Сага об Основателях

Последние слои мягкого тонкого хлопка слетели в траву, и Амари легким пружинистым движением вышагнула из них. Напоследок огляделась еще раз, для верности использовав шаринган и убедившись, что кроме нее в округе никого нет — по крайней мере, ни одного шиноби, который мог бы укрыться от ее чуткого слуха. Потом, ловя равновесие раскинутыми в сторону руками, шагнула на торчащий из воды камень, нагревшийся под палящими лучами августовского солнца. Ее пальцы, цепко держащиеся за теплую неровную поверхность, побелели от напряжения, и Амари сосредоточенно нахмурилась. Чакра для многих шиноби становилась не просто удобным подспорьем, но и своего рода наркотиком. Можно было не тренировать лишний раз мышцы, если в любой момент можно было в разы усилить их, в нужной мере сконцентрировавшись. Некоторые доходили до того, что использовали ее постоянно, даже в быту. Амари считала это позерством и бессмысленной тратой ценного ресурса. Для нее было важным, чтобы ее тело было сильным и без чакры. Можно сказать, девушка воспринимала эту духовную энергию как своего рода ценный дар, доставшийся ей от предков, и именно почтением к прошлому обуславливалось ее отношение к техникам и своим тренировкам. Полностью обретя контроль над своим телом, балансирующим на носочке одной ноги, словно у танцовщицы, Амари немного расслабила плечи. Улыбнулась самой себе, мысленно отметив свой пусть и незначительный, но успех, а потом, изогнувшись дугой, стремительно прыгнула вперед. Войдя в воду бесшумно и гладко, словно дельфин, девушка извернулась, буквально прильнув к поверхности подтянутым загорелым животом, а потом ушла головой вниз, сделав под водой сальто назад. Ее лодыжки и стопы на мгновение взмыли над водой и снова исчезли, почти не оставив после себя ряби и пузырей. Делая широкие сильные гребки, Амари опустилась к речному дну, где придонное течение окатило ее илистой прохладой. В разные стороны от девушки рванули рыбы, а высокие тонкие водоросли, похожие на волосы русалки, кокетливо скользнули по ее обнаженному телу. По спине девушки побежали щекочущие мурашки, и она, вытянувшись в струнку и помогая себе ногами, ушла в сторону от подводных зарослей. Обогнула старую корягу, с которой, подобно лианами глицинии, свисали клочья слипшихся нитчатых водорослей, и руками перебрала по песчаному дну, зарываясь в него пальцами. Потом оттолкнулась от него и взвилась к поверхности, инстинктивно двигая всем своим длинным загорелым телом так, словно всю жизнь провела под водой. Вынырнув и немного отдышавшись, Амари еще немного поплавала туда-сюда, иногда снова уходя на глубину, а иногда позволяя себе перевернуться на спину и полностью расслабиться. Здесь, за пару ри от деревни, она еще в начале лета отыскала крошечный уютный пляж, со всех сторон закрытый зарослями осоки и камышей. Подобраться к нему можно был только с воды — или по деревьям, и девушка обычно предпочитала второй вариант. Это было отличной альтернативой ее традиционной утренней тренировке. Сперва пробежать почти полтора ри по лесу, потом взобраться на большое раскидистое дерево без использования чакры, а затем по густому переплетению ветвей преодолеть оставшееся расстояние и спуститься на пляж. Округлая заводь, образованная резким сужением русла реки и окаймленная прибрежными зарослями, напоминала потайную полянку водяных фей, что приходили сюда танцевать в полнолуние. Вода здесь была на удивление чистой и спокойной, а берег, сперва обманчиво мелкий, потом резко уходил из-под ног. Амари однажды попробовала нырнуть туда, в холодную непроглядную глубину, но даже с шаринганом ничего не смогла там разглядеть. Ей нравилось воображать, что этот провал в речном дне, по форме напоминающий кратер, появился здесь после схватки великих шиноби прошлого. Разрушительные техники, что они использовали друг против друга, навсегда изменили пейзаж этой долины, оставив в нем глубокие незаживающие раны. И лишь столетия спустя природа сумела превратить уродливые дыры в земле в часть самой себя. А в другие дни девушка представляла, что на дне речного кратера спал один из Хвостатых — например, Треххвостая Черепаха. Но если первая ее версия казалась вполне правдоподобной, то вот вторая не выдерживала никакой критики. Даже если бы демон спал глубоким сном, она бы все равно почувствовала его чакру. Амари много слышала о Хвостатых от своего учителя. Мадара был в некотором роде одержим этой темой, и когда заговаривал об этом, ему было трудно остановиться. Он прочел почти все книги, касающиеся истории появления демонов в мире людей, и еще до переселения в Коноху дважды ездил в столицу на научные конференции, посвященные этой теме — конечно, анонимно. Правда обе эти поездки он позже охарактеризовал как абсолютно бессмысленную трату времени и сил, потому как на конференциях собрались не маститые ученые и очевидцы, а просто любители страшилок и фольклористы. Один из них даже пришел в самодельном костюме Девятихвостого Лиса и выглядел настолько глупо, что его исследование, пусть даже вполне научное и подкрепленное фактами, просто невозможно было воспринимать всерьез. И вот теперь, когда Хвостатые снова пробуждались и рассказы об этом стремительно расползались по стране, подобно лесному пожару, Амари не могла совладать с терзающей ее тревогой. Она знала, что Мадара засиделся в деревне и что все еще остается здесь, возможно, лишь для того, чтобы поприсутствовать на ее свадьбе. Но когда торжество состоится, глава клана Учиха найдет какой угодно предлог и повод и обязательно улизнет из Конохи. История Хьюга Хидеко все еще была у всех на слуху, и на Мадару по-прежнему косо смотрели в совете кланов. Может быть, и не было ничего плохого в том, чтобы о нем успели немного позабыть, временно потеряв из виду. Но недоброе предчувствие все равно не давало Амари покоя. Ее наставник находился в пугающе взвинченном состоянии в последние месяцы, особенно после суда. Он походил на человека, готового совершить глупость и более того — жаждущего этой глупости. Она не могла с уверенностью сказать, чем это может закончиться — очередным запоем, сродни тому, в который он ушел после смерти Изуны, или же неоправданным риском для жизни, его и окружающих. И лучше бы это все-таки было первое. Выбравшись на берег, Амари отжала волосы и, достав из заплечной сумки полотенце, принялась растирать свое холодное мокрое тело. От интенсивных и не слишком нежных движений к коже прилила кровь, и девушка с удовлетворением почувствовала, как по телу разливается волна приятного жара. Закончив вытираться, она аккуратно сложила полотенце обратно в сумку, а потом потянулась всем телом, нежась на солнышке и впитывая его лучи. Августовская погода бывала коварной. Летняя жара ближе к сумеркам сменялась прохладой, ощутимо пощипывающей плечи, а по ночам Амари все чаще стала плотно задвигать сёдзи и уже подумывала о том, чтоб достать из кладовых зимние съемные панели, которые в холодное время года защищали дом от пронизывающих ветров. Закрыть ими бумажные стены, замазать стыки глиной, перетащить из тех же самых кладовых жаровни хибачи и запастись углем. Странно было думать об этом сейчас, когда солнце пекло так жарко, но Амари уже предвкушала уютные зимние вечера, когда сквозь небольшую щелочку в ставнях были видны мягко падающие хлопья снега, а они с Мадарой сидели за котацу, сунув ноги поближе к очагу и неторопливо раскладывая очередную партию в го. Что-то вдруг щелкнуло у нее в голове, и девушка замерла, перестав покачиваться и подставлять солнцу то один, то другой бок. Этой зимой они уже ни во что не поиграют и не посидят вот так. И не потому, что Мадара в соответствие со своей неуемной природой, жадной до новых эмоций и приключений, уже почти наверняка покинет деревню. А потому, что она, Учиха Амари, уже перестанет носить эту фамилию. И долгими зимними вечерами будет просиживать не в родном доме, рядом с учителем и другом, чей талант игры в го зависел исключительно от настроения и порой никуда не годился, а порой превосходил все ожидания — нет, она окажется там и с теми, где никогда и не помышляла оказаться. С Сенджу. Ей удивительно легко удавалось делать вид, что ничего не происходит. Что назначенный день не приближается с каждым новым закатом и рассветом и что ее жизнь идет своим чередом. Возможно, какая-то часть ее разума просто не хотела мириться с неизбежным. Может быть, надеялась, что вот-вот проснется или что все это окажется чей-то глупой жестокой шуткой. И вот только сейчас, стоя в столпе солнечного света, слушая мерное бормотание реки и ощущая, как по спине и бедрам бегут ручейки речной воды с волос, Амари вдруг осознала неизбежность грядущего. От