~ * * * ~
От удара по камню в разные стороны поползли трещины. В воздух коротким вздохом взметнулось серое облачко пыли, а на плохо заживших костяшках снова выступила кровь. Мадара медленно согнул и разогнул пальцы, безучастно глядя на набухающие темно-красные капли и свернутый набок лоскут кожи. Боль лениво пощипывала руку, распространяясь от пальцев по кисти и вверх к локтевому сгибу. Но ее было слишком мало — ее одной не хватало для того, чтобы удовлетворить его и заполнить гнетущую пустоту в его душе. Все это были лишь полумеры, жалкие суррогаты, обжигающие капли безысходности, переполнившие чашу терпения. Правда была в том, что он задыхался здесь. Коноха, в которой он так надеялся обрести дом для своей потерянной заблудшей души, с презрением отторгала его, как мать нелюбимого сына. Он чувствовал это почти физически, как порой тишина бывает громче любых слов. Ему не нужно было видеть подтекающих краской проклятий на стенах собственного дома — они все еще были там, под слоем свежей штукатурки, он был уверен, — чтобы слышать ядовитое шипение, доносившееся из каждого угла. Все должно было быть не так. В какой момент все пошло не по плану? В тот момент, когда он впервые коснулся Хьюга Хидеко? Или, может быть, когда клинок Сенджу Тобирамы вспорол живот его брата? Или когда они с Хаширамой много лет назад впервые посмотрели с будущей Скалы Хокаге на долину внизу и решили, что построят здесь дом для всех, кто хотел спрятаться от войны? Первое время ему удавалось на многое закрывать глаза. Он верил в сладкие речи своего друга о том, что все обязательно наладится, нужно лишь приложить достаточно усилий. Он искренне и всей душой пытался изменить Учиха и их отношения с другими кланами, но потерпел полное фиаско. А потом Хаширама и его жена с глазами лисицы всего за пару часов смогли достучаться до сердец его людей. Мадара пытался себя убедить, что они лишь завершили начатую им работу, что это был тот самый последний прутик, что переломил спину верблюду, но у него это не получалось. Отчасти из-за Изуны, что теперь практически не оставлял его в покое и всегда имел свое собственное мнение по любому вопросу. И мнение это зачастую было исключительно мрачным, благоухающим могильными цветами и темной кровью, пузырящейся на прорезанной, хлюпающей ткани. Мадара уже толком не помнил, каким его брат был раньше. Пытался воскресить в памяти его прежний образ, свежий и чистый, но вместо этого лишь глубже увязал в жидкой кладбищенской грязи. После особенно долгих разговоров, изматывающих и душу, и разум главы клана Учиха, у него начинали болеть глаза, как будто Изуна, которому они раньше принадлежали, пытался вырвать их у непокорного брата. Это сводило его с ума. Единственным способом заглушить его назойливое мертвое бормотание было изматывать себя — физически и ментально. После суда и своего триумфального освобождения Мадара стал вдвое дольше пропадать на тренировочных полигонах, а по вечерам до одури и мушек перед глазами сидел за бумагами. То, что раньше было для него смерти подобно в своей отягощающей скуке и монотонности, теперь становилось спасением. Он загонял себя в цифры, в отчеты, в прогнозы, заталкивал их в себя так же, как вбивал собственные кулаки в камень. Лишь в те моменты, когда он уже готов бы взвыть от усталости, голос Изуны наконец совершенно затихал, и Мадара, отупело мотая тяжелой головой, словно бы забитой горячей мокрой ватой, мог насладиться тишиной и мыслями, которые принадлежали лишь ему одному. Конечно, он никому не рассказывал о том, что происходит. Ни Амари, ни тем более Хашираме. Его ученица стала куда меньше времени проводить в поместье Учиха и лично подле него, а с другом они так толком и не смогли восстановить утраченное после смерти Хьюга Хидеко доверие. Иногда Мадара задумывался о том, а не сам ли он оттолкнул от себя девушку, что прежде была готова пойти за ним в огонь и воду. Сперва он заставил ее связать себя узами с человеком, который ненавидел весь их клан лишь за одно его существование, а когда она пошла на это, он, сам того не желая, начал смотреть на нее иначе. Он, как мог, гнал от себя это липкое гадкое словечко, что вязло на зубах, но с каждым днем, что она проводила вдали от него, это становилось все сложнее. Предательница. Она бросила его так же, как Хаширама, как только он перестал быть послушным и милым. Она получила от него все, что хотела, поманила и растаяла в ночи, махнув хвостом. Она использовала его, потому что знала, что он не может сопротивляться своему влечению. Ему стоило давно поставить ее на место, высмеять на том глупом суде, в лицо заявив, что она говорит несусветную чушь и что трахать ее сестру было приятно, но быстро ему наскучило, и что он скорее бы позволил отнять себе руку, чем женился на этой маленькой глупой... Мадара вдруг поймал себя на мысли, что думает уже совсем не об Амари. Образ его ученицы, строгий и немного печальный, отступил куда-то в тень, освободив место совсем для другой фигуры. Красный шелк кимоно, расшитого золотыми нитями, белая кожа и этот высокомерный взгляд принцессы, перед которой все должны ходить на цыпочках и стлаться в поклонах. Она ворвалась в его жизнь, подобно обжигающему вихрю, забыв обо всех правилах и нормах. Она требовала, навязывала, кричала и ни за что не отступала, а потом вдруг зачем-то спасла его. Спасла в своей обычной надменной манере, убежденная в собственной правоте и непогрешимости. Она заставляла мир вращаться в том направлении, что было ей нужно. Она не смирялась с отказами и шла напролом до конца, ломая стереотипы и все робкие попытки к сопротивлению. Упрямая, хитрая, слишком умная для такого обольстительного лица и тела. Истинная Узумаки, ведьма-кицунэ, его чертово проклятие, которое он мечтал то стереть в порошок собственными руками, то поставить на пьедестал и боготворить, как своего рукотворного кумира. Мадара запретил себе вспоминать и думать о том, что он почувствовал в полупустом зале суда, когда они трое — Хаширама, Мито и он — стояли так близко друг к другу, что он явно различал каждую черточку их лиц и каждый отдельный волосок в