~ * * * ~
Когда Мадара мягко приземлился после прыжка с крыши, его ноги привычно окатило жаром чакры. Он любил это чувство, для него оно ассоциировалось с силой и возможностями, превосходящими те, которыми обладали простые люди. Только начав постигать мастерство владения и управления своей внутренней энергией, он пришел к поразившему его тогда выводу о том, что люди вовсе не равны между собой. И дело было совсем не в социальных расслоениях, о которых и так было всем известно — нет, здесь речь шла о чем-то куда более глубинном и сложном. Почему некоторые обладали этой силой, а другие нет? Кому-то удавалось развить ее до невероятных высот, а кто-то всю жизнь довольствовался слабенькими техниками первого уровня. Его отец, Учиха Таджима, ставил силу превыше всего, считал ее главным или даже единственным человеческим достоинством. Слабые для него не существовали, они были не более чем пыль под ногами. Мадара смотрел на это иначе — возможно, именно в пику отцу. Он не испытывал желания защищать их, как Хаширама, скорее бесконечно задавался вопросами о том, что и почему разделяет людей и делает их такими разными. Был ли в этом некий космический замысел или же неравенство было случайным, ничем не обоснованным и оттого — ничего не значащим? Он, Мадара, мог подчинить себе весь мир, и порой эта мысль даже казалась ему соблазнительной — ровно до того момента, как он начинал искать в ней смысл. После смерти Изуны все вокруг приобрело ощутимый фаталистически опасный оттенок. Мужчина, сам того не желая, слишком часто задавался вопросами экзистенциального толка, ответить на которые у него не хватало то ли мудрости, то ли опыта. И единственное, что ему оставалось — просто плыть по течению и надеяться, что однажды он снова ощутит твердую почву под ногами. Квартал Учиха заселялся неохотно, и, надо признать, Мадара был одним из главных противников этого процесса. То, что Хаширама преподнес ему как щедрый дар, на деле оказалось медвежьей услугой. На людей его клана и так показывали пальцем все, кому не лень — все те, кто не бросался бежать, едва их завидев. Мальчишку, который написал на заборе те омерзительные слова, так и не нашли. То ли его в самом деле не смогли опознать среди толпы такой же босоногой шпаны, то ли Хаширама просто не захотел раздувать скандал и устраивать очную ставку. Краску быстро вытерли, больше никто не успел ее заметить, но на душе у Мадары остался весьма паршивый осадок. Теперь они чудились ему в каждой тени — осуждающие, ненавидящие, полные презрения глаза. А злая беззубая усмешка паренька преследовала его даже во сне. Именно сейчас, когда он так сильно сомневался практически в каждом своем действии и решении, судьба решила лишний раз проверить его на прочность. Не стоит и говорить, что Учиха справлялся скверно, но пока ему хотя бы удавалось создавать иллюзию того, что он по-прежнему твердой рукой ведет свой клан в светлое будущее. Хаширама был единственным, кто знал — или, по крайней мере, догадывался — о том, что происходит в его душе. Он был там, когда мальчишка швырнул в его друга полупустым ведерком с красной краской. Он видел беспомощную ярость, сменившую шок и непонимание, на его лице. Он был тем самым человеком, который схватил Мадару за локоть, не дав ему броситься за паршивцем в погоню. Он молча покачал головой и кивнул на толпу Учиха, что уже собирались у ворот деревни. — Ты нужен им, — шепнул он одними губами. — Здесь я сам разберусь. Прошу тебя. Мадара сомневался несколько долгих секунд, но потом сдался и кивнул. Тогда стальная хватка Хаширамы ослабла, он просветлел и виновато улыбнулся. Потом отступил и направился в ту сторону, куда убежал пацан, спокойной и твердой походкой, не забывая кивать знакомым и степенно принимать поклоны от тех, кто узнавал его. Мадара какое-то время смотрел ему вслед, и где-то на периферии его разума мелькнула мысль о том, что его друг был рожден для того, чтобы быть вот таким правителем — обожаемым снизу, уважаемым сверху, почитаемым в своей среде и великодушным ко всем в равной мере. Но в тот момент это было скорее похоже на интуитивное ощущение, чем на осознанное суждение. Снова о чем-то подобном он задумался спустя несколько дней, когда они с Хаширамой снова встретились для того, чтобы обсудить текущие дела и наметить вектор дальнейшего их развития. Для этого Сенджу пригласил друга к себе домой — единственный дом, который находился не внизу, среди прочих, а на горном плато, рядом с долиной реки Накано, где строилась деревня. Том самом, где они мальчишками обсуждали, как однажды построят безопасный дом для всех. Поместье Сенджу было большим, но совсем не помпезным. Оно не было окружено заборами, как некоторые постройки внизу, здесь не стояло охраны, и каждый, кому под силу было преодолеть почти тысячу ступеней выдолбленных в камне лестниц, мог войти внутрь. И лишь одно его крыло, выкрашенное в приглушенно-красный цвет и более изысканно