Сага об Основателях

Одолевавшую деревню всю первую неделю июня жару сменили дожди. Шумные, звонкие, наполненные долгожданной свежестью, они накрыли Коноху полупрозрачной шелковой пеленой, оживляя поникшие растения и вызывая бурю восторга у местной ребятни. В журчащих вдоль дорог ручьях устраивались настоящие регаты из наскоро сложенных бумажных корабликов, преодоление разлившихся луж превращалось в захватывающее приключение, а самые смелые и отчаянные забирались в них по щиколотку и глубже — дома за такие подвиги эти смельчаки рисковали получить по шее от измученных стиркой матерей, но это был достойный вызов и способ доказать собственную лихость. Лишившаяся солнечного света, деревня переполнилась яркими пятнами дождевых плащей и зонтиков. Около некоторых магазинов и закусочных стояли специальные деревянные стойки с бесплатными зонтами, которые каждый мог взять себе, чтобы укрыться от непогоды по дороге домой. Иногда эти зонты позже возвращались обратно к щедрым хозяевам, но чаще их можно было найти где-нибудь в мусоре или повешенными на заборе или дереве. На обратном пути после ночного дежурства шиноби порой собирали их и этаким потрепанным шелестящим букетом ставили обратно на положенное место. Кто-то даже затеял соревнование по количеству найденных и возвращенных зонтиков, и буквально через пару дней по деревне поползли слухи о хулиганах, которые обчищали стойки у магазинов, собирая все, что попадалось на глаза, чтобы одержать верх в негласной гонке. Вторая волна слухов еще через какое-то время радостно сообщила, что зачинщики зонтичных беспорядков пойманы и наказаны по всей строгости, но половина пропавшего так и не была найдена. Вся Коноха с большим интересом наблюдала за развитием событий, с удовольствием внося свою лепту в зарождающуюся городскую легенду и совершенно не пытаясь отыскать во всем происходящем рациональное зерно или банальный смысл. Учиха Акайо прибыл в деревню в десятых числах июня вскоре после того, как получил от своей дочери письмо с приглашением на свадьбу. Это было настолько неожиданным для старого ученого, что он предпочел не выяснять истину в переписке, а встретиться с Амари лично. Слишком уж внезапным было это ее решение, да и, сказать по чести, он мог ожидать подобной выходки от кого угодно — даже от Мадары, если на то пошло, — но не от собственной дочери. Амари с детства не проявляла особой симпатии к противоположному (как и к своему, впрочем) полу, и единственной целью ее жизни всегда была забота о Мадаре и обучение у него. Она видела себя в будущем генералом и военачальником, в крайнем случае — военным советником при главе клана, но никак не женой и матерью. Это был не ее путь, и Акайо пусть и не сразу, но все же смирился с таким положением дел. Но даже больше, чем сообщение дочери о готовящейся свадьбе, его встревожило имя жениха, обозначенное сухо и кратко в самом последнем абзаце. Сенджу Тобирама. Злейший враг клана Учиха, ненавидящий их за одно их существование. Как, во имя всех богов, эти двое могли просто в одной комнате оказаться, не говоря уже о том, чтобы осознанно дать согласие на брак? Акайо не мог избавиться от царапающего ощущения, что ответ на этот вопрос ему совсем не понравится. Именно поэтому он забросил все свои дела, поручил заботу о своем доме старому Сатоши и двинулся в путь. Сперва его подвез большой дорожный дилижанс, чей маршрут соединял столицу Страны Огня с другими крупными ее поселениями, а затем мужчина шел пешком, порой останавливаясь, чтобы полюбоваться открывающимися ему видами. Он попал в полосу дождей за пару дней пути до Конохи, а потому к моменту, когда вошел в гостеприимно распахнутые южные ворота, успел порядочно промокнуть, и даже купленный в пути плащ из промасленной ткани ему не помог. Впрочем, ученый относился к этому неудобству философски, стараясь убедить себя в том, что зато он в кои-то веки выбрался из своего душного кабинета и посмотрел на большой мир собственными глазами, а не через призму научных трактатов. Придерживая одной рукой треугольную соломенную шляпу, о которую щелчками разбивались дождевые капли, мужчина неторопливо шел по деревенским улицам, с любопытством оглядываясь по сторонам. Коноха завораживала его — не столько своей разнообразной архитектурой и пестрым многоцветьем вывесок и гербовых знамен над крышами, сколько самой своей идеей. Три года назад на этом месте был глухой лес, в который был запрещен вход чужакам, а сейчас здесь шумела торговая улица, сновали деловитые рикши, из повозок которых выглядывали симпатичные, пусть и немного обеспокоенные погодой женские лица, бегали чумазые и полностью счастливые ребятишки и собаки, а над всем этим в отдалении возвышалась огромная каменная голова, выдолбленная в скале. Работы над последней все еще продолжались, но в медленно проступающем в камне лице уже угадывались характерные черты. Акайо давно мечтал о встрече с Сенджу Хаширамой, чья личность и фигура успели стать легендарными уже при жизни. Ему хотелось поделиться с Хокаге Конохи своими собственными мыслями на тему будущего для всех шиноби, обратить его внимание на отсутствие научной базы и теоретического обучения в большинстве кланов. Как, хотел спросить Акайо, мы можем развивать фундаментальные науки и совершенствовать наши знания об окружающем мире, если владеющих чакрой учат лишь одному — использовать эту чакру для убийства или шпионажа. Какие невероятные тайны скрывались в самой природе этой энергии, по-прежнему можно было только догадываться. Почему одни могли ей управлять, а другие нет и можно ли было это изменить? Можно ли было направить чакру на службу простым людям — научиться с ее помощью вспахивать поля, прокладывать дороги и изменять русла рек? Акайо был убежден, что при движении в этом направлении они могли радикально изменить облик окружающего их мира буквально за несколько десятилетий. Совсем недавно он читал потрясающую в своей инновационной смелости статью о так называемом чакровом накопителе — батарее, которую можно было заряжать с помощью чакры, а затем использовать как источник энергии для чего угодно: хоть для парового двигателя, хоть для невероятного новшества, от которого шумело все научное сообщество последние несколько месяцев — так называемой лампы накаливания, которая превращала электричество в свет. Это и еще много-много всего Акайо хотел обсудить именно с Сенджу Хаширамой, который в его глазах был лицом своего поколения, а также оказывал очевидное влияние на умы всего мирового сообщества. Чего стоили хотя бы известия о том, что в Стране Земли тоже приступили к созданию собственной Скрытой Деревни с Каге во главе. Не стоило и сомневаться, что в ближайшие годы эта тенденция приобретет мировой размах. А значит все, что входило в сферу интересов и планов Сенджу Хаширамы, становилось важным и в глазах всех остальных. И Акайо считал своим долгом — более того своей профессиональной обязанностью — обратить внимание этого великого человека на проблемы и трудности научного сообщества, к которому он сам уже несколько лет как принадлежал. Размышляя обо всем этом, мужчина вдруг со стыдом осознал, что мысли о дочери и ее скоропостижном замужестве отошли далеко на задний план в сравнении с его амбициозными намерениями по привлечению Первого Хокаге к судьбе науки в Стране Огня. Стоило не забывать, какова была главная причина его приезда в Коноху, а что стало лишь приятным дополнением и удачной возможностью. И тем не менее, когда ему сообщили о том, что Хаширама покинул деревню, ученый долго не смог избавиться от глубокого чувства разочарования. — Вы с ним разминулись, отец, — сочувственно заметила Амари чуть позже. — Он как раз направился в столицу на аудиенцию с даймё. Нам нужно получить официальное подтверждение нашего статуса независимого поселения и разрешение на работу в качестве наемных шиноби. Они с дочерью встретились в квартале Учиха, огороженном от прочей деревни высокими белыми заборами, на которых горделиво