этого ей почему-то стало зябко, и девушка поспешила одеться, натянув легкую тренировочную форму куноичи, тонко пахнущую потом и травяным соком. Собравшись, Амари заправила за уши пряди мокрых волос, сейчас очень похожих на водоросли, что росли на дне реки Накано, потом привычным движением провела пальцами по линии шрама у своего правого глаза. Слегка покарябала его ногтем, словно однажды он мог отвалиться, как старая короста, и вскинула голову, прикидывая свой обратный путь. Если задействовать чакру, то хватило бы трех прыжков, чтобы добраться до тропы. Но Амари была той еще упрямицей, когда дело доходило до ее принципов и убеждений, она шла напролом и до конца. И к тому же физическая нагрузка всегда помогала ей встряхнуться и снять стресс. «В таком случае в будущем замужестве твой единственный шанс на нормальную жизнь заключается в круглосуточных тренировках», — мрачно подумала Учиха про себя и, взявшись двумя руками за суховатую, но еще крепкую лиану, свисавшую почти до самого песка, подтянулась наверх. — Как думаешь, насколько реально использовать Технику Превращения на постоянной основе? — глубокомысленно поинтересовалась она, взбалтывая в чашечке разбавленное рисовое вино и наблюдая, как в прозрачной жидкости преломляется свет. Вечером того же дня они с Мито встретились в небольшом изакая, построенном у самой Скалы Хокаге и уютно спрятанном в зарослях дикого винограда. Это место своими размерами больше напоминало чайный домик, чем питейную, и именно этим привлекало девушек. И благодаря их частым визитам, в местном меню появилось намного больше сортов чая и слабого вина, которое они предпочитали. Мито обычно пила совсем мало, буквально обмачивая губы в вине, Амари же, памятуя о пьяных дебошах своего наставника, предпочитала и вовсе не притрагиваться к алкоголю, но сегодняшний день как нельзя лучше к этому располагал. Поэтому поднесенная учтивым хозяином бутылка опустела уже почти наполовину. Захмелевшая Узумаки таинственно сверкала глазами и много смеялась, а ее подруга стала непривычно разговорчивой. Обычно бывало наоборот — говорила Мито, притом говорила много и эмоционально, как будто наверстывая упущенное за годы вынужденного молчания и сдержанности, а Амари больше слушала, иногда поддерживая подругу меткой остротой или, наоборот, убеждая ее, что та перегибает палку. Их дружба была похожа на союз скалы и бури, и они находили друг в друге именно то, чего недоставало им самим. В Амари Мито поражал ее разум, едкий, критичный и прагматичный — блестящий в своей логике, скрупулезности и последовательности. А сама Учиха через подругу прикасалась к миру эмоций, головокружительному и пьянящему. И в отличие от Мадары эти эмоции не были разрушительными — по крайней мере, Амари не чувствовала исходящей от них угрозы, только хмельной восторг, от которого приятно покалывало кончики пальцев. Многое из того, о чем говорила Узумаки, было для ее подруги чем-то невероятным и почти запредельным в своей чрезмерности. Но ей нравилось прикасаться к этому, наблюдать за быстрыми сменами настроения подруги, ее яркими и остро заточенными эмоциями, и греться в лучах того, что самой ей было недоступно. Амари не была такой впечатлительной и эмоциональной, но, честно говоря, ее пугала сама такая возможность. На что вообще могла быть похожа жизнь со снятой кожей, когда любое прикосновение бьет словно электрическим током? Мито не могла не реагировать — на слова, на поступки, на взгляды. Много лет она учила себя сдержанности, а теперь пыталась переучиться и вернуть почти утраченную непосредственность. Пока получалось так себе, но Амари не принимала ее периодические всплески на свой счет. Жизнь с Мадарой научила ее исключительному терпению и умению держать лицо даже в самой накаленной обстановке. И хотя они обсудили уже миллион вещей и посмеялись еще над миллионом, их разговоры ни разу не касались того, что произошло у крепости Найто. В этом не было какой-то опасливой настороженности или боязни наступить на больную мозоль. Скорее, они в равной мере осознавали, что там и тогда они обе были совсем другими людьми и их противостояние было навязано им сверху, без их на то желания. Не обвиняя друг друга и обходя эту тему стороной, они отдавали друг другу дань вежливости и уважения, не заставляя оправдываться за то, что было не в их власти. Сегодня, вопреки обыкновению, Мито была особенно молчалива. В полной мере осознавая свою роль единственной доверенной подруги, она давала Амари возможность выговориться и подливала ей вина каждый раз, когда чашечка Учихи пустела. — Я бы могла сбежать из страны, — меж тем продолжала та. — Эмигрировать в Страну Воды и стать гондольером. — Кем-кем? — не сдержавшись, прыснула Мито, прикрывая рот рукавом кимоно. — Ну, мужиком на лодке с шестом, — мрачно пояснила подруга. — Он плавает между... бочек и... наверное, толкает их шестом, чтобы они... не плавали. — Совсем сникнув под конец, она отпила еще немного вина и встряхнулась: — Нет, послушай! Я могу исчезнуть как Ямамочи Кэй. Мы придумаем и мне какую-нибудь занимательную историю про карточные долги и... — Ш-ш-ш! — прижала палец к губам Узумаки, и ее подернутые негой глаза на секунду стали почти трезвыми. — Даже у стен есть уши. — Боги. — Амари с тяжелым вздохом познавшего истинную мировую боль человека уронила лоб на ладонь. — Я, кажется, совсем себя не контролирую. Ямамочи Кэй. Нашла кого вспомнить. Мито покачала головой. Амари уже некоторое время назад рассказала ей о том, что произошло с пропавшим строителем на самом деле. Наверное, потому, что больше не могла и не хотела нести груз этого знания в одиночку. Узумаки ее не осуждала и не спешила делиться новообретенными знаниями еще с кем-то. Более того она в свою очередь поделилась с Учихой своими подозрениями относительно Хьюга Хидеши и его роли в гибели ее сестры. Подозрения эти были бездоказательными, но не желали покидать голову девушки. И для нее было сущим облегчением обсудить свою теорию хоть с кем-нибудь — особенно с таким проницательным и вдумчивым собеседником, как Амари. Хидеши, к удивлению практически всех участников нашумевшего процесса над Учихой Мадарой, не покинул Коноху. Напротив, он купил один из местных, пока еще пустующих домов, находившийся так далеко от квартала Учиха, как это было физически возможно. После того, как над его особняком поработали приглашенные из столицы мастера, он превратился в один из самых роскошных и претенциозных домов деревни. Хаширама находил в нем черты дворца даймё, а Тока, испытывавшая после возвращения в Коноху тоску по прекрасным строгим линиям столицы, искренне считала его самым изысканным зданием во всем селении. После работы она часто прогуливалась до него и просто стояла рядом, вздыхая и мечтая о том, как бы сама жила в таком. Беленые стены, идеально симметричная форма здания, синяя черепичная крыша с крутыми завитками на скатах. Строгий сад без всяких пышных цветов и бесконтрольно растущих деревьев — только черные камни строго выверенной формы, жемчужный песок, коротко подстриженные кусты, напоминающие пушистые капли на гладкой поверхности, и пруд с зеленой водой, в котором плавали толстые горделивые карпы. Также из поместья Хьюга привезли несколько кленов — их посадили вдоль высокого сплошного забора и по ту сторону пруда. Сад не предполагал прогулок и уютных посиделок в тени деревьев, на него можно было только смотреть в немом и покорном благоговении. Мито видела его лишь однажды и позже сказала подруге, что Хидеко такое бы не пришлось по вкусу. — Она любила цветы и пикники на траве. Чтоб он подавился своими карпами. — Все это было сказано с такой непередаваемо милой и в то же время залихватски злобной улыбкой, что Амари отчего-то стало весело. Словно подруга прямым текстом предложила ей пробраться ночью в поместье Хьюга и сварить там уху. С огненными техниками, которыми владела Учиха, для этого не понадобилось бы даже вылавливать рыб из пруда. На самом деле они редко говорили о Хидеко. Амари отчего-то подспудно ощущала и свою вину в том, что произошло с сестрой Мито. Потому что тоже отчасти принимала участие во всех тех событиях начала лета, когда так неуловимо быстро стерлись все границы. Она не знала девушку лично, но по рассказам Узумаки смогла составить о ней свое мнение. И теперь еще больше сожалела, что тогда не взяла ее за руку, не удержала и не вернула силой домой. Потому что, возможно, до того, как Мадара окончательно сломал ее, ее еще можно было спасти. Довольно любопытным при этом также оставался тот факт, что своего наставника Амари не винила — не больше, чем можно винить дикого зверя, укусившего любопытного ребенка, что попытался его погладить. Он просто