украшенное архитектурным декором, сразу бросалось в глаза. — Это Закатный дворец, — ответил на незаданный вопрос друга Хаширама. — Там живет Мито-сан и ее прислуга. — Твоя жена, значит? — хмыкнул Мадара. — Из клана Узумаки? У меня с этими ребятами старые счеты. — Когда ты так хмуришь брови, я почти готов поверить, что ты говоришь серьезно, — покачал головой его друг. — Это касается твоей ученицы? Я слышал о том, что случилось после осады Найто. Мне жаль, что до этого дошло. — Может, заодно пожалеешь несколько десятков моих людей, которых твои порубили на куски в том же бою? — осклабился Учиха, но, увидев, как побледнел и погрустнел его друг, тут же махнул рукой: — Я шучу. Я понимаю, в каком мы были положении. И сейчас мы здесь, чтобы не допустить повторения подобного, верно? — Верно, — с облегчением согласился Хаширама. — Идем. Он провел друга по арочному коридору, через проемы в крыше которого были видны чуть покачивающиеся кроны деревьев, покрытые молодой светло-зеленой листвой. Вдоль поддерживающих арки колонн были повешены фурин — стеклянные округлые колокольчики, на металлических язычках которых висели полоски бумаги с написанными на них иероглифами. Они покачивались и мелодично звенели на ветру, и прочитать написанное не представлялось возможным, но Мадаре отчего-то подумалось, что там наверняка запечатлены либо стихотворные строки, либо мудрые изречения. — Тебе не мешает этот звон? — спросил он у друга. — В ветреную погоду тут, наверное, просто невозможно находиться. — Их не так уж и много, — коротко рассмеялся в ответ тот. — Мне нравится их музыка. Она говорит о лете и тех беззаботных днях детства, в которые никому из нас уже не вернуться. — Одну похожую игрушку мой учитель прислал своей дочери из Столицы. Только она была сделана из фульгурита. Я передал ее Амари в тот самый день, после осады под Найто. — Увидев, как снова напрягся его друг, Учиха поморщился: — Если опять начнешь извиняться, я дам тебе в челюсть. Нет никаких сил смотреть на твою унылую рожу. Как будто от одного того, что ты скорчил скорбную мину, весь мир сразу начнет меняться! — Я ничего такого не имел в виду, — пробормотал поникший Хаширама. — Просто я... ну... — Просто ты всегда был слишком эмоциональным в том, что касалось твоих дурацких идей и планов по усовершенствования мира. Но даже несмотря на твою плаксивость и склонность к меланхолии, вот мы здесь. И не только мы. Так что, считай, тебе удалось. — Мадара с усталой улыбкой развел руками. — Даже я, страшный бука Учиха, согласился дать тебе шанс, а это о многом говорит. — Ты не бука, — уверенно возразил Сенджу. Мадара закатил глаза и отмахнулся, и тот воспринял этот как вызов. Закрыв за ними створки фусума своего кабинета, он горячо продолжил: — Ты только что говорил мне о моей меланхолии и постоянном унынии на пустом месте, а сам-то! Только посмотри на себя! — Тебе легко говорить, — беззлобно огрызнулся тот. — Тебя в этой деревне обожают, а меня шлют к черту, стоило переступить порог. — Не будь ребенком, Мадара, — неожиданно жестко припечатал тот. Учиха от такого внезапного изменения тона беседы даже слегка вздрогнул и резко обернулся к другу. Хаширама стоял у раскрытых окон, откуда открывался прекрасный вид на деревню внизу, и на его прежде столь благожелательном лице застыла маска остервенения. Словно Мадара только что наступил ему на самую больную мозоль. — Подумай сам. Что они знают о тебе? Только страшные байки и то, что раньше между нашими кланами была кровная вражда. Они не доверяют вам, и им это простительно. — Простительно? — изогнул бровь Учиха, начиная злиться. — Скажи-ка мне вот что. Ты нашел того парня, который изуродовал забор? Между мужчинами на несколько секунд повисла гнетущая напряженная тишина. До слуха Мадары донесся приглушенный звон фурин из коридора. — Ты не можешь отрицать того, что ваш клан был известен своей жестокостью. Вы сжигали заживо целые деревни, чтобы получить пропитание и деньги, которые крестьяне отказывались отдавать вам по доброй воле. — Я не позволял себе такого после того, как стал главой клана. Ты обвиняешь меня в грехах моего отца? — сдержанно спросил Мадара, чувствуя, как от лица отхлынула кровь, а в глазах началось привычное покалывание, предшествующее пробуждению шарингана. — Я ни в чем тебя не обвиняю, — отозвался Хаширама, не отведя взгляд. — Я просто хочу, чтобы ты поставил себя на их место. — А, может, им ради разнообразия поставить себя на мое место? — огрызнулся Учиха, неосознанно сжав кулаки. — Они даже не представляют... — ...