алели гербы их клана. Некоторые из заборов, правда, были испорчены вандалами — веера Учиха были забрызганы то ли грязью, то ли помоями, а изысканно-белую краску, в которую было покрашено дерево, портили крикливые и не вполне цензурные надписи, некоторые из которых были такими большими, что их было видно издалека. — Что это? — нахмурившись, спросил Акайо, указав на одну из таких надписей. — Они не успевают их закрашивать. В дождь это сложно, — отозвалась Амари, подчеркнуто не глядя в ту сторону, куда был обращен взгляд отца. — Давно это началось? — Раньше случалось эпизодически, а последние две недели, как Хаширама-сан уехал, происходит все чаще. Без него нас здесь некому защитить и некому призвать тех, кто это делает, к порядку. — А как же твой будущий... — Он не смог произнести это слово. — Как же Тобирама-сан? Почему он ничего не делает? — Он говорит, что это не его дело, — с нескрываемой досадой в голосе ответила Амари. — Я попыталась с ним это обсудить, но в конце концов так вышла из себя, что едва не набросилась на него с кулаками, а это... Это было бы неуместно. — Она шумно выдохнула и сжала зубы, всем своим видом давая понять, насколько непросто далось ей такое решение. — Амари, дочка, — Акайо остановился, чтобы собраться с мыслями. Девушка тоже замерла на месте, вопросительно глядя на него вполоборота. Глядя на нее сейчас, он ясно видел в ней ее мать — те же глаза, та же особая кошачья грация, та же улыбка. Он любил эту женщину больше жизни, а, когда ее не стало, оказался слишком слаб, чтобы в полной мере передать эту любовь Амари. Он был слишком напуган собственной болью и слишком боялся испытать ее снова, а потому отдалился от дочери. А теперь она, ничего толком не зная о любви, собиралась замуж за человека, который не умел и не желал ее слушать. Может быть, в том, что сейчас происходило, была отчасти и его, Акайо, вина? — Амари, — повторил он. — Объясни мне, пожалуйста, что тут происходит. Зачем ты делаешь это? Она сперва словно бы хотела спросить, о чем он говорит, но потом внезапно поняла, и ее губы сжались в тонкую упрямую линию, которую он тоже знал слишком хорошо. — Я делаю это ради нашего клана, отец, — немного надменно ответила она. — Ты сам видишь, что происходит. Нас здесь не любят. Хаширама-сан уехал на несколько дней, а местные уже совсем страх потеряли. А что будет, если с ним вдруг что-то случится? Нам в окна будут бросать не пустые бутылки, а взрывные печати? Нам нужен запасной план. Нам нужна поддержка с той стороны, откуда никто бы не смог ожидать. Сенджу-сан согласился нам помочь, и я благодарна ему за это. — А как же... — Что, отец? — Как же любовь, дочка? В наступившей тишине вдруг стало слышно, как дождь барабанит по треугольной соломенной шляпе Акайо, и мужчине казалось, что каждая капля это маленький камешек, брошенный в него кем-то сверху. — Это не будет проблемой, отец, — растянула неживые губы в улыбке девушка. — Я ведь даже толком не знаю, что это такое. — Амари, — дрогнувшим и полным сожаления голосом произнес он, но она уже отвернулась, не желая продолжать этот разговор. — Братик Мадара хотел с тобой поговорить. Было бы здорово, если бы ты навестил его до того, как пойдешь переодеваться и обедать. Он не любит ждать, — подчеркнуто ровным и безэмоциональным голосом добавила она. — Я знаю, — склонил голову Акайо. — Я рада, что ты приехал, отец, — добавила Амари, чуть помолчав. — Это много для меня значит. Мужчина с надеждой поднял лицо, надеясь, что дочь скажет что-то еще — быть может, произнесет те самые слова прощения, которых он так жаждал, — но она больше ничего не добавила и двинулась дальше по аллее, долгим полукругом опоясывающей сад и подводящей к центральному входу в дом Учиха. Прямая, строгая, удивительно серьезная — совсем взрослая и такая безмерно одинокая. Она не собиралась так просто подпускать его к себе и открывать ему свое сердце. Годы, когда это было еще возможно, миновали, а теперь они оба жили в своих одиноких, туго стянутых коконах — он в своих книгах и ученых трудах, а она здесь, в этом маленьком зарождающемся мирке, который уже отбрасывал собственную тень, густую и пугающую. Не заходя в дом, Акайо еще немного прогулялся, осматривая изуродованные вандалами стены вокруг квартала Учиха. Что-то в них казалось ему странным, но он все никак не мог понять, что именно. Надписи были выполнены разными красками и цветами — некоторые пониже, другие повыше. В одних ругательства скатывались на совсем уж детский уровень, другие могли вывести из себя даже монаха. «Убирайтесь из Конохи, грязные выродки! Вам тут не место!» — прочел Акайо одну из них, и его внимание вдруг привлекли не сами слова, а то, как именно они были написаны. Словно бы левой рукой в отчаянной попытке скрыть свой истинный почерк. Какой в этом был вообще смысл? Если уж ты считаешь себя достаточно храбрым и отчаянным, чтобы выразить свою волю и свои мысли на всю деревню вот таким вот примитивным способом, зачем было менять стиль письма? Если уж тебя не поймают на месте, неужели кто-то озаботится тем, чтобы вычислять хулигана по почерку? Или же дело было в другом... Акайо отступил на несколько шагов, внимательно вглядываясь в кривоватые и местами растекшиеся от влажности иероглифы. Потом, прикинув что-то, прошел к другой секции забора, где красовалась фраза: «Вы сгорите за свои грехи, мерзкие свиньи!» — Чем вы занимаетесь, сенсей? — окликнул его дружелюбный голос сверху. Акайо, придерживая свою шляпу одной рукой, запрокинул голову, тут же поплатившись за это пригоршней водных брызг в лицо, и не сдержал улыбки, увидев своего старого ученика. Мадара, похожий на огромного всклокоченного ворона, сидел на корточках на плоской крыше одной из пристроек рядом с забором. — Пытаюсь найти закономерности, — отозвался Акайо. — Чертовы стервятники, — все так же добродушно бросил Мадара. — И как им только это удается? Мы уже даже патрули на ночь выставляем, а они все равно умудряются как-то проскользнуть мимо и сделать свое грязное дело. Я подумываю оставить попытки борьбы и признать это видом современного искусства. — Серьезно? — слегка обомлел мужчина. — Нет, конечно, — отмахнулся он, скривившись. — Поймаю, руки вырву. Знают, вот и не попадаются. Амари-чан сказала, что вы здесь. Судя по всему, вы фанат вертикальных ванн. — Я и так уже промок до костей, — развел руками его учитель. — Минутой дольше, минутой меньше. Расскажешь мне, что тут у вас творится? Я пока ровным счетом ничего не понимаю. — Расскажу, если соблаговолите пройти в дом, сенсей, — кивнул Мадара. — Если простудитесь на моей территории, Амари-чан мне этого не простит. — Ну хорошо, хорошо, — коротко посмеялся Акайо и, бросив последний сомневающийся взгляд на исписанный забор, направился обратно ко входу в квартал. Разговор между двумя мужчинами вышел непростым и долгим. Мадара без особой охоты делился последними новостями, воспринимая в штыки любые попытки своего учителя повернуть ситуацию под другим углом. Глава клана был убежден, что все нападения на Учиха это не более чем неудачные провокации, цель которых совершенно очевидна — раздразнить тигра, дергая его за усы, и посмотреть, каков он в гневе. — Амари говорила, что от девушки, которую она спасла, требовали показать шаринган. Для них мы — цирковые уродцы, сенсей. Они боятся нас, но этот страх не мешает им чувствовать собственную безнаказанность. Люди во все времена жаждали хлеба и зрелищ. Сенджу обеспечили им хлеб, теперь они требуют от Учиха зрелищ. Я настрого запретил своим людям ввязываться в потасовки с гражданскими, но ситуация лишь усугубляется. Вы сами видите. Быть может, Коичи прав... — Он задумчиво покачал головой. — Быть может, своим смирением мы демонстрируем слабость, которую здесь никто не намерен прощать. Но что делать тогда? Отвечать ударом на удар? К чему это может привести? — Я горжусь тобой, Мадара, — прочувствованно произнес Акайо, и удивленному мужчине даже на секунду показалось, что он