварного апрельского солнца, о чем-то беседовал с хорошенькой румяной девушкой в светло-розовом кимоно. — Эй, Ясуши! Ясуши! — закричал парнишка, сложив руки рупором и приподнявшись. — Иди работай! Отец тебе задаст, коли увидит, что ты опять лодырничаешь! Ясуши его не слышал. Возможно, звонкий голос младшего брата не достиг бы его ушей, даже если бы тот стоял рядом и дергал нерадивого строителя за штанину. Этой зимой ему исполнилось шестнадцать, а потому пришедшая на смену холодам весна казалась какой-то особенно… необыкновенной. Ясуши словно бы впервые так ясно видел и ощущал мир вокруг себя и не мог избавиться от приятно будоражащего ощущения, что все его красоты — это высокое небо с пенистыми облаками, эти отцветающие сакуры, эта нежная травяная поросль на холмах, окружающих разрастающуюся деревню, его новый дом, и, конечно, эта миловидная юная красавица, чьи большие глаза походили на ониксы, сверкающие в солнечном свете, — все это было создано и задумано природой исключительно для него одного. И не было во всем мире события, человека или духа, что бы ни имели к нему отношения. — Ясуши! Эй! Раздосадованный тем, что старший брат его не слышит, Сэйко, по-обезьяньи ловко цепляясь грязными пальцами за недавно уложенную черепицу густого темно-синего цвета, на четвереньках пробежался вдоль конька крыши, собираясь спуститься чуть ниже и позвать Ясуши оттуда. Ему казалось безмерно важным, чтобы брат понял, что он все видел, и понял, каким дураком смотрелся со стороны, выпячивая свою малахольную грудь перед какой-то девчонкой. При мысли, как тот покраснеет, смутится и начнет беспомощно грозить ему, Сэйко, кулаком, мальчишке становилось необыкновенно весело. Смех упругим мячиком прыгал у него в груди, и он так торопился побыстрее преподать урок отлынивающему от работы брату, что забыл об осторожности. Неплотно скрепленные между собой куски черепицы разъехались у него под ногами, и Сэйко, потеряв внезапно опору, завалился набок. Попытался зацепиться за конек крыши, но пальцы лишь скользнули по гладкой керамической поверхности, и мальчик покатился вниз. В отчаянии он попытался прижаться к скату, затормозить и ухватиться за что-нибудь, но все происходило так быстро, что он даже толком не мог понять, где верх, а где низ. — Ясуши! — успел жалобно вскрикнуть Сэйко, а потом крыша выплюнула его в воздух, словно ядро из пращи. Перед его расширенными от ужаса глазами на секунду предстала вся стройка во всей своей красе и его брат очень медленно, словно во сне, поворачивающий голову в его сторону. «Я падаю!» — хотел крикнуть ему мальчик, но тут его тело, мгновение назад парившее в воздухе, как перышко на ветру, вдруг обрело вес каменной глыбы и увлекло его за собой к земле. Воздух со свистом прошел сквозь судорожно сжавшееся горло, Сэйко зажмурился и в последние секунды своей жизни успел подумать о том, какой Ясуши дурак, что из-за девчонки позволил своему младшему брату разбиться насмерть. — Держу, — раздался у него над головой добрый, правда удивленный и отчего-то слегка веселый голос. — А? — Сэйко поднял раскрасневшееся лицо, недоуменно хлопая глазами. На него смотрел огромный длинноволосый мужчина в белом хаори, чью голову венчало солнце. — Эмма-сама? — пролепетал мальчишка заплетающимся языком. — О великий Эмма-сама, я был хорошим мальчиком, пожалуйста, не бросай меня в кипящий котел! — Э? — выражение на лице «великого Эммы-сама» стало весьма озадаченным, а потом, словно сообразив, о чем речь, мужчина в белом захохотал, откинув голову назад. Заподозрив, что здесь что-то не так, Сэйко вывернул голову назад и подумал, что, кажется, еще не умер. Сквозь начавшую собираться вокруг них толпу пробрался его брат, раскрасневшийся и напуганный. — Ах ты маленькая задница с ушами, сколько раз говорил тебе не лазать по крышам! — в сердцах воскликнул он, а потом, привстав на цыпочки, схватил брата за ухо. Сэйко громко ойкнул и пришел к окончательному выводу, что каким-то чудом остался жив. И что высокий мужчина в хаори, которого он принял за властителя подземного мира… — Хаширама-сама, пожалуйста, простите моего недалекого брата, — расстроенно проговорил Ясуши, беспрестанно кланяясь и умудряясь при этом цепко держать Сэйко за ухо. — Больно, пусти! — наконец взвился мальчишка и шлепнул брата по руке. — Будь осторожнее, ладно? — ласково произнес тот, кого назвали Хаширамой-сама, а потом опустился на колени и поставил Сэйко на ноги. Даже сидя на корточках, он возвышался над мальчишкой, и тот однозначно решил, что без каких-нибудь уж божеств в роду у этого странного незнакомца не обошлось. Сейчас солнце уже не сидело у него на макушке, но растрепавшиеся черные волосы ловили и запутывали его лучи, окутывая величественную фигуру мягким золотым сиянием. — Так ведь Ясуши, дурак, сам виноват… — начал было Сэйко, но тут же схлопотал подзатыльник от брата, покрасневшего от смущения и досады. — Простите нас, Хаширама-сама, — повторил дрожащим голосом Ясуши, надавив на затылок младшего брата, чтобы тот тоже поклонился, что мальчишка и проделал, правда без всякого удовольствия. — Это мне бы пришлось просить прощения у ваших родителей, если твой младший брат расшибся бы на моей стройке, — покачал головой Хаширама. — Следи за ним внимательнее. А крыши в самом деле не лучшее место для игр. — Он все понял! Все понял! — поспешно кивнул Ясуши, а потом, взяв брата за руку и продолжая вполголоса ему что-то выговаривать, поспешил раствориться в толпе. Хаширама проводил их взглядом, чуть усмехнулся и покачал головой. Потом наклонился и поднял с земли разбившиеся при падении куски черепицы. Она была совсем новой и еще пахла глиной. — Как он вообще туда забрался? — не обращаясь ни к кому конкретному, пробормотал мужчина. — Дак по лесам строительным вестимо, — услужливо ответил стоявший рядом беззубый старик. — Я уж видел, что мальчонка сорвался, да годы не те. А у вас отличная реакция, Хаширама-сама. — Скорее, мне просто повезло, — немного смутился он. — А кто главный на стройке? — Мичиро-сан. Вон он там. С каменщиками ругается. Говорит, фундамент косо заложили. А ишшо б и не косо, когда река рядом. Просела-то земля за зиму, вот и косо. Старик пожевал губами, тяжело вздохнул, словно плохо севший фундамент был его личной бедой, а потом отвлекся на муху, что начала кружить у него перед носом, приняв его за блестящий фрукт. — Благодарю вас, — вежливо поклонился ему Хаширама и проследовал в указанном направлении. Мичиро-сан оказался худым, загорелым почти дочерна мужчиной с копной рыжевато-ржавых волос, перевязанных шнурком. Во рту у него плясала самокрутка, которую он скорее посасывал, чем курил, а на холщовой безрукавке детской рукой были вышиты несколько знаков каны, складывающихся в его имя. Судя по всему, постаралась дочка. — Хаширама-сама, — поприветствовал он главу клана Сенджу. — Прошу прощения за инцидент с Сэйко. Он постоянно на стройке крутится, потому как брат его тут. Гоняли-гоняли, да бесполезно. Вчера гвозди просыпал, позавчера кошку под брусы загнал, сегодня вот по крышам начал лазать. Скучно ему, шельмецу такому, а у нас кому уж следить-то? Ясуши-кун работает, ему некогда с братцем возиться. Вот неровен час беда приключится, да что уж делать-то? — Он недовольно крякнул, покачав головой и движением языка перекинув самокрутку из правого уголка рта в левый. — Так вы тоже дайте ему работу какую, — предложил Хаширама. — Вроде мальчишка сообразительный. Пусть брусы считает или с поручениями бегает. Все лучше, чем по крышам лазать. — И то верно, — задумался прораб. — А вы хотели