Что значит быть Учихой, — закончил за него друг. — Да, я слышал это от Изуны. И много думал об этом на протяжении этих лет. — И к чему пришел? — Мадара подошел к окну и сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Он мог ожидать таких речей от кого угодно, но только не от Хаширамы. Это настолько не укладывалось в его привычную картину мира, что он просто не знал, как реагировать. Его естество взывало к немедленной реакции, атаке, крике, удару. Но нападать на Сенджу в его собственном доме было по меньшей мере неразумно, а рвать отношения с единственным человеком, кого он считал другом в этом месте, из-за пары неудачных фраз... Сам факт того, что сейчас ему этого хотелось, косвенно подтверждал правоту слов Хаширамы. Учиха в самом деле были непредсказуемыми, как бочки с порохом, готовые взорваться от любой искры. Лучше всего они понимали язык насилия, подчиняясь лишь тем, кто был сильнее. Не поэтому ли он сам склонил голову перед Хаширамой? — История вашего клана действительно полна жестокости, боли и страданий, — с горечью и сожалением в голосе проговорил Сенджу. — Я признаю это. Ваш разум и сила шарингана, с ним связанная, недоступны для понимания простых смертных. Вы живете эмоциям и от них же становитесь сильнее. Лишь разрушив себя до основания, вы способны обрести силу, которая и не снилась другим шиноби. Но, обретенная и выстраданная таким образом, разве способна она принести счастье и подарить мир вашей душе? Мадара снова обернулся к нему, вглядевшись в друга с сомнением и трудно объяснимым волнением. Хаширама стоял у стола, сложив руки на груди и нахмурившись. Его белое хаори отливало золотом в солнечном свете, а смуглая кожа отчего-то напоминала старое отполированное дерево. — К чему ты ведешь? — отрывисто спросил Учиха. — Мне не по силам понять твой клан, Мадара. Я живу в другом мире, существующем по другим законам. Здесь, чтобы стать сильнее, не нужно никого убивать и не нужно забирать глаза у братьев. Здесь залог твоего выживания и процветания — лишь твоя собственная сила воли и настойчивость. Я могу лишь представить, что это значит — быть рожденным в клане Учиха, но предполагаю, что мои измышления категорически далеки от правды. Но это я. Я твой друг, мы знакомы с детства, и я доверяю тебе так, как никому, потому что я знаю твое сердце. А теперь представь этих людей там, на улицах. Они даже не шиноби, они и близко вообразить себе не могут, через что мы проходим с самого детства. Для них мы — монстры. Добрые монстры, возможно, но это не отменяет главного. Того, что наши с ними миры безмерно далеки друг от друга. Эту пропасть не уничтожить, но мы можем попробовать перекинуть через нее мост. Мадара слушал его, и его гнев утихал. Глубокий, мерный, полный скрытой силы и достоинства, голос Хаширамы словно бы что-то расправлял и утихомиривал в его душе. Мягко разглаживал судорожные спазмы в его разуме и сердце и оставлял после себя ощущение правильности. Ощущение того, что все на свете решаемо, а любую ненависть возможно преодолеть, приложив для этого достаточно усилий. — Что ты предлагаешь? — хрипло спросил он, жадно и пристально глядя другу в глаза. Его внезапно снова охватило то чувство, что он испытывал перед их боем при Найто — жгучая потребность в присутствии этого человека рядом. Желание поглотить его целиком, забрать себе, ни с кем и ни за что не делиться. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы преодолеть его и не сделать какую-нибудь глупость. — Тебе предстоит нелегкая работа, мой друг, — кротко произнес Хаширама. — Мне жаль, что ее придется взвалить именно на твои плечи, но, с другой стороны, так я совершенно уверен в том, что мы достигнем поставленной цели. Мадара абстрактно махнул рукой, мол, продолжай, и тот, кивнув, продолжил: — Простой люд запуган и невежественен. Их страх проистекает из незнания, а не из злобы или ненависти. Ты должен донести до своих людей, что единственный способ изменить общественное мнение — это долгая и кропотливая работа. Вам выпал шанс преобразить репутацию своего клана. Доказать, что вы не садисты и не звери. И да, это будет тернистый путь. Та надпись, возможно, только начало. И именно тебе придется объяснять своим людям, почему они не должны обращать на это внимание, а, наоборот, прикладывать все силы, чтобы повлиять на тех, кто пишет их. Я со своей стороны тоже сделаю все возможное, но мои слова не будут услышаны, если вы... — Если мы будем устраивать погромы и драться с каждым задирой? — мрачно перебил его Мадара. — Я понял тебя, Хаширама. И, честно говоря, мне совсем не нравится то, что я услышал. — Мы мечтали о месте, где наши дети будут расти в безопасности, и теперь такое место есть. И наша задача — бороться за него. Не только с внешними врагами, но и с внутренними, а это даже сложнее. Но разве у нас получится изменить целый мир, если мы спасуем перед изменением общественных настроений в одной конкретной маленькой деревне? Ты так не считаешь? — Он светло улыбнулся и протянул ему раскрытую ладонь. — Черт... — Мадара не смог сдержать ответной улыбки и покачал головой. — Ты умеешь убеждать. Никогда этого не понимал. Ты же нытик, мечтатель и порой ведешь себя как идиот, но почему-то именно тебя хочется слушать, когда речь заходит о чем-то по-настоящему важном. Они пожали друг другу руки, и