видел растроганные слезы в глазах старого учителя. — Когда ты был совсем юным, то ценил лишь силу, для тебя не существовало иного решения любой проблемы. А сейчас я слышу речи мужчины, который познал цену войны. Я не думал, что... доживу до этого момента. — Зря вы радуетесь, сенсей, — возразил мужчина, скрывая внутреннее смятение. — Чем больше времени проходит, тем неочевиднее становится выгода от такого промедления. Мои люди начинают терять терпение, и я отлично их понимаю. Я обещал им мирную и спокойную жизнь, а по факту нам живется куда менее мирно и спокойно, чем раньше. Не уверен, что этот путь приведет нас к чему-то правильному. И что все это будет того стоить. Закончив, он с мрачным видом опрокинул в себя чашечку теплого саке, которое им подали вместе с легким ужином. На мгновение его взгляд задержался на чем-то позади Акайо, словно там стоял другой человек, с которым он также разговаривал, но когда его учитель обернулся, то никого там не увидел. — Мадара, ты слышал о Каменной Скрижали клана Учиха? — помолчав, вдруг спросил Акайо. Эти переглядывания с невидимым собеседником его немного встревожили, но он решил пока не обращать на это внимание. — О скрижали? — немного рассеянно повторил тот. — Возможно. Вроде звучит знакомо. — Эту скрижаль передавали в нашем клане от отца к сыну на протяжении многих лет. Я надеялся, что Таджима рассказал тебе о ней. — Мой отец многого не успел сделать, — хмыкнул Мадара, и Акайо не слишком понравилась усмешка, исказившая его губы. — Но, я полагаю, вы тоже можете поделиться со мной этим знанием? — Каменная Скрижаль всегда находилась под защитой служителей храма, — отозвался ученый. — На территории квартала есть какая-нибудь часовня или что-нибудь подобное? — Пока нет, — покачал головой мужчина. — Но сейчас, когда вы это говорите, я припоминаю, что такой разговор со мной однажды заводили. Что нам нужен собственный храм для почитания предков. Я счел, что это вопрос не сиюсекундной срочности. Акайо какое-то время молчал, собираясь с мыслями и глядя в темное окно, за которым все так же упоенно хлестал дождь. В комнате, где они с Мадарой ужинали, царил приятный золотистый полумрак, но в углах таились тени, коварные и выжидающие. Захмелевший глава клана Учиха стал более раздражительным и более серьезным — уже не отпускал дурацких шуточек и не пытался изображать оптимизм. Взгляд его темных глаз стал тяжелым и угрюмым, и Акайо, как никогда ясно, видел в мужчине его покойного отца. — Что написано на этой скрижали? — наконец спросил Мадара. — Чем она так важна и почему вы вдруг вообще о ней вспомнили? — Согласно легенде, на ней выбиты все секреты клана Учиха, — произнес его учитель, опустив взгляд на свои руки — худые и плотно обтянутые тонкой кожей. — Но прочесть их может только носитель высшего зрения, так говорят монахи. — Высшего зрения? — непонимающе переспросил Мадара. — Шарингана? — Если бы все было так просто, вряд ли эта скрижаль считалась бы такой ценной и уникальной реликвией. Я точно не знаю, Мадара, я слышал лишь истории о ней — в том числе от твоего отца. Мне жаль, что он не успел рассказать тебе всего. Возможно, знай мы больше, это что-то бы изменило. — Все секреты клана, — еще раз повторил тот, смакуя эти слова на языке. — Это звучит многообещающе. Что ж, не будем откладывать — я завтра же поговорю с монахами, которые просили меня о строительстве храма. Его взгляд ненадолго прояснился, и, к своему ужасу, Акайо увидел в нем знакомые полубезумные отблески. Мадара не хотел развязывать войну — или, по крайней мере, говорил, что не хотел. А теперь его старый учитель самолично вручал ему самое опасное оружие с глупой надеждой, что тот никогда не пустит его в ход. Он очень хотел верить, что его ученик в самом деле изменился и что знания, прежде сокрытые от него, помогут Мадаре найти выход из сложившейся в клане ситуации, но не будут использованы во зло. Потому что Акайо, как ученый, всегда был убежден, что знания — это самая главная и самая великая сила. И, обладая ими в полной мере, можно изменить историю.

~ * * * ~

— Ну, можно сказать, все прошло неплохо, верно? — улыбнулась Тока, с удовольствием расслабляясь и буквально растекаясь по удобному плетеному креслу. — Если ты так считаешь, то из нас двоих ты явно больший оптимист, — с усталой улыбкой качнул головой Хаширама, опираясь на беленые перила террасы. Со второго этажа открывался ошеломляющий вид на дворцовый сад и город за ним. Привыкшему к конохскому пестрому многообразию Хашираме сразу бросались в глаза строгие линии улиц и зданий. Казалось, что весь город был отмерен по линейке и вырезан из плотной белой бумаги. Деревьев здесь было совсем мало, зато людей и животных — намного больше. Все сияло чистотой и свежестью, в воздухе разносился чарующий аромат жасмина, который здесь рос во многих дворах, а недавно закончившийся дождь освежил краски, превратив город в яркую праздничную открытку. Хаширама и Тока прибыли в столицу накануне. Сперва мужчина хотел взять с собой на переговоры брата, но потом здраво рассудил, что хотя бы одному из них стоит остаться в деревне на случай непредвиденных событий или визитов, а потому остановил свой выбор на Токе. Не стоит и говорить, что для девушки это стало буквально подарком судьбы, в который она, кажется, до сих пор не могла поверить. Сам же Хаширама был рад иметь рядом человека, который не спорил с ним до хрипоты, не указывал на его промахи и недальновидные решения, а просто вместе с ним наслаждался погожим деньком, вкусным чаем и приятной беседой. Правда, беседу с даймё сложно было назвать приятной. С самого начала в приемном зале царила напряженная и какая-то липкая атмосфера. Хаширама не мог избавиться от ощущения, что его рассматривают, как жука под увеличительным стеклом. И не только сам феодал, величественно восседающий на подушках за бамбуковой занавеской, но и все его придворные, стражи и советники. Они видели в Хашираме опасность, которой он сам не чувствовал и не осознавал. Он пришел сюда с миром и протянутой для рукопожатия рукой, а на него смотрели как на вражеского лазутчика, что принес за пазухой обнаженную сталь. Поэтому разговор не задался с самого начала. Пока глава клана Сенджу пытался донести свою мысль о том, что его деревня не представляет угрозы и своей миссией видит исключительно поддержание мира и порядка в Стране Огня, даймё словно бы его не слышал, настойчиво требуя от него полной описи вооружения, а лучше — разрешения для его людей на въезд в Коноху и полную инспекцию селения, начиная от арсенала и заканчивая переписью военных сил. — Меня категорически не устраивает ваша самодеятельность, Сенджу-сан, — недовольно говорил он. — То, что вы сделали, это просто неслыханно. — А что я сделал, даймё-сама? — покладисто спросил тот. — Я создал дом для людей, объединенных общей идеей и желанием мира для своих семей. — Вы создали дом для шиноби! Шиноби всегда были главной военной силой Страны Огня. О чем вы думали, собирая их в одном месте и провозглашая себя верховным главнокомандующим... — Хокаге, — кротко, но твердо заметил Хаширама. — Что? — не понял его собеседник. — Хокаге — так называется моя должность. И я не верховный главнокомандующий, как вы выразились, даймё-сама. Я просто представитель Конохи, человек, который может говорить от имени ее жителей, не более того. — Но они подчиняются вам! — Бамбуковая занавеска едва заметно всколыхнулась от его резкого движения, когда он вскинул указательный палец в сторону Хаширамы. — Вы принимаете решения и направляете их. Вы просите у меня дозволения принимать заказы от населения, чтобы в дальнейшем назначать на эти миссии своих людей, верно? Чем же это отличается от возможности дать им приказ идти штурмовать столицу? — При всем моем уважении к вам, даймё-сама, тем, что такой приказ абсурден, — вежливо заметил Хаширама. — И к тому же совершенно бессмысленен. — Уж будьте добры, Сенджу-сан, поясните, — сквозь зубы процедил тот. — С