был такой, и она всегда это знала. Он поступил так не со зла и не в попытке самоутвердиться за счет бедной девушки. Он просто позволил ей увидеть и почувствовать себя настоящего, чего она по глупости пожелала. Что ж... Сияние его пламени выжгло несчастной глаза. Фигурально выражаясь, конечно. Чтобы выдержать такого, как Мадара, нужно было быть кем-то совершенно особенным. Возможно, даже не совсем человеком. — Неужели он настолько плох? — Что? — встрепенулась Амари, несколько раз моргнув. — Тобирама. Я как-то общалась с ним... Это было правда давно, но он был... Тогда он показался мне единственным вменяемым и здравомыслящим человеком во всем своем клане. — Он слишком здравомыслящий, — вскинула палец Учиха. — Он весь как будто скроен и сшит из одних сплошных здравых мыслей. Преимущественно направленных на то, какие Учиха злостные мерзавцы. — Говорят, Хаширама выступил с прекрасной речью об этом, — произнесла Мито, и на ее лице появилось мечтательное и даже немного глуповатое выражение, свойственное всем влюбленным. — Мне жаль, что я ее пропустила. — С речью о чем? — не поняла Амари. — Об Учиха и том, как их... неправильно воспринимают. Я пыталась упросить его повторить ее при мне на бис, но это было уже спустя несколько недель, так что первоначальный эффект был безнадежно утерян. — Она со вздохом махнула рукой. Какое-то время ее подруга молчала, снова всматриваясь в вино в своей чашечке. Потом очень осторожно и как будто нехотя уточнила: — Значит, ты говоришь... Сенджу... Есть шанс, что его брат... может быть похож на него? — Похож в чем? — цокнула языком Узумаки, вызывающе сверкнув глазами. — В... бытии мужем, — с похоронным видом отозвалась Амари. — Ты спрашиваешь, что я думаю о нем, как о спутнике жизни или как о любовнике? — лукаво улыбнулась Мито. Пару секунд Учиха молчала, осознавая сказанное подругой, потом тихо охнула и начала стремительно краснеть — то ли от досады, то ли от смущения, а, может, и от всего сразу. — Любовнике! Боги, ты вообще себя слышишь? Чтобы я... чтобы с ним... Да за кого ты меня... — Амари в тот момент походила на закипающий чайник с прыгающей на маковке крышечкой, и Мито искренне находила это очаровательным. — Я думаю, он неплох, — выразительно двинула бровями Узумаки. — Если его правильно... настроить. — Да иди ты! — Амари швырнула в нее пустой чашечкой, но та с грацией истинной куноичи легко от него уклонилась. — Это политический марьяж, и мы с ним даже видеться-то не будем. Вспомни свои первые годы с Хаширамой. — Мне больше нравятся мои последние годы с ним, — сладко жмурясь, поделилась Мито, и подруга, воспользовавшись моментом, тут же уцепилась за возможность сменить тему: — Так значит он все-таки пришел к тебе? И вы...? Девушка выразительно кивнула, чем вызвала у собеседницы всплеск необычайного интереса, который, если смотреть со стороны, можно было бы принять за изощренно-исследовательский. Если Амари чем-то и пошла в своего отца, так это любовью к деталям и подробному, практически околонаучному анализу того, что ее увлекало. — Выкладывай, — потребовала она и, сходив за отлетевшей в угол изакая чашечкой из-под саке, разлила им оставшееся вино. — Мне понравилось, — бархатисто мурлыкнула Мито, которую разговор об этом, кажется, совершенно не смущал. Ну или, по крайней мере, она решила не показывать подруге свое смущение, чтобы не давать ей преимущества и повода для шуток в будущем. — Как все случилось? Он пришел к тебе и вы...? — Амари сделала многозначительную паузу. — Он пришел, и мы сделали это, — легко ответила та. — Хочешь знать мое мнение? Если уж у тебя в мужьях будет такой потрясающий мужчина, как Сенджу Тобирама, будет грех его... не попробовать. Что? Не смотри на меня так! — Она рассмеялась, наклонив красивую головку, украшенную золотыми позванивающими украшениями. Одно из них она теперь носила каждый день вне зависимости от наряда и прически — острую шпильку с подвеской в виде лепестков из красного стекла. — Потрясающий мужчина? Сенджу Тобирама? Ты сейчас серьезно? Знаешь, я иногда не понимаю, когда ты шутишь, а когда просто издеваешься надо мной. Но вот что — в следующий раз я не промахнусь! — Амари угрожающе прицелилась чашечкой, чем вызвала новый приступ веселья у подруги. — Он, возможно, не самый приятный собеседник, — признала та. — И, возможно, у него трудности с формированием взрослого отношения к вашему клану. Но он симпатичный и... Учиха Амари, у меня к тебе серьезный вопрос. — Мито поманила ее к себе, и девушка покорно склонилась над столом, подставляя свое ухо для проникновенного шепота: — Ты вообще видела его задницу? Потеряв дар речи, та какое-то время открывала и закрывала рот. Потом сдалась, тоже расплылась в улыбке и помотала головой. — За задницы, — со вздохом поражениям проговорила она, поднимая чашечку с саке. — За любовь, — уверенно поддержала ее Мито. В воздухе разливался сладкий дымный аромат надвигающейся осени.

~ * * * ~

— Вы должны были рассказать мне о побочных эффектах! Пожилой аптекарь поднял на ворвавшуюся к нему в лавку девушку узкие глаза, наполовину скрытые за толстыми линзами очков. Его лысина, окаймленная седыми всклокоченными волосами, мягко отливала в солнечном свете, льющемся через большие витринные окна. Мужчина смерил незваную гостью долгим неодобрительным взглядом и, немного пожевав морщинистыми узкими губами, отложил в сторону учетную книгу, в которой делал пометки. В прежние свои визиты она была иной — более сдержанной, полной достоинства и даже какой-то таинственности. Всем своим видом давала понять, что пришла по важному и не терпящему отлагательств делу. От нее пахло какими-то дешевыми сладкими духами, и голос ее сперва неуверенно подрагивал и срывался, уходя то в проникновенный шепот, то в свист. И просьба ее с самого начала показалась аптекарю подозрительной, пусть даже он давно работал в среде шиноби и продавать всевозможные яды было его хлебом насущным. — Снизьте громкость, девушка, — сухо попросил ее он. — Прошу, вы только вошли, а у меня уже от вас в ушах звенит. Будьте добры объясниться. — Нет, это вы... будьте добры! — задыхаясь от возмущения, приказала она, со стуком поставив на прилавок полупустой пузырек из темно-коричневого стекла, в котором плескалась какая-то жидкость. Даже несмотря на то, что он был плотно заткнут пробкой, в воздухе мгновенно потянуло резковатыми нотками трав. Аптекарь, не теряя лица и чувства собственного достоинства, аккуратно взял пузырек двумя пальцами и, надвинув очки поглубже на глаза, посмотрел его на просвет. Пару раз встряхнул, наблюдая за танцующими в жидкости мелко порубленными листьями, и снова поставил на место. На лице его появилось утомленное выражение, свойственное всем профессорам, которые осознали, что их студенты, несмотря на многочисленные рекомендации и инструкции, все равно все сделали шиворот-навыворот. — Могу я уточнить у вас, сколько капель вы давали... пациенту? — Он слегка запнулся в конце, но быстро подобрал нужное слово. — Я прописывал строго не больше трех и не чаще одного раза в неделю, чтобы избежать побочных эффектов. Русоволосая девушка, еще мгновение назад пылавшая праведным гневом и жаждавшая возмездия, вдруг как-то сникла. На ее лице появились болезненного вида красные пятна, а глаза испуганно забегали. — Так сколько? — сурово переспросил ее собеседник, уже догадавшись, что ничего хорошего он в ответ не услышит. — Десять, — через силу выдохнула она. — Но вы просто не понимаете! Этот человек не такой, как все. У него невероятная жизненная сила и... — Она беспомощно взмахнула руками, словно пытаясь без слов описать нечто крайне масштабное. — Я вам говорила, что мне нужно сильное снотворное, чтобы он... точно не проснулся. — Это самое сильное из тех, что есть у меня в запасах, — с легким оттенком высокомерия заметил аптекарь. — В его состав входит яд олеандра и маковое масло. При применении в больших дозах... Что ж, ваш пациент в самом деле может больше никогда не проснуться. Позвольте спросить, а хотя бы периодичность вы соблюдали? Сенджу Тока не ответила. Отступила назад с выражением абсолютной беспомощности на побледневшем лице, а потом, запнувшись о ящик с нераспакованными пилюлями, тихо вскрикнула от боли в икре, и замерла на месте, глядя в пустоту перед собой. Все началось после той ночи в столице. Испытанное ею тогда удовольствие было не сравнимо ни с каким иным, что прежде случалось в ее жизни. И то, что Хаширама не проснулся (а ей все же удалось убедить себя, что это было так), было лишь счастливой случайностью. Она не могла больше так рисковать, но повторить этот опыт — и зайти еще дальше — девушке хотелось слишком сильно. В скором времени это стало