треплемых ветром прядях их волос. Это было совершенно ни на что не похоже, это наполнило его таким глубоким и покойным ощущением дома, которого он никогда не испытывал и уже не чаял испытать в богами проклятой Конохе, которая была столь солнечной и яркой сверху и такой грязной и порочной внизу, где корни деревьев переплетались с человеческими костями. Когда кровь на его разбитой костяшке подсохла, он зубами отгрыз отслоившийся кусочек кожи, а потом натянул на руки черные перчатки. В последние дни он носил их почти постоянно, чтобы избежать косых взглядов и раздражающе бестолковых вопросов о том, все ли с ним в порядке. Удары по каменным стенам и скалам в качестве завершающего аккорда в недостаточно, на его взгляд, интенсивной тренировке стали чем-то вроде хорошей традиции. Иногда он задумывался о том, мог ли таким образом повредить себе что-то посерьезнее кровоточащего кожного покрова, и ему представлялось, как по его костям расходились такие же трещины, как по камню. И тогда он с каким-то перебивающим дух сладострастием думал о том, насколько далеко можно было бы зайти в этом отчаянном саморазрушении. С какой силой нужно было ударить, чтобы его собственная сила обратилась против него, потрясла бы его до основания и вывернула наизнанку, разбросав по тяжелой и тугой августовской траве то, что некогда составляло Учиху Мадару. — Хочешь оказать им услугу? — устало поинтересовался Изуна, но старший брат даже не обратил на него внимания. Наравне с упрямо навязываемой самому себе убежденностью в том, что призраков не существует, а существо с лицом его брата лишь порождение его собственного больного разума, он почему-то был уверен, что, попытайся он причинить себе реальный вред, Изуна бы его остановил. Обрел бы плоть и кровь и вцепился ему в руку, оставляя на его коже липкие следы холодной загустевшей крови, что продолжала струиться из его разорванного гнилого нутра. На пути с тренировочного полигона обратно к деревне ему никто не встретился. Мадара редко об этом задумывался, но многие жители Конохи знали, какой дорогой он обычно ходит и где предпочитает выпускать пар, а потому сторонились ее. После истории с Хьюга Хидеко о нем ходили разные слухи. Саму наследницу клана считали безвинно пострадавшей жертвой и жалели практически все, а вот о Мадаре каждый составил собственное мнение. Кто-то считал, что история Мито была правдива и Учиха в самом деле собирался жениться на Хидеко. Кто-то придерживался точки зрения, что он лишь играл чувствами девушки и совершенно не планировать сдержать свое обещание насчет женитьбы. Находились даже те, кто подходил ближе всех к правде, предполагая, что между ними и вовсе ничего не было, кроме одной-двух встреч, а все остальное было выдумано, чтобы скрыть ее душевную болезнь, приведшую к самоубийству. Но в одном сходились почти все, и этим Мито могла бы гордиться, узнай она о том — никто не называл Хидеко распутной или падшей женщиной и никто не смаковал грязные подробности ее поведения. Куда интереснее сплетникам было поговорить о ее отце и его странном поведении на суде. А также о недвусмысленном обвинении, прозвучавшем в речи Узумаки Мито. Хидеко и ее отец были связаны куда более замысловатыми, интимными и недоступными для понимания большинства узами, и последнему в этой истории скорая на расправу людская молва уже приписала роль главного злодея. Имея возможность чихвостить на все лады красивого и богатого аристократа, который к тому же не отягощал себя соблюдением правил приличия и банального этикета, не столь многочисленные шиноби, посвященные во все детали состоявшегося процесса, просто не могли отказать себе в этом удовольствии. Простые же люди знали лишь то, что Хьюга Хидеко собиралась выйти замуж за Учиху Мадару, но скоропостижно и трагично скончалась от болотной лихорадки. И поскольку Хьюга были чужаками для народа Конохи, а история Ямамочи Кэя, имевшая место примерно в то же время, наделала куда больше шума, в народе об этом довольно быстро все позабыли. Отобедав, Мадара закрылся у себя в кабинете и провел за работой следующие несколько часов. Сперва он прочел все отчеты по окончанию восстановительных работ в квартале, затем пробежался глазами по последним сводкам от деревенских патрулей — Хаширама высылал ему копии каждые три дня. Раньше они, бывало, обсуждали такие вещи вдвоем, за чашкой чая или слабого рисового вина, но в последний месяц или около того они предпочитали встречаться лишь по официальным поводам. Отчего-то слова, что они говорили друг другу, повисали в перенасыщенном невысказанными обвинениями и подозрениями воздухе. Раньше им было так легко смеяться вместе, а теперь Мадара не находил ровным счетом ничего смешного в том, что прежде забавляло и умиляло его в поведении или словах Хаширамы. Да и сам Первый, откровенно говоря, не рвался наладить контакт с Учихой. У него, как и у Амари, внезапно появились другие дела и заботы, и Мадара, наверное, бы испытал довольно сильные и не слишком приятные эмоции, узнай он, что «другие дела» и его ученицы, и его друга носили одно и то же имя. А ближе к вечеру, когда глава клана Учиха уже начал испытывать тревожную нехватку тяжести в своей голове, к нему с отчетом пришел Коичи. Это внесло приятное разнообразие в удручающую рутину, и Мадара даже приободрился. Изуна, которому тоже было очень интересно послушать, что же их шпиону удалось узнать, удобно устроился в своей любимой позе — присев на край стола и сложив руки на худой впалой груди. Груди, которую уже давно не тревожило дыхание. После того, как Учиха Коичи стал доверенным лицом Мадары в поисках зарытой под корнями Конохи истины, отношения между двумя мужчинами от откровенной вражды постепенно пришли к вежливому деловому нейтралитету. Коичи все еще считал себя вправе комментировать некоторые решения главы клана — в том числе принятые на основе добытых им самим сведений. Но, по крайней мере, он больше не собирал вокруг себя недовольных, а происходящее нынче сближение кланов не воспринималось им в штыки. Он, конечно, не был от него в восторге, но, как Мадара и планировал, чутье рыжеволосого шиноби