Учиха впервые за много лет ощутил, как на душе у него становится легче. Он продолжил улыбаться, даже когда Хаширама снова отошел к столу, чтобы показать ему какие-то рабочие бумаги. Но было еще кое-что, о чем Мадара хотел спросить, прежде чем они занялись бы скучными делами, приличествующими двум главам сильнейших кланов Страны Огня. — Отсюда же не видно этот, как его, Закатный дворец твоей жены? — спросил он как будто невзначай. Хаширама, не ожидавший от друга такой подставы, внезапно смутился, и Учиха со слегка садистским удовольствием отметил, как у того покраснели уши. — Я... не думаю, что ей бы пришлось по нраву, если бы она знала, что я за ней подглядываю, — прокашлявшись, пробормотал Сенджу, теперь избегая встречаться с ним глазами. — А зачем ей о таком знать? — прищурился Мадара, наслаждаясь замешательством друга. — Да и потом, ты ее муж и имеешь право на нее... смотреть. — Он лукаво прищурился, воображая себе что-то. Теперь Хаширама покраснел весь, его движения стали нервными и судорожными, и теперь он был вынужден отойти к окну и подышать свежим воздухом. — Вы только посмотрите на это, — продолжал потешаться Учиха, в некотором роде отыгрываясь за бурю собственных эмоций несколькими минутами ранее. — Великий и прекрасный Хаширама-сама стесняется говорить о женщинах. Хочешь, напугаю тебя еще сильнее, мой друг? Насколько она хороша в постели? Я слышал, женщины Узумаки просто ураган, когда дело доходит до... — Я не хочу это обсуждать, — прервал его Сенджу, наконец вернувший свое самообладание. — Это некорректно по отношению к Мито-сан, и я... — Мито-сан? — удивленно поднял брови Мадара. — Зачем же так официально, разве вы... Постой. Только не говори мне, что ты так ни разу и не вкусил этот огненный плод. — Я не считаю нужным обсуждать вопросы моей личной жизни, — совершенно упавшим, едва слышным голосом проговорил Хаширама. — Значит, нет, — заключил Мадара, задумавшись. — А ты вообще хоть раз был с женщиной? Поняв, что отвязаться от намертво вцепившегося в щепетильную тему Учихи уже не удастся, тот просто махнул рукой и покачал головой. — Никогда? — Восторг, прозвучавший в голосе его друга, был, пожалуй, даже слишком бурным в этих обстоятельствах. — У меня не было времени на романы и отношения с женщинами. Я знал, что был помолвлен с Мито-сан, и хранил ей верность... — начал было Сенджу, с трудом подбирая слова. — Ох нет, ты просто нашел себе удобный предлог, чтобы даже не пытаться! Бог шиноби, как же! — Мадара искренне расхохотался, и Хаширама покосился на него растерянно и даже немного оскорбленно. — Девственник! В двадцать пять лет — девственник! — Прошу тебя, сбавь тон, — без особой надежды попросил тот, со вздохом прижав ладонь ко лбу. — Давай так, Сенджу Хаширама. Ты научишь этих невежд уважать и любить мой клан, а я научу тебя спать с женщинами, идет? — В глазах Мадары скакали чертенята, он весь буквально пылал от азарта и предвкушения. — Я этого не слышал, — тактично отозвался его друг. — Но про "любить и уважать" это мы еще обсудим. А теперь, если ты не против, я бы все же хотел обсудить с тобой кое-какие действительно важные дела. Нужно подумать о том, чтобы проложить новый торговый маршрут, но с условием того, что в этой деревне собралось так много кланов со своими секретами, стоит провести переговоры с Торговой гильдии об особом порядке охраны грузов и... Ты вообще меня слушаешь? Он поднял взгляд на Мадару, который, глядя вдаль, стучал подушечками пальцев по своей оттопыренной нижней губе и о чем-то размышлял. — Думаю о твоей жене, — честно признался тот. — Как же ей не повезло, бедняжке! Ты запер ее в этой красной коробке и даже постель ей не согреваешь. Гляди, так найдутся другие желающие. — Он ухмыльнулся, резко дернув одним уголком губ. — Еще минута, и я сам пойду писать надписи о том, что вам здесь не рады, — обреченно вздохнул Хаширама, и ответом ему был заливистый веселый смех. Продолжая недовольно качать головой, Сенджу тем не менее тоже улыбнулся, глядя на дурашливо-счастливое лицо друга, который наконец-то смог расслабиться и полностью отпустить себя. Им предстояло много работы.~ * * * ~
Вода поднималась медленно, заворачиваясь в идеально гладкие спирали и скользя по заросшим влажным мхом стенам колодца. Дети наблюдали за ней во все глаза, притихшие и зачарованные, встав на цыпочки и опершись на спину и плечи сидевших впереди товарищей. Вода была похожа на ожившее стеклянное щупальце, которое вслепую искало себе путь наверх, и ее плавные движения напоминали танец. — Разольется, — шепнул один из маленьких наблюдателей. — Да ни в жизнь! — уверенно отозвалась девочка рядом. — Ну хоть забрызгает, — уже с сомнением возразил он. — Не забрызгает, ты что, дурак? — громко вклинился еще один, и на ребят тут же зашикали остальные их товарищи. — Схватит тебя за ногу и утащит! По стайке детей прокатилась волна нервного приглушенного смеха. Долго сдерживаемое напряжение