чем-то вроде навязчивой идеи, и, когда они вернулись в деревню, она уже едва ли могла ждать. Сперва она думала, что справится сама с помощью пары медицинских справочников и энциклопедии лекарственных и ядовитых растений Конохи, но потом пришла к выводу, что в такого рода области лучше довериться профессионалу. Так она оказалась в этой крошечной аптеке, зажатой между обувной мастерской и лавкой стекольщика. Хозяин принял ее не слишком радушно, но лишних вопросов не задавал. Она получила заветный пузырек всего за пару серебряных монет, и он приятно оттягивал внутренний потайной карман весь оставшийся день. Все оказалось слишком просто — и именно поэтому она не успела как следует обдумать последствия своих действий. Ею руководило желание, страстное и ненасытное, и Тока уже убедила себя, что иными путями она не достигнет своей цели. Несколько капель в традиционный чай, который она приготовила для любимого Хокаге в качестве успокоительного после непростого собрания кланов и ареста Мадары, и вот через полчаса его уже начало клонить в сон. Она осознанно превысила дозу, потому что не верила, что для Первого Хокаге хватит того же, что и для обычного, ничем не привлекательного мужичонки из народа. Нет, его не зря называли Богом Шиноби — чтобы усыпить его, нужно было приложить куда больше усилий. И к тому же она хотела быть уверена. Просто чтобы позволить себе расслабиться и не думать ни о чем, кроме того, что происходит здесь и сейчас. Если вкус чая и показался ему странным, Хаширама ничего не сказал — поблагодарил ее в своей обычной манере, даже отпустил пару добродушных шуток, а потом его взгляд стал квелым, и он, сославшись на усталость, покинул ее. Тока выждала еще какое-то время, а потом направилась за ним. Как и следовало ожидать, Первый уже спал глубоким сном. Его одежда, которую у него, видимо, не хватило сил и терпения сложить и убрать, валялась тут же на полу, а сам он дышал так медленно и неглубоко, что походил скорее на мертвого, чем на спящего. И все же Тока заставила себя повременить еще немного. И лишь потом попробовала разбудить его — легонько потрепала по плечу, потом ощутимо ткнула в бок, а в конце громко позвала по имени. Хаширама не реагировал. Удовлетворенно кивнув самой себе, девушка заперла двери его спальни изнутри. На фусума, которые не предполагали замка, пришлось наложить запирающую печать клана Узумаки — в этом была своя, изумительно сладкая ирония, которую Тока долго смаковала у себя в голове. И лишь потом, полностью себя обезопасив, она позволила своим чувствам и порывам взять верх. Сперва просто сидела рядом с ним, смотрела и любовалась его обаятельным, таким беззащитным во сне лицом. Потом позволила себе коснуться его плеч и рук. Долго-долго изучала их пальцами, запоминая, каковы они на ощупь. Потом, пьянея от собственной храбрости, двинулась дальше. В первую ночь, еще не будучи уверенной в действии лекарства, девушка не позволила себе многого. Но уже наутро, когда перед рассветом ей пришлось уйти — не только потому, что теперь ее могли заметить, но и потому, что ей самой стоило поспать хотя бы два-три часа, — она поняла, что не сможет ждать целую неделю. Это казалось невозможным и совершенно невыносимым. К тому же ее главная соперница, проклятая Узумаки Мито, тоже не сидела без дела. Изображала из себя невесть какую страдалицу, якобы переживая смерть сестры. От Наоко Тока знала, что Узумаки на самом деле едва ли на дух переносила глупенькую Хидеко — и первые недели после приезда последней делала все, что от нее зависело, лишь бы не пересекаться с Хьюга и проводить с ней поменьше времени. А теперь посмотрите на нее, драма столетия! Наверняка эта лиса уже пронюхала, что кратчайший путь к сердцу Первого — это нуждаться в нем, в его защите и опеке. Вот и старается почем зря. А он, глупый, доверчивый, слишком добрый и наивный, ведется на всю эту ерунду. Если так пойдет и дальше, он, того и гляди, начнет ночевать в Закатном дворце, и тогда она окончательно его потеряет. Терпения у Токи хватило на два дня — два мучительных, полных сомнения и неутоленной жажды дня. А затем она снова опоила Первого и едва сумела дождаться, пока он доберется до спальни. Во вторую ночь она лежала рядом, обнимая его, гладя его тело и полушепотом признаваясь ему во всем, что бы, как она хотела, он сделал с ней. Возбуждаясь от собственных фантазий, она изнемогала от переполняющих ее желаний, но тело Хаширамы, находящегося под действием яда, не отвечало на ее ласки. На третью ночь, состоявшуюся сразу после похорон Хидеко и накануне суда над Мадарой, Тока, прежде чем разделить ложе с одурманенным мужчиной, наконец-то рискнула тоже полностью раздеться. Теперь между ними не осталось ровным счетом никаких препятствий, и, надо признать, если бы это было физически возможно, девушка не остановилась бы и зашла бы еще дальше. Но, к сожалению, его беспробудный сон имел свою оборотную сторону — мужчина почти не шевелился, пульс у него едва прощупывался, а потому все функции его организма, включая ту, что интересовала Току более прочих в текущий момент, тоже находились в анабиозе. Если бы кто-то случайно узнал обо всем и задал девушке вопрос в лицо при свете дня, она бы мгновенно сгорела от стыда. Но там, в плену томных августовских ночей, когда небо так и сияло росчерками падающих звезд, она не могла себя контролировать, полностью отдавшись на волю своих потаенных и слишком долго сдерживаемых желаний. Она касалась себя его руками, прижималась к нему всем телом и делала еще много такого, на что и не думала, что окажется способна. Тепло его кожи, его запах, его потрясающее тело, словно вылепленное искусными руками богов на заре творения — все это сводило ее с ума. Она не могла отказаться от этого, эти тайные ночные свидания со спящим стали ее наваждением. Куда уж тут было вспомнить о дозировке и других строгих наставлениях аптекаря... Ведь наутро Хаширама всегда был свежим, полным сил и ни на что не жаловался. До сегодняшнего дня. Тока вдруг осознала, что плачет. Горячие слезы наперегонки катились по ее бледным впалым щекам, и она не могла совладать с собой. Какое-то время молча лицезревший эту немую сцену, аптекарь наконец тяжело вздохнул и, выйдя из-за прилавка, направился к ней. — Возьмите платок, девушка, — неуклюже проговорил он, сунув ей в руки кусок чистой белой тряпицы. Тока послушно высморкалась, мотая головой, словно отчаянно пытаясь убедить себя в том, что ничего страшного не случилось. Просто не могло случиться. — Что за побочные эффекты проявились у вашего пациента? — Он жалуется на головную боль, — едва слышно прошептала она, отчаянно шмыгая носом. — И слабость. Что я наделала, сенсей? Аптекарь, глядя на нее с жалостью, как смотрят на неразумного ребенка, своими собственными действиями загнавшего себя в ловушку, покачал головой, потом выпрямился и проговорил: — Есть вероятность, что яд успел нанести непоправимый вред организму, но раз пока иных симптомов не проявилось, будем надеяться на лучшее. Вы можете привести его сюда, чтобы я провел полное обследование? — Нет! — вырвалось у Токи быстрее, чем он успел договорить. — Это невозможно. Я... я не говорила... Послушайте, я не могу сказать ему... — Хорошо, я понял, — поднял руки аптекарь, и теперь его взгляд стал совсем неодобрительным. — Тогда предложите ему прийти, чтобы разобраться с головной болью. Не говорите о ее причинах, раз уж это... такая тайна. Девушка вжала голову в плечи и закусила нижнюю губу так сильно, что на ней после остался явный отпечаток зубов. Если она приведет сюда Хашираму, этот проныра может обо всем догадаться. А если и не догадается, то, по меньшей мере, задастся вопросом, а с чего бы личной помощнице Хокаге травить его. Это попахивает заговором, а уж Сенджу Тока в заговорах и кулуарных интригах понимала побольше прочих. Аптекарь просто не сможет промолчать, он обязан будет рассказать Первому правду, как того требует не только простая человеческая порядочность, но и неписаный закон деревни. Она могла бы попробовать вывернуться, наплести что-нибудь о том, что он плохо спит, а на него столько навалилось, и она хотела просто позаботиться о нем, раз уж он сам совершенно не уделяет внимания своему здоровью. Но сможет ли он верить ей после такого? А если нет? Что, если ее кто-то видел, когда она поздней ночью или ранним утром кралась по коридорам поместья? Малейшая неосторожность может положить конец всему. Нет, ни в коем случае. Не сейчас. — Нет, это решительно невозможно, — помотала головой Тока и торопливо вытерла мокрые щеки. — Я не могу. Простите, я... просто не могу. — Девушка! — укоризненно воскликнул он, когда она подскочила и начала пятиться к двери. — Будьте