моей точки зрения, столица даже при всем ее великолепии давно перестала быть стратегически важной точкой на карте, — с готовностью объяснил мужчина. — Ее захват был бы бессмысленной тратой ресурсов, в том числе человеческих, и времени. Если вам интересно мое мнение, есть что-то по-детски глупое в том, чтобы захватывать дворцы друг друга только для того, чтобы пометить своим задним местом чужой трон. В приемном зале поднялся возмущенный гомон. Стражники неуверенно переглянулись между собой, не зная, стоит ли воспринимать такие дерзкие речи как провокацию, а сам даймё на несколько секунд застыл, как соляной столб, будто бы напрочь утратив способность говорить. — То есть вы хотите сказать... — наконец медленно заговорил он, словно бы сам еще не зная, что собирается сказать. — Я хочу сказать, что Деревня Скрытого Листа построена и существует, — все так же вежливо продолжил за него Первый. — В ней собралось множество шиноби из разных кланов, которые приняли выдвинутые мною и Учихой Мадарой правила, и ваше недовольство, пусть и понятное мне, уже ничего не сможет изменить. Возмущение в зале нарастало. Теперь к Хашираме были прикованы все без исключения взгляды, и Тока ощущала себя крохотной мошкой, сидящей на плече у великана. Рядом с ним она была невидимкой, но именно она стояла сейчас ближе всего к нему. Именно она ощущала волны невидимой силы, что растекались от мужчины во все стороны. Никто здесь по-настоящему не рискнул бы ему возразить, и гневный ропот был не предвестником зарождающейся бури, а лишь признанием собственного бессилия. Глядя на широкую прямую спину стоявшего перед ней Первого Хокаге, Тока едва могла дышать от восхищения и какого-то куда более глубокого и сильного чувства, что сейчас владело ею. Ей казалось, что, попроси он, она бы бросила к его ногам все — свою жизнь, свою честь, свою душу и разум. Если бы он только попросил ее об этом... — Мое... недовольство, значит, — задыхаясь, выдавил даймё. Он медленно поднялся со своих подушек и одной рукой отодвинул бамбуковую занавеску, что отделяла его от основного пространства приемного зала. Стражники, что стояли ближе всего к нему, тут же опустились на одно колено и склонили голову. Потом мужчина полностью вышел наружу, покачивая могучим грузным телом, обтянутым шелком и атласом. Лицо его за прошедшие годы заметно раздалось и совершенно потеряло форму, напоминая переспевший персик. И только небольшие глаза, жестокие, холодные и колючие, смотрели по-прежнему пронизывающе и злобно. — Послушайте меня, Сенджу-сан, — проговорил он, возвышаясь над Хокаге на вершине своей укрытой коврами лестницы к трону. — Вы пришли сюда как проситель, но вместо этого пытаетесь угрожать мне? Что будет, если я не дам вам разрешение на работу? Вы воспротивитесь моему приказу и будете принимать миссии нелегально? Подведете нас обоих к противостоянию и войне, в невозможности которой только что так пламенно меня убеждали? Тока почувствовала, как к ее горлу подкатила жгучая ярость. Ей захотелось прыгнуть на этого рыхлого слабого человечка, вцепиться ему в остатки волос и разбить его челюсти о деревянные ступени. Заставить его своей кровью омыть ноги Хаширамы и вымолить у того прощение за свою наглость, глупость и подлость. Но она была слишком хорошо натренирована и слишком хорошо понимала важность дипломатического подхода в таких ситуациях, а потому не двинулась с места и лишь подняла вопросительный взгляд на главу клана. А тот улыбался. Как всегда, глядя в лицо опасности, людскому коварству, ненависти и нетерпимости, он улыбался и раскрывал руки, готовый прижать к своей груди любого, кто в том нуждается. — Боюсь, в таком случае мне придется разоружить своих людей, — развел руками Хаширама. — Научить их шить, прясть, ковать плуги и подковы вместо оружия, рисовать и смотреть в телескопы. Создать вместо армии, способной противостоять любому противнику, в том числе из других стран, огромное сообщество ремесленников, ученых и артистов. Не думаю, что все согласятся на это добровольно, но мы в самом деле не можем идти против воли своего даймё, а потому — разве у нас есть выбор? После его слов в зале мгновенно наступила всепоглощающая многозначительная тишина. Взгляды придворных и стражи понемногу отлеплялись от фигуры высокого мужчины в белом хаори и направлялись на противостоящего ему пухлого человека в роскошном позолоченном платье. На лицах, благоразумно скрываемых веерами, появились насмешливые удивленные улыбки — то, что Первый Хокаге переиграл феодала, загнав того в угол, стало очевидным. Если даймё сейчас не пойдет на уступки, то рискует потерять главную военную силу страны, что в свою очередь, конечно же, не останется незамеченным соседями. Границы Конохи так и останутся неприступным, в чем сомневаться, естественно, не приходилось, а вот богатая, развалившаяся в своих шелках и золоте столица окажется беззащитной перед шиноби из других стран. — Я прошу вас лишь признать наше существование, — уже мягче проговорил Хаширама, видя бессильную ярость и растерянность на лице своего оппонента. — Дать нам возможность жить своей общиной и принимать только те контракты, которые мы сами сочтем нужными. Взамен мы гарантируем нашей стране безопасность — как от внешних врагов, так и от внутренних, а также полную автономность Конохи, которой не потребуется ни ваша защита, ни ваши денежные вливания. Услышав про деньги, даймё снова оживился, почуяв, что еще не все потеряно. Он начал медленно спускаться к Хашираме, предполагая, что так выглядит более внушительно, но потом, за несколько ступеней до конца, остановился, вдруг сообразив, что рискует оказаться рослому шиноби по плечо, если продолжит в том же духе. — А что с налогами? — надменно поинтересовался он. — Ваша автономная деревня не намерена их платить? — Учитывая все, что я сказал только что, не думаю, что в этом есть смысл, — все с той же вежливой почтительностью отозвался Хаширама. — Нам нужна полная свобода в том, что касается внутренней жизни деревни. Включая в том числе денежный вопрос. Кланы шиноби и прежде не платили податей в казну. — Прежде кланы шиноби не жили в одной отдельно взятой деревне, — возразил даймё. — К ней нужно будет проложить дороги, наладить торговые маршруты, почтовое сообщение и прочее. Вы сами намереваетесь этим заняться? — Мы готовы оплатить из своих средств каждый конкретный пункт этого списка, — не сдавался Сенджу. — Но единоразово и в случае если останемся удовлетворены оказанными услугами. В дальнейшем мы предлагаем поддерживать подобные отношения на уровне взаимовыгодного обмена. Мы будем предоставлять вам людей для охраны или разведки, а вы будете помогать нам в вопросах, которые нельзя разрешить без государственного участия. Если нужно, я готов обсуждать каждый конкретный пункт нашего с вами соглашения столько, сколько понадобится. Я приехал сюда для того, чтобы Деревня Скрытого Листа появилась на мировых картах, и я не отступлю от своего намерения, чего бы мне это ни стоило. Даймё какое-то время молчал, но потом с крайним неудовольствием на лице кивнул и жестом предложил Хашираме проследовать в его кабинет, где они могли бы более детально и подробно обсудить все вопросы. Тока опустила голову, скрывая растягивающую губы счастливую улыбку. Они победили. Они в самом деле победили. И она все это время была рядом с ним. Не глупая девица Узумаки, не вечно сомневающийся в брате Тобирама и даже не этот непредсказуемый Учиха, а она, Сенджу Тока. Это не могло быть простым совпадением или удачно сложившимися обстоятельствами. Девушка была убеждена — так было предначертано судьбой. И это было лишь началом. После длительной аудиенции у даймё, которая заняла несколько часов кропотливого и скрупулезного выверения текста заключаемого соглашения, споров, взаимных уступок и компромиссов, Хашираме и Токе накрыли ужин на открытой террасе, находившейся на втором этаже дворца. Феодал не смог составить им компанию, сославшись на усилившуюся