чего? — Да я, можно сказать, за этим же и пришел, — жизнерадостно отозвался тот. — Поработать немного, размяться. А то от сидения за столом уже голова кругом. Того гляди, начну новые иероглифы на ходу сочинять, а старые наизнанку писать. Захотелось вот свежим воздухом подышать. — Он немного опасливо обернулся через плечо, словно опасался увидеть там фигуру строгого надзирателя, который бы силком погнал его обратно в душный кабинет. Но дорога за его спиной, длинная, широкая, все еще больше похожая на пустырь, была заполнена только строителями, зеваками и торговцами, которые с лотка продавали уставшим рабочим рисовые онигири, завернутые в виноградные листья. — Ох. — Лицо у Мичиро-сана слегка вытянулось и побледнело. Он как-то не представлял себя отдающим распоряжения главе клана шиноби, под крылом которых он, его семья и еще много разных семей ремесленников и крестьян уже почти три года жили в мире и благоденствии. — Ну если так вам угодно, то у нас, может, и найдется какая-нибудь несложная работа… — А я слышал, у вас фундамент просел, — тут же жизнерадостно подхватил Хаширама. — Покажете? — Дак… Ну… Ну коли желаете… Там он… — От растерянности прораб забыл все слова, по красноречию почти сравнявшись со стариком, который все еще раздраженно хлопал ладонями, пытаясь поймать надоедливую приставучую муху у своего лица. Заложенный осенью каменный фундамент в самом деле треснул в нескольких местах, и один из его углов глубоко ушел в землю, словно еще не построенный дом начал крениться набок. — Тут только ломать, да заново делать, — огорченно проговорил Мичиро-сан. — Или уж лучше и не делать вовсе, раз этот берег так размыло во время половодья. Никто ж не думал, что река так поднимется. — Природа напоминает нам о том, кто здесь главный, — с какой-то совершенно особенной нежностью произнес Хаширама, обратив взгляд к внешне таким спокойным водам реки Накано, что протекала в отдалении. — Сражаться с ней нет смысла, но покоряться так просто мы тоже не станем, верно? Попробуем найти другой путь. Прораб неуверенно кивнул, глядя на главу клана Сенджу с сомнением. Он, как и почти все здесь, относился к представителям мира шиноби с должным почтением, но и с никуда не девающимся страхом, впитавшимся в кости простых смертных за много поколений. Никогда нельзя было быть уверенным в том, что эти ребята выкинут в следующую минуту. Они, покорившие себе стихии, собственное тело и даже саму реальность, представали в глазах таких, как Мичиро-сан, кем-то вроде ками, божественных духов, с которыми не надлежало спорить и безумием было вступать в конфликт. Но Хаширама-сама ему нравился. Он пугал его своим громовым смехом, вызывал слабость в коленях своими способностями и совершенно сбивал с толку своей логикой, но при этом Мичиро-сан, как и прочие, кто прежде жил с ним по соседству, а потом покинул насиженные места и перебрался в это чудаковатое место, верил Сенджу, верил в его мечту и хотел быть ее частью. Несмотря на полуобморочный ужас от осознания того, насколько большое и страшное чудо ходит рядом с ними. Меж тем Хаширама, широко и немного слишком азартно улыбнувшись, что-то там сделал руками, потом хлопнул в ладоши и, присев на одно колено, ударил ладонями об землю. Несколько секунд ничего не происходило, а потом вдруг просевший фундамент заскрипел и заскрежетал, плюясь облачками серой пыли. На глазах у оторопевшего Мичиро-сана он начал медленно подниматься и выправляться, словно гигантский кусок мягкого тофу. Приглядевшись, прораб увидел мощные древесные стебли, опутавшие камень и придававшие ему нужную форму и положение в пространстве. — Я укрепил землю вокруг этого дома сетью жестких корней, — пояснил Хаширама. — Добавил побольше чакры, чтобы древесина была плотнее и не сгнила во время следующего паводка. Но дальше этой линии строить смысла уже нет. — Д-да… Спасибо, — растерянно проговорил Мичиро-сан, как дурак глядя на выровнявшийся фундамент. — Ох, простите меня. Сколько уже лет живу с вами бок о бок, а все равно не перестаю поражаться, как вы так ловко… делаете эти штуки всякие. — Поверьте, Мичиро-сан, мне куда приятнее делать эти штуки здесь, с вами, а не там, где мне приходилось делать их раньше, — с немного грустной улыбкой отозвался Хаширама, и прежде чем тот успел ответить, их прервали. Протолкавшись сквозь толпу рабочих, к ним подошла девушка в элегантном золотисто-коричневом кимоно. Ее темно-русые волосы были частично убраны наверх, длинная челка зачесана вправо, а в руках она держала стопку бумаг, мелко исписанных иероглифами и исчерканными разными схемами и таблицами. — Ты серьезно думал, что сумеешь удрать от меня, Хаши-кун? — тоном усталой воспитательницы младшего класса спросила она. — Я отвлеклась всего на минуту. — Нам всем иногда нужно отдыхать, Тока-чан, — не слишком убедительно пробормотал он, вскинув руку за голову и смущенно почесав в затылке. — Вот, познакомься, это Мичиро-сан. Я помог ему выправить фундамент. — Здрасьте, — неуклюже поприветствовал девушку прораб, с любопытством оглядывая ее с ног до головы. У нее была очень красивая белая кожа и правильные черты лица, а танцующими плавными движениями она напоминала лесную куницу. Смотрела на Хашираму недовольно, но только слепой не разглядел бы в этом строгом укоре безнадежной и безудержной — и, судя по всему, безответной — страсти. — Ох, нам некогда всем этим заниматься, — поморщилась девушка и, схватив Хашираму за локоть, потащила за собой, постукивая деревянными гэта по сухой вытоптанной земле. — Ты что, забыл, какой сегодня день? Я понимаю, что ты взял меня помощницей, чтобы я все помнила за тебя, но не до такой же степени! — Я взял тебя помощницей, потому что мне нравится твоя дотошность, — дурашливо улыбнулся Хаширама, с братской нежностью глядя на нее. — И еще мне нравится, когда ты злишься. У тебя появляется эта забавная морщинка на лбу. Ты становишься похожа на маленького злого кролика. — Уу, не будь ты глава клана, я бы тебе показала маленького злого кролика, — пробурчала она, отчаянно борясь с неуместной дурацкой улыбкой. — Ты ведь совершенно не умеешь обращаться с женщинами, Хаши-кун. Даже не представляешь, какие глупости сыплются из твоего великого рта. — Ну почему же, — рассмеялся он, радуясь, что неловкость удалось сгладить и ему не слишком прилетело за отлынивание от работы. — Может, я делаю это нарочно, чтобы лишний раз полюбоваться на твою очаровательную морщинку. Току на несколько секунд охватило ощущение огромного беспричинного счастья. Она прикрыла глаза, позволяя этому ощущению растечься у нее под кожей и согреть каждую частичку ее души, но следующие слова Хаширамы заставили ее очнуться от сладостной неги: — К слову о помощи в работе. Мы с Тобирамой только сегодня утром вспоминали о том задании, что я дал тебе после первого визита Мито-сан. Так… много всего произошло потом. Союз с Учиха, переезд сюда, строительство деревни, первые договоры о мире с другими кланами. Мы так многого достигли за эти три года, но меня порой накрывает чувство, что упустили что-то важное… в самом начале. Ты ничего не хочешь мне сказать? Он остановил ее и вынудил развернуться к нему лицом. Тока, ощущая переполняющую ее огромную, совершенно космическую легкость и уверенность в груди, смотрела ему прямо в глаза и была в тот момент готова поклясться в чем угодно. Чтобы сохранить то, что у нее было и что она чувствовала, врать было несложно. Более того — это уже стало чем-то вроде ее второй натуры. И она сама начала искренне верить в свою ложь. — Ты сам помнишь, какой тогда царил