его не подводило — теперь он куда яснее ощущал, откуда исходит реальная опасность. А возможность лично принимать участие в ее устранении отбивала у него охоту баламутить людей. Наверное, повезло, что Мадара успел его «завербовать» до начала всей истории с погромами в квартале. Иначе с Коичи бы стало собрать вооруженную толпу еще задолго до поимки Ямамочи Кэя. — Ну что, какие у нас последние новости в стане коварных заговорщиков? — поинтересовался глава клана, знаком позволяя Коичи подняться с одного колена, как предполагало приветствие по этикету. Шиноби покладисто присел рядом с ним, и пламя нескольких свечей, что освещали кабинет главы клана, нарисовало изжелта-восковые тени на его заострившемся внимательном лице. — Я по-прежнему не собрал полный список имен, но работа уже вошла в завершающую стадию, — ответил он. — Мне нужно уточнить еще пару моментов, и тогда я смогу передать вам всю информацию. — Я уже говорил тебе, что твоя дотошность немного утомительна? — раздраженно поджал губы Мадара. — Дай мне хоть что-то, пока я не начал думать, что ты успел записаться в перебежчики и намерен кормить меня «завтраками», пока Тень и его прихвостни не найдут способ избавиться от меня. — Ваша фантазия не знает границ, Мадара-сама, — сухо отозвался Коичи. — Нет, дело не в этом. Да и зачем вам знать имена сейчас, пока список не закончен? — Возможно, это немного слишком очевидно, но эти ребята — подпольщики, которые планируют сместить моего друга, — сделал большие выразительные глаза тот. — Великого Сенджу Хашираму, на которого внезапно стала молиться половина моего собственного клана из-за того, что тот не приговорил меня к каторжным работам. Хах, в этом есть какая-то примитивная ирония, не находишь? Коичи, если и имел какое-то мнение по этому вопросу, предпочел оставить его при себе. Вместо этого он продолжил гнуть свою линию: — Я считаю, что иметь на руках полный список куда полезнее, чем поймать одного-двух и дать остальным скрыться и уйти безнаказанными. Я уже говорил вам, Мадара-сама, на собраниях последователи Тени практически не общаются между собой, и не факт, что те, кого я уже идентифицировал, смогут вывести вас на остальных. Это сложная кропотливая работа, и я сильно рисковал, добывая все эти сведения. — Он произнес это с определенной толикой гордости, которую Мадара не мог не подметить. — Позвольте мне закончить начатое, и тогда никто не уйдет от ответственности. — Ладно, — неохотно кивнул глава клана. — А что с самим Тенью? Ты узнал, кто он? — К сожалению, это куда сложнее, — помрачнел Коичи. — Обычные последователи покидают их тайную пещеру для встреч через ивовую лощину, и именно таким образом я мог проследить за каждым и опознать его. Но Тень использует другой выход, и я полагаю, что он скрыт какой-то техникой, потому что, как ни старался, я не смог отыскать его. Я осторожно задавал вопросы о нем, но остальные либо так же, как и я, ничего толком не знают, либо не хотят говорить. Одно известно наверняка — он не из деревни, и у него есть сеть шпионов по всей Стране Огня, в том числе и при дворе даймё. Он узнает новости быстрее любого из нас, и это одна из причин, почему его так уважают и боятся. Он владеет знаниями, а еще умело создает иллюзию того, что эти знания могут касаться кого угодно. О чем бы ты ни собирался его спросить, он уже знает, что ответить. — И ты полагаешь, что этот всеведущий и неуловимый шиноби все еще не раскусил тебя? — многозначительно поднял брови Мадара. Его шиноби сбился и слегка покраснел, досадливо мотнув головой. Подобная мысль к нему, кажется, не приходила. — Вы же сами говорили, что моя репутация работает на меня, — выдохнул он, сжав кулаки. — Я много чего говорил, и ты спорил практически со всем, кроме того, что касалось моих комплиментов твоим способностям, — возразил глава клана. — Но ладно, будем считать, что ты просто везучий сукин сын. Что еще ты можешь рассказать о нем? Что вообще сейчас происходит на этих ваших собраниях? Они все так же мечтают избавиться от Хаширамы? — У них много разных планов и идей, и некоторые из них мне кажутся почти безумными в своей амбициозности, — покачал головой Коичи. — Например, на последнем собрании обсуждалось соглашение, которое Первый заключил с даймё, и его основные положения. Многим не нравится тот факт, что мы фактически признаны вассалами столицы и ее прихотей. Да, мы не зависим от них финансово, но они имеют право в любой момент призвать нас на службу в государственных интересах. — Это логично, учитывая, что мы вроде как местная армия, — коротко хохотнул Мадара. — Меня порой восхищает наивность некоторых наших товарищей. Если Страна Ветра или Страна Земли объявит войну нашей, то кого в первую очередь бросят на передовую? Уж точно не стражников этого надутого индюка, которые умеют только маршировать по команде и отдавать честь. Они мнят себя независимыми и свободными, гордятся своей силой, забывая о том, кем и для чего им была дана эта сила. Чакра — оружие войны, и оно бесполезно без него. Погрузившись в собственные размышления на этот счет, Мадара медленно сжал и разжал кулак, ощутив, как тупые волны боли от разбитых костяшек вгрызаются в его кости. Как давно он не крошил этими кулаками врагов, как давно не чувствовал запах страха и горелой плоти. Скоро он совсем сгниет здесь, прорастет корнями и превратится в трухлявый пень. Не прошло еще и полугода с того момента, как Учиха осели на одном месте и отказались от сражений, а он уже совершенно потерял смысл своего существования. Оставалось лишь надеяться, что ему удастся урвать для себя одну из миссий — тех, что Хаширама на правах Хокаге и с позволения даймё наконец-то начал раздавать своим людям. Пока процесс еще не встал на ноги, за август у Конохи было всего около десятка не слишком прибыльных заказов, но молва о них и их услугах уже начала широко распространяться, и совет кланов возлагал большие надежды на осень, когда крестьянам понадобится помощь в сборке и транспортировке урожаев, а торговцы поведут свои караваны на многочисленные осенние ярмарки и им потребуется защита. И хотя Мадаре было совершенно не по чину сопровождать всякого рода мелких землевладельцев, он бы счел за счастье возможность немного размяться и вырваться наконец из четырех стен. Даже если бы для этого ему пришлось буквально упрашивать Хашираму отпустить его. — ...