благоразумны. Эти игры ничем хорошим не кончатся. Если мы не исправим последствия ваших действий сейчас, кто знает, чем они обернутся в будущем! Девушка, постойте! Она просто сбежала. Не хотела ничего слышать и знать. Все это была ерунда. Хаширама — Бог Шиноби, к тому же владеющий ирьёниндзюцу. Он исцелится, и ни о каких «последствиях» не может идти и речи. Она просто перестанет... При мысли об этом у нее на секунду закружилась голова от отчаяния и безысходности, но Тока сжала зубы, усилием воли взяв себя в руки. Она перестанет давать ему снотворное, и все наладится. К тому же она уже почти нашла лазейку, нашла способ исправить всю эту жестокую несправедливость ее жизни и без использования опасных лекарств. Хьюга Хидеши вступил в общество Тени вскоре после суда над Учихой Мадарой. Тока не знала, кто именно рассказал ему о тайных сборищах в укромной пещере, скрытой в листьях ивы, но, появившись там однажды, он очень быстро начал завоевывать популярность и показал себя превосходным оратором. Он говорил так много и пламенно, что даже Тень с его проповедями на его фоне начал блекнуть. Но глава тайного общества, кажется, был вовсе не против — он с готовностью уступил Хидеши главную трибуну, наблюдая за ним из полумрака сквозь прорези своей бездушной гладкой маски. — Нам необходимо преодолеть сковавшую нас пассивность! — призывал Хьюга, потрясая сжатым кулаком и источая неприкрытую враждебность по отношению к Сенджу. — Сенджу Хаширама слабый, безвольный правитель, не способный принимать жестокие и так нужные нам сейчас решения! Смерть моей дочери целиком и полностью его ответственность, ведь сперва он отказался брать ее в жены, а затем оправдал и прикрыл своего лучшего друга, который воспользовался ее глупостью и молодостью! Все мы знаем, что случилось на самом деле! Сенджу Хаширама лишь марионетка в руках Учиха! С ним соглашались, ему вторили, и нестройный хор голосов поддерживал его гнев. Хидеши призывал немедленно созвать внеочередной совет кланов и свергнуть Хашираму, но Тень пока вынужден был отклонить эту его идею. — У Сенджу пока еще слишком много сторонников. Проявив себя сейчас, мы лишь привлечем ненужное внимание и обнаружим себя. Нужно выжидать, действовать более тонко. — Тонко? — сузил глаза Хьюга. — А не слишком ли вы... мельчите? Ваша предыдущая затея провалилась и лишь укрепила веру людей в своего Хокаге. А теперь, когда у нас есть такой очевидный повод... — История Узумаки Мито многим показалась достоверной и убедительной, — покачал головой Тень. Из-за маски его голос звучал гулко и низко, словно звук храмового гонга. — У вас уже был шанс перетянуть людей на свою сторону и обратить их против нее и ее мужа, но вы не смогли. — Я не ожидал, — процедил сквозь зубы Хидеши. — Я был убежден, что она ненавидит этого подонка Учиху так же, как я. Это был удар в спину. Я до сих пор не могу понять, почему она выступила в его защиту... Звучит безумно, но я даже начинаю подозревать, а не спит ли она с ним. Услышав это, Тока вскинула голову. Мысли ее лихорадочно засуетились, разбирая на кирпичики и заново складывая услышанное. Узумаки Мито и Учиха Мадара. Между ними определенно существовала какая-то связь, но многие не обратили внимания на такую возможность из-за того, что основное внимание было приковано к ее сестре. Мито действительно видели в поместье Учиха дважды, но в самом ли деле она ходила туда, чтобы быть посредником между двумя разделенными влюбленными? Кто-то должен знать больше. Здесь явно было что-то нечисто. Тока шумно сглотнула, почувствовав, как ее бросило в жар. Все это время решение ее проблемы было прямо у нее перед глазами, а она его просто не замечала. Дура! Тока вздрогнула — отчего-то это слово прозвучало у нее в голове голосом матери. Девушка с трудом дождалась конца собрания, чтобы поговорить с Хидеши, и перехватила его уже на обратном пути в деревню. Если их увидят разговаривающими здесь, это вряд ли привлечет чье-то внимание. Когда она обратилась к нему, он сперва смерил ее полным непонимающего презрения взглядом, словно Тока была грязной нищенкой, что цеплялась за его идеально чистые одежды, но потом в его глазах проснулось узнавание. — Что вы хотели, Тока-сан? — спросил он. — У меня мало времени. — Я хотела поговорить с вами об Узумаки Мито, — торопливо проговорила она. — То, что вы сказали во время собрания... Послушайте, вы так много нападаете на Хашираму, и я прекрасно понимаю почему. Но ни вы, ни остальные не понимаете, что он... Он просто находится под плохим влиянием. Вы никогда не думали, что он вынес тот приговор именно из-за своей жены? Вы же помните заседание. Он был готов осудить его! Готов был отправить человека, виновного в смерти вашей дочери, на каторжные работы, пока не заговорила Мито. А что, если она повлияла не только на это конкретное его решение? Вы никогда не думали об этом? Она хитра и изворотлива, и у нее определенно есть свои интересы. Вспомните, ведь он изначально отказался жениться на вашей дочери именно из-за нее. Хидеши некоторое время молчал, обдумывая ее слова, а потом не слишком охотно кивнул. — В ваших словах есть зерно истины, Тока-сан, — признал он. — Мито долгое время оставалась в тени позади своего мужа, и многие привыкли считать, что она просто красивая кукла с громким именем. Я знал ее, когда она была младше, и уже тогда она выказывала непозволительное непочтение к старшим. Не стоит сомневаться, что с годами эта привычка лишь укоренилась в ней несмотря на все старания моей жены. Но, признаться, прежде я не задумывался о том, как широко могло распространиться ее влияние. — Поверьте мне, — горячо воскликнула девушка, чувствуя, как ее охватывает восторг от того, что этот человек прислушался к ее словам. — Я знаю Хашираму дольше всех вас. Я бы смогла направить его мысли в более... подходящее нам русло. Он человек простой и ничего бы не заподозрил, а мне он доверяет. Я... только я одна нахожусь достаточно близко к нему, чтобы... чтобы сделать практически все, что угодно. Она задохнулась от переизбытка эмоций — к тому же некстати накатили воспоминания об их с Хаширамой последней ночи. Его пальцы были достаточно расслабленными и послушными, чтобы она могла управлять ими как мастерский кукловод. А если разучить пару техники шиноби Страны Ветра, ей не понадобится даже касаться их... Черт, как же мучительно сложно будет отказаться от всего этого! Тока снова закусила губу и тряхнула головой, заставив себя вслушаться в то, что говорил Хидеши. — Ваши доводы звучат разумно, я вынужден это признать. Но я, простите, не совсем понимаю, к чему именно вы клоните. — Если бы женой Хаширамы была более... лояльная нашему делу женщина, многое в деревне могло бы измениться, — ответила Тока, выразительно двинув бровями. — Подумайте сами. Возможно, нам не нужно свергать Хашираму, ведь это, как правильно сказал Тень, может быть очень двояко воспринято простыми людьми. Да и его репутация слишком хороша. Нам придется приложить слишком много ненужных усилий, чтобы добиться своей цели, а результаты могут нас совсем не порадовать. — Постойте, — прервал ее Хидеши, в чьих глазах отразилась сперва напряженная работа мысли, а затем удовлетворенное понимание. — То, что я говорил на собрании об Учихе Мадаре и Узумаки Мито... Если мы найдем доказательства их связи... — Именно! — триумфально воскликнула Тока, испытав внезапное желание обнять этого высокомерного неприятного человека, который, кажется, читал ее намерения как по нотам. — Если мы докажем, что супруга Первого Хокаге ему неверна, то совет кланов сможет настоять на их разводе. А затем останется лишь... правильно разыграть оставшиеся карты. И вы оглянуться не успеете, как рядом с Хаширамой окажется человек, которому вы и все остальные сможете полностью доверять. — Вы исключительно умны, Тока-сан, и мне нравится склад вашего изворотливого ума, — улыбнулся Хидеши, и странным образом улыбка испортила его красоту, превратив ее в хищную маску. — Прежде в Конохе я не встречал ни одного человека, что был бы мне по сердцу, но ваш стиль, ваши манеры и ваш образ мысли мне очень близок. Не желаете ли как-нибудь зайти на чай в мой дом? Думаю, нам многое стоит обсудить. Сердце у Токи забилось чаще, и она с трудом сдержалась от того, чтобы не завизжать от восторга, хлопая в ладоши. — С удовольствием принимаю ваше приглашение, Хьюга-сан, — с почтением произнесла она и поклонилась ему. Хидеши, глядя на нее сверху вниз, удовлетворенно хмыкнул. Он с юности умел отлично использовать предоставляемые судьбой возможности. И задурить голову глупой девке, очевидно влюбленной в своего Хокаге, чтобы потом использовать ее в своих целях, было лишь одной из них.