бедлам, Хаши-кун, — вздохнула она. — Я уже говорила тебе раньше и повторю сейчас — найти следы того, кто отправил в клан Узумаки поддельное письмо, не представляется возможным. Лучшие сенсоры сканировали бумагу и чернила, но на них не осталось следов чакры. — А почерк? — тут же уточнил он. — Я сама лично сличила образец с несколькими десятками различных донесений и отчетов. Находились похожие образцы, но допрос подозреваемых ничего не дал. Хаши-кун, мне неприятно это признавать и я считаю это своим личным промахом, но мне не удалось ничего найти. Сожалею. Глядя в ее честные ясные глаза, Хаширама не мог ей не верить. — А что, вы с Мито-сан так и не смогли… наладить отношения? — как бы между прочим спросила она, зацепившись одной ногой за щиколотку другой и поглядывая на него немного искоса. Тока знала, что в таком положении, чуть прикрытое челкой, ее лицо смотрится особенно выигрышным. Она не считала себя красавицей, но за прошедшие годы научилась подавать и держать себя. И точно знала, как и что нужно сказать, чтобы произвести на мужчину впечатление. Жаль только, что тот, на кого были направлены все ее порывы, кажется, был совершенно неподвластен женским чарам. — Нет, — погрустнел Хаширама, склонив голову. — С тех пор, как мы закончили строительство отдельного крыла поместья для нее и людей ее клана, она практически его не покидает. Работает над новыми фуиндзюцу, как я слышал. Смешно сказать, я вижу ее реже, чем тебя, хотя формально мы с ней женаты. — Ваш брак всегда был лишь формальностью, — немного более агрессивно, чем стоило бы, заметила Тока, снова сжав его руку, другой прижимая к груди бумаги. — Хаши-кун, мне жаль, что у вас с ней все так вышло, но сейчас куда важнее другое. Ты и сам знаешь что. — Да, конечно, — кивнул он, но печаль не сразу ушла с его лица. Тока видела, как в его глазах метались смутные тени, и ее в ее сердце пульсировала тупая боль ревности и беспомощности. Как бы она хотела влезть в его голову и лезвием куная вырезать все до одной мысли о надменной девице Узумаки, что сидела взаперти в своем кукольном дворце, возвышавшемся на горном плато над долиной реки Накано. Она знала лишь один способ и одну тему для разговора, что способна была мгновенно увлечь его и прогнать прочь все иные мысли. — Так ты будешь встречать их? — спросила она. — Они прибывают сегодня на закате. Дома для них готовы, футоны вычищены и заново набиты, рис уже томится в котлах. И все же мне до сих пор не верится, что это произойдет сегодня. Как она и предполагала, лицо Хаширамы просветлело. Он поднял воодушевленный взгляд к небу и наконец-то снова широко улыбнулся: — Да, я тоже все никак не мог дождаться. Все эти отговорки и отсрочки… это так в его духе, не правда ли? Заключить союз и сбежать обратно в свою нору. Но теперь-то ни ему, ни остальным упрямцам из его клана не отвертеться. Да… Я, конечно же, никак не мог забыть, что это будет сегодня. Они остановились, и Хаширама с удовольствием пронаблюдал за тем, как двое шиноби, ловко держась на гладких деревянных столбах с помощью чакры, натягивают огромное полотно. Текст был немного детский, да и герб клана был нарисован слегка кривовато, но глава клана Сенджу, который лично корпел над этим произведением уличного искусства всю прошлую ночь, искренне собой гордился, не замечая, как Тока тихо хихикает в рукав своего кимоно.«Дорогие друзья из клана Учиха! Добро пожаловать домой»
— Добро пожаловать домой, — одними губами повторил Хаширама, ощущая, как внутри него разливается тепло и радостное предвкушение скорой встречи.~ * * * ~
— Ваша ванна готова, госпожа, — не решаясь поднять глаза, почтительно произнесла Ая. Она продолжала стоять, склонившись, даже когда ее госпожа прошла мимо, и за ней задвинули створку бумажной двери с нарисованными на ней павлинами. Все прислуживающие в Закатном дворце — так неофициально называлась эта часть дома — прекрасно знали цену излишней торопливости и недостаточной сдержанности. В кулуарах дворца ходили разные слухи — о выдранных волосах, разбитых носах и часах, проведенных на улице под дождем. Некоторые служанки даже готовы были показать шрамы на собственных телах, и пускай Ая лично ни одного так и не видела, ей не хотелось проверять правдивость сплетен на собственном опыте. В свои неполные двадцать пять лет она успела поработать у нескольких богатых семей, в том числе у одной придворной дамы, которая, правда, окончила свой век бесславно, подцепив неизлечимую заразную болезнь от одного из своих поклонников. Можно было сказать, что девушка кое-что повидала в жизни и имела какой-никакой жизненный опыт. В том числе тот, который касался вздорных девиц, уверенных, что им по жизни все должны только из-за того, что они родились с определенной фамилией. Она провела в Закатном дворце уже почти три месяца. Ее привезли сюда в середине февраля, и она до сих пор помнила, как сильно у нее мерзли ноги, даже укутанные в несколько теплых одеял. Только прослышав про это место, она почему-то представляла себе нечто величественное, возносящееся к небу подобно замку самого даймё — про клан Сенджу, его могущество и влияние в мире шиноби она много слышала еще на прежней работе. Поговаривали, что в свое время феодал хотел приблизить к себе один из великих кланов ниндзя, но потом что-то пошло не так, и с тех пор он не выносил их, всячески ограждаясь от общения и более не вмешиваясь в их конфликты, позволяя маленьким кланам безнаказанно уничтожать друг друга. Но Закатный дворец разочаровал ее. Это было очень простое деревянное здание, главную прелесть которого составлял, пожалуй что, сад, находившийся за высоким глухим забором. В остальном же это место даже близко не напоминало те роскошные, без меры украшенные золотом и произведениями искусства хоромы, где проживала ее прошлая хозяйка. И когда Ая была уже готова расслабиться и решить, что ей повезло снова оказаться среди простых и практически равных ей людей, она встретила Узумаки Мито. Еще только устраиваясь на работу, она пыталась вызнать об этой девушке побольше, но, как оказалось, никто о ней толком ничего не знал. Приехала откуда-то с востока, чуть ли не из другой страны, была нелюдима и необщительна и предпочитала проводить время наедине со своими книгами и исследованиями. В воображении Аи возникла типичная женщина-ученая с маленькими близорукими глазами, суетливыми нервными движениями и постоянной печатью незаслуженного страдания на лице. Наверное, не было ничего удивительного в том, что муж, про которого говорили, что он необыкновенно видный мужчина, так поспешно отселил ее от себя в отдельное крыло дома. Ая даже успела проникнуться к несчастной сочувствием, и какого же было ее удивление, когда она увидела настоящую хозяйку Закатного дворца. Она до сих пор отлично помнила тот день. Морозы, терзавшую Страну Огня на протяжении почти двух месяцев, наконец отступили, и в воздухе впервые разлился запах грядущей весны. Солнце в то утро было необыкновенно ласковым и теплым, и Ая готова была поклясться, что слышала развеселую капель, пока следовала за старшей служанкой по веранде вдоль закрытых сёдзи. — Не разговаривай с ней, пока она сама тебя о чем-нибудь не спросит, — по пути наставляла ее старшая. — Выполняй ее поручения быстро и точно, не переспрашивай и не медли. Она терпеть не может копуш и лентяек, у нас так двое уже с треском вылетели. Будь незаметной, как тень, и покладистой, как кроткая олениха. Если она почувствует, что тебе неприятно быть рядом с ней, прогонит в тот же миг. Она терпеть не может лицемерия и разговоров за своей