видели Хвостатых, — конец фразы Коичи внезапно вторгся в его размышления, дернув на себя, словно поводок, и Мадара снова сконцентрировался на своем шпионе. — Что ты сказал? — затаив дыхание, переспросил он. — Эти сообщения приходят со всего мира, не только из Страны Огня, — повторил рыжеволосый шиноби, немного уязвленный тем, что его не слушали. — Их видели в пустынях Страны Ветра и в горах Страны Молний. То, что они пробудились, не может быть просто совпадением. Тень говорит, что это плохое предзнаменование. Он... много об этом говорит, если честно. — О Хвостатых? — уточнил Мадара. Удивительным образом у него совершенно прошла апатия и душное уныние, словно эта новость стала первым глотком свежего воздуха за много месяцев. И ядовитый шепот в темных углах как будто стал едва слышен. — Нет, о плохом предзнаменовании, — помотал головой Коичи. — Все эти его апокалептические речи я обычно пропускаю мимо ушей, но многие жрут это дерьмо с повизгиванием и восторгом. Для таких Первый стал уже все равно что воплощение Зла на земле. Мол, именно из-за него Коноха стала слабой и не сможет противостоять зарождающей угрозе. — Он действительно считает, что Хаширама сделал деревню слабой? — скептически цыкнул Мадара. — Первый пустил деньги, полученные от Летнего фестиваля, на снижение налогов и помощь ветеранам вместо того, чтобы укрепить оборону и закупить новые средства вооружения, — пояснил тот. — Это считается слабостью в глазах Тени. Зачем оберегать никчемных стариков, когда они все равно ничего не смогут сделать, если придет беда? — Если бы я не был уверен, что мой отец давно сгнил в земле, я бы решил, что это он явился с того света, чтобы протолкнуть в массы свою устаревшую теорию о господстве сильных над слабыми. Проклятье, как я отвык от всей этой ерунды. — Мадара с тяжелым вздохом закрыл лицо руками. Пусть он и чувствовал себя неприкаянным, а свои истинные способности недооцененными и не нужными в этом новом мире без войны, Учиха вовсе не хотел начинать новую. Найти достойное испытание лично для себя и обречь десятки и сотни невинных детей на участь, что разделили он и его братья, это было в конце концов совсем не одно и то же. — Я думаю, что скоро о пробуждении и активности Хвостатых станет известно не только Тени и его близкому кругу, — помолчав, произнес Коичи. — Это лишь вопрос времени, когда информация просочится в широкие массы. Кто знает, что тогда будет. — Продолжай наблюдение и представь мне уже клятый список, — приказал ему Мадара. — Хвостатыми я займусь. Шпион понятливо кивнул и, получив отмашку, растворился в теплой августовской ночи. Мадара какое-то время сидел неподвижно, сдвинув брови и едва заметно шевеля губами, а потом широко улыбнулся и немного трясущейся рукой огладил свои косматые лохмы. Да, Хвостатые звучали куда заманчивее, чем сопровождение мелкопоместного дворянства в их поездках в загородные имения к любовницам. Осень могла стать очень интересной.~ * * * ~
О пробуждении Хвостатых Узумаки Мито узнала от Акико. Ее верный боевой товарищ и защитник был в Конохе проездом. Большую часть времени он проводил на островах Узумаки и в разъездах по Стране Огня, но порой он навещал Мито. Привозил ей гостинцы из дома, свежие новости, а также отчеты по поиску Девятихвостого, которым он руководил уже пару лет. До недавнего времени отчеты эти были сухими и не слишком обнадеживающими, но на этот раз девушка сразу по его лицу догадалась, что в деле произошел судьбоносный прорыв. После обмена приветствиями и после того, как красноволосый великан выпустил свою маленькую госпожу из медвежьих объятий, она принялась настойчиво выспрашивать его обо всех подробностях того, что ему удалось разузнать. Оказалось, что за последний месяц сообщения о Лисе появлялись уже трижды. Первый раз о нем рассказали крестьяне, обнаружившие свои рисовые поля в таком ужасающем состоянии, словно кто-то прокатил по ним огромный валун. Случившееся можно было бы списать на природную аномалию, если бы не клочки линялого рыжего пуха, щедро раскиданные по округе. Правда, «клочками» их можно было назвать с большой натяжкой, учитывая, что каждый из них по размерам скорее напоминал куст. Во второй раз гигантские хвосты, походившие на движущиеся мохнатые горы, заметил странствующий монах со своими учениками. Они вздымались над горизонтом, разгоняя облака своими мощными движениями и внушая священный трепет тем, кому не посчастливилось в этот день обратить свой взгляд к северным горам. И наконец в третий раз он появился буквально в десяти ри от Конохи — его рев слышали жители маленькой речной деревни, а наутро многие из них видели сломанные деревья в лесу и облачка красной чакры, похожие на густой обжигающий туман. — Думаешь, есть смысл отправлять поисковую группу? — помолчав и хорошенько обдумав услышанное, уточнила Мито. — Я не могу покинуть деревню, пока не буду полностью уверена в его местоположении. Не хочу... привлекать лишнее внимание ко всей этой ситуации. Она не стала говорить Акико, что до сих пор ни о чем не рассказала Хашираме. Ни о своем договоре с дайме, ни о поисках Лиса, ни о том, что клан Узумаки остался беззащитным по ее вине. И не только потому, что никак не находила подходящего момента. Просто она и так совершила уже слишком много ошибок за это лето, и признаться еще в одной означало бы для нее окончательно расписаться в собственной никчемности. Нет, эту кашу она заварила сама, и ей же было ее расхлебывать. — Я соберу людей, — понятливо кивнул Акико. — Уверен, что по горячим следам мы быстро его разыщем. Девятихвостый пусть и демон, но все же не призрак, и он должен был оставить следы. — Я тоже так думала три года назад, — дернула плечом Мито, сжав губы в тонкую линию. — Прошу, Акико, найди его. Это очень важно. Она устремила на него потерянный взгляд, полный мольбы, и мужчина, переполнившись осознанием собственной