~ * * * ~

Помедлив пару секунд, Тобирама опрокинул себе на голову ведро ледяной воды и крепко стиснул зубы, чтобы подавить поднявшийся шумный вздох. Остатки мыла и клочья серой пены сползли ему под ноги, и он по-собачьи встряхнул головой, разбрасывая вокруг себя крупные водяные брызги. Холод всегда прочищал ему голову и помогал ясно мыслить. Зимой он предпочитал спать, оставляя сёдзи приоткрытыми. К утру, бывало, в углах комнаты появлялся иней, но мужчину это совершенно не смущало. Он никогда не мерз — или точнее не испытывал связанных с этим состоянием негативных физических ощущений. Холод его бодрил, подстегивал, заставлял активнее двигаться и интенсивнее размышлять. Он был его спутником и помощником, и Тобирама искренне радовался тому, что жаркое лето подходит к концу. Он не умел находить для себя места в летнем зное. Ему хотелось буквально содрать с самого себя кожу, потому что она казалась тесной и душной. В дни, когда стояла особенно немилосердная жара, он предпочитал проводить время в купальне, заполненной водой со льдом. Хашираму это всегда поражало, но, наблюдавший за причудами младшего брата с юности, он не воспринимал их как нечто ненормальное и требующее срочного вмешательства. Скорее как нечто любопытное и своеобразное, над чем можно было посмеяться в узком семейном кругу. Поставив пустое ведро на каменный бортик, Тобирама повернул голову к окну, за которым медленно распускался новый день. Краски последнего летнего рассвета менялись от зеленовато-голубых к изжелта-белым и потом — в янтарно-оранжевые, предвосхищающие восход. Он не знал, почему его старший брат выбрал для их с Учиха Амари церемонии именно этот день. Быть может, хотел придать некую символичность уходящей эпохи раздоров. В осень Сенджу Тобираме предстояло вступить уже женатым человеком, и он по-прежнему не мог понять, что думает или чувствует по этому поводу. Всякая его попытка заглянуть в недра собственной души заканчивалась сокрушительным провалом, ибо там было намешано слишком много всего, и одни установки и принципы безжалостно атаковали другие. С одной стороны, он ненавидел Учиха, с другой — в самом деле хотел помочь Конохе и своему брату. С одной стороны, он видел в Амари черты, которые вызывали у него уважение и даже своего рода восхищение, но с другой — она была Учихой до мозга костей. Иногда ему казалось, что она пытается как-то бороться со своей природой, скрывать или подавлять ее хотя бы в его присутствии, но в иные моменты, забывшись, она раскрывалась в полной мере. Этот дерзкий самоуверенный взгляд, эта хищная насмешливая улыбка, эти резкие отточенные движения прирожденной убийцы — она не могла перестать быть собой, как бы ни старалась. И он... Он почти сумел убедить себя, что сможет видеть в ней просто женщину, как говорил ему брат, забыв о том, какой фамильный герб она носила на спине. Но здесь и сейчас, глядя на последний в этом году летний рассвет, ощущая, как холодная вода стекает по его животу и ногам, Тобирама пришел к горькому, но неумолимому в своей однозначности выводу: у них не было никаких шансов ужиться и понять друг друга. Вся эта идея со свадьбой была обречена на провал, и не было смысла делать друг друга несчастными ради того, чтобы создать некую видимость его лояльности к политике брата. Тобирама нахмурил брови, поймав собственный взгляд в небольшом зеркале, поставленном на притолоку в другой части ванной комнаты. Пора заканчивать этот балаган, пока они оба не совершили самую большую ошибку в их жизни. Он разыскал брата в одном из коридоров поместья клана — Хаширама, судя по всему, возвращался из Закатного дворца. И если сперва Тобирама, будучи слишком поглощенным собственными мыслями, не обратил на это внимания, то позже припомнил, с удивлением осознав, что совершенно упустил из виду тот момент, когда его непутевый брат наконец внял голосу разума и разделил ложе с собственной женой спустя три года после заключения брака. — Ты готовишься? — встретил его радостным энтузиазмом старший Сенджу. — С твоими волосами определенно нужно что-то сделать! Может, маслом пригладить? Ты похож на встрепанного воробья, который только что подрался с кем-то за пару крошек. — Оставь мои волосы в покое, — поморщился тот, привычным движением уворачиваясь от руки брата, который хотел пригладить его непослушные светло-серые вихры, после мытья торчащие в разные стороны. — Хаширама, мне нужно с тобой поговорить. — Конечно, — закивал тот. — Я понимаю. А мы можем поговорить, пока ты будешь одеваться? Церемония должна начаться уже через пару часов, а у нас еще ничего толком не готово. Ух, я так волнуюсь, словно сам по второму кругу... — Он мечтательно закатил глаза, но потом спохватился: — Давай постараемся не повторять моих ошибок. Пусть в этот раз чашечки для сан-сан-кудо заготовят заранее, чтобы в последний момент не выяснилось, что их никто не достал из кладовой. — Брат, уймись! — Тобирама все-таки не выдержал и перебил его, положив обе ладони Хашираме на плечи. В этот же момент вдруг осознал, что брат пусть и не намного, но все же выше его ростом, мрачно отметил это про себя, и, пользуясь воцарившейся наконец-то тишиной, проговорил: — Я не возьму Амари-сан в жены. Все это было чертовски плохой идеей, и я был идиотом, что пошел у тебя на поводу. На лице Первого еще какое-то время держалась бестолковая радостная улыбка, но потом, по мере того, как смысл сказанного стал доходить до его сознания, выражение его лица изменилось. — Тобирама, — проникновенно произнес он, аккуратно снимая руки брата со своих плеч. — Мы не можем все отменить сейчас. Я надеюсь, ты это понимаешь. — Я понимаю нечто куда более важное, — покачал головой Тобирама. — Я сделаю эту бедную девочку несчастной. А она привнесет тот элемент ненужного хаоса в мою жизнь, на который мне придется тратить слишком много лишнего времени и сил. Я согласился на этот брак, потому что мне казалось важным поддержать твои идеи. Но сейчас Сенджу и Учиха и так неплохо ладят. Я слышал, ты даже сформировал для одной из миссий смешанную команду, и она прекрасно справилась, никто никого не придушил под кустом во время привала. Мой брак с Амари-сан был нужен исключительно как политический жест, показательный шаг примирения. К чему он теперь, когда наши кланы и так дружны как никогда, и мы можем спокойно отменить всю эту ерунду и не ломать друг другу жизнь. Старший брат, глядя на младшего и впервые видя в его глазах что-то сходное с мольбой, вынужден был немного сбавить обороты. Пламенная речь о важности союзов и последствиях внезапно разорванных помолвок жгла ему губы, но в последний момент он передумал. Поэтому просто молча взял Тобираму за руку и повел за собой. — Вообще ты не должен был этого видеть, — предупредил он. — Но мне кажется, сейчас это важнее глупых суеверий. Они поднялись по внешней лестнице, ведущей к другому корпусу дома, располагавшемуся на небольшом возвышении и опирающемуся на сваи. Здесь была голубятня, куда прилетали личные почтовые птицы обитателей дома, а также небольшая смотровая площадка, откуда открывался один из лучших видов на Коноху внизу. Но — не только на нее. — Я случайно обнаружил это место не так давно. Надеюсь, только я один. — Последнее Хаширама произнес немного смущенно, и Тобирама, хотя и не видел его лица, вполне мог представить его выражение. Как у ребенка, который утащил сладость до ужина. Старший Сенджу первым шел по винтовой лестнице внутри голубятни, и по его широкой спине скользили полосы света и тени, сменяющие друг