выливалось во вспышках хохота и все нарастающем гомоне, но потом один из них вскрикнул, тыча пальцем в воздух: — Вылезла, так ее растак! Вылезла хреновина! — О-о-о... — пронеслось над детскими головами единым восхищенным выдохом. Водяная змея, изогнувшаяся как знак каны "фу", покачивалась туда-сюда, словно бы оглядывая собравшихся несуществующими глазами. — Сейчас точно бросится, — авторитетно сообщил какой-то мальчик. — Такеши, ты точно дурак, — пробормотала девочка, но на всякий случай спряталась за него, крепко схватив парнишку за пояс. Ожившая струя воды встряхнулась, словно собака, вышедшая из реки, и на детей полетели крупные прозрачные брызги. В такой жаркий солнечный день они казались совсем холодными, и ребята запищали, бросившись врассыпную. — Говорил же, брызганет! — кричал один из них, едва в силах произнести внятную фразу — так его распирал изнутри испуганный и одновременно восторженный смех. — Мне прямо на ногу попало, вот прямо на ногу! — Развлекаешься? Тобирама, не опуская поднятых рук, обернулся и покосился на брата, подошедшего сзади. В темно-синей тренировочной безрукавке младший Сенджу казался особенно бледным, за прошедшие годы его лицо осунулось, но насыщенно-красные, доставшиеся от красавицы-матери, глаза остались все такими же яркими, внимательными и цепкими. Один его взгляд, казалось, способен был сорвать все покровы и забраться собеседнику в голову — даже туда, куда никого не следовало пускать. Его немного отросшие пепельные волосы были собраны в неаккуратный низкий хвост, похожий на пушистую кисточку для бритья. Но короткие передние пряди все так же болтались около лица, заставляя его порой раздраженно заправлять их за уши. — Поступила жалоба на засорившийся колодец, — кратко отозвался он, прерывая технику. Водяная змея распалась на отдельные пузыри, которые тут же попадали вниз, оставив мокрые кляксы на краю колодца и земле вокруг него. — И ты решил заняться этим сам? Как щедро с твоей стороны. — Хаширама продолжал улыбаться, глядя на младшего брата. — Неужели это была ирония? — изогнул бровь тот, сложив руки на груди. Не скрытые рукавами, его плечи округлились, ясно обрисовывая рельефные мышцы. Тобирама был стройнее и суше брата, но при его росте и особенно с его тяжелым взглядом впечатление он производил даже более внушительное и грозное. — То тебя силой из дома не выгонишь, а то ты устраиваешь представление для деревенской детворы. Я каждый раз корю себя за самонадеянность, когда думаю, что понял тебя. Ты не устаешь меня удивлять. — Старший Сенджу говорил это серьезно, но в его темно-карих глазах продолжали плясать смешинки. Тобирама поморщился, закатив глаза, но потом решил не поддаваться на провокацию и сухо пояснил: — Я все равно собирался на тренировку и просто проходил мимо. — Он развел руками, как бы лишний раз демонстрируя свой наряд. — Водные техники всегда интереснее практиковать там, где есть какие-то рамки и четко обозначенные цели. Вода действительно ушла глубоко, пришлось поднимать ее с самого дна. Есть у меня подозрения, это может быть связано с разливом реки Накано и изменением ее русла из-за строительства. Ты никогда не задумывался о том, как наши действия влияют на мир, создавая последствия, о которых мы можем и не знать? — Я думаю об этом чаще, чем хотелось бы, — отозвался Хаширама с легкой печалью. — Всего предусмотреть невозможно, но я рад, что ты оказался здесь, чтобы прибрать устроенный мной беспорядок. — Да как будто я по жизни занимаюсь чем-то другим! — хмыкнул его брат и потом от души хлопнул его по плечу, изобразив на лице слабое подобие кривой улыбки. Старший Сенджу благодушно рассмеялся. Разбежавшиеся прежде детишки снова начали собираться рядом, правда чуть в отдалении. Они перешептывались, с любопытством и искренним детским восторгом осматривая двух братьев, которые им казались великанами. — Мне кажется, из тебя бы вышел неплохой учитель, — заметил вдруг Хаширама. — Можешь притворяться сколько угодно, но я чувствую, что ты был совсем не против показать им небольшое представление. А ведь вполне возможно, что кто-то из них смог бы повторить нечто подобное. Ну, через несколько лет. На лице Тобирамы проступило удивление — словно сам он ни о чем подобном и подумать не мог. Потом он перевел взгляд на кучкующихся неподалеку ребятишек и чуть нахмурился. Они прекратили шептаться, в равной мере напуганные и заинтригованные таким пристальным вниманием. — Я чувствую задатки чакры в нескольких из них, — произнес шиноби спустя полминуты. — Слабые и неразвитые, но... — А я что говорил! — Хаширама от души вернул брату дружескую затрещину в область плеча, и тот охнул от боли, покачнувшись вперед. — Ручищи не распускай! — грозно рявкнул Тобирама, и от этого громового голоса детишки снова завизжали и рванули в разные стороны. — Прости, не рассчитал, — совершенно без всякой вины в голосе проговорил его старший брат, продолжая лучиться широкой