значимости в глазах своей прелестной госпожи, ретиво закивал, надувая грудь и обещая все устроить в лучшем виде. Мито улыбнулась ему с благодарностью, ощущая, как внутри разгорается давно позабытое пламя надежды. Если они найдут Лиса, если ей удастся его поймать, это станет ее величайшей победой со времен... Да боги знают, с каких времен. Если так подумать, за эти годы она ничего толком не добилась. Сестру не уберегла, зато нажила себе кровного врага в лице ее отца. А тот факт, что для сохранения собственного душевного здоровья, ей пришлось воспользоваться посторонней помощью, едва ли можно было считать победой. Когда плывешь против течения, приходится прикладывать усилия даже для того, чтобы оставаться на месте. А Мито уже некоторое время не покидало ощущение, что и это-то у нее едва получается. — Что нового на островах, Акико? — спросила она, когда разговор о Лисе был завершен и они с мужчиной обсудили все детали его будущего похода. — Ваш отец заключил ряд взаимовыгодных договоров со Страной Воды, — с гордостью сообщил тот. — Теперь главный торговый путь на материк проходит через наш порт. Вам стоило бы видеть родную деревню, Мито-сама! Она так разрослась и стала такой красивой. Прямо как вы. — Последнее он произнес со смущенной нежностью большого человека, которому все маленькие женщины кажутся чем-то средним между котятами и куколками. — Я тоже разрослась? — рассмеялась она. — Нет. — Акико густо покраснел. — Я имел в виду, что... Ну... — Я поняла, — перебила его она, положив узкую ладонь на его широкое предплечье, похожее на толстую древесную ветку. — Спасибо. И... Ты сказал «деревня»? Неужели отец поддался этой новой моде на Скрытые Деревни? — Она коротко рассмеялась, склонив голову набок и глядя на друга большими, мягко сияющими глазами. — Виновен, — поднял свободную руку он и тоже расплылся в улыбке. — Мы теперь Деревня, Скрытая Водоворотами. Узушиогакуре. — Ясно, — словно бы самой себе кивнула она. — В каждой стране должна быть своя Скрытая Деревня. Так считает мой муж, и, кажется, весь мир с ним солидарен. Когда она снова задумалась об этом, улыбка ее постепенно угасла, а на лицо вернулось привычное для таких разговоров грустно-тревожное выражение. Страна Водоворотов, расположенная на островах у восточных берегов Страны Огня, была настолько крохотной, что у нее даже не было своего даймё, и остров, где проживал клан Узумаки, всегда считался самым крупным и густо населенным и таким образом исполнял роль столицы. До событий трехлетней давности, когда юная Узумаки Мито своей дерзостью разозлила даймё Страны Огня, Страна Водоворотов официально находилась под его патронажем. Сейчас же она не принадлежала никому, а значит любое другое государство могло заявить на эти земли свои права и ввести свои войска. Преступления, совершаемые на этих землях, не попадали ни под чью юрисдикцию, и фактически Узумаки остались один на один со всем миром. Если бы только она не была такой глупой и наивной тогда, если бы не это чертово поддельное письмо из клана Сенджу, что лишило ее покоя и толкнуло на безрассудство. Если бы... — Мы все исправим, — необыкновенно проницательно произнес Акико, и теперь пришла его очередь нежно гладить ее по плечу. В его больших пальцах ее плечико походило на птичье — тонкие кости, изящные линии, чувствительная мягкая кожа. Если бы Акико мог, он бы всю жизнь провел подле Мито, защищая ее от любой беды. Но он был нужен ей в другом месте, и ему оставалось лишь повиноваться ее приказам и верить в то, что там, вдали от нее, он ей нужнее. — Спасибо, — с чувством отозвалась она и уткнулась носом в его руку, позволив себе хотя бы на несколько секунд, но снова стать маленькой девочкой в розовом кимоно, которую всегда есть кому защитить и которая еще не успела никому навредить. Акико уехал во второй половине дня. Мито упрашивала его остаться хотя бы на ночь, но тот вынужден был отказать. Сказал, что чем дольше они медлят, тем выше вероятность, что Лис снова скроется, а ведь ему, Акико, еще нужно собрать и снарядить поисковую группу. И как бы ему ни хотелось остаться — хоть на день, хоть навсегда — в красном дворце своей маленькой госпожи, промедление для них сейчас было непозволительной роскошью. Узумаки отпускала друга с тяжестью на сердце, но в то же время с надеждой, и долго стояла на дороге, глядя ему вслед. Порой ей становилось очень грустно из-за того, что она сама не была настолько свободной и не могла покинуть деревню, когда ей заблагорассудится. Оседлать коня, оставить дома узкие неудобные платья и сложить в седельные сумки свитки с запечатанными внутри них палаткой, спальным мешком и запасом продуктов на несколько дней. Осенью ее всегда начинало тянуть в дорогу. Пусть даже на календаре все еще был август, Мито чувствовала приближающееся межсезонье в воздухе. Он начинал по-особенному пахнуть, становился как будто чище и горше. В нем смешивались ароматы полыни и дыма от костра, а еще лошадей, пыльной дороги, дешевых, но уютных придорожных забегаловок, и огромного неба, похожего на опрокинутую вверх донцем миску, выкрашенную голубой эмалью. Узумаки чувствовала, что что-то внутри уже начинало тосковать по непройденным ри пути, и по мере того, как неумолимо сокращался день, в ней пробуждались воспоминания о прежних странствиях. О путешествии на север в поисках Лиса, пусть и оказавшихся безуспешными, о пышной, утопающей в излишествах столице, о поместье клана Хьюга, окруженном красными кленами. Последний образ заставил ее сердце сжаться, и девушка снова почувствовала жжение в уже давно зажившей левой руке. В вечер гибели Хидеко она расковыряла и расцарапала кожу в нескольких местах и очнулась, лишь когда кровь обильно полилась на кимоно. Теперь ее предплечье представляло собой один сплошной уродливый шрам, отливающий пугающей краснотой. Они белели лишь со временем, но никогда не исчезали совсем. Может быть, и правильно, что имя Хидеко, криво вырезанное на ее коже острым кончиком куная, тоже останется среди них навсегда. Некоторые истории мы просто не имеем права забывать. Раньше, глядя на свои шрамы, Мито никогда не