спиной. Но если тебе удастся притвориться ее другом — тем, который умеет вовремя замолкнуть и никогда не упоминает о собственных проблемах, — ты имеешь все шансы задержаться здесь дольше остальных. Лицемерие и разговоры за спиной. Лишь спустя время Ая поняла всю горькую иронию этих слов. О Мито здесь сплетничали все, но все еще оставались подле нее только те, кто умел делать это максимально незаметно и никак не показывая это во время личного общения с госпожой. О ней говорили разное. Называли неуравновешенной, высокомерной, эгоистичной и вечно всем недовольной. Те, кто посмелее, выразительно двигая бровями, напоминали, что еще ни разу после произошедшей три года назад свадьбы ее муж, Сенджу-сама, не ночевал в покоях молодой жены. Сперва это считалось не слишком уместным из-за ее юного возраста, но годы шли, а ничего по-прежнему не менялось, а потому стало поводом для фривольных и порой даже скабрезных слухов. Скучающие от недостатка впечатлений и эмоций служанки поговаривали, что Сенджу-сама проводит больше времени со своей помощницей-секретаршей, которая к тому же была подругой его детства и, по общему мнению, подходила в спутницы его жизни куда больше хотя бы потому, что всегда была вежлива с прислугой. Особенно с той, что могла рассказать ей что-нибудь эдакое из жизни Закатного дворца. Когда Ая увидела Мито в первый раз, ей как раз расчесывали волосы. Этим занималась высокая и очень суровая женщина по имени Наоко, самая взрослая из всех служанок. Только ей было под силу справиться с волосами Узумаки, которые, подобно алому морю, растекались по спине, плечам и даже татами, на которых, подобрав под себя ноги, сидела Мито. Наоко брала поочередно каждую прядь и тщательно вычесывала ее крепким деревянным гребнем, чьи внешние красота и изящество были принесены в жертву прочности и надежности. Проведя им по выбранной пряди несколько раз, она пересыпала их в руке, словно колосья, любуясь тем, как солнечный свет играет в красных волосах, и проверяя, не осталось ли там узелков и колтунов. Затем приступала к следующей, пока ее помощницы наносили на уже расчесанные волосы ароматные масла, делая их более послушными перед укладкой в прическу. Все это действо напоминало некий магический ритуал, которые проводили в крохотной родной деревеньке Аи, чтобы призвать дождь или накормить матушку-землю перед посевами. Это произвело на нее такое сильное впечатление, что она растерянно замерла, так и не поднявшись с колен. — Значит, ты Ая? — спросила Мито. Голос у нее был низкий, волнующе переливающийся, словно бархат в отблесках пламени. Но то, с каким равнодушием она смотрела на свою новую служанку, немного покоробило Аю. Она не ожидала вежливых приветствий и особого гостеприимства, но по сравнению с экзотически-магической красотой Мито и ее обволакивающего голоса скверный характер госпожи Узумаки выступал еще ярче и неприятнее. — Да, это я, госпожа, — ответила она. Старшая говорила ей, что госпожа не любит, когда на нее таращатся, но Ая ничего не могла с собой поделать. Внешность Мито буквально приковывала взгляд, и дело было не только в ярко-красных волосах. Ее большие глаза, расположенные как будто чуть шире, чем нужно, были почти золотыми, они напоминали глаза животного — осторожного, напряженного и готового как напасть, так и сбежать. Ее лицо было округлым, но щеки впалыми, ясно очерчивающими скулы. Ая никак не могла понять, красива ли Мито или скорее наоборот, но одно осознала точно — ее было как будто слишком много. Эти глаза, волосы, чересчур белая кожа и голос — все это настойчиво вторгалось в ее, Аи, сознание и оседало там крупными хлопьями, погребая под собой все, что она прежде знала и думала о женщинах. Это тревожило и раздражало ее, и во многом определило их с Мито отношения. Она так и не стала для госпожи «другом», который умеет вовремя замолчать и всегда готов говорить только о том, о чем та хочет, но гордилась тем, что сумела избежать попадания в круг тех лицемерных и считающих себя необыкновенно хитрыми девушек, что улыбались госпоже в лицо, а за спиной обсуждали время наступления ее женских дней и количество минут, которые Сенджу-сама провел с женой на этой неделе. И тем не менее Ая в полной мере прочувствовала крутой нрав Мито, когда однажды та сломала несколько кистей и выплеснула тушь на бумажные стены своей комнаты после того, как очередное ее исследование и работа над техникой зашли в тупик. Когда Ая забежала в комнату, пытаясь понять, что случилось, то выражение лица госпожи по-настоящему ее напугало. То пламя, что плясало в ее полных ярости золотых глазах, не могло быть рождено в человеческой душе. Оно происходило из какого-то другого, пугающего и запретного, мира, и Ая совсем не хотела знать из какого. С тех пор, заслышав рассказы про побои, якобы нанесенные другим служанкам за неровно постеленный футон, она вспоминала эти глаза и почти верила тому, что ей говорили. Возможно, если бы Мито сама узнала, какие именно россказни ходят у нее за спиной, она бы искренне удивилась. Не тому, что прислуживающие ей люди считают ее странной и опасной, а тому, что о ней вообще так много и с таким удовольствием говорят. Она редко выбиралась на поверхность из своего тугого кокона, который сама же соткала вокруг себя. Каждый ее новый день был трудной дорогой на пути к цели, о существовании которой она никогда не позволяла себе забывать — даже если та по каким-то причинам переставала казаться ей важной. Мито смотрела только вперед и никогда — по сторонам. Засыпая и просыпаясь, она вспоминала лицо даймё в тот день в огромном парадном зале дворца. Вспоминала, с каким удовольствием он пообещал стереть клан Узумаки из истории их страны, объявив весь их остров вне закона. «Принесите мне голову демона», — так он сказал, и эти его слова преследовали Мито. Они стали ее наваждением, ее главным стимулом и мотивацией, и она не позволяла себе отвлекаться от своей цели. По крайней мере, когда ее силы воли было для этого достаточно. Тогда она ночами сидела над старыми манускриптами и свитками, читала легенды и сказания, пыталась найти в них нечто общее и выяснить, где и при каких обстоятельствах Лис давал о себе знать на протяжении столетий. Каждый месяц у ее дворца собирались ученые мужи и путешественники, которые рассказывали о том, что им удалось узнать в своих странствиях. Некоторые из них были почти безумны в своей одержимости Хвостатыми, другие оказывались просто любопытными, которыми хотелось поглядеть на Красную Принцессу, как прозвали Мито в народе. Но находились и такие, кто действительно помогал ей. Они приносили образцы чакры, закупоренные в специальные сосуды с мутным горячим стеклом и пахнущие серой, приносили кусочки толстых лисьих волос и комки пуха, который она бы ни с чем не спутала. Они рассказывали ей истории о старых временах и прежних явлениях Девятихвостого, и за эти годы Мито собрала целую библиотеку таких историй. И, наконец, изредка находились те, кто говорил, что видел Лиса своими глазами. Услышав такое впервые, девушка немедленно поручила собрать отряд верных ей людей, чтобы отправиться в путь, и только чудом Акико удалось ее отговорить. Он убедил свою госпожу, что сперва все выяснит сам и что даме ее статуса уже не пристало подрываться в путь всякий раз, как ей придет это в голову. Теперь она была не просто наследницей своего клана, она была женой самого Сенджу Хаширамы, человека, который менял мир собственными руками, и ей следовало постоянно помнить об этом. Мито помнила. Ее свадьба была одной большой неудачной постановкой. Они