улыбкой. — Сам-то чего тут делаешь? Я думал, ты сегодня весь день просидишь с Учихой взаперти. Мне да и всей деревне так было бы спокойнее. Пока он с тобой, то хоть зубы не скалит. — Тобирама! — укоризненно склонил голову тот. — Даже и не подумаю извиняться, — отмахнулся младший брат. — Ты мое мнение знаешь и всегда знал. Нет смысла снова начинать эту дискуссию. — Я полдня потратил на то, чтобы убедить Мадару в том, что нам нужно бороться с вот таким вот отношением! Я не хочу сражаться еще и с тобой! — взмолился Хаширама. — Ты по-прежнему считаешь, что все вопросы можно решить разговорами и убеждениями? — тяжело вздохнул мужчина, покачав головой. — Ты не меняешься, а стоило бы. — Проводи меня, пожалуйста, — тихо попросил Хаширама. — Я иду в Закатный дворец. — Длинный же ты выбрал путь, — хмыкнул Тобирама, на мгновение подняв взгляд к вершине горного плато, где находился дом Сенджу. — Мне нужно было подумать, — кратко отозвался он. Заметив, что настроение брата изменилось, младший Сенджу тоже замолчал, и они вместе, бок о бок, двинулись к началу длинной каменной лестницы, ведшей наверх. Дети за их спинами окружили все еще мокрый колодец, вытягивая шеи и толкая друг друга локтями. Уже начавшее свой путь к закату солнце освещало лицо братьев Сенджу оранжево-золотым светом. Тобирама вдруг поймал себя на мысли, что его брат не щурится. Словно бы вообще не ощущает никаких неудобств. Солнечные лучи проникали сквозь его широко открытые глаза, и он как будто впитывал их, насыщаясь и питаясь светом, как листья на дереве. По коже младшего Сенджу пробежали мурашки от мысли о том, сколь многого он все еще не знает о брате. Он никогда не замечал, что тот может смотреть прямо на солнце. Такая мелочь, но разве не из этих мелочей была создана та самая пропасть, что отделяла Хашираму от всех остальных? Тобирама всегда льстил себе мыслью, что стоит к брату ближе всех. И иногда сожалел, что не может его понять и поддержать так, как ему, кажется, это было нужно. Он просто не мог подобрать слов — только наблюдать со стороны. Младший Сенджу был лучшим сенсором своего поколения, способным учуять чужую чакру за несколько километров и разглядеть потенциал шиноби даже в маленьком ребенке, который никогда не складывал печатей. Но видеть не означало понимать. И даже если бы он, сделав над собой усилие, все же смог понять природу личности и сущности своего брата, помогло бы ему это? Он все еще стоял на несколько ступеней ниже и мог лишь смотреть ему в спину. — Почему ты остановился? — Хаширама обернулся через плечо. — Ноги устали? — Не смеши меня, — нахмурился брат, догнав его в три больших шага. — Я не настолько беспомощен, тебе не стоит меня опекать в каждой мелочи. — Я не хотел тебя задеть, — растерянно отозвался тот. — В детстве ты ненавидел лестницы и долгие пробежки, помнишь? — В моем детстве не было таких убийственных подъемов. Ты в самом деле рассчитываешь, что люди будут раз за разом преодолевать эти сотни ступеней, чтобы задать тебе свой вопрос? — сурово спросил Тобирама, скрывая охватившие его после всех этих размышлений о солнце сложные чувства. — Мне удобнее наблюдать за всем сверху, — пробормотал Хаширама, привычным жестом почесав затылок. — Я и не подумал, что кому-то будет сложно... Тут же такой отличный вид, не правда ли? Что может быть лучше прогулок на свежем воздухе после плотного обеда? — Ты либо вправду совсем идиот, либо исключительно талантливо прикидываешься, — фыркнул младший Сенджу и продолжил путь наверх, не оборачиваясь. Хаширама нагнал его спустя пару минут, искренне обеспокоенный обозначенной проблемой подъема. Тобирама в тот момент уже думал совершенно о другом, а потому, когда брат взволнованно спросил его, что он думает о лифтах-подъемниках, он вообще не сразу понял, к чему был этот странный вопрос. Они какое-то время поспорили об этом — старший с выражением безграничной вины и обеспокоенности на лице размышлял о том, сможет ли он создать нечто подобное с помощью своих техник, младший отмахивался и бурчал что-то о том, что вообще вел не к этому и что даже хорошо, что к их дому не так просто подобраться, ведь глава клана Сенджу и так пускает внутрь "вообще всех подряд, как будто это музей или проходной двор!" В конце концов, глядя на хмурую физиономию Тобирамы, Хаширама, как всегда, развеселился и начал больше подкалывать его, чем мучиться угрызениями совести из-за собственной недальновидности. В итоге, когда они достигли входных ворот поместья, как всегда открытых нараспашку, оба уже забыли, из-за чего вообще начали спорить о лифтах, здоровом образе жизни и чрезмерно активных зеваках. — Значит, ты собрался к жене? — внезапно сообразил Тобирама. — Похвально. — Почему все горазды меня упрекать в том, что я уделяю ей мало внимания, но никто при этом сам не рвется к ней в гости? — со вздохом уточнил его старший брат. — Потому что она твоя жена, а не кого-то там, — резонно возразил тот, пожав плечами. — Тебя никто не тянул за язык, когда пришло время соглашаться. — Ох, да как будто, если бы я отказался, ты бы мне всю плешь не проел! — шутливо отмахнулся Хаширама. — Возможно, не сразу, — тактично отозвался мужчина. — Ты ведь слышал, что Хьюга-сан приехала в деревню сегодня утром? Еще не виделся с ней? — Нет, — покачал головой тот. — Мне так и не удалось переговорить с ее отцом после всего, что случилось тем летом. Не уверен, что у меня хватит решительности заглянуть ей в глаза. Как бы там ни было, она ведь ни в чем не виновата. — Не хотел бы я быть на твоем месте, брат, — признался Тобирама, посмотрев в сторону темно-красного, почти пылающего в солнечных лучах Закатного дворца. — То, что мы делаем здесь, без сомнения очень важно и нужно, но Мито-сан теперь часть твоей... нашей семьи, и тебе стоит не забывать об этом. — Помнится, перед нашей свадьбой ты пытался меня отговорить, — улыбнувшись, напомнил Хаширама. — Ничего не пытался, — отрезал тот. — Просто был удивлен ее поведением, но сейчас понимаю, что мы сами ее до этого довели. Будь с ней поласковее, брат, она тут совсем одна. — Советами сыт не будешь. Не желаешь составить мне компанию? Уверен, Мито-сан будет рада тебе. — Насколько я слышал, Мито-сан очень редко бывает кому-то рада, — хмыкнул Тобирама. — Принцесса и дракон в одном лице, но благородному воину не пристало бояться трудностей. Иди смелее, брат, я подожду тебя тут. Закатный дворец был единственной частью всего поместья, где были закрытые двери и молчаливые куноичи-караульные. Хаширама не был особенно близок со своей женой, но уже хорошо усвоил, что та не любит нежданных гостей и просто любопытных, которых в деревне нашлось немало. Ему оставалось только гадать, считался ли он сам таким "нежданным гостем", и, честно говоря, в последнее время он уже не был уверен в однозначном ответе на этот вопрос. — Хаширама-сама. — Две попавшиеся ему на пути служанки поприветствовали главу клана низким поклоном. Одна из них зарделась, поймав его вежливую улыбку, вторая предвкушающе закусила губу, уже готовя новую порцию захватывающих историй для своих товарок. — Мито-сан у себя в кабинете? — уточнил он. — Она в своей комнате вместе с Хьюга-сама, — отозвалась одна из девушек. — Просила, чтобы ее не беспокоили. — Хьюга-сама стало плохо, — с готовностью вклинилась вторая. — Она упала в обморок, когда они гуляли по деревне. — Гуляли по деревне? Мито-сан? — переспросил Хаширама, чувствуя, как в нем нарастает беспокойство. — Хьюга-сама хотела посмотреть на стройку, — продолжила тараторить служанка. — Они гуляли около двух часов, а потом случилось несчастье. Мито-сама сказала, что ее подруга переволновалась. Я слышала, они ходили в квартал Учиха. — Учиха? — продолжил, как заевшая пластинка, повторять Сенджу. — Так, мне нужно срочно поговорить с женой. — Да-да-да, конечно. — Девушки снова начали кланяться, а когда он прошел мимо, они переглянулись и тут же заторопились следом, стремясь занять одно из своих излюбленных мест для подслушивания. Бумажные стены этого места делали его не слишком подходящим для хранения тайн. Особенно если они касались настолько занимательных личностей. — Мито-сан? — Он осторожно постучал костяшками пальцев по деревянной раме фусума. — Я могу войти? Несколько секунд внутри царила тишина, потом раздался тихий вздох и ответ: — Да, входите, конечно. Он раздвинул двери и переступил порог. Его жена сидела на татами, держа в руках тяжелую книгу с толстым переплетом. По цвету корешка он узнал в ней медицинский справочник Хаято Мокуро, одного известного столичного врача и травника. — Не знал, что вы интересуетесь медициной, — заметил он, подходя ближе и тоже садясь рядом с ней на колени. Она подняла на него усталый и немного сбитый с толку взгляд, потом повернулась к стоявшей в тени служанке и коротко скомандовала: — Ая, принеси моему мужу дзабутон под ноги. Не стоит сидеть на полу. — Последнее она адресовала уже ему лично, потом вновь вернувшись к чтению. — Это совсем необязательно, — смутился он, но все же послушно пересел на подушку, когда расторопная девушка в простеньком синем кимоно принесла ее ему. Какое-то время они молчали, и он просто смотрел на Мито. Она совершенно ясно дала ему понять, что не имеет желания поддерживать бессмысленный разговор о погоде и книгах и если он хочет сказать что-то конкретное, сейчас самое время это сделать. Он наблюдал, как она хмурит лоб и едва заметно шевелит губами при чтении, как ее глаза бегают по столбикам иероглифов, порой замирая на чем-то особенно сложном или интересном. Темно-красный шелк ее кимоно, расшитого золотыми нитями, причудливым образом гармонировал с цветом ее наполовину распущенных волос. Для Хаширамы его жена была таинственным и совершенно непостижимым созданием, принадлежащим к другому миру. Он давно оставил попытки постичь ее — не столько потому, что она закрыла перед ним все двери в свою душу, но по куда более прозаичной причине. Он просто не знал, с чего начать и как заставить ее посмотреть на себя так, как она смотрела в первые дни после их свадьбы. Тогда он был так занят, так захвачен своим проектом, делами и амбициями, что забыл обо всем, кроме них. Мадара тогда как раз приезжал на несколько месяцев, чтобы осмотреть место для будущего строительства деревни, и еще были представители других кланов, желающих переселиться под крыло Сенджу, которые беспрестанно присылали ему приглашения и просьбы о личной встрече. Он буквально захлебывался происходящим, оно накатило на него, как огромная приливная волна. Всего стало слишком много, особенно людей, чужих лиц, слов, важных встреч и принимаемых решений. Первый год после образования союза между Учиха и Сенджу и новостей о строительстве большой новой деревни для всех шиноби Страны Огня был невероятно тяжелым. Он спал по три-четыре часа в день, иногда забывал поесть, беспрестанно улыбался и пожимал руки, а потом у него от чрезмерных усилий сводило скулы и он долго выслушивал от Тобирамы, какой он идиот и зачем корчит такие гримасы перед гостями. Хаширама словно бы совершенно перестал существовать для себя самого, и уж совершенно точно у него не оставалось никаких внутренних эмоциональных ресурсов на свою молодую жену. Он иначе представлял себе их брак и отношения внутри него, но теперь они оказались там, где оказались, и он не мог подобрать слов, чтобы заговорить с ней, боясь снова наткнуться на ее холодный жесткий взгляд, не дающий никаких шансов. — Хаширама-сама! — окликнул его незнакомый женский голос. Он повернулся и увидел стоящую в проходе между двумя смежными комнатами красивую разрумянившуюся девушку в светло-лиловом кимоно. Он не видел ее прежде, но не нужно было семи пядей во лбу, чтобы понять, кто она такая. — Хидеко-сан. — Он торопливо поднялся и поклонился. Она неловко рассмеялась, прикрыв рот рукавом, и ответила тем же. — Я помешал, наверное? — Я задремала немного. — У нее действительно ярко и немного лихорадочно блестели глаза, как у человека, уснувшего в неурочный час. — Но услышала ваш голос. Нет, не извиняйтесь, я очень рада, что застала вас. Я бы хотела поблагодарить вас от всех шиноби клана Хьюга за то, что вы создали здесь. Мой отец... Он не говорил этого вслух, но я уверена, он бы хотел, чтобы я передала вам это. — Хидеко низко поклонилась, и теперь пришла очередь Хаширамы смущаться. — Не стоит, — пробормотал он, неловко беря ее за плечи и помогая выпрямиться. Несколько секунд он зачарованно смотрел в ее идеально прекрасное лицо, потом спохватился: — Мне сказали, вам стало плохо. Что-то произошло? Мито-сан, вы водили ее в деревню? — О да, — не поворачиваясь к ним, но выразительно двинув бровями и совершенно не скрывая сарказма, отозвалась она. — Я затащила несчастную Хидеко-чан в трущобы под палящим солнцем. — Она шутит! — побледнела от испуга красавица Хьюга. — Я сама попросила. Мне было так интересно, что и как вы здесь построили. Это же... просто невероятно. Вы... Хаширама-сама, просто невероятный. — Она произнесла это с глубоким чувством восхищения и благодарности, с уважением и даже как будто легкой толикой поклонения заглядывая ему в глаза. Сенджу отчаянно покраснел, и вместе с этим разулыбался во весь рот, словно мальчишка, на которого впервые обратила внимание красивая девочка. Наблюдавшая за этим Мито только закатила глаза, а потом с громким стуком захлопнула свою книгу. — Все нужные ингредиенты я запомнила. Ая, пойдем со мной, нужно передать рецепт на кухню. — Спасибо тебе, Мито, — просияла Хидеко, снова кланяясь ей. — Не знаю, как тебя благодарить. — Перестань падать в обморок при виде местных шиноби для начала, — отозвалась та и вышла, не оглядываясь. — О каком рецепте шла речь? — уточнил немного сбитый с толку Хаширама. После того, как его жена покинула комнату, в ней стало как будто немного темнее. — О, это так неловко, — улыбнулась та. — Я говорила ей, что не стоит, но она настояла. Теперь я вдвойне ее должница, а еще суток не прошло, как приехала. Сенджу присел на колени и поднял закрытый справочник. Заложенные сухим цветком, страницы легко раскрылись перед ним. — Укрепляющий отвар для малохольных и слабых духом. Хах. Хаято-сенсей не стеснялся в формулировках. — Мне так неловко, — повторила Хидеко. — Мито совершенно необязательно было делать это для меня. Мне так стыдно, что я доставляю ей проблемы. Она продолжала улыбаться и что-то говорить, но Хаширама больше не смотрел на нее. Его взгляд был прикован к засушенной красной камелии, столь любовно и бережно сохраненной между страницами бог знает с каких времен. Он осторожно, словно бабочку, взял ее двумя пальцами, поднес к лицу и вдохнул уже едва ощутимый, почти призрачный аромат. Совершенно без причины его сердцем вдруг овладело чувство глубокой, невосполнимой утраты. Его выдох был совершенно беззвучным, и сорвавшиеся с губ слова не расслышал даже он сам.