ощущала их как увечье или нечто уродующее ее. В какой-то мере ей даже нравилось водить пальцами по этим набухшим бугоркам. Они всегда напоминали ей о том, что она живая и умеет чувствовать. Они превращали ее из цельной вазы, одной из многих, в разбитую и склеенную потом золотом. Они были тем несовершенством, что лишь подчеркивало красоту ее тела. Так она считала до того, как Хаширама попросил у нее дозволения провести у нее ночь. За час до времени, когда он, по ее расчетам, должен был прийти, Мито приняла ванну и привела себя в порядок. Этот процесс стал для нее почти ритуальным и даже наполненным неким сакральным смыслом. Узумаки собиралась впервые в жизни впустить в себя мужчину, и это был один из тех самых переломных моментов в жизни каждой женщины, который неотвратимо что-то меняет в ней. Открывает двери, что прежде были накрепко заперты, а что там за ними — она могла лишь догадываться. Пусть даже подсознательно понимала, что ни одна книга, легенда или песня не подготовит ее к тому, что будет на самом деле. И что в этом событии будет куда больше потаенного и телесного, чем возвышенного и страстного. Стоя перед высоким зеркалом, Мито смотрела на себя и видела как будто впервые. Она никогда еще не разглядывала свое обнаженное тело так пристально и в то же время так отстраненно, словно оно и вовсе ей не принадлежало. Ее тело, покрытое капельками еще не остывшей воды, казалось молочно-белым в неверном свете комнатных ламп. Длинные красные волосы, которые она собрала в два неаккуратных пучка, прежде чем погружаться в воду, теперь обволакивали ее плечи мягким покрывалом, скатывались по спине и бесстыдно очерчивали ее округлые бедра. Скрестив руки на груди и сжав себя за плечи, Мито почувствовала, как ее кости шевелятся под кожей. Она медленно провела большими пальцами по линии ключиц, потом опустила их ниже, обводя мягкие контуры своей груди. Узумаки никогда не задумывалась о ней прежде, не выделяла и не оценивала ее отдельно. А теперь пришла к выводу, что ей нравится ее форма и ее небольшие, но аккуратные размеры. Ее маленькие соски, похожие на бусинки, напряглись и затвердели от ночной прохлады, струящейся сквозь щели в неплотно затворенных рамах. Покрутившись в разные стороны и осмотрев свою грудь со всех возможных ракурсов, Мито пожала плечами, придя к выводу, что не находит в ней ничего особенного, а потом ради интереса слегка потеребила бусинки сосков. Ощущения от этого были странные и даже не слишком приятные, как будто ее погладили против шерсти. Оставив в покое грудь, Мито спустилась руками ниже. В былые годы она могла похвастать почти рельефным прессом, но три года, проведенные буквально на одном месте и не слишком регулярные тренировки, привели к тому, что жесткие сухие линии ушли, оставив после себя легкую нежную округлость, подчеркивающую ее узкую талию и впалую ложбинку, шедшую от солнечного сплетения вниз к лобку. Сейчас Мито в самом деле больше походила на принцессу, чем на куноичи, и девушка пока не могла понять, нравится ли ей это или нет. Вообще в том, чтобы оценивать себя с эстетической точки зрения, было что-то будоражаще новое. Шиноби обоих полов и всех возрастов всегда воспринимали свое тело в первую очередь как инструмент, как оружие. Ценились не формы и линии, а способности и реакции. Красота отходила далеко на задний план. О ней не пристало думать и беспокоиться, и на нее редко делали ставку, если речь не шла о политическом браке или миссии, связанной с дипломатическими изысками. Глядя на Хидеко, которая была самой потрясающей девушкой из всех, что Мито когда-либо встречала в жизни, Узумаки не испытывала женской зависти. Где-то в ее подсознании жило знание того, что Хьюга отличается от нее, отличается от всех прочих, стоит особняком, окруженная собственным сиянием. Мито не считала себя красивой, потому что ей было, с кем себя сравнивать. Но ей нравилось то, что она видела в зеркале, потому что ей было уютно в этом теле. Ей нравились ее бедра, быть может, немного узковатые, зато с потрясающими изгибами, которые так и просились в руку. Нравились острые коленки, похожие на панцири крохотных белых черепашек. Нравились подтянутые стройные икры, изящные лодыжки и маленькие ступни. Она даже находила забавными свои пальцы на ногах, неуверенно перебирающие туда-сюда по дощатому полу. Девушка немного покружилась перед зеркалом, чтобы оглядеть себя со всех сторон. Ее внимательный взгляд подмечал все мелкие детали — все родинки, шрамы, складочки, волоски и выпирающие кое-где косточки. Это было красивое живое тело, но оно все еще спало, и теперь Мито была в этом убеждена. Какая-то его часть все еще томилась под замком, не зная собственной силы, не понимая своей власти. В их долгих разговорах с Кимико они затрагивали эту тему вскользь, и тогда учитель с улыбкой сказала ей, что женщины владеют ключом от удовольствия мужчин и именно это делает их столь могущественными в мире, где правит сильный пол. — Мужчины изобрели много слов, чтобы обратиться к женщине, обладающей чрезмерной властью. И большинство из этих слов ранят даже тех из нас, к кому они не могут быть применены. Они проклинают женское распутство и выводят его в главные грехи человечества наряду с убийством и насилием. Потому что женщина, привлекающая многих, обладает слишком большой властью, которую они не в силах выносить. Другое дело, что каждая из нас должна решить для себя, готова ли она раздавать себя многим или же сберечь для единственного. Нет ничего плохого или постыдного в желаниях тела, пока они не затмевают разум и не заменяют его. Мы сами принимаем решения и несем за них ответственность, Мито-чан. Но иные решения могут вызвать у посторонних людей больше желания высказать свое мнение, и об этом тоже нужно помнить. Нам не убежать от рамок мира и общества, в котором мы находимся, не избежать его ярлыков и приговоров. И если ты решаешь играть не по правилам, будь готова к последствиям. Мито встретила мужа в легком шелковом халате, который даже юкатой можно было назвать с натяжкой, настолько тонким и беззастенчиво облегающим он был. Перекинув на грудь тяжелые