заключили свой союз буквально на голой земле, посреди строительных лесов, деревянных брусов, топоров и щепок. Хашираме было принципиально важно сделать это здесь, где он будет строить деревню своей мечты. Мито не спорила. Для нее эта свадьба, стоившая стольких нервов, бессонных ночей, неправильных решений и глупых поступков, стала чем-то вроде кости, застрявшей в горле. Она была рада поскорее выплюнуть ее. Все еще чувствовала себя глупо из-за того недопонимания, что у нее произошло с Сенджу, своих громких обвинений и того взгляда, которым на нее тогда смотрел Тобирама. Как на буйнопомешанную. Она сделала слишком много того, чего не стоило бы, и это на долгие годы отбило у нее желание делать хоть что-нибудь вообще. По крайней мере, в том, что касалось отношений с мужем. Да и сам Хаширама, судя по всему, не стремился к сближению. Он был слишком занят строительством своей деревни, а Мито не разделяла его безмерного и порой пугающего энтузиазма. Он не мог дать ей того, что ей было так нужно сейчас, а значит и у нее не было причин идти ему навстречу. Мечта Сенджу, так захватывавшая всех, кто оказывался рядом, не вызывала у нее ровным счетом никаких бурных эмоций. Она признавала, что идея построить место, где дети смогут расти вдали от военных сражений и политических игр взрослых, была неплохой, но слишком уж наивной. Даже в этом, еще толком не родившемся обществе уже находились различные группы интересов, имевшие свои мнения о том, как и что следовало делать дальше, какие отношения выстраивать со столицей и даймё, какую форму управления создать и чьи интересы отстаивать в первую очередь. Мито держалась от всего этого в стороне, не желая лишний раз соприкасаться с миром, что однажды уже отверг ее, когда она всего лишь хотела спасти собственный клан и помочь ему в неравной борьбе. Она бы могла на многое раскрыть глаза своему непутевому мечтательному мужу, но он не спрашивал ее мнения. И если сперва ее это задевало, то со временем она просто пришла к выводу, что в таком случае имеет смысл направить свою энергию в другое русло и не стучаться в закрытые двери. Их отношения с Тобирамой, ощутимо подпорченные тем злополучным скандалом три года назад, тоже так и не наладились. Возможно, он уже обо всем забыл или признал ее право на те грубые необдуманные слова, но Мито постоянно чудилось, что он все еще смотрит на нее так, словно она была не в себе. Словно она была опасной для общества и для его брата в частности. И поскольку ей совершенно не у кого было спросить совета, некому было и разубедить ее в этом. Одиночество, которое Мито необыкновенно ясно ощутила тогда, в саду у даймё, обнимая сосну, никуда не делось. Оно лишь стало больше, плотнее и гуще. Оно существовало у нее внутри этаким стержнем, который помогал двигаться дальше, не ожидая помощи и поддержки со стороны, но который также подспудно отравлял ее, превращая шрамы на ее сердце в каменную корку, пробить которую становилось все труднее. В особенно тоскливые длинные дни, когда с утра до ночи шел дождь или когда земля укрывалась под снегом и у рам сёдзи появлялся иней по утрам, Мито вспоминала свои сосны на морском берегу, оставленные далеко в прошлом. Она могла поклясться, что для того, чтобы снова оказаться в родной деревне, ей нужно только закрыть глаза и совсем немного сосредоточиться. И тогда ее обоняние улавливало запах соли и смолы, лицо чувствовало свежий морской ветер, а под опущенными веками мягкими бликами переливались золотые украшения, брошенные в воду упрямой детской рукой. В Закатном дворце — она даже толком не знала, кто и почему так назвал это место — единственный круг ее общения составлял Акико и несколько его людей, которые вместе с ней прибыли в новое селение Сенджу, а также служанки, которые расчесывали ее волосы, готовили ей еду и помогали надевать тяжелые многослойные кимоно, когда в соответствии со своим положением ей необходимо было показаться на людях вместе с мужем. Это случалось редко, но Мито не могла не признать, что ей доставляет удовольствие собираться на такие приемы. Именно собираться, а не участвовать в них. Она любила чувствовать руки Наоко на своих волосах, любила ощущение тяжести на голове, когда ей заканчивали укладывать прическу и вставляли в волосы мягко позванивающие канзаши. Ей нравилось ощущение пудры на своем лице, нравилось собственное отражение с подведенными углем глазами и запах масел, которыми служанки натирали ее тело. Когда шелк скользил по ее коже, она всегда опускала веки и чуть запрокидывала голову, позволяя этому чувственному ощущению полностью пропитать и увлечь за собой. Оглядывая себя с ног до головы непосредственно перед тем, как покинуть дворец, Мито ощущала глубокое внутреннее удовлетворение и довольство собой. Каким-то магическим образом оно полностью испарялось на пути к людям, что ждали ее. Возможно, она слишком много думала о том, как они будут смотреть на нее и что увидят. И даймё, и Тобирама, и та девушка Сенджу, что высмеяла ее в крепости Найто, и даже ее собственный муж — все они находили в ней нечто отталкивающее и странное. Что-то, что крылось то ли в ее внешности, то ли в характере, то ли во всем сразу. Она никогда не была достаточно хороша для них, но измениться в угоду кому-то у нее просто не получалось. Слишком много ее ломали и перекраивали в детстве, чтобы позволить чему-то подобному случиться снова. Это мучительное противоречие между собственными ощущениями и реакцией общества терзало девушку уже долгое время, но она была слишком горда и одновременно слишком уязвима к чужой грубости и злобе, чтобы обратиться за помощью или хотя бы просто задать изводивший ее вопрос вслух. Что со мной не так? — Госпожа, вы не ответили на письмо от Хьюга-сан, — почтительно напомнила Ая, когда Мито, закончив свой утренний туалет, села за свой рабочий стол. Узумаки — а она по-прежнему считала себя Узумаки несмотря на случившийся в ее жизни брак — подняла на нее рассеянный и слегка непонимающий взгляд. Служанка поспешно пояснила: — Вы просили напомнить вам. Ваша сестра… — А, да. — Мито нахмурила брови и сжала губы в тонкую прямую линию. — Хидеко-чан. В этом заключалась особая горькая ирония. Хидеко, с которой они не виделись с момента ее заявления о свадьбы с Хаширамой, Хидеко, которая стала причиной ее желания резать себя спустя целых восемь лет воздержания, Хидеко, которая была слишком красивой для того, чтобы быть обычной земной женщиной, Хидеко, которая всегда и во всем была лучше и любимее нее — эта самая Хидеко по сути была ее единственной подругой. Осознав это впервые, Мито не смогла сдержать нервного смеха. Какой же паршивой и скорбной была ее дурацкая жизнь, если почти за восемнадцать лет она не смогла завести ни одного настоящего друга, не считая большого брата Акико, который правда больше подходил на роль сторожевого медведя, нежели собеседника и духовного товарища, зато нажила себе уже порядочное количество врагов с самим даймё во главе. Это было настолько абсурдно и глупо, учитывая, что Мито никогда и ни с кем не хотела конфликтовать и сражаться за место под солнцем, что просто не укладывалось в голове. Если бы она не тратила все свои силы на поиски Лиса и на поддержание хорошей мины при плохой игре, возможно стоило бы заняться расширением круга общения. Просто ради того, чтобы узнать, на что это может быть похоже — иметь подругу. — Хорошо, я отвечу ей, — наконец решилась она. — Подай мне бумагу и тушь. Когда Ая послушно исполнила приказание, Мито, подумав немного, вывела несколько столбиков иероглифов, в которых