головную боль и другие дела, но Тока была даже рада этому. Наконец-то можно было расслабиться и выдохнуть, перестав блюсти дворцовый этикет. От бесконечной писанины у нее опухла кисть правой руки, и девушка ее почти не чувствовала. Но теперь дело было сделано, и все осталось позади. — Не думала, что мы управимся всего за день, — с чувством проговорила она, поднимаясь из своего кресла и подходя к Хашираме. — Ты буквально раздавил его, Хаши-кун. — Это было... сложнее, чем я думал, — признался мужчина, качнув головой. — Такое ощущение, как будто я вкатил на гору огромный камень. Да и то, возможно, катить камень было бы легче. Я не люблю прибегать к угрозам, но он не оставил мне выбора. — А мне так понравилось, как ты все обыграл, — восторженно заулыбалась она. — Пригрозил бездействием. Это было так здорово и так… тонко. — Да прекрати, — отмахнулся он, но румянец слегка тронул его щеки. — Я просто сказал ему правду. Мы не сможем сосуществовать мирно, если не поймем, что нуждаемся друг в друге. Вроде это так просто, но почему-то каждый раз приходится доказывать с боем. — Думаешь, в деревне так получится? — спросила Тока, опираясь на перила рядом с ним и ненавязчиво касаясь его плеча своим. — Объяснить всем, что они не смогут друг без друга? — Для шиноби это немного сложнее, — печально качнул головой Хаширама. — Знаешь, каким-то внутренним чутьем я понимаю, что союз с Учиха это главная связующая точка всего, что случилось и еще случится потом. Пока мы с Мадарой строим мир рука об руку, у нас все может получиться. Не сочти меня излишне экзальтированным, но мне чудится в этом нечто почти магическое. — В чем? — осторожно уточнила она, любуясь, каким одухотворенным и взволнованным вдруг стало его лицо. — В союзе Учиха и Сенджу. Словно мы возвращаемся к некому... первоначальному замыслу. К тому, как должно быть. Я всегда чувствовал это рядом с Мадарой, еще когда мы были детьми. Что он дополняет меня, словно вторая половина или отражение в зеркале. С ним все становится таким простым, однозначным и понятным. Словно я могу смотреть на вещи именно под тем углом, под которым они были задуманы. Иногда я думаю, где бы я был сейчас, если бы не встретился с ним тогда. — Он неловко улыбнулся. — Даже не представляю, как это все может звучать со стороны. — Я думаю, для этого и нужны друзья, — выразительно заметила Тока, положив руку ему на предплечье. — Для того, чтобы дополнять нас. Давать нам силы, которых у нас самих нет. — Возможно, — подумав, согласился он. — Поэтому я так рад, что ты мой друг, Тока-чан. Мы с тобой столько всего прошли бок о бок, и я счастлив, что ты до сих пор рядом со мной несмотря на все мои ошибки и глупости. — Ну как же иначе, — проговорила она, волнуясь и краснея. — Я всегда буду с тобой, Хаши-кун. Если хочешь знать, мне ничего другого и не нужно от жизни — просто следовать за тобой, быть рядом, держать тебя за руку, слышать твой голос и наблюдать за тем, как ты меняешь этот мир. — Звучит ужасно скучно, — рассмеялся он, приобнимая ее за плечи. — Но если это в самом деле так, то мне крупно повезло. «Как ты можешь быть таким слепым?! — исходило криком все внутри нее. — Вот же я, я рядом, я касаюсь тебя, а ты касаешься меня. Неужели ты не чувствуешь, как трепещет мое тело рядом с твоим, разве не ощущаешь, что я совсем-совсем твоя? Просто скажи одно слово, Хаширама, и я сделаю что угодно. Лишь бы ты коснулся меня еще раз». Она не могла заставить себя перейти черту. Признаться ему, поцеловать его или как-то еще выразить свои чувства. Там, за этой чертой, была лишь неизвестность и темнота, а здесь пусть и сомнительное, но все же острое и настоящее счастье. Если вдруг он не сможет принять ее чувства, если не ответит на них, их дружбе, их близости придет конец. Она разрушит все, что создавала эти долгие годы, лишившись последней и единственной радости в жизни — возможности следовать за ним по пятам, ловя взгляды и случайные прикосновения и лелея их в памяти долгими одинокими ночами. Нет, к этому девушка категорически не была готова. Вечером они выбрались на прогулку по столице, и Тока упросила Хашираму сводить ее в театр. В Конохе подобных заведений не было, а вот в столице выступали лучшие артисты своего времени — скрывая лица под причудливыми масками и танцуя в такт дрожащим переливам кото и бамбуковой флейты, они без слов разыгрывали печальную историю любви и расставания. Сперва не слишком заинтересовавшийся этим видом искусства, Хаширама под конец представления так проникся происходящим, что хлопал стоя. — Ты представляешь, там все актеры мужского пола! — взбудораженно воскликнул он, когда они с девушкой вышли из театра. — Но на это даже не обращаешь внимания, так изысканно и профессионально они играют. Я готов был поклясться, что вижу не людей в масках, а несчастную девушку, которую родители продали за долги, и ее мужественного жениха, который преодолел столько сложностей и препятствий, чтобы быть рядом с ней! Тока, ловко подцепив мужчину под локоть, потащила его сквозь разношерстную толпу, которая заполонила центральные улицы города после заката. Здесь все было немного иначе, чем в Конохе, где вечера редко бывали шумными — скорее, уютными и спокойными. Столица же бурлила, наливаясь яркими разноцветными огнями, как осеннее яблоко соком. Здесь степенно прогуливались супружеские пары в красивых дорогих кимоно, широким шагом, обгоняя друг друга, спешили куда-то студенты со свитками и книгами под мышкой, солдаты в форме гвардии даймё кокетничали с румяными торговками, продающими горячие рисовые лепешки, босоногие мальчишки сидели на заборе и свистели вслед женщинам с подвязанным спереди поясом кимоно, и над всем этим многообразием цветов, звуков и запахов парил как будто в воздухе белый силуэт дворца даймё. — А ты бы смог пойти на что-то подобное ради любимой девушки? — спросила Тока, купив в одной из маленьких лавочек две шпажки с данго и вручив одну из них грезящему наяву Первому Хокаге. — Не знаю, — дурашливо улыбаясь, помотал головой он. — Еще недавно я думал, что вообще... Ну не знаю. — Он абстрактно повел рукой в воздухе. — А теперь... — Теперь? — с интересом уточнила Тока, крепко держась за его локоть и не стесняясь прижиматься ближе, благо что толчея на улице буквально вынуждала к этому. — Теперь мне кажется, что раньше я упускал нечто безмерно важное, — задумчиво ответил он. — Конечно, не такое важное, как строительство деревни или руководство кланом... Как будто нечто другого сорта. Тока-чан, мне определенно стоит меньше нагружать тебя работой. — В самом деле? — У нее слегка закружилась голова. — Почему же? — Я только недавно понял, что совсем не оставлял тебе времени на личную жизнь. Ты молодая красивая девушка, а я закопал тебя в свои бумажки, как крот, и ты ведь даже не жаловалась! — Он шутливо ткнул ее локтем в бок. — Ты считаешь меня красивой? — проигнорировав все остальное, уточнила Тока. — В самом деле? Я думала, что тебе больше по душе более... яркие девушки. — Разве важно, что по душе лично мне? — удивился он. — Я все еще не до конца уверен, кто или что мне больше по душе. Но, знаешь, за последние недели я определенно смог сделать несколько шагов в верном направлении. Осторожно! Он дернул ее на себя, уберегая от чересчур резво мчащегося по дороге рикши, и девушка, пошатнувшись, оказалась у него в объятиях. — Ты в порядке? — уточнил он, осматривая ее. — Он тебя не задел? — Хаши-кун, — тихо выдохнула она, растворяясь в ощущении его тепла. — Ну почему только ты такой? За что мне все это? — Ты о чем? У меня что, данго в волосах? — Хаширама с тревогой начал оглядывать себя, прижимая подбородок к груди и становясь в таком положении похожим на большого лягушонка. Девушка тихо рассмеялась, качая головой, а потом, потянувшись к нему и почти не чувствуя земли под ногами, коснулась губами его щеки и уголка губ. Его кожа пахла деревом и солнцем, и Тока уже в который раз поняла, что ей никогда и ни за что не спастись.