алые волосы, пахнущие сосновой смолой и пряными травами, она сидела на коленях поверх заправленного футона. Когда он вошел к ней, отодвинув створку фусума, девушка чуть вздрогнула и ощутила, как похолодели ладони, лежащие у нее на коленях. К горлу от волнения подкатила тошнота, и ей вдруг показалось, что она падает куда-то. В ушах зашумело, а рот заполнила неприятная вязкая сладость. Но все это длилось всего пару секунд, потому что потом она заставила себя сфокусироваться на главном — это ее ночь, ее решение и ее ответственность. Он здесь, потому что она ему позволила и потому что хотела этого. А значит все было в порядке. Приблизившись, Хаширама тоже опустился перед ней на колени, и теперь их лица были почти на одном уровне. Неосознанно облизнув губы, она подняла на него блестящий от волнения взгляд и приоткрыла рот, потому что так было легче дышать. И в тот момент, когда их глаза встретились, она поняла одну очень важную вещь. Поняла ее сама, без напутствия Кимико, хотя женщина, бесспорно, была бы очень горда своей ученицей. Смысл этой ночи был не в том, чтобы решиться на что-то и преодолеть какой-то порог для себя самой. Смысл был в том, чтобы довериться другому человеку настолько, что позволить ему сделать это за нее. Глядя в темные глаза мужа, в которых она читала не меньше стеснения, робости и неуверенности, чем в самой себе, Узумаки почувствовала, как ее одиночество, которое она так старательно пестовала, вокруг которого возводила столько стен — и которое в конечном итоге было причиной того, что она слишком поздно попыталась спасти Хидеко, — больше не имеет для нее прежней своей первостепенной ценности и важности. До этого момента она верила лишь самой себе и полагалась лишь на собственные силы, но здесь и сейчас это должно было измениться. Она больше не контролировала ситуацию, но впервые в жизни потеря этого контроля не пугала, а радовала ее, наполняя смыслом и значимостью каждый ее судорожный вдох. — Хаширама...сан... — тихо выдохнула она. — Пожалуйста, не делайте мне больно. Эта мольба, донесшаяся как будто из самой глубины ее естества, смутила и напугала ее саму. Но мужчина лишь кивнул, внимательно глядя на нее. Он тоже все понял — по ее взгляду, по этим словам, которые касались, кажется, даже не этой конкретной ночи и не того, что они собирались сделать здесь вдвоем. И это понимание каким-то неведомым ему образом вдруг совершенно естественно и правильно улеглось внутри, наполнив его уверенностью, которую он и не думал, что сумеет ощутить. — Я обещаю, — тихо и торжественно произнес он. — Но ты должна помочь мне, Мито. Пожалуйста, помоги мне узнать тебя. Скажи, что мне сделать. Она кивнула, губами ловя прохладный воздух, наполненный предвкушением. В груди стало жарко, словно кто-то прижал к ней раскаленную грелку, а в голове словно бы пронесся на полном скакун целый табун разгоряченных лошадей. — Сними его, — попросила она, указав пальцем на его легкое хаори, надетое прямиком на голую грудь. Он повиновался, и это было совершенно ни с чем не сравнимое будоражащее чувство, от которого она как будто слегка опьянела. Он слушался ее — великий Бог Шиноби, сидел перед ней на коленях и готов был сделать все, что она скажет. Мито ощутила первый ясный толчок возбуждения где-то внизу, словно теплый пульсирующий выстрел. Когда хаори ее мужа оказалось на полу, она позволила себе дотронуться до него. Она впервые видела обнаженный мужской торс так близко и так ясно. И впервые могла не стесняться своего интереса к нему. Ее пальцы, чуткие, игривые, любопытные, скользили по нему, изучали проступавшие мускулы и застарелые шрамы. Его кожа была горячей и не такой нежной и гладкой, как ее собственная, но это различие лишь подчеркивало их потребность друг в друге. Когда она провела пальцами ниже, пересчитав кубики пресса, Хаширама вдруг судорожно выдохнул и сжал ее руку. — Прости, — произнес он, улыбаясь чуть виновато. — Я не так хорош в самообладании, как думал прежде. Не уверен, что смогу контролировать себя, если бы продолжишь. Мито не смогла сдержать проказливой улыбки. Конечно, ей тут же захотелось продолжить, но врожденная прагматичность все же удержала ее от этой затеи. В самом деле, какой был смысл торопиться? Закусив губу и ощущая, как румянец жжет ей щеки, она взяла его руку в свои и поднесла к своему телу. Сперва понежилась о его ладонь щекой, как ластящийся зверек, потом провела его пальцами по своей шее. Сперва они были покорными и почти неподвижными, но потом ожили, и когда коснулись ее ключицы, то отказались продолжать движение по пусть и тонкой, но все равно ощутимо лишней здесь ткани ее халата. Девушка вспыхнула до корней волос, почти сравнявшись с ними по цвету, но не стала его останавливать и позволила прочертить мягкую линию по верхней части ее груди. — Она ударила тебя здесь? — тихо спросил Хаширама, коснувшись небольшого углубления под ее ключицей, где кожа на ощупь была плотнее и грубее, чем в остальных местах. Мито кивнула, ощущая совершенно пугающую беспомощность перед ним. В этот момент она забыла обо всех своих техниках и том, как Учиха Мадара стоял перед ней на коленях. Превратилась в слабейшую из женщин, потому что сейчас мужчина касался не только ее тела, но и самой ее сущности, к которой она прежде никого не допускала. — Я не справилась, — горько выдохнула Мито. — Я не смогла ее уберечь. — Ты сделала все, что могла, — покачал головой он, беря ее лицо в свои ладони и с нежным трепетом вглядываясь в него. — Ты очень старалась. Поверь мне, я знаю. Я видел это своими глазами. — Недостаточно... Этого было недостаточно. — Возможно. — Он не стал с ней спорить. — Но я верю, что ты достаточно сильная, чтобы жить с этим. И это самое важное. У Хидеко не было твоей силы, и ты не смогла бы поделиться ею с ней насильно. И мне очень, очень жаль. К ее глазам подкатили слезы, и с губ сорвался влажный судорожный всхлип. Словно в порыве поймать его, не дать сотрясти ее хрупкое тело до основания, мужчина накрыл ее полуоткрытый рот своим. Она впустила его внутрь податливо и жадно, совсем как в первый раз, когда он поцеловал ее в