друга по мере того, как мужчины миновали высокие узкие оконца. Наверху пахло птичьим пометом, перьями и чернилами. Поднявшихся братьев поклоном поприветствовал дежурный, и они ответили ему короткими кивками. После Хаширама вывел их на небольшой округлый деревянный балкон, оборудованный жердочками для приземляющихся птиц. От нижней его части в разные стороны расходилась покатая крыша, выкрашенная в яркий желтый цвет. Вот на нее Первый и спустился, поддерживая равновесие на скользкой древесине с помощью чакры. Тобирама, для которого все эти манипуляции по-прежнему оставались чем-то из ряда вон, немного помедлив, последовал за ним. Обойдя здание по кругу и оказавшись с того торца, где не было окон, Хаширама наконец остановился — а потом и вовсе сел, спустив ноги вниз, отчего края его широких штанов задрались, обнажая щиколотки и икры. — Я даже гадать не стану, как именно ты случайно обнаружил это место, — пробурчал его брат, опускаясь рядом. Здесь крыша не была такой покатой, как прямо под птичьим балконом (и не такой загаженной, это тоже следовало признать), но мужчинам все равно приходилось удерживать себя на ней с помощью чакры. — Ну и что тут такого? Хаширама какое-то время молча сидел с крайне загадочным видом, но, видя, что младший Сенджу начинает терять терпение, указал ему куда-то в сторону. — Вон там, — произнес он. — Между деревьями просвет. Видишь? Тобирама послушно вгляделся в указанном направлении. Сначала его взгляд не мог толком ни на чем сфокусироваться из-за обилия зеленой листвы и крыш, но потом, привлеченные резким движением, его глаза зацепились за две женские фигуры. Одну в белом, другую в розово-золотом. И, возможно, ему бы удалось сделать вид, что он не понимает, что и зачем брат хочет ему показать, если бы не распущенные и оттого еще более заметные красные волосы одной из них. Это были Мито и Амари — с крыши голубятни открывался удивительно ясный вид на внутренний сад Закатного дворца, а также одну из его гостевых комнат, в которой сейчас были настежь распахнуты сёдзи. — Я думал, она ночевала в своем доме, — невольно вырвалось у Тобирамы. — Так и было, — кивнул Хаширама. — Она прибыла сюда буквально полчаса назад. Вроде бы они с Мито договорились, что та ей поможет одеться и подготовиться. Я как раз попрощался с ними перед тем, как встретил тебя. — И... что именно ты хотел, чтобы я увидел? — с досадой спросил младший Сенджу, опуская взгляд, чтобы не смотреть в сторону Закатного дворца. — Пока я лишь убеждаюсь, что был прав и нам не стоит этого делать. — Посмотри на нее, Тобирама, — мягко попросил его брат. — Посмотри внимательно. Я не уверен, что с такого расстояния ты сможешь разобрать выражение ее лица, но этого и не понадобится. Он медлил. Отчего-то все связанное с Амари вдруг стало вызывать у него паническое чувство отторжения. Мужчине больше всего хотелось немедленно спрыгнуть с этой чертовой крыши и броситься бежать, не разбирая дороги. Все это было плохой идеей, очень, очень плохой идеей. До слуха Тобирамы донесся звук приземлившейся почтовой птицы. Дежурный за стенкой поднялся и, судя по количеству сделанных им шагов, вышел на балкон, чтобы принять у нее послание. Солнце уже поднялось над горизонтом и теперь рисовало длинные блеклые тени на домах и земле. Они походили на разведенную черную акварель, водянистые и полупрозрачные. Разум Тобирамы по-прежнему отказывался принимать мысль о том, что именно этот день, такой простой и похожий на все предыдущие, может разделить его жизнь на до и после. Нет, и думать было нечего. Сумев убедить самого себя, что решение им уже принято и ничто его не изменит, мужчина все-таки заставил себя снова посмотреть на девушек на веранде Закатного дворца. Амари как раз примеряла ватабоши — свадебный головной убор, похожий на вытянутое округлое облако, надетое прямо на прическу. Тобирама не слышал ее голоса, но судя по тому, как она вертелась и забавно гримасничала, девушка сейчас отпускала какие-то едкие комментарии то ли по поводу этой шапки, то ли, могло статься, и самой себя. Мито, стоявшая напротив нее, согнулась пополам, прижимая руки к животу и покатываясь со смеху. — Чего они там вообще... — недовольно пробурчал Тобирама, отчего-то почувствовавший себя уязвленным. — Ты хочешь показать мне, что моя, прости господи, невеста не воспринимает меня всерьез? И издевается над нашей свадьбой? Спасибо, это окончательно укрепило меня в мысли, что... — Ты дурак, брат, — ласково произнес Хаширама, и это умозаключение поставило младшего Сенджу в тупик. Обычно бывало как-то наоборот — и дураком оказывался как раз старший. — Я видел глаза Амари-сан, когда ей пришлось самой сделать тебе предложение, потому что ты заупрямился и начал играть в недотрогу. Я видел такую глухую тоску, что был готов там и тогда сам все отменить. Но не сделал этого. — И зря, — не преминул вставить Тобирама. Его выпад брат проигнорировал. — А когда я встретил ее сегодня, ее глаза улыбались. Да, она в смятении, ей страшно и волнительно, но она пришла не потому, что Мадара пригнал ее сюда или я заставил силой. Она пришла по своей воле. Черт, Тобирама. Эта женщина пришла сюда по своей воле, чтобы стать твоей женой! — Он произнес это с таким выражением лица, что у его брата даже не хватило духа возмутиться. — Если ты не женишься на ней из-за той ерунды, что в твоей голове называется железными аргументами, ты будешь не просто идиотом, ты будешь практически сумасшедшим. — Но я... ну зачем мне... — Младший Сенджу сбился, потом недовольно цыкнул и закатил глаза. — Да ну тебя к черту. Я вообще не собирался жениться! Мне и так... хорошо... В голове мужчины всплыли слова Амари, сказанные ему как-то давным-давно. «Если ты будешь продолжать всех отталкивать, то в конце концов не останется никого, кому бы не было на тебя плевать». Существовала ли хоть малейшая вероятность того, что ей, этой девушке из клана, из-за которого погибли его мать и братья, не было плевать на него? Или сказанное ею тогда — как и впоследствии, когда они еще ненароком встречались в коридорах поместья Сенджу и за его пределами — было лишь издевкой? Неумелой игрой на публику в попытке произвести на него впечатление? Его взгляд снова невольно притянуло к Закатному дворцу. Девушки уже пропали из его поля зрения, но он все еще чувствовал их чакру. Чакра Мито была обжигающе-яркой и дурманяще-пряной на вкус, а чакра Амари более свежей, как чистый студеный родник, спрятавшийся в лесном мхе. От нее веяло приятным, покалывающим пальцы холодом. Успокаивающим и обещающим столь необходимый его разуму покой. Она в самом деле была первой, кто смотрел ему в глаза без страха и не стеснялся указывать на его ошибки и заблуждения. Она спорила с ним яростно и самозабвенно, но никогда не опускалась на уровень банальных женских истерик. Она отстаивала свою точку зрения последовательно и твердо и требовала от него самого быть справедливым даже в ущерб собственным интересам. Она, можно сказать, вообще была первой и единственной женщиной, которая для него стала не просто подчиненной или товарищем. Она стояла особняком от прочих, и дело было не в том, какую фамилию она носила. Амари была крепким орешком, который ему так и не удалось раскусить. И тем не менее она пришла сегодня в его дом, готовая дать ему свое согласие. Согласие на что вообще, черт побери? Тобирама вдруг ощутил смутное, но постепенно нарастающее желание задать ей этот вопрос лично. На что и почему она собралась соглашаться сегодня. — Ну что, брат? — спросил Хаширама чуть