максимально вежливо и отстраненно сообщала, что будет очень рада, если сестра Хидеко приедет к ней на восемнадцатилетие в следующем месяце и проведет в Закатном дворце несколько дней. — Главное, свою мамашу с собой не привози, — пробормотала себе под нос Мито, коротко фыркнула и покачала головой. Канзаши, простенькие, но звонкие, с подвесками из стеклянного песка, привезенного из Страны Ветра, мелодично зазвенели, покачиваясь в ее аккуратно уложенных волосах. — Отправь это, пожалуйста, — попросила она, закончив. — И завари мне чаю потом. Я собираюсь работать до вечера, а потом хотела бы пройтись в саду, посмотреть на деревья, пока они еще цветут. — Да, госпожа, — поклонилась Ая, беря у нее из рук конверт, запечатанный печатью клана Узумаки. Выходя из комнаты, она на несколько секунд обернулась через плечо. Мито уже полностью ушла в свои записи, скользя тонким пальцем по символам печатей и шевеля губами в такт своим мыслям. Ая так и не решила, боится она свою госпожу, жалеет ли ее или осуждает, но в одном она оставалась уверена — то, что жило в этой девушке, было больше нее самой. И, однажды вырвавшись наружу, оно могло в равной мере уничтожить этот мир и осветить каждый его уголок. Только вот в последние месяцы девушка все чаще испытывала не благоговение, а тревогу при мыслях об этом. Ей отчего-то совсем не хотелось быть рядом, когда ее госпожа решит наконец покинуть Закатный дворец, а столь тщательно возводимая ею стена отчужденности рухнет под тяжестью того, что слишком уж неспокойно спит сейчас внутри.~ * * * ~
Длинная процессия клана Учиха растянулась вдоль дороги на несколько тё. Спереди и в хвосте ехали воины, вооруженные и готовые в любой момент отбить любую атаку, в центре — женщины и дети, старики и ремесленники, мастера доспехов и мечей, ученые и слуги. Они сидели на груженных тюками и ящиками повозках, боязливо поглядывали по сторонам и крепко прижимали к груди самое ценное. Для кого-то это был спящий младенец, для кого-то — свиток с секретными техниками, для кого-то — оружейный чертеж. Люди находились в пути уже несколько дней, их караван продвигался медленно, выбирая наименее людные и протоптанные тропы. Переселение целого клана, да еще к тому же такого большого и известного, просто не могло остаться незамеченным. Стоило им приблизиться к какому-то жилому селению, их встречали звуки захлопывающихся ставен, задвигаемых дверных засовов и обеспокоенных женских голосов, загоняющих детей под крышу. Имя Учиха было известно в каждом уголке Страны Огня, об их жестокости и зверствах в бою ходили самые невероятные слухи, а уж в маленьких глухих деревнях, чьи жители выбирались в более крупные селения едва ли раз в месяц на ярмарку, эти слухи превращались в настоящие страшилки, которые шепотом рассказывали друг другу подростки у ночных костров. — Что они вообще знают о нас? — спросил Мадара у своей подопечной, когда они миновали очередное похожее село. За ними еще половину ри бежали грозно лающие собаки и любопытные детишки, которых родители не успели запереть дома. Они бросали вслед хмурым всадникам в красных доспехах комки грязи, насмешливо гоготали и с визгом прыскали наутек, стоило кому-то из Учиха просто обернуться через плечо. — То, что им говорят, и то, что они слышат. Мы сжигали их леса и вытаптывали поля, убивали скотину и грабили кузни. Все ради победы в бою, — отозвалась Амари. Она уверенно держалась в седле, одну руку положив на рукоять меча на поясе, другой держа поводья. К своим семнадцати годам она вытянулась и еще больше окрепла, в ее движениях и словах стало меньше дерзости и резкости, но она по-прежнему оставалась самой преданной ученицей главы клана и готова была пойти за него в огонь и воду. На ее прежде почти идеальном лице годы сражений оставили свой жестокий отпечаток — шрам от уголка правого глаза, по диагонали спускающийся почти до уха. В попытке лишить ее главного ее оружия — шарингана — вражеский шиноби почти достиг успеха и только чудом промахнулся в последний момент. Это была одна из тех последних, затихающих стычек, что еще иногда случались между кланами шиноби после заключения союза между Сенджу и Учиха. Их стало несравненно меньше, и, возможно, именно поэтому Амари и утратила бдительность. Первое время после ранения девушка закрывала уродливый заживающий шрам волосами, но со временем привыкла к нему и перестала его стесняться. Он был не первым в ее коллекции и, наверное, не последним. В тот вечер после боя Мадара устроил ей выволочку, в пух и прах разнеся ее боевые навыки. Следующие два месяца она провела на тренировочном полигоне, морщась от боли, когда пот заливал толком не зажившую рану. Но наставник так и не выпустил ее больше на поле битвы, всегда находя удачные предлоги этого не делать. Амари злилась на него, устраивала скандалы и истерики, но оные ни к чему не приводили. И вот теперь, когда они наконец собирались переехать в еще толком не достроенную деревню, ее не покидало смутное ощущение, что Мадара с большим удовольствием запрет ее в одном из этих новых, еще пахнущим деревом Сенджу домов, и больше никогда не позволит сражаться. В их разговорах никогда не звучало имя Изуны, хотя Амари подсознательно понимала, что дело именно в нем и том, как он погиб. Мадара не любил говорить о брате, и все ее попытки вывести его на эту тему категорично и жестко пресекал. Девушка не могла даже представить, что творится у него в голове, но отчего-то ей казалось, что лучше ей и не знать. После смерти брата и заключения союза с Сенджу он стал очень много времени проводить в стенах их поместья, чего раньше за ним совершенно не наблюдалось. Он изучал скопившиеся за долгие годы бумаги, счетные книги, донесения и рапорты, отчеты и тактические планы. Ему было это тяжело, девушка отлично это видела. Порывистая, не терпящая застоя натура Учиха требовала действия. Неподвижность и монотонная работа угнетали ее, буквально выпивали из мужчины все соки. Каждые несколько часов работы с бумагами приводили его в совершенно невменяемое состояние — он становился агрессивным, легко и с удовольствием на всех срывался и больше всего доставалось тем, кто имел глупость посоветовать ему проводить больше времени на свежем воздухе. Впрочем, с годами таких смельчаков и в целом желающих пообщаться становилось все меньше, пока Амари не осталась единственным связующим звеном между главой клана и его людьми. Она одна не боялась входить в его комнату, когда он, сжав зубы и взлохматив и без того непослушные волосы, водил пальцами по мелким столбикам иероглифов и выписывал какие-то отдельные положения к себе в большую рабочую книгу. У него был размашистый нервный почерк, крупный и неразборчивый. Амари как-то предложила ему помощь хотя бы с уже разобранными бумагами, на что получила очень длинную и эмоциональную отповедь, из которой уяснила для себя только одно — это работа главы клана и Мадара сам в состоянии с ней справиться. Мир после заключения союза между Сенджу и Учиха изменился. Теперь, когда знатные придворные фамилии хотели решить свои внутренние дрязги и пытались нанять два столь прежде известных клана, то получали вежливый — или не слишком — отказ. Взамен им предлагалось решить свои вопросы на переговорах, которые эти самые кланы готовы для них организовать. Конечно, между Учиха и Сенджу все еще случались короткие ожесточенные схватки, но они были вызваны скорее укоренившимися противоречиями между кланами и старыми обидами, нежели повелением сверху. Хаширама и Мадара очень тщательно следили за этим, и за прошедшие года ни один из