зале суда. Но сейчас у этого поцелуя был другой привкус — солоноватый, полный боли и раскаяния. Но боль эта была необходимой и дарила облегчение, словно бы кто-то вытягивал занозу, глубоко засевшую под кожей. Мито цеплялась за мужа, как за последнюю и главную опору в потерявшем равновесие мире. На вкус, на ощупь он был именно таким, как она себе представляла, и она никак не могла им насытиться. Вцепившись руками в его плечи, она потянула мужчину на себя, и он с ощутимым удовольствием поддался ее напору. Его тяжесть, равномерно распределившаяся по ее телу, была приятной, она придавала вес ее собственному сознанию, что прыгало, будто шарик на веревочке. Она чувствовала его и чувствовала, как через него, его поцелуи и прикосновения, в нее проникает что-то еще. Что-то огромное, захватывающее дух, словно миллионы и миллионы древесных крон под необозримым небом. Весь мир, сама земля со всеми ее живыми тварями, певчими и бессловесными, сейчас говорила с ней на языке его тела, и Мито, такая крошечная, словно пылинка в бесконечном океане солнечного света, танцевала и дрожала на ветру. Эти захватывающие ощущения настолько поглотили ее, что она даже не сразу заметила, что пояс от ее халата теперь лежит в стороне, а его шелк более не скрывает практически ничего. Ее сковал ужас, но всего лишь на секунду, как последние зимние заморозки пытаются сковать морозной сталью уже готовые расцвести бутоны. А потом ее руки сами, почти не слушаясь ее разума, принялись нетерпеливо раздевать и его, стремясь отбросить всякие преграды между ними в сторону. В этом было немного хмельного безрассудства, с которым люди, всю жизнь боявшиеся высоты, первый раз прыгают с тарзанкой. Но она больше не могла и не хотела позволять страху контролировать то, что с ней происходит. Не здесь и не сейчас. — Ты как будто делаешь это не первый раз, — дурашливо заметил он, оставшись сидеть перед ней в одной фундоши. — Что, развязываю узелки или раздеваю мужчину? — краснея, фыркнула она, радуясь возможность хоть немного перевести дух и отвести взгляд от того огромного и многорукого, что тянулось к ней со всех сторон. — Я... сам не знаю, что хотел сказать, — пробормотал Хаширама, мгновенно почувствовав себя идиотом. — Я вообще лучше помолчу. — Исключительно здравая мысль, — кивнула она, но, увидев, как он сник, коротко и почти беззвучно рассмеялась и снова поцеловала его, одним легким плавным движением забравшись ему на колени. Мужчина тяжело выдохнул, почувствовав ее обнаженные бедра и ягодицы на своих ногах, и не смог сдержать естественного порыва обхватить их и сжать пальцами. В ответ девушка изогнулась в спине, откинувшись назад и пропуская сквозь пальцы его прямые черные волосы. В мягком золотистом полумраке они казались маленькими кусочками самой темноты, в которой прячутся искры и отсветы других миров. Она не могла перестать целовать его, оторваться хоть на мгновение, чтобы сделать чуть более долгий вдох. И лишь когда его горячие ладони скользнули по ее гладкой спине, она вдруг осознала, что на ней не осталось ни нитки одежды — не считая разве что огненно-красного капюшона волос. Но на этот раз смущения не было, вместо него девушку охватил бешеный адреналиновый восторг, подобного которому она ранее никогда не испытывала. Она закинула руки ему на плечи и подняла лицо к потолку, блаженно жмурясь и позволяя ему целовать себя везде, где ему вздумается. Его губы двигались по ее телу неторопливо, смакуя и наслаждаясь, и она ощущала лишь блаженную негу, переполнявшую девушку подобно знойному летнему мареву. Ее бедра начали двигаться почти инстинктивно, и она сперва толком сама не понимала смысл этих движений, что глубинным барабанным боем отдаются в потаенных уголках каждого женского сердца. А вот Хаширама, который и так сдерживался уже из последних сил, сразу узнал их. Тихо, приглушенно застонав и сгорбившись, словно от боли, он уткнулся носом в ее плечо. Его тяжелое горячее дыхание опалило ей кожу, и она едва расслышала его слова: — Прошу тебя... Позволь мне. — Хорошо. — Она улыбнулась, ощущая себя свободной, цельной и готовой к настоящему пробуждению. Он сперва не поверил своим ушам, но потом кивнул и немного рваными движениям подхватил ее, укладывая на футон перед собой. Мито покраснела от мысли, какой выглядит сейчас в его глазах с той стороны, и инстинктивно сжала колени, пока он снимал с себя последнюю одежду. Но Хаширама отрицательно покачал головой, мягко и понимающе улыбнувшись ей, и положил ладони на ее ноги. А затем медленно развел их в разные стороны. — Не смотри туда, — произнес он, когда ее смущенный и немного испуганный взгляд метнулся вниз, к тому, что еще несколько секунд назад хоть и чувствительно упиралось ей в низ живота, но все же было скрыто. — Смотри на меня. Она подняла глаза, и в эту же секунду он погрузился в нее. Вошел глубоко и плавно, как нож в плавящееся масло, и Мито почти не почувствовала той боли, что всегда сопровождает становление девушки женщиной. Полностью оказавшись внутри, Хаширама вдруг напрягся всем телом, словно от резкой боли, и даже задержал дыхание. — Что… такое? — испуганно выдохнула его жена. — Прости, — виновато улыбнулся он, взмахом головы перекинув длинные распущенные волосы по одну сторону лица. — Боги, это слишком… приятно. Я не могу… Узумаки ввиду своей неопытности в отношениях с мужчинами не поняла, что именно он в тот момент имел в виду, но спустя какое-то время Хаширама все же смог перебороть то, что накатывало у него изнутри, и снова расслабился. А она тем временем смогла привыкнуть к новым ощущениям внутри, а потому, когда он начал двигаться — медленно, осторожно, едва дыша, — его движения отозвались внутри нее теплыми волнами, расходящимися от низа животу по всему телу. Девушка снова закрыла глаза, и с ее губ слетел первый легкий стон — неуверенный, смущенный, больше похожий на вздох. Ее окружало море деревьев, и их листва, пронизанная солнечным светом, переливалась на ветру и шептала ей о любви. Нежась в ее теплых объятиях, не испытывая ни страха, ни сомнений, ни сожалений, Мито поднималась все выше и выше. К самому солнцу.