погодя, с интересом и тщательно скрываемым волнением наблюдая за ходом мыслей, отражающимся на обычно столь бесстрастном лице младшего Сенджу. — Ты продолжишь упрямиться или мне помочь тебе одеться? — Ты так все это выставляешь, словно у меня и выбора-то нет, — с досадой поморщился Тобирама и, страдальчески вздохнув, откинулся назад, раскинув руки на крыше и устремив взгляд в небо. — Чувствую себя идиотом. — Как по мне, тебе иногда полезно, — тихонько фыркнул его брат, за что тут же схлопотал чувствительный пинок в низ спины, и, вполне вероятно, свалился бы с крыши, если бы не держался за нее чакрой. Потом младший Сенджу горестно замычал и закрыл лицо руками. — Какое же... беспросветное дерьмо... — едва слышно выдохнул он. Свадьба Сенджу Тобирамы и Учихи Амари, по сложившейся традиции, проходила в доме будущего мужа. Приглашенных было не слишком много, в основном собрались представители обоих семейств. Саму церемонию проводил Хаширама на правах Хокаге. Он уже успел пошутить на тему того, что на его долю выпадает слишком много подозрительно ответственных обязанностей, на которые он не подписывался. Мадара пришел позже всех прочих гостей. Выглядел он в равной мере помятым и лихорадочно возбужденным. Он осунулся за прошедшие два месяца, но его глаза сверкали как угольки — этаким полубезумным блеском, слишком хорошо знакомым его старому другу. Хаширама даже отвел его в сторону перед началом церемонии, и мужчины о чем-то негромко поговорили. Тобирама, который все еще не до конца был уверен в правильности всего происходящего, с замиранием сердца ждал возвращения брата. Быть может, Мадара передумал отдавать замуж свою ученицу, и тогда эта свадьба не состоится сама по себе, и он, Тобирама, будет как бы не при чем. Но, увы, в ответ на какие-то слова Хаширамы Мадара пару раз кивнул, а потом проследовал на свое место в общем зале. Младший Сенджу обратил внимание, что Учиха был в черных тканевых перчатках, полностью скрывающих кисти рук. Это отчего-то внушало тревогу. Впрочем, в такой день, как этот, ему даже воркующие голубки показались бы подозрительными. Амари и Мито вошли в зал вместе. Жена Первого Хокаге была в светлом кимоно, ее волосы были убраны и украшены подчеркнуто скромно, словно она не хотела лишний раз отвлекать внимание от невесты. Она крепко поддерживала подругу за локоть, и Амари ощутимо опиралась на нее, испытывая какое-то непривычное головокружительное удовольствие от того, что может расслабиться и полностью довериться другому человеку, не ожидая постоянно, что его настроение изменится и он обернется против нее самой. Тяжелое свадебное кимоно сковывало ее движения и давило на плечи, поэтому ей приходилось двигаться очень медленно и аккуратно, чтобы сохранять равновесие. Высокие неудобные дзори так и норовили подвернуться у нее под ногой, а похожий на плоское облако свадебный убор на голове тоже опасно покачивался, когда она слишком сильно наклонялась. Лицо девушки, выражавшее крайнюю сосредоточенность, чуть порозовело от прилагаемых усилий, глаза мягко сияли, а на губах танцевала плохо сдерживаемая улыбка. Не стоило и сомневаться, что еще десять шагов назад эти двое о чем-то увлеченно болтали, соревнуясь в остроумии относительно намечающегося мероприятия. От нервов даже самые глупые шутки казались удивительно смешными, и Амари чувствовала, как у нее побаливают уставшие от смеха скулы. Повезло, что в это утро она была с Мито — почему-то она была полностью уверена, что с Мадарой не вышло бы не то что пошутить, но даже спокойно поговорить о том, что должно произойти. Он и сейчас стоял мрачный, пусть даже цветущий внешний вид ученицы на время разогнал тучи на его лице. Тобирама же не думал вообще ни о чем. Мысли из его головы словно вынесло мощным порывом ветра. Амари в белом, словно сияющий на солнце пушистый сугроб, свадебном кимоно казалась ему существом из некой иной реальности. Он мгновенно, этаким мелькнувшим перед глазами рядом образом, вспомнил всю недолгую историю их знакомства и отношений. Их споры, их разговоры, их неловкие и порой бесплодные попытки казаться не теми, кем определила их судьба — кровными врагами от колыбели и до гробовой доски. Они никогда не были никем, кроме врагов, никогда не смотрели друг на друга иначе, и им было суждено навеки остаться проданными друг другу теми, кому они не могли отказаться. В их жизни не было ни единого момента, ни одного мига — хотя бы одного-единственного мига! — не окрашенного взаимной ненавистью их кланов, и он даже представить себе не мог что-то за пределами этой судьбоносной обреченности. Он смотрел в ее темно-серые кошачьи глаза, пока она шла к нему, и его сердце металось в непонимании. За что и почему им была уготована эта глупая судьба и ради кого они сейчас разыгрывали весь этот спектакль? — Хаширама, я не могу... — начал было он, и в этот момент Амари, которой до них с братом осталось меньше пары шагов, подвернула ногу. Мито успела поддержать ее с одной стороны, но тяжесть одежд невесты и неожиданность последовавшего рывка не дали ей возможности вовремя поймать утраченное равновесие. Тобирама среагировал быстрее и схватил девушку за локоть, дав ей возможность упасть на себя. — Амари, ты в порядке? Я говорила, что к черту эти пыточные колодки, никто даже не заметит, если ты придешь босиком! — воскликнула Мито, склонившись над подругой. — Лодыжка... — простонала та. — Черт, больно. — Лодыжка, — тихо повторил Тобирама, в памяти которого что-то смутно шевельнулось. — Давай помогу. Он поставил невесту на ноги, и та сосредоточила весь свой вес на одной из них, подогнув вторую, пульсирующую болью. — Я вдруг вспомнила, — с нервным смехом поделилась она, пытаясь на одной ноге допрыгать до своего места напротив Хаширамы, который уже собирался предложить девушке оказать ей первую помощь. — Когда я была маленькая, точно так же подвернула ногу на какой-то богом забытой горе. Меня еще какой-то мальчишка потом на себе почти до дома нес. Так... глупо. Я даже имени его не знала. И свое тоже не сказала. А ведь он так помог мне тогда. Она продолжала говорить скорее от нервов и потому, что на нее все смотрели, но так получилось, что ее слова услышал именно тот, кто должен был. — Так это была ты... — вдруг вырвалось у него. — Из всех людей на всем белом свете это была ты... — Что? — непонимающе качнула головой девушка. — Я? Где была я? Тобирама смотрел на нее во все глаза и, казалось, снова ощущал тяжесть девичьего тела за плечами и привкус первого снега на губах. Ее звенящий легкий голосок снова зазвучал у него в ушах, а еще он почувствовал мурашки от того, как ее легкие маленькие пальчики мягко выбирают снежинки, оседающие на его волосах. Он не ответил ей на ее вопрос, но внезапно Амари все поняла сама. Ее и без того большие глаза еще сильнее расширились, а рот округлился, придав ее обычно столь строгому и даже суровому лицу совершенно очаровательное выражение детской непосредственности. — Ты... — выдохнула она. — Да быть такого... Почему ты... — Что вообще происходит? — вежливо уточнил Хаширама, который вообще не представлял, о чем сейчас говорят эти двое. — Я могу начинать церемонию? Тобирама, потрясение которого было столь велико, что он не мог выдавить из себя ни слова, только кивнул. Он больше не мог отвести взгляда от лица Амари, и она тоже завороженно и безотрывно смотрела на него, как будто видела первый раз в жизни. А потом Тобирама вдруг сделал нечто совершенно невероятное, до глубины души поразившее его старшего брата. Он улыбнулся.