их людей не напал на другого по чьей-то указке и ради неощутимой выгоды верхов. Их прежние наниматели сперва отказывались принимать такое положение вещей, приезжали скандалить и грозить немилостью даймё, но постепенно успокоились и стали выяснять свои отношения старыми добрыми междоусобными войнами без привлечения шиноби. Что же касается самого феодала, то тот осознанно отстранился от дел ниндзя и намеренно делал вид, что их просто не существует. Любая попытка заговорить с ним о строящейся деревне, о союзе Учиха и Сенджу и о той угрозе, что он потенциально может нести для единовластия в стране, оканчивалась неудачей. Даймё сразу начинал скучать, а если просители не понимали прозрачных намеков — злился и мог даже вышвырнуть их вон. Некоторые поговаривали, что он намеренно закрывает глаза на происходящее, потому что на самом деле не представляет, что с этим делать. Другие — что у правителя давно созрел план, как устранить назревающую проблему, просто он не хочет раньше времени раскрывать карты. Так или иначе, сейчас ситуация в стране была напряженно-выжидательной, и никто толком не понимал, что же будет дальше. Лес Койо встретил Учиха шелестом молодой листвы и приветливой прохладной тенью, но лицо Мадары едва заметно исказила болезненная судорога, когда его караван приблизился к опушке. Здесь был смертельно ранен его брат. Он хорошо помнил тот день — боги, этот бой был выжжен каленым железом на обратной стороне его век, как он мог его забыть. Он бы все отдал за возможность вернуться в тот день и что-то изменить. Прикрыть брата, отвлечь Тобираму, не позволить патрульным Сенджу втянуть их в бессмысленный кровопролитный бой. Он снова и снова проигрывал случившееся у себя в голове, пытаясь понять, в какой же момент все связующие нити судьбы сплелись в тугой клубок, вышвырнув их всех к неизбежному финалу. Даймё послал их сюда, потому что Мадара был дерзок и высокомерен в разговоре с ним. Сенджу напали, потому что знали, что переговоры о мире провалились, а провалились они потому, что Мадары не было в клане, когда Хаширама приезжал просить о союзе. А это случилось из-за ранения Амари, встречи с Акайо-сенсеем и найденной книге о биджу. Сотни причин, десятки решений и распутий, на которых он каждый раз сворачивал не туда. Теперь Изуна мертв, и вся ответственность за клан Учиха лежит на его, Мадары, плечах. Только вот он больше не знает, как поступить правильно. Не станет ли его новое решение очередной ошибкой на пути к новой катастрофе? Как уберечь себя и своих близких от будущего, что скрыто и недоступно никому из живущих? — Мне нужно было быть тогда с вами, — тихо произнесла Амари, словно угадав, по какому руслу сейчас текут мысли ее наставника. — Прости, братик. — Это бессмысленно, — раздраженно отозвался он. — О чем ты? — Хочешь взять вину на себя? — Он повернулся к ней, и у девушки по коже пробежали холодные мурашки от его тяжелого вызывающего взгляда. Впрочем, она не отвернулась и не отступила. — Я просто говорю, что мне жаль. Не ищи в моих словах подвох, братик. — Да, мне тоже жаль. Он замолчал и пришпорил лошадь, не желая продолжать разговор. Она со вздохом проводила его глазами и заняла центральное место во главе каравана. Шиноби, ехавшие позади, немного перестроились и никто не стал задавать никаких вопросов. Амари часто приходилось вот так подменять его, но она никогда не чувствовала в себе сил или желания всерьез претендовать на место главы клана. Она всего лишь следовала по проторенной дороге, стараясь ступать след в след. Как и Изуна, она всем сердцем верила в то, что Мадаре суждено стать великим правителем, благодаря действиям которого переменится судьба клана Учиха. Не отдавая себе в этом отчет, девушка была даже рада, что есть тот, на которого можно было без сомнений и тревог взвалить эту неподъемную ношу. Изуна был слаб и не подходил на эту роль, но даже он смог выдержать этот груз столько, сколько нужно, чтобы передать его настоящему лидеру. И вот теперь она заняла место Изуны, потому что знала, что такой человек нужен Мадаре. Кто-то, кто будет невидимой тенью рядом, подсказывая, успокаивая его гнев и направляя его бешеную энергию в правильном направлении. Мадара жил войной и на войне. В битве ему не было равных — не считая, конечно, пресловутого Сенджу, которого уже при жизни некоторые называли по силе равным богу. Его сводила с ума кабинетная работа и решение вопросов с продовольствием, казной или поставками оружия. Он был гением в том, что касалось военной стратегии и тактики, но совершенно терялся, когда дело доходило до отчетности и планирования расходов на будущий год. Ради него Амари пришлось выучить многое из того, что раньше тоже казалось ей невероятно скучным и глупым. Она заставила себя изучить вопросы земледелия и засеивания рисовых полей, распределения доходов и экономики внутри клана. Чтобы уметь в нужный момент подсказать Мадаре, как будет лучше. Подсказать ненавязчиво, мягко и вскользь — так, чтобы он даже сам этого не понял. Сколько мешков риса можно обменять на тренированную боевую лошадь — ведь сами Учиха разведением и тренировкой лошадей не занимались, и им приходилось обращаться к одному из специализирующихся на этом кланов ниндзя. Будет ли разумнее вложить весь полученный от заказчика гонорар в покупку новых доспехов для шиноби клана взамен износившихся или же лучше отложить их про запас, чтобы к зиме укомплектовать штаб разведки и пригласить из столицы нескольких специалистов по фуиндзюцу и болезням, вызванным воздействием чакры. Стоит ли заключать договор с речным кланом, что контролирует всю торговлю, идущую вдоль реки Накано, или же легче их припугнуть и вынудить уступить силой. Какое жалование назначить командирам отрядов и сколько людей выделить для ежедневных патрулей, учитывая, что активность враждебных кланов и разбойников сейчас значительно снизилась, но при этом в нынешнем боевом составе и так слишком много новичков. Каждый день они решали эти вопросы вдвоем, сидя бок о бок, порой не разговаривая и даже не подавая виду, как им обоим не по себе от той ответственности, что подразумевало каждое из этих решений. Мадара слишком много думал о последствиях и костяшках домино, уронив одну из которых, он мог снести целую гору. А Амари было всего семнадцать лет, и она слишком рано убедила себя в том, что, кроме нее, больше некому взять это на себя. Что, однако, совершенно не отменяло того факта, что после каждого приемного дня она засыпала с больной головой, много нервничала и часто пощипывала натяную жесткую кожу вокруг шрама на своем лице, что быстро стало ее дурной привычкой. Но сейчас все должно было измениться. Деревня Сенджу была не только новым домом для разуверившихся и ищущих врагов повсюду Учиха, но и возможностью разделить бремя сложных решений с теми, кто, по крайней мере со стороны, казалось, преуспел в этом куда больше. Впрочем, остальные члены клана подобного оптимизма и энтузиазма не разделяли. Сколько пафосных надрывных речей довелось Мадаре выслушать за последние полгода, когда было объявлено о скором переезде клана. Об их клановой самоценности и замкнутости, о невозможности сосуществования рядом с бывшими врагами, о неминуемых последствиях такого соседства и о том, что старые раны не могут зажить только потому, что так скомандовали сверху. Учиха устал их разубеждать и в какой-то момент перешел от конструктивного противостояния к властному давлению — «Вы поедете, потому что я так сказал, а кого не устраивает, могут катиться на все четыре стороны и выметаться из моего клана». Некоторые ушли, но большинство, конечно, остались. Часть из них, как Амари и Изуна, верили в Мадару и то, что он знаменует собой иное, светлое, будущее для их рода. Часть не смогла оставить семьи и привычный уклад. Часть затаила свою злобу и недовольство в глубине души, чтобы в случае чего тут же воскликнуть что-то вроде «А мы же говорили!» и радостно броситься в атаку. Как бы там ни было, но после многомесячных дебатов, споров и ультиматумов, все наконец было окончательно решено и приведено в движение. В конце концов они с Хаширамой вместе придумали эту деревню как место, где дети смогут быть в безопасности. А значит он и его люди имели столько же прав там находиться, сколько и Сенджу, а также остальные мелкие кланы, которые с готовностью присоединились к этой авантюре, как только о ней было широко объявлено. Пусть некоторым из Учиха еще только предстояло это в полной мере осознать, но Мадара упрямо заставлял себя верить в то, что поступает правильно. Иначе смерть Изуны и все, что за ней последовало, было напрасным, а этого он просто не мог допустить. Его встретили у ворот. Причем в самом буквальном смысле этого слова только у них — ворота горделиво возвышались на окраине вырубленного под строительство деревни пространства, но стен слева и справа от них пока еще не было. Видимо, их возведением планировали заняться в последнюю очередь. Да и кому бы в голову пришло нападать на деревню, где всем командовали Сенджу? На несколько секунд сознанием Мадары завладела опасная сладкая иллюзия того, как он прямо сейчас дает своим людям команду немедленно перейти в наступление. Они снесут все эти хлипкие домишки и эти странные аляповатые ворота без стены, подчинят себе всех, кто собрался в этом месте, и таким образом выполнят предсмертный наказ Изуны — отомстят за его смерть и утвердят главенство Учиха среди прочих шиноби. Эта мысль, это спонтанное горячее желание были столь же абсурдны, сколь и странным образом притягательны. Мадара легко мог вообразить стоящего перед ним на коленях Тобираму, связанного и избитого. И то, с каким восхитительным звуком меч войдет в его шею, когда он будет отсекать его голову от туловища. Быть может, если ему повезет, он даже увидит страх и мольбу в глазах надменного Сенджу — хотя бы за пару секунд до конца. Что же касается Хаширамы… Он не успел додумать эту мысль — да и, признаться, не был уверен, как это следовало сделать, — потому что Хаширама, настоящий, из плоти и крови, возник перед ним на дороге. — Мадара! — радостно воскликнул он, одной рукой ловя поводья его лошади и останавливая ее. Животное, еще секунду назад находившееся в движении, словно бы уперлось в стену, таким растерянным вдруг стал его взгляд. — Хаширама, — чуть более сдержанно поприветствовал друга Учиха. — Я думал, ты отправишь какого-нибудь конюха нас встретить. — Во-первых, не говори ерунды, — лучезарно улыбаясь, отмахнулся тот. — А, во-вторых, кого — вас? Где твой клан? — Они… отстали, — недовольно пробурчал Мадара, коротко оглянувшись назад и затем спешившись. — Я оторвался от Амари и остальных около пятнадцати минут назад, скоро они должны быть здесь. Хотел убедиться, что все в порядке. — В каком смысле? — недоумевающе поднял брови Сенджу. — Ну… мало ли, — пожал плечами тот, с подозрением оглядывая немногочисленных шиноби, которые встречали его вместе с Хаширамой. Тобирамы среди них не было, но это, наверное, даже к лучшему. Удивительным образом та дурацкая фантазия о внезапной атаке на деревню все еще не шла у него из головы. А кто знает, иногда людям приходят в голову странным образом похожие мысли. — Я так рад, что ты приехал! — продолжил меж тем Хаширама. — Мы для вас все подготовили. Несколько новых домов, я сам построил часть из них! — Что? — Мадара, прекратив с подозрением оглядываться, снова сосредоточил свой взгляд на лице друга. — Ну, с помощью своих техник! Они получились просто отличные, если хочешь знать, — с готовностью пояснил тот. Они с Хаширамой были примерно одного роста, но тот был как будто немного шире в плечах — а, может, просто производил такое впечатление из-за своих размашистых одежд и длинных развевающихся волос. Он почти не изменился за эти годы, разве что взгляд стал более внимательным и… грустным? Это была какая-то глубинная всеохватывающая печаль, не касающаяся лично Мадары и этой встречи, но как будто перманентно существовашая в самой глубине души Хаширамы и относящаяся к несправедливым судьбам всех людей этого мира. Учиху это осознание одновременно восхитило, и отчего-то оно же вызвало у него смутное подспудное раздражение. Его старый друг был как всегда в своем репертуаре — всех спасти и защитить и даже в самом гнилом темном углу найти что-то хорошее. А ведь он, Мадара, всего пару минут назад размышлял о том, как бы ему было приятно убить его младшего брата. И кто только может представить, о чем думают все остальные, которых Хаширама так рвется спасать и защищать? Для него никогда не существовало разницы, и, наверное, в этом теперь была задача Учихи — отгонять от этого блаженного идиота тех, кто не должен или не имеет права на то, что тот так бездумно был готов раздавать всем подряд. — Как у вас тут… вообще дела? — неловко спросил Мадара, когда они, не став дожидаться остальных и дав наказ встречающим шиноби препроводить других Учиха в их новые дома, двинулись вдоль строящейся улицы. — Дела… Ох, дела! — расплылся в мечтательной улыбке Хаширама. — Я все тебе покажу. У нас столько планов, столько идей и задумок, но толком ни до чего руки не доходят. Я и представить не мог, насколько это непростое дело — построить целую деревню и заселить ее людьми. — Да, в детстве все было как-то проще, — усмехнулся Мадара. — Но теперь ты здесь и все наладится, — уверенно заявил Сенджу. — Ты отдохни немного, а потом обязательно приходи ко мне, я устрою тебе экскурсию. Мне о стольком хочется с тобой поговорить, ты не представляешь! — Не можешь принять решение без старого друга? — уточнил тот со слегка злорадной улыбкой. — Я напринимал их тут столько, что еще десять поколений будут меня костерить на чем свет стоит, — совершенно без всякой иронии или беспокойства отмахнулся Хаширама. — Всегда найдутся те, кому и улицы узки, и вода недостаточно пресная, но послушай… Он продолжал говорить, восторженно, вдохновенно и упоенно, и Мадара начал потихоньку погружаться в звучание его голоса, наполняясь им, как когда-то в детстве, когда ему так хотелось следовать за этим человеком, бескомпромиссно и слепо, лишь бы он продолжал говорить и вести его за собой. Его рассеянный взгляд внезапно наткнулся на ребенка. Мальчишка лет девяти, не больше, в потрепанной грязной одежонке, босой и растрепанный. Он стоял на цыпочках, вытянувшись во весь рост, и сосредоточенно выводил на недавно поставленном заборе какие-то иероглифы ярко-красной краской. Мадара хотел было привлечь внимание друга к этому маленькому вандалу, но слова застряли у него в горле, когда он прочел надпись целиком. «Грязные Учиховские животные убирайтесь отсюда к черту!» Словно почувствовав его взгляд, пацан обернулся. Но вместо того, чтобы испугаться или хотя бы смутиться, он нагло ухмыльнулся, продемонстрировав пару отсутствующих зубов, а потом показал Мадаре язык и швырнул ведерко с краской в его сторону. Несколько ярко-алых капель попали шиноби на одежду, но он был так поражен, что даже не попытался увернуться от них. — Кто… это? — почти потеряв голос, спросил он у Хаширамы. Ответом ему было молчание, и в наступившей тишине они оба услышали, как караван Учиха наконец достиг ворот.