~ * * * ~

Темнота смотрела на Мито красными глазами и улыбалась. Она снова была маленькой и беспомощной и могла лишь вжиматься в угол упавшего паланкина, пока темнота заполняла все вокруг нее, просачиваясь внутрь сквозь распахнутую дверцу. Она хватала девочку за ноги, дергала за волосы, забиралась под одежду и щекотала ставшую вдруг такой чувствительной кожу. Она пугала ее и совершенно не считалась с ее мнением, и Мито не могла ей сопротивляться. Эти прикосновения, настойчивые и бесстыдные, скользили по ее телу, как сползающий шелк, и для них не было преград или мест, до которых они не могли бы дотянуться. Сдавливая хриплый крик в ее глотке, темнота главенствовала и утверждала свое превосходство, и все силы девушки уходили на то, чтобы удерживать свое сознание на краю беспросветной паники. Не бояться, не пускать глубже, не позволить разорвать кожу и насытиться кровью и плотью. Темнота стремилась завладеть ее костями, пропитать их как кислота и растворить в себе. Мито не знала, как много тогда останется в ней от нее самой и сможет ли она вообще проснуться. Борьба с красноглазой тенью изматывала ее, продолжаясь вне зависимости от ее желания. Иногда такие сны не приходили по нескольку недель, а иногда атаковали ее ночь за ночью. За долгие годы Мито привыкла к ним, но одно дело помнить о таком наяву и в здравом уме, а совсем другое — оказываться в плену собственного разума, где не было осознанности и возможности контролировать захлестывающие ее эмоции. Кимико-сенсей говорила, что, скорее всего, эти сны свидетельствовали как раз о чрезмерном подавлении Мито своих истинных чувств и желаний. Они жили внутри нее, приняв форму красноглазой тени, и требовали себе свободы. А еще она говорила, что если девушка не сможет примириться с самой собой и тень одолеет ее в неравном бою, последствия этого могут быть весьма неприятными. Прежде Узумаки не представляла себе, что же это за последствия, но после случившегося с Хидеко начала догадываться. В лице несчастной измученной Хьюга она видела образцовый пример замученной души, которой всю жизнь запрещали быть кем-то за пределами родительского идеала. Девушка вырвалась на свободу в надежде, что здесь-то, в солнечной Конохе, которой она так восторгалась, с ней никогда не случится ничего плохого. И — надо же было такому случиться — нарвалась именно на Учиху Мадару. Учиха Мадара. Мито, еще не вполне отошедшая после своего ночного кошмара, нахмурилась, пытаясь припомнить подробности своего сна. На этот раз все было не совсем так, как обычно. Прежде она не вспоминала тот случай на дороге из дома Хьюга. Тот зимний день, когда на их маленький караван напали вражеские шиноби, а Акико чудом оказался рядом и спас ее. Она не проводила параллели между своими снами и фигурой красноглазого парня, что пытался вытащить ее из упавшего паланкина. Парня, чью жизнь она зачем-то спасла от праведного гнева своего защитника. Кем он был? Существовала ли хоть малейшая вероятность того, что он сумел выжить в кровопролитной войне между кланами и сейчас был где-то здесь, в деревне? Мито не могла вспомнить его лица, только алый отблеск его шарингана и спутанные черные волосы. Она была тогда совсем маленькой и до чертиков напуганной. Могло ли это переживание оставить столь сильный отпечаток в ее сердце, что на протяжении стольких лет она не могла полностью от него избавиться? Но правда ли она боялась того, что тот Учиха мог сделать с ней? Или же все было совсем не так просто? Иногда ее сны приносили совсем не страх. Порой прикосновения темноты были ей приятны, потому что она касалась ее именно там, где Мито этого хотела. И сегодня... Она почувствовала, как ее прошиб легкий озноб. Почти растаявший в утреннем свете дождливого июньского дня сон вдруг начал возвращаться. После того, как неизвестный Учиха вытащил ее из опрокинутого паланкина, место и время действия вокруг них неуловимо изменилось. Она больше не была девочкой, а его лицо преобразилось, приобретя знакомые черты. То, что происходило дальше, было сумбурно и невнятно, но Мито отлично помнила вполне реалистичную тяжесть его тела, а главное охватившее ее чувство беспомощности. Но беспомощность эта доставляла ей удовольствие и не была похожа на ту, что она испытывала у тети или будучи запертой в Закатном дворце. Он вжимал ее руки в постель, и она видела, как на ее предплечьях проступают чернильные кровоподтеки — такие же, какие она видела у Хидеко. Как будто иссиня-черные цветы, расцветающие под ее кожей. Она не чувствовала боли, лишь любопытство и странное томление. Желание что-то принять в себя — не просто физически, как то, насколько она себе представляла, подразумевала близость с мужчиной. Принять ярость, жажду, неконтролируемое желание, истошный крик. Принять чужую душу, переполненную огнем и силой. Впитать ее, забрать в себя, пропустить сквозь собственную, насытиться чем-то, что громче и ярче ее самой. Учиха Мадара был похож на человека, который был способен был дать ей это — поделиться своим испепеляющим огнем, но в то же время не обжечь ее. Их первое столкновение до сих пор отзывалось неразрешенным аккордом в ее памяти. Рядом с ним она ощущала себя именно так, как всегда хотела и боялась — огненной, прекрасной, решительной и в меру жестокой. Он пробуждал и вызывал к жизни те стороны ее личности, которые она прежде категорически отказывалась в себе принимать. Кимико-сенсей была бы довольна, что Мито наконец полностью спустила себя с поводка, не подбирая слова, не сдерживая порывов и не стесняясь говорить и делать то, что ей хотелось. Но было ли это правильно, учитывая все обстоятельства? Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что — нет, это было совсем не правильно. Мито заставила себя вспомнить о Хашираме, и ее лицо, помимо ее воли, осветила мягкая счастливая улыбка. Муж вызывал в ней совсем иные чувства — рядом с ним она ощущала себя лучшей версией себя. В свете, исходящем от него, хотелось греться и урчать от удовольствия, совершенно расслабившись и не ища подвоха. Он привносил в ее жизнь столь нужное сейчас ощущение спокойствия и надежности, но что важнее — он был не просто опорой и безопасной гаванью, он был огромным небом, в которое она прежде никогда не поднималась. Глядя на него, чувствуя его рядом, слушая его голос, она расцветала внутри, ей хотелось не просто следовать за ним, как делали многие и многие другие — она хотела идти рядом, держать его за руку, знать, что это великий человек принадлежит ей. Если Мадара наполнял ее душу огнем, что был ей так нужен, чтобы гореть и пылать самой, то Хаширама был надежной рамкой, не дающей этому огню сойти с ума от вседозволенности пожрать ее саму. Это было совершенно невыносимо. Она чувствовала что-то к обоим, и эти чувства разнились меж собой, словно небо и земля. Она понимала, что ей стоит отказаться от каких-либо мыслей о Мадаре — и не только из-за мужа, но и из-за несчастной малышки Хидеко, чью жизнь он сломал, играючи и не испытывая ровным счетом никакого сожаления. Но не могла противиться им, когда они накатывали так настойчиво и грубо, преследуя ее во снах и не давая ей возможности солгать самой себе. Но с другой стороны она совершенно не была готова отказаться и от Хаширамы, сказав себе, что, видимо, так и не сможет полюбить мужа. Нет, сможет. Более того это чувство уже начало зарождаться в ней, пусть пока слабое и неуверенное, но уже живое и настоящее. И при всем при этом она прекрасно отдавала себе отчет в том, что жаждет Мадару не только телом, а Хашираму — не только душой. Она желала постичь обоих во всех мыслимых ипостасях и смыслах, каким бы странным и нелепым в своей необъяснимости ни казалось это желание. — Боги мои, хватит! — воскликнула Мито, обращаясь к самой себе и едва сдержавшись от внезапно накатившего желания отвесить самой себе оплеуху. В деревне и в ее собственном доме творилась какая-то чертовщина, а она вместо того, чтобы решать проблемы и быть полезной, плавает в каких-то полубредовых фантазиях непонятно о чем. Нужно было все расставить по своим местам. Хаширама был ее мужем, Мадара — его лучшим другом и растлителем Хидеко, сломавшим ей жизнь. Ни больше, ни меньше. А все остальное просто не имеет права на существование. Что бы там Кимико-сенсей ни говорила. И будь она проклята, если снова будет думать о таком. — Что-то случилось, госпожа? — спросила обеспокоенная Ая, появившаяся на пороге ее комнаты после невольного вскрика Мито. — Все в порядке? — Не знаю, не уверена, — вынуждена была признать девушка. — Всего стало слишком много, и мне кажется, я уже ни за чем не успеваю. Просто плыву по течению и жду, пока меня швырнет волнами на камни. Голова кругом. Черт. — Она прижала пальцы к вискам и тяжело вздохнула. — Чувствую себя так, словно разваливаюсь на части. Или точнее словно меня растягивает на части в разные стороны. Всем нужно немножко Узумаки Мито, а ей самой как будто уже и не осталось. Как дела у Хидеко? — Хьюга-сама гуляет в саду. Мы приглядываем за ней. Мне кажется, ей стало лучше. По крайней мере, она уже не выглядит такой бледной. — Я в этом не уверена, — поджала губы Мито. — В том, что ей стало лучше. Вчера вечером она рассказывала мне, какие цветы будут у них с Мадарой на свадьбе. Ая тактично сделала вид, что не заметила, что госпожа назвала главу клана Учиха без каких-либо приличествующих его положению суффиксов, словно они были старыми знакомыми. — Я не могу вырвать ее из иллюзии, в которой она пребывает. Убедить ее принять реальность такой, какая она есть. Она нашла убежище в этих фантазиях, и с каждым днем все глубже в них увязает. Я надеюсь, что Хидеши-сан сможет помочь. Его приезд должен встряхнуть ее и раскрыть ей глаза. Пусть это будет болезненно, но чем скорее она осознает собственные заблуждения, тем скорее начнется путь к ее выздоровлению. — Мито размышляла вслух, уже почти забыв, что говорит со служанкой. Та же внимательно слушала и кивала, не будучи полностью погружена во все нюансы творившегося с Хидеко, но все равно беспокоясь о ее здоровье и эмоциональном состоянии. Когда Хьюга только прибыла в Закатный дворец, она казалась такой веселой, светлой и доброй. На равных общалась со слугами, никогда не чуралась работы и сама за собой ухаживала. В ее комнате всегда царил порядок, и даже отданные в стирку вещи пахли только цветами. Она много смеялась, искренне радовалась всему и чутко реагировала на любую несправедливость. Хидеко была похожа на ребенка в теле невероятно красивой взрослой женщины, и этот контраст сперва вызывал лишь умиление и желание заботиться и оберегать. Теперь же все изменилось. Ребенок, столкнувшийся с жестокими реалиями мира взрослых, сломался, потерял ориентиры и землю под ногами. Она хотела лишь любить окружающий ее мир и чтобы он любил ее в ответ. Столько лет терпевшая суровые нравы своей семьи, она сохранила все свои мечты и всю веру в лучшее для одного-единственного рывка, и этот рывок оказался прыжком в пропасть. — Как давно вы отправили письмо Хидеши-сану, госпожа? — спросила Ая, помогая Мито одеться. — Как скоро он сможет прибыть сюда? — Я надеюсь, что в ближайшие дни, — ответила та, хмурясь и думая о чем-то своем. — Я очень на это надеюсь. Хьюга Хидеши прибыл в Коноху спустя еще два дня. К тому моменту Хаширама отсутствовал уже больше двух недель. От него пришло два письма. В первом он писал, что переговоры с даймё прошли успешно и он планирует вернуться в деревню до конца июня. Во втором, более эмоциональном и одновременно написанном более корявым почерком, словно во время его написания мужчина скорчился в три погибели где-нибудь в совершенно не предназначенном для этого месте, он описывал столицу, делился с Мито своими мыслями о том, что они могли бы позаимствовать из ее архитектуры и инфраструктуры для Конохи, а также восторженно описывал какое-то театральное представление. В конце была коротенькая приписка, выполненная более ровным и одновременно более мелким почерком, словно он тщательно выписывал каждый иероглиф. «Целую ваши руки, Мито-сан, и с нетерпением жду нашей встречи. Ваш преданный муж, С.Х.» Мито расстроил тот факт, что Хаширама не сможет присутствовать во время ее объяснения с Хидеши. Рядом с ним она бы чувствовала себя намного увереннее, и к тому же Сенджу был свидетелем того, что происходило с девушкой в последние недели. Но с другой стороны, в этом были и свои положительные моменты, ведь он до сих пор не знал, кто именно послужил причиной разительных перемен в настроении и психическом состоянии наследницы именитой семьи клана Хьюга. И кто знает, как бы он повел себя, если бы правда всплыла наружу не в самый подходящий момент. Какой момент стоило счесть подходящим, она себе, по правде говоря, вообще не представляла. Как и предполагал этикет, она встретила Хьюга Хидеши в кабинете своего мужа, временно занимая его место как хозяина дома. Впутывать во все это Тобираму и просить его об услуге ей даже в голову не пришло — хватало и тех людей, что уже были втянуты в этот клубок. Они не виделись больше десяти лет — с тех самых пор, как она однажды набросилась на него в комнате тети с требованием отпустить ее домой. Тогда она почти не разглядела мужчину, а сейчас имела удовольствие сделать это без всяких препятствий и сделала для себя однозначный вывод — Хидеко пошла красотой в отца. Аристократически благородные черты его лица навевали мысли о легендарных королях древности, а его тело несмотря на возраст казалось легким, гибким и статным, как у двадцатилетнего. С таких мужчин писали картины и лепили скульптуры во все времена и они становились идеалами и недостижимыми вершинами для своего поколения, однако в обычной жизни они редко оказывались приятными собеседниками. Одаренные чрезмерной красотой, они с юности привыкали к повышенному вниманию к своей персоне со стороны женского пола, а потому принимали его как должное и не считали себя обязанными как-то на него отвечать. С годами это накладывало свой отпечаток не только на отношения с посторонними, но и на семью. Хидеко, беззаветно любившая отца, стала жертвой его высокомерия и презрения ко всем, кто тянулся к нему в надежде урвать себе небольшой кусочек его великолепия. Глядя на холодную, словно драгоценный камень, красоту Хьюга Хидеши, Мито вдруг осознала, что, сама того не желая, начинает испытывать к нему неприязнь. — Доброе утро, Мито-чан, — поприветствовал ее он, и не подумав склонить головы хотя бы для приличия. — Рад снова видеть вас. — Приветствую, Хьюга-сан, — отозвалась она, решив тоже не кланяться, раз он не считает нужным соблюдать этикет. — Вы благополучно добрались? — Нет. — На его лице мелькнула гадливость. — Гостиницы были отвратительные, прислуга позволяла себе лишнего, кормили помоями. Надеюсь, хоть здесь, в этом столь прославленном месте, меня смогут приятно удивить. — Немного удивления я вам точно обещаю, но вот насчет приятного не уверена, — заметила Мито, чуть изогнув бровь. — Я попрошу наших поваров выбрать из наших помоев лучшие, прежде чем они посмеют подать их вам на стол. — Это что, шутка, Мито-чан? — с удивлением и недовольством уточнил он. — Мы с вами решили устроить конкурс остроумия? — Если и так, то вы весьма скверный участник, — пожала плечами она, усаживаясь на стул, где обычно во время собраний располагался Хаширама, и закидывая ногу на ногу. Так сидеть благородным дамам категорически запрещали нормы приличия, но сейчас ей отчего-то стало наплевать на них. Глаза Хьюга сузились и потемнели, но он не стал ничего говорить и тоже занял свое место за столом. Когда Мито повернула голову в его сторону, канзаши в ее изысканной прическе мелодично звякнули, а в лукавой улыбке, появившейся на ее лице, прятались ядовитые иглы. Злость всегда была отличным катализатором для той ее половины, которую она обычно прятала от посторонних. Так было и с Мадарой, но сейчас, в отличие от того раза, она испытывала не щекочущий кожу адреналин, а лишь медленно нараставшее раздражение. — Так зачем вы просили меня приехать? В письме вы писали, что дело касается моей дочери. Что она подхватила болотную лихорадку от местных москитов или вроде того. — Верно, — кивнула Мито, заставив себя вспомнить, зачем они вообще здесь собрались. — Да, я написала именно это. Но на самом деле… — Что Хидеко делала у реки? — холодно перебил ее он. «Чего только не делала», — так и вертелось у нее на языке, но девушка заставила себя проглотить это неуместное замечание. — Мы гуляли там. Я хотела показать ей деревню. — Узумаки не была уверена, что ей стоит говорить ему правду прямо сейчас, а потому решила немного повременить и получше прощупать почву. — И привели ее в место, где живут насекомые, способные заразить болотной лихорадкой? — Где-то в этот момент девушка даже пожалела, что не попросила Тобираму о помощи. Было бы в некотором роде забавно понаблюдать, как эти двое меряются размерами презрения друг к другу. — Это было моей ошибкой, — покаянно склонила голову Мито, не испытывая, впрочем, даже намека на раскаяние, зато обстоятельно размышляя, будет ли Хьюга Хидеши таким же красавцем со сломанным носом. — И что теперь? В каком она состоянии? — Ей уже стало намного лучше, но… — Она запнулась, судорожно пытаясь придумать, как теперь вывести разговор к тому, что Хидеко нужно было немедленно вывезти из деревни. Идея и дальше придерживаться линии болотной лихорадки была соблазнительной и более того — болезнь могла бы объяснить состояние девушки и ее некоторые бредовые идеи, но Узумаки не была уверена, что вся эта выдумка не выйдет ей боком, особенно если Хидеши решит пригласить к своей дочери настоящего доктора. Ей стоило продумать этот момент наперед, но, сказать по правде, она вообще не собиралась ему врать. Просто никак не ожидала от своего гостя такого сбивающего с ног высокомерия и снобизма, которые как-то совершенно не располагали к откровенности, особенно в столь деликатной ситуации, в которой оказалась Хидеко. — Ладно, я сам увижусь с ней. Позднее, — не стал дожидаться ее ответа тот. — А теперь я бы хотел поговорить с Сенджу-саном. Он здесь? — Он в отъезде, — немного отстраненно ответила Мито, все еще напряженно обдумывая происходящее и варианты его развития. — Прибудет в деревню в конце месяца, если не возникнет других неотложных дел. Я бы на вашем месте не стала его дожидаться, потому что Хидеко… — Я сам как-нибудь разберусь, что мне делать, Мито-чан, — немного резко осадил ее он. — Но благодарю за совет. В таком случае не могли бы вы препроводить меня к дочери? — Я не уверена, что именно сейчас самое лучшее время. Вам нужно кое-что еще узнать, прежде чем вы встретитесь с ней. — Слишком мало времени, чтобы принять решение. Слишком мало, чтобы не допустить роковую ошибку. Девушка чувствовала, как в лоб изнутри словно бы кто-то нетерпеливо постукивает маленьким молоточком с острым стальным наконечником. Тук-тук, глупая Узумаки-химе, ты совсем опаздываешь, тук-тук. — И что же мне следует знать? — На лице Хидеши проступила раздраженная усталость, когда он снова не дождался от собеседницы продолжения начатой фразы. — Болотная лихорадка имеет свои последствия, — наконец решилась она. — Хидеко может говорить вам всякую ерунду, фантазировать о чем-то, даже приплетать в свои выдумки реально существующих людей. Не слушайте ее, все это не более чем бред ее воспаленного разума. Со временем это пройдет, ей просто нужен домашний уют и хороший уход. На это мужчина ничего не сказал, но по его лицу Мито легко прочла его отношение к своим словам. Все это было не более чем досадным препятствием, незапланированными трудностями в отлаженной системе. Это вызывало у него досаду и злило его, но Узумаки не чувствовала даже намека на сочувствие или страх за здоровье дочери. В этот момент она впервые подумала о том, что ей стоило переступить через свою гордость и предрассудки и все-таки написать госпоже Хьюга, а не ее мужу. Он не позволил ей присутствовать при их первой встрече. Сам на этом настоял, заявив, что предпочитает поговорить с дочерью за закрытыми дверями. С трудом подавив сомнительное в своей этичности желание подслушать, что там происходит, под дверью, Узумаки удалилась к себе и последующий час или около того провела за работой, чтобы хоть как-то отвлечься от гнетущих мыслей. Нужно было разобрать последние отчеты ее людей, которые выслеживали Девятихвостого, а также закончить один из элементов будущей печати, которая, по ее задумке, должна быть способна удерживать душу в теле человека, каким бы изувеченным и негодным для существования оно ни было. По плану Мито, подобные печати бы очень пригодились медикам, которые оказывают первую помощь пострадавшим — когда счет идет на секунды, важно не дать человеку умереть прежде, чем его тело снова сможет стать пригодным для обитания. Идея такой печати пришла ей в голову после того, как она увидела целительский дар Хаширамы в действии. Если совместить его способности, которые заключались практически в полной регенерации поврежденных и уничтоженных тканей, и возможность предоставить нужное для такой регенерации время, можно было совершить настоящий прорыв в медицине. Мито уже примерно представляла себе структуру подобной печати — какие там должны быть основные энергетические узлы, как именно их нужно связать между собой и какие стихийные элементы положить в основу удержания духа внутри непригодной для этого плоти. Работы было еще очень много, но одна только мысль о ней вызывала в Мито благоговейный трепет. Она любила свое дело, и ей приносило удовольствие оттачивать свое мастерство, гонясь за все более и более невероятными идеями. Не бояться, не смотреть по сторонам, не опираться на слабых, а воплощать, плести, собирать из разрозненных кусочков великолепную мозаику, превращать идею в материю силой своего разума. Ни с чем не сравнимое чувство. Ни на шутку увлекшуюся работой, Мито привел в чувство звук глухого удара — как будто кто-то уронил на деревянный пол мешок с рисом или вроде того. Сперва она даже не была уверена, что слышала его и что ее воображение не приукрасило действительность. Но потом в отдалении стала все яснее различима какая-то возня, а затем раздались голоса — громовой мужской и жалобный женский. Предчувствуя недоброе, Узумаки отложила в сторону кисть и поднялась на ноги. На выходе из кабинета к ней подбежала испуганная и взволнованная Ая, но она уже догадывалась, что случилось. Хидеко лежала на веранде, простоволосая, в легкой юкате, которая распахнулась при ее падении и обнажила ноги почти до самых бедер. Лицо ее было красным от слез, но даже так Мито сразу бросился в глаза след от пощечины, наливавшийся краской на ее лице. Мгновенной вспышкой перед глазами Узумаки встали другие отметины на теле Хидеко, оставленные другим мужчиной, не менее уверенным в своей правоте и равнодушным к чувствам ее несчастной сестры. Кровь бросилась ей в голову, и все те чувства, что она прежде испытывала к Хидеко — неуважение, снисходительность, раздражение — куда-то пропали, сгорели в ослепительной вспышке гнева. — Да сколько можно-то! — закричала она, не сдерживаясь, и бросилась к сестре. — Оставьте ее в покое, просто оставьте ее в покое вы все! Хидеко-чан, сестренка, ты слышишь меня? Она не слышала. Смотрела на отца большими глазами, заполненными черным ужасом, и не двигалась с места. А Хидеши выглядел даже не разъяренным — лицо его искажало отвращение столь явное и неприкрытое, словно он видел перед собой не плачущую дочь, а омерзительного червя, который залез к нему в тарелку, когда он отвернулся. — Грязная шлюха, — процедил сквозь зубы он. — Отвратительная подлая тварь, да как ты вообще посмела опозорить имя Хьюга своей мерзостью? — Отец, — всхлипнула Хидеко, протянув к нему дрожащую руку. — Прошу вас, сжальтесь. — Хидеши-сан! Прошу вас, не слушайте ее, она больна, она не в себе. Что бы она ни сказала вам... — Ей и не пришлось ничего говорить, — дрожащим от ярости голосом отрезал мужчина. — Я сам все понял. Я чувствую запах грязи, особенно такой. Ваши глупые попытки обмануть меня, Мито-чан, смехотворны и жалки. Я позабочусь о том, чтобы ваш муж узнал обо всем, что произошло под крышей его дома. И если Сенджу-сан настоящий мужчина, он позаботится о том, чтобы вы понесли заслуженное наказание и за свой проступок, и за свою ложь. — Вы должны были помочь ей! Вы ее отец, вы должны были… — в отчаянии воскликнула она. — Я никому и ничего не должен, — презрительно сплюнул он. — Особенно дешевой потаскушке, которая раздвигает ноги перед первым встречным. Это было похоже на горячую вспышку где-то глубоко внутри. Словно бы кто-то приоткрыл потайную дверцу, и все демоны, что прятались там, с воем и гиканьем вырвались на свободу. Она даже не почувствовала напряжения в мышцах, когда поднялась на ноги — словно бы взлетела, влекомая вихрем горячего воздуха. — Выметайтесь отсюда, — процедила Мито, сжимая кулаки. — Убирайтесь из этой деревни сегодня же. Иначе это я прикажу спустить на вас собак. — Мито-чан, вы забываетесь. — Я не буду повторять дважды, — предупредила она, поднимая руку и указывая в сторону выхода из ее сада. — Раз уж мой муж должен наказать меня, пусть наказывает за дело, а не за то, что я хотела помочь сестре, которая первый раз в жизни рискнула вдохнуть полной грудью и поверить во что-то, кроме вас и ваших проклятых правил! Покиньте мой дом немедленно, пока я своими руками не вышвырнула вас вон! Хидеши хотел сказать что-то еще, но не смог, потому что у него отнялся язык. Сила клубилась у подола кимоно Узумаки Мито как ластящийся зверек, и он чувствовал, как каждый волосок на его теле встал дыбом от чувства неминуемой опасности. Инстинкт самосохранения, древний и безошибочный, приказал ему немедленно отступить — а лучше развернуться и бежать, спасаясь бегством. Конечно, он не побежал. Ушел с гордо поднятой головой и своими собственными разумениями относительно того, что делать дальше, но ему стоило немалых усилий ни разу не обернуться, чтобы удостовериться, что желтоглазый